Нина Гравицкая
Колдунья из Треугольного переулка
Глава 5. Поиски начались
На обратном пути все удрученно молчали, Анна неподвижным взором смотрела перед собой, и в ее глазах было такое смятение, что никто не решался ни о чем ее спрашивать. Когда экипаж въехал на территорию больницы, она первой выскочила из кареты, и хотя сердце подсказывало ей, что Мани там нет, стремглав бросилась к флигелю, сопровождаемая супругами Картамышевами. Володя побежал по соседям, чтобы опросить всех на предмет того, не видел ли сегодня кто-то Маню, а Яков направился в больницу, узнать, не появился ли там доктор Загребельный.
Через час картина удручающе прояснилась: никто не видел Мани с раннего утра, и местонахождение ее было никому не известно. Мало того, доктор Загребельный и собака аптекаря Вальтера, не оставив после себя никаких следов, самым загадочным образом также исчезли в неизвестном направлении.
Оставалось только возлагать надежды на возвращение Гуровича и доктора, и весь больничный двор собрался в ожидании под старой грушей, обсуждая возможные причины таинственного исчезновения девочки, доктора и собаки. Груша была местом, где проходили все застолья обитателей больничного двора, но сейчас вместо веселья и смеха здесь царили уныние и тревога, а в воздухе витало ощущение несчастья. Все единодушно уповали на катакомбы.
– Я думаю, – поделился своими мыслями плотник Кирюша, – дело было так: Джульетта помчалась за кошкой, та побежала прятаться в катакомбы, Маня побежала ее спасать, а доктор увидел, что она скрылась в катакомбах, и тоже бросился за ней.
– Чего ж они до сих пор там сидят? – задала резонный вопрос Катерина.
– Так заблудились они, что тут непонятного? – недовольный тем, что его предположение поставили под сомнение, – ответил плотник.
– Нет, не получается, – покачал головой истопник Петро.
– Это почему же? – обиделся Кирюша.
– А потому что нет у нас такой кошки, которую бы погнала Джульетта, – привел веский довод Кирюша. – Она со всеми ними дружит.
– Да, – вынужденно согласился плотник, – это правда.
– Я думаю, было иначе, – важно изрек старьевщик дядя Рома, старожил больницы.
– Вы помните, как Маня нашла тайный склад Матрены и Трофима? Все утвердительно закивали. – Так вот, что я вам скажу, господа хорошие, без злодеев здесь не обошлось.
– Каких таких злодеев? – всполошились все.
– А мало ли каких? Воров, беглых каторжников, или даже контрабандистов, – важно объяснил слушателям дядя Рома. – Маня у нас глазастая, может, опять заметила, что кто-то там прячется, вот, и пошла посмотреть, что там и как. А для смелости взяла с собой Джульетту, вместе ж оно надежнее будет. А доктор как увидел, что они в сторону катакомб направились, подумал себе: дай-ка я погляжу, как бы чего плохого не вышло, и пошел за ними, – и дядя Рома, гордясь своей логикой, торжествующе оглядел соседей.
– Ну, и что дальше? Чего ж они там застряли, опять заблудились, что ли? – кивнула Катерина в сторону плотника, выдвинувшего такую версию.
– Почему обязательно заблудились? – невозмутимо ответил старьевщик.
– Злодеи заметили, что за ними следят и схватили их. Сейчас придет полиция, и их освободят. Анна и повитуха Евдокия не принимали участия в общем обсуждении, тесно прижавшись друг к дружке, объединенные общим горем, они стояли в сторонке с супругами Картамышевами, целиком погруженные в свои переживания. Анну бил нервный озноб, она вся дрожала мелкой дрожью и непрестанно молилась про себя. А Евдокия время от времени трясла седой головой и тихо повторяла:
– Ой, беда… чует мое сердце, беда…
– Ничего, милая, – время от времени повторяла Наталья Дмитриевна, стараясь поддержать новую родственницу, – бог даст, все образуется.
Наконец, вернулись банкир с доктором, а с ними отряд вооруженных солдат во главе с приставом. Вопреки расхожему мнению, Одесса в те времена была тихим городом, не в пример Москве или Петербургу, и преступления здесь были редкостью, поэтому полицейских в городе было чрезвычайно мало.
Вооружены были стражи порядка допотопными алебардами, ходили в одежде из грубого толстого сукна, которую в народе прозвали «сермяжная броня» и являлись объектом постоянных насмешек со стороны обывателей. Малопривлекательный образ полицейского середины ХІХ века дополняли широкие шаровары, подпоясанные веревкой, и кожаные каски. В качестве оружия рядовые полицейские обычно использовали саблю, которую из ножен доставали крайне редко и пользовались ею, как сейчас пользуются резиновой дубинкой. Еще одним видом оружия городового был свисток, заслышав который, на помощь бежал дворник, вот и все вооружение стражей порядка[13]. Построив солдат, пристав выдал им несколько керосиновых ламп и, встав во главе отряда, повел их в катакомбы. Из гражданских следовать за солдатами разрешили только доктору. О происшествии в больнице уже стало известно всему городу и, узнав о пропаже Мани, из лицея, в чем был, сбежал Леня Капилло. Он бросился к входу в катакомбы, но поставленный там полицейский категорически отказывался пропустить туда, кого бы то ни было.
– Пропустите меня, – требовал у него младший Капилло, размазывая бессильные слезы по лицу, – я один знаю дорогу в катакобы.
– Оставь, Леня, мы уже пробовали, – отводя друга в сторону, уныло сообщил ему Володя Гурьев, – просить бесполезно, все равно не пустит, приказ у него такой.
– Я знаю еще один вход в катакомбы, – нашелся мальчик, – на Херсонской, за дворцом Потоцких, ты со мной? – спросил он приятеля
– Причем здесь дворец Потоцких? – недовольно пожал плечами Володя Гурович, – что Маня там забыла?
– Так мы что – будем просто так стоять и ничего не делать? – кипятился Леня, – надо же что-то предпринимать!
На него было жалко смотреть, мальчик весь дрожал от вечерней прохлады и нервного перевозбуждения, глаза у него горели.
– Ленечка, иди ко мне, – взглянув на него, – велела Анна, – ты ведь совсем раздетый, простудишься. Леня послушался и, припав к животу Анны, по-детски расплакался.
– Надо ждать, пока вернется твой папа, мой мальчик, – неумело погладил его по голове Гурович. – Наберись терпения, криками да слезами тут не поможет, будем ждать…
Яков принес из дому скамейки, и все скорбно расселись у входа. Володя Гурьев примостился с другой стороны от Анны и вскоре мальчики, согретые ее теплом, постепенно уснули.
Поиски продолжались до самого утра, к этому времени толпа у входа в катакомбы значительно поредела. Обитатели больничного двора постепенно разошлись по своим домам, учитель с женой по настоянию Гуровича, также уехали к себе домой, предварительно заручившись его обещанием держать их в курсе результатов поиска.
Наконец, с первыми лучами солнца из катакомб стали выходить люди. Первыми вышли пристав с доктором, вид у них был усталый и озабоченный.
– Папа! – подбежал к нему Леня. – Где Маня?!
Доктор удрученно развел руками и тут же бросился к Анне, которая, вскочив им навстречу, едва не упала. От пережитых волнений она едва держалась на ногах.
– Не нашли? – угрюмо констатировали Яков Натанзон, и пристав в ответ только устало кивнул головой.
– Может, стоит еще поискать? – неуверенно предложил фельдшер.
– В катакомбах искать далее бесполезно, – удрученно покачал головой пристав, – мы осмотрели все штольни, но даже следов ваших пропавших там не обнаружили, так что расходитесь по домам.
Все направились к Якову и провели во флигеле оставшееся до утра время. Когда совсем рассвело, Леню и Володю, несмотря на их протесты, отправили в лицей, пообещав, что через пару дней их на выходные заберут обратно. Яков и доктор Капилло засобирались на работу, и тут неожиданно Анна заявила:
– И я с вами.
Гурович, наклонившись к доктору, тихо шепнул ему:
– Отговорите ее, Аркадий Константинович, вы же видите, она еле на ногах держится.
– Разрешите с вами не согласиться, уважаемый Йосиф Давидович, – так же тихо возразил ему доктор, – Анне сейчас лучше быть на людях, поверьте.
Так начался первый день без Мани. Дальнейшие поиски Марии Картамышевой и доктора Павла Загребельного распространились на всю территорию необъятной российской империи, однако по-прежнему не дали никаких результатов.
За это время бедная Анна так похудела и осунулась, что от нее остались одни лишь глаза,
с которых не сходило выражение скорби и отчаяния. Гурович не мог без слез смотреть на несчастное лицо своей дочери: перед его глазами сразу вставал образ жены, умершей от горя и тоски, когда много лет назад пропала их собственная дочь.
– Я не переживу этого во второй раз! – не переставал он повторять доктору. – Не переживу! Нужно что-то делать!
– Что я могу сделать? – в отчаянии восклицал доктор. – Анна не хочет жить! Если бы не работа и Леня, мы бы уже потеряли ее. Слава богу, что есть хоть что-то, что может ее как-то отвлечь.
Володя Гурович отказался возвращаться к деду и какое-то время жил во флигеле, затем, когда тяжело заболел Леня Капилло, им с Анной пришлось перебраться в дом доктора: мальчик лихорадил, бредил, звал Маню, и не хотел отпускать от себя Анну ни на шаг. Забота о детях отвлекала женщину, не давая ей впасть в глубокую депрессию, а когда Леня поправился и вернулся в лицей, она с головой ушла в работу. Володю забрал отец, которого вызвал враждовавший ранее с ним тесть, и в этой семье все пошло на лад: все помирились и простили друг другу старые обиды. Якову Натанзону временно пришлось заменить пропавшего доктора Загребельного, и работы у Анны в больнице прибавилось за двоих. Она уже давно исполняла обязанности медсестры, причем делала это исключительно профессионально.
Как-то раз, делая обход в больнице, доктор Капилло увидел Анну, которая, сидя на постели больной держала, наклонившись к ее груди, приставленную к уху тетрадь, свернутую трубочкой.
– Что вы делаете, Анна? – поинтересовался доктор.
– Слушаю больную, Аркадий Константинович, – невозмутимо ответила молодая женщина, – она жалуется на усиленное сердцебиение.
– А зачем вам тетрадь? – внимательно взглянул на нее доктор.
– А так гораздо удобнее, попробуйте, – предложила она, передавая ему трубку, – слышите? Удары сердца через трубку гораздо более четкие, чем при простом приложении уха к области сердца.
– А вы знаете, Анна, – с интересом взглянул на нее доктор Капилло, – что вы совершили бы переворот в диагностике, если бы до вас это уже не сделал кто-то другой?
– Что вы имеете в виду, Аркадий Константинович? – удивленно подняла на него глаза молодая женщина.
– Я говорю о французском враче, Рене Лаэннеке, который создал прибор, названный стетоскопом. Принцип его действия такой же, как у вашей тетради, правда, широко он еще пока не используется.
– Это странно, – задумалась молодая женщина.
– Что именно тут странного? – переспросил ее доктор.
– Мне кажется, что это никакое не открытие, я уверена, что каждый врач рано или поздно приходит к такому же выводу, что и я. Кроме того, этот метод используется уже давно, если я не ошибаюсь, о нем писал еще Жан Корвизар[14].
– Вы знакомы с исследованиями Корвизара? – удивленно уставился на нее доктор Капилло, – вы меня поражаете, Анна, все больше и больше.
– Ну, нельзя сказать, что я знакома со всеми его работами, – скромно ответила Анна, но мне попадались некоторые экземпляры его журнала «Общество медицинского взаимообучения», где часто печатаются очень интересные материалы парижских медиков, и в частности в одном из них упоминалась такая же методика выслушивания больных**.
– Вы настолько хорошо владеете французским, что можете читать специальные статьи? – еще больше удивился Аркадий Константинович.
– Оказывается, да, – смущенно улыбнулась Анна, – для меня самой это было открытием. Дядя Яков по моей просьбе иногда приносит мне различные книги по медицинской тематике, и когда он однажды принес мне выпуск этого журнала на французском языке, я поняла, что оказывается, с легкостью могу его прочитать.
– Кстати о Корвизаре, – вспомнил доктор, – вы знаете, что Жан Корвизар был личным врачом Наполеона***?
Анна улыбнулась, и эта улыбка так странно смотрелась на ее поникшем, осунувшемся личике, что у доктора сжалось сердце:
– Я даже читала, что Наполеон как-то сказал:
– Я не верю в медицину, но… я верю Корвизару, – одновременно произнесли они вторую часть фразы и рассмеялись.
– Но мне кажется, – добавила Анна, – что это просто анекдот.
– Может быть, и анекдот – согласился доктор, – но, тем не менее, Корвизар не раз спасал императору жизнь, так что если это и шутка, то она возникла не на пустом месте.
– И все-таки Анна, – поинтересовался доктор, – как вам пришла в голову мысль использовать трубку при прослушивании больных?
– Ничего проще, – улыбнулась Анна, – каждому открытию что-то предшествует: на Ньютона упало яблоко, а мне помогли дети. Как-то я увидела за нашим сараем, где свалены дрова, детей, они возились с большим бревном. Одни прикладывали ухо к одному его концу, другие с энтузиазмом колотили палкой по противоположному. Я тоже решила послушать: звук, проходя внутри дерева, усиливался, и это натолкнуло меня на мысль использовать этот принцип при прослушивании больных.
– Удивительно, – поразился Аркадий Константинович, – ведь Лаэннек пришел к этому методу тоже через бревно!
– И в этом тоже нет ничего удивительного, – спокойно взглянула на него Анна, – часто одни и те же открытия делаются разыми людьми одновременно, хотя они и не связаны друг с другом ни местом, ни положением, вы согласны?
Этот случайный разговор произвел на доктора большое впечатление, он понял, что Анна не только дорогой для него человек, но и незаурядная личность с большими потенциальными возможностями.
– Я знаю, что нужно сделать, чтобы помочь Анне! – с торжеством заявил он Йосифу Гуровичу на следующий день.
– И что же? – ожидающе уставился на него банкир.
– Нужно отправить ее учиться! – выпалил доктор. – Это вернет ей интерес к жизни и, кроме того, даст законное основание выполнять свои обязанности в больнице.
– И куда же вы считаете нужным ее отправить? – с воодушевлением откликнулся на это предложение Гурович.
– К сожалению, только за границу, – развел руками Аркадий Константинович, – в Швейцарию или во Францию. В России для женщин такой возможности, увы, нет. Скорее всего, это будет Сорбонна, я слышал, что при Медицинской школе Сорбонны открываются полугодичные женские курсы для сестер милосердия. После окончания курса и сдачи соответствующих экзаменов, слушательницы получают ученый диплом, дающий им право не только работать в лечебных заведениях, но и вести преподавательскую работу. У меня в Париже есть один давний знакомый, который преподает на медицинском факультете, я немедленно свяжусь с ним и он, надеюсь, поможет нам получить подробную информацию об условиях поступления и даст необходимые рекомендации.
– О, это было бы замечательно, дорогой Аркадий Константинович, вы настоящий друг! – крепко жмя ему руку, с чувством сказал Йосиф Гурович. – А вы знаете, дорогой доктор, – задумался он, – а у меня ведь тоже есть одна очень неплохая идея.
– И какая же? – с любопытством взглянул на него доктор Капилло.
– Как вы отнесетесь к тому, любезный Аркадий Константинович, если я предложу вам строительство больничной лаборатории? – хитро подмигнул он.
– Лаборатории? – растерялся доктор, – естественно, положительно, но я уже давно ставил этот вопрос в Городской Управе, и все безрезультатно, мне отказали.
– И каковы причины этого «безрезультатно»? – прищурившись, переспросил его банкир.
– В первую очередь, финансы, конечно, – признался доктор.
– А вот этот вопрос, дорогой мой доктор, я беру на себя, – торжественно объявил Гурович. – Сам я, конечно, не потяну строительство лаборатории в полном объеме, но попробую подключить к решению этой задачи состоятельных людей в городе.
– Это действительно было бы замечательно, – горячо одобрил предложение банкира доктор, – и Анна, я уверен, тоже обрадуется этой новости. Насколько я знаю, она уже давно мечтает, чтобы в нашей больнице появилась своя собственная лаборатория.
Но предложение доктора Анна восприняла безразлично.
– Хорошо, – не глядя на него, ответила она. – Что ж, если нужно, то я не против, я поеду.
– Я мог бы помочь вам подготовиться к собеседованию, – с болью глядя на ее безжизненное лицо, предложил доктор. – И если вы согласитесь, то мы могли бы заниматься с вами вечером после работы.
– Хорошо, – коротко ответила молодая женщина. – Благодарю вас, вы очень любезны, Аркадий Константинович.
Уже на первом занятии доктор Капилло был весьма удивлен уровнем образованности своей ученицы и смог убедиться в том, что проблем с поступлением у нее не будет.
– А вы знаете, Йосиф Давидович, – поделился он с банкиром, – я и не предполагал, что Анна так хорошо образованна.
– А чего вы ожидали? – обиделся Гурович. – К вашему сведению, Аннушка закончила гимназию с золотой медалью!
– Если бы я, уважаемый Йосиф Давидович, знал об этом раньше, – укоризненно взглянул на него доктор, – Анне не пришлось бы влачить такое жалкое существование, исполняя в больнице самую черную работу.
– Я знаю, что виноват, дорогой доктор, – опустил голову банкир и, поверьте, заплатил за свои ошибки высокую цену. Доктор сочувственно положил ему руку на плечо:
– Полноте печалиться, милый мой человек, – душевно сказал он ему, – что уж сейчас расстраиваться, главное, что теперь у вас есть возможность исправить свои ошибки.
– Я готов, уважаемый доктор, – с горячностью уверил его банкир, – я готов сделать для счастья своей дочери абсолютно все и, конечно же, оплачу все расходы по ее поездке за границу.
– Нет-нет, – замахал руками доктор, – об этом не может быть и речи. Анна работает в больнице, поэтому наше учреждение все расходы возьмет на себя. Я уверен, что у Анны Йосифовны блестящее будущее в медицине, вот увидите, – с энтузиазмом добавил он.
– Дай бог, дай бог, – расчувствовался Гурович и долго с благодарностью тряс доктору руку.
Глава 6. Лизонька
А потом произошло событие, которое изменило не только жизнь самого доктора Капилло, но и судьбу всех близких ему людей. Однажды вечером доктор, всегда ответственный и пунктуальный во всех своих обязательствах, почему-то не явился на вечернее занятие с Анной и та, прождав его продолжительное время, в недоумении вернулась к себе домой. Она по-прежнему жила в старом флигеле, несмотря на то, что отец не раз предлагал ей переехать к нему.
– Когда Манечка вернется, – без малейшей тени сомнения в этом факте повторяла она, – я должна быть дома. Да и на работу мне совсем рядом, не беспокойся, папа, я уже привыкла и мне здесь хорошо. Но когда и на следующий день доктор не появился в больнице, Анна не на шутку встревожилась. Она не подозревала, что после исчезновения дочери что-то может ее так взволновать, однако беспокойство все больше овладевало женщиной, и вечером она решилась зайти к Якову.
– Дядя Яков, – смущаясь, спросила она, – а вы не знаете, почему нет Аркадия Константиновича?
– Как не знать, знаю, конечно, – важно ответил фельдшер, – он уехал еще вчера по какому-то срочному делу.
– На чем же он уехал, если его экипаж, – недоуменно махнула Анна головой в сторону окна, – стоит на больничном дворе?
– Так он на поезде уехал, – пытливо взглянул фельдшер в лицо племянницы.
– А куда, не знаете? – замявшись, опять спросила она.
– Вот этого я не знаю, – развел руками Яков, – и никто не знает, он уехал и никому ничего не сказал.
– И когда вернется, вы тоже не знаете?
– Откуда же мне знать, раз он никому ничего не сказал? И чего ты беспокоишься, девка, – заметил он ей, – мало ли какие могут быть дела у взрослого мужчины.
– Да я ничего, – стала оправдываться Анна, – просто у нас с ним занятия, вот я и хочу знать, когда он будет.
– Завтра появится, вот увидишь, – провожая Анну, успокоил ее Яков, – а пока иди спать, дочка, утро вечера мудренее.
Но и на следующий день доктор Капилло тоже не объявился и Анна, от нетерпения время от времени выглядывающая в окно, не находила себе места. Разные мысли, одна чернее другой, не давали ей покоя. На следующий день, ближе к вечеру, когда Анна проводила процедуры с больными, ее поманил к себе Яков.
– Выдь на крыльцо, – таинственно шепнул он ей, – тебя там ждут, – и вид у него при этом был самый растерянный. Анна набросила на плечи платок и, выбежав на больничное крыльцо, обомлела. У входа с несчастным видом стоял собственной персоной доктор Капилло и держал на руках… маленького ребенка. Это была худенькая девочка на вид не больше года, в грязном розовом платьице с порванными оборками; засунув палец в рот, девочка задумчиво осматривала двор округлившимися от любопытства глазками.
– Аркадий Константинович, кто это? – забыв поздороваться, изумленно спросила Анна.
– Это Лиза, – коротко сообщил доктор, – дочь Лизаветы Христовны. Затем быстро добавил:
– Да, вы ведь не знаете: Лиза умерла.
– Ох! – закрыла рот ладонью Анна, – горе какое…
– А… кто отец ребенка, – на секунду замешкавшись, спросила она.
– Отца тоже нет. То есть, – поправился доктор, – наверное, он где-то есть, то есть, наверняка есть, только об этом никто не знает. Мерзавец бросил Лизу еще перед родами, она очень бедствовала.
Они помолчали, Анна была так поражена неожиданным трагическим известием, что не находила нужных слов, которые следует произносить в подобных случаях.
– Несколько месяцев назад, – нарушил молчание доктор, – у Лизы развилась скоропалительная чахотка и вскорости она умерла, а незадолго до этого написала письмо, где указала мой адрес и завещала передать ребенка мне. Всю свою жизнь, – в сердцах воскликнул он, – моя бывшая жена мучила меня, – и даже после смерти она не оставляет меня в покое!
– Нельзя так говорить, Аркадий Константинович, – приложила палец к губам Анна, – грех это. Господь испытание вам посылает, не проявляйте же малодушие и возьмите себя в руки.
– Я стараюсь, – попытался оправдаться доктор, – но я действительно в отчаянии. – Скажите, Анна, – смущаясь, спросил он, – я могу попросить вас об одном одолжении?
– Все, что угодно, – уверила его молодая женщина. – Не могли бы вы в таком случае побыть с этой девочкой какое-то время, пока я не выправлю необходимые документы для оформления ее в приют?
– В прию-ют? – изумленно протянула Анна и бросила уничижительный взгляд на доктора. От возмущения она даже покраснела, – как вам такое могло придти в голову, Аркадий Константинович!
– Конечно, в приют, а куда же еще? – в свою очередь возмутился доктор. – Уж не хотите ли вы сказать, что я должен оставить этого ребенка у себя?!
– Именно это я и хочу сказать, уважаемый, Аркадий Константинович! – выпалила Анна. – Я от вас, признаться, такого не ожидала!
– Позвольте, – не сдавался доктор, – с какой стати мне оставлять у себя чужого ребенка?
– Это не чужой ребенок, – гневно возразила ему Анна, – это дочь вашей покойной жены и сестра Ленечки, вашего сына!
В это время девочка перестала крутить головой и с любопытством уставилась на Анну. Секунду-другую она пристально, будто оценивая, разглядывала ее, а затем неожиданно так резко потянулась к ней, что едва не выпала из рук доктора.
– Осторожно, – крикнула Анна и едва успела подхватить девочку. Та цепко обхватила ее шею руками и так крепко прильнула к ней всем своим худеньким тельцем, что у Анны даже перехватило дыхание. От неожиданности она совсем растерялась, давно забытые ощущения нахлынули на нее, и непослушные слезы так и хлынули из глаз. Прижав девочку к себе, она тихо, но твердо произнесла:
– Вот что я вам скажу, уважаемый Аркадий Константинович: я побуду с Лизонькой столько, сколько нужно, пока вы не подыщете для нее хорошую няню. А пока вы можете за нее абсолютно не волноваться.
– Да я и не волнуюсь, – горячо возразил доктор, – я как раз, наоборот…
– У девочки есть какие-то вещи? – перебила его Анна.
– Вот… – растерянно показал доктор на небольшой саквояж, стоящий рядом на земле.
– Несите его во флигель, – деловито скомандовала Анна, – посмотрим, чем мы располагаем.
– Анна, – умоляюще взглянул на нее доктор Капилло, – может, все-таки, не надо? Девочка, скорее всего, недоразвита, она не ходит и не разговаривает, а ей уже год и два месяца.
– А-я-я-й, – насмешливо покачала она головой, – подумаешь, год и два месяца! К вашему сведению, уважаемый Аркадий Константинович, многие дети в этом возрасте не ходят и не разговаривают, несите! – повторила она и решительно направилась по направлению к флигелю.
– Анна, – устремился за ней вдогонку доктор, – зачем вы несете ее к себе, это ведь такая обуза, давайте отведем ее к нам!
– Аркадий Константинович, – сердито бросила ему через плечо Анна, – не говорите глупостей, как ребенок может быть обузой! Вздохнув, доктор с обреченным видом поплелся вслед за молодой женщиной. Войдя в комнату, Анна попросила доктора подержать девочку, чтобы согреть ей воды для купания, но Лизонька, вцепившись в Анну, стала так отчаянно кричать, что доктор растерянно развел руками.
– Вот оно, женское постоянство, – буркнул он, – двое суток таскал ее на себе, и ничего, а тут в один момент переметнулась, неблагодарная.
– Не придирайтесь, – вступилась за ребенка Анна, – девочка просто устала, оттого и капризничает.
– Все хорошо, Лизонька, я тебя никому не отдам, – принялась успокаивать она орущую, что было сил, Лизу. – Лизонька хорошая девочка и сейчас будет купаться, – ласково щебетала она, – ведь Лизонька любит купаться, правда?
– Аркадий Константинович, – обернулась она в сторону доктора – снимите, пожалуйста, в сенях корыто и поставьте казан с водой на печь, девочку нужно немедленно искупать. Уложив ребенка на кровать, Анна стянула с нее грязное платье и принялась распаковывать саквояж. Перебирая вещи, она озадаченно качала головой и приговаривала:
– Негусто, честно говоря…, совсем негусто… На сегодня-завтра может и хватит, – а дальше… Взглянув на расстроенное лицо доктора, Анна поспешно добавила:
– Ничего, Аркадий Константинович, вечером приедет папа, я попрошу его подъехать к Бобовичу[15], и он купит у него все необходимое для нашей девочки.
– Да я не из-за вещей, – махнул рукой доктор, – я вообще… Я просто не знаю, что мне делать! – трагически воскликнул он.
– Вы опять? – строго взглянула на него Анна, – как это – что вам делать? Во-первых, взять себя в руки, ведь ничего страшного не произошло, а во-вторых, пришлите сюда, пожалуйста, Анюту, пусть она принесет немного молока для кашки, Лизоньку нужно накормить. И главное – не волнуйтесь, – мягко добавила она, провожая его, – все будет хорошо.
– А как же вы, Анна? – неуверенно обернулся на пороге доктор, как вы одна здесь справитесь?
– За нас не беспокойтесь, Аркадий Константинович, мы справимся, – успокоила она его, – а вот вам пора в больницу, вас там уже все заждались.
– Мы ведь справимся, правда Лизонька? – вернувшись, ласково обратилась она к девочке, – водичка сейчас согреется, мы искупаемся, оденемся во все чистенькое и покушаем, да? Лиза вопросительно посмотрела на нее и зевнула. – Вот Ленечка наш обрадуется, когда завтра придет домой! – мечтательно улыбнулась Анна, – ты даже не представляешь, Лизонька, какая ему радость будет! Лиза посмотрела на нее и радостно заагукала в ответ. Однако Леня особой радости не проявил, разве что настороженное любопытство. Зато воспользовавшись ситуацией, он тут же попросился ночевать во флигеле.
– Если Лизке можно, почему мне нельзя? – возмущенно заявил он отцу.
– Et tu, Brute?[16] – с осуждением покачал головой доктор. – В таком случае, может, тогда и мне тоже сюда перебраться?
Анна от этой шутки вся залилась румянцем, но доктор и Леня стали так заразительно смеяться, что и она улыбнулась. Действительно, комнатка, где они все едва помещались, была такой крохотной по сравнению с докторскими хоромами, что шутка и правда была очень смешной.
– Да ну вас совсем, – махнула она рукой, – маленький ребенок в доме, столько проблем, а они себе смеются, хоть бы что.
Больничный двор отнесся к новой жиличке с большим сочувствием.
– Сиротка, – жалостливо говорили они, и каждый старался сделать для девочки что-то полезное. Госпожа Вагнер принесла старую коляску, которая осталась от Генриха-Гриши. Они с мужем долго время рассчитывали на пополнение в своем семействе, но что-то у них не получалось и она, рассудив, что нечего коляске стоять без дела, перетащила ее во флигель.
Плотник Кирюша сделал для девочки деревянную лошадку, как он сказал, «гойдалку», но увидев, что Лизонька и сидеть толком-то не умеет, задумчиво добавил:
– На вырост.
Евдокия обязалась к зиме навязать малышке всякой теплой одежки и, как ближайшая соседка, охотно сидела с ней, когда Анне нужно было куда-то отлучиться.
Яков и Йосиф, увидев впервые девочку, только недоуменно переглянулись между собой.
– Надо что-то делать с этим ребенком, – неодобрительно покачал головой Гурович, – Анне это абсолютно ни к чему.
– Согласен, – поддакнул Яков, – только ты, Йосиф, плохо знаешь свою дочь. Она если упрется – с места не сдвинешь. Доктор, вначале рассчитывавший на поддержку братьев в этой, как он говорил, безумной затее, убедившись в бесполезности их усилий побороть упрямство Анны, приступил к поиску няни.
По выходным дням, когда Леня бывал дома, он часто наблюдал за сестрой, как за диковинной зверушкой, но та даже не замечала его присутствия и отвечала брату полным равнодушием. Собственно, такое отношение у нее было ко всем, за исключением Анны: девочка жила в мире, в котором других людей, кроме нее, просто не существовало.
– Какая-то она придурочная, эта Лизка, – крутил пальцем у виска Леня.
– Видите, Анна? – многозначительно кивал на него доктор, – даже ребенок и тот замечает, что у девочки есть определенные отклонения.
– Неужели вы не понимаете, Аркадий Константинович, что Ленечка просто ревнует из-за того, что ему достается теперь меньше внимания? – спокойно объясняла женщина, и чтобы мальчик не чувствовал себя лишним, она старалась лишний раз приласкать его, а однажды не спала всю ночь, чтобы к сочельнику, когда в доме соберутся гости, успеть пошить ему матросский костюмчик, о котором тот давно мечтал. Леня выглядел в нем ослепительно, и все соседи по очереди приходили во флигель, чтобы посмотреть на его обнову.
– Анна, у вас золотые ручки, – восхищалась госпожа Вальтер, – в таком костюме не стыдно и в опере «Корсар»[17] показаться!
– Да я здесь не причем, – смущалась молодая женщина, – такому красавчику, как наш Ленечка, все к лицу.
– Вот появится няня, – успокаивала она доктора, – и я смогу уделять мальчику больше времени, тогда и отношение к сестре у него изменится.
– Когда же она уже появится, эта ваша няня, Анна? – укорял женщину доктор. – Вы ведь уже третью кандидатуру отвергаете.
