Джером К. Джером
Самые смешные рассказы / The Best Funny Stories (+ аудиоприложение)

Полная версия

Раб привычки
Джером К. Джером

1. Курение и выпивка

Нас было трое в курильне корабля: я, мой очень хороший друг и, в противоположном углу, застенчивый человек, как мы впоследствии узнали, издатель одной нью-йоркской воскресной газеты.

Мой друг и я говорили о привычках, хороших и плохих.

– После первых нескольких месяцев, – сказал мой друг, – быть святым столь же легко, как и грешником; это становится привычкой.

– Я знаю, – прервал я, – столь же легко рано утром выпрыгнуть из кровати, как и сказать «хорошо» и перевернуться, чтобы поспать ещё пять минут, если у вас есть к этому привычка. Не ругаться столь же легко, как и ругаться, если вам это привычно. Кусок хлеба с водой столь же восхитительны, как и шампанское, если вы привыкли к его вкусу. Это просто вопрос выбора и привыкания.

Он согласился со мной.

– А вот возьмите одну из моих сигар, – сказал он, поднося мне свой открытый портсигар.

– Спасибо, – быстро ответил я, – я не курю во время этого путешествия.

– Не бойтесь, – ответил он, – это просто аргумент. Одна из этих сигар лишила бы вас здоровья на целую неделю.

Я согласился.

– Очень хорошо, – продолжал он. – Как вы знаете, я курю их целый день и наслаждаюсь ими. Почему? Поскольку такова моя привычка. Много лет назад, когда я был молодым, я курил очень дорогие гаванские сигары. Мне было необходимо покупать более дешёвый табак. Я жил в Бельгии, и один показал мне эти сигары. Я не знаю, из чего они сделаны – вероятно, листья капусты, вымоченные в помете; поначалу они показались мне на вкус такими, но они были дёшевы и обошлись мне в один пенни за три штуки. Я решил полюбить их и начал курить по одной в день. Это была ужасная работа, допускаю, но, как я сказал себе, ничто не могло быть хуже, чем гаванские сигары в самом начале. Уже к концу первого месяца я мог думать о них без отвращения, а к концу второго я мог курить их, не испытывая неудобств. Теперь я предпочитаю их любой другой марке на рынке.

Он отклонился назад и стал пускать в воздух большие облака дыма, наполнив маленькую комнату ужасным запахом.

– Опять-таки, – продолжил он после паузы, – попробуйте моего вина. О, вам оно не нравится. (Моё лицо меня выдало.) Никому оно не нравится, я ни разу не встречал такого человека. Три года назад, когда я жил в Хаммерсмите, мы поймали с его помощью двух воров. Они открыли буфет и выпили пять бутылок этого вина. Полицейский позже обнаружил их сидящими на крыльце на расстоянии ста ярдов от моего дома. Им было очень плохо, и они отправились в полицейский участок, как ягнята, потому что он обещал прислать врача, когда они окажутся в камерах. С тех пор я каждую ночь оставляю на столе бутылку.

Что ж, мне нравится это вино. Я выпиваю несколько стаканов – и чувствую себя обновлённым. Я брал его по той же самой причине, что и сигары: оно было дешёвым. Его присылают из Женевы, и оно обходится мне в шесть шиллингов за дюжину бутылок. Не знаю, как они его делают. Да и не хочу знать.

2. Засыпание

– Я знал одного человека, – продолжал мой друг, – целый день с ним говорила его жена, она или ругала его, или обсуждала его, и ночью он засыпал под непрекращающийся ритм того, что она о нём думает. Наконец, она умерла, и друзья поздравляли его, они думали, что теперь он будет наслаждаться миром. Но это был мир пустыни, и тот человек не мог им наслаждаться. В течение двадцати двух лет её голос наполнял дом, проникал в консерваторию и летал по саду.

Теперь это место больше не было его домом. Он скучал по утренним насмешкам, по упрёкам в долгие зимние вечера около огня. Ночью он не мог спать. Часами он лежал без сна.

– Ах! – плакал он, – это старая история, мы никогда не ценим вещи, пока не потеряем их.

Он заболел. Врачи давали ему тонны снотворного, но всё было напрасно. Наконец они сказали ему, что его жизнь зависит от того, сможет ли он найти другую жену.

В округе было много жён того типа, который он хотел, но незамужние дамы не имели опыта, а его здоровье было настолько плохо, что у него не было времени обучать их.

К счастью, поблизости умер один человек, которого жена заговорила до смерти. Он познакомился с ней на следующий день после похорон и через шесть месяцев покорил её сердце.

Но она была плохой заменой.

Он не мог её слышать со своего любимого места в саду, поэтому он принёс свой стул в консерваторию. Пока она продолжала ругать его, всё было в порядке, но каждый раз, когда он удобно усаживался с трубкой и газетой, она внезапно останавливалась.

Он отбрасывал газету и сидел, прислушиваясь, с обеспокоенным выражением.

– Ты тут, дорогая? – через некоторое время кричал он.

– Да, я здесь. Почему ты думаешь, что меня здесь нет, старый дурень? – кричала она ему усталым голосом.

При звуке её голоса его лицо прояснялось.

– Продолжай, дорогая, – отвечал он. – Я слушаю. Мне нравится слушать, как ты говоришь.

Но бедная женщина была слишком измотана.

Ночью она прилагала все усилия, но это было жалкое представление. Поругав его в течение сорока пяти минут, она откидывалась на подушку и хотела спать. Но он нежно тряс её за плечо.

– Да, дорогая, – говорил он, – ты говорила о Джейн и о том, как я смотрел на неё во время обеда.

– Удивительно, – заключил мой друг, зажигая новую сигару, – какие мы все рабы привычки.

Застенчивый человек в углу сказал:

– Я могу рассказать вам одну правдивую историю и ставлю доллар, что вы ей не поверите.

– У меня нет доллара, но я поставлю половину соверена, – ответил мой друг.

И вот застенчивый человек рассказал свою историю.

3. Рассказ издателя

– Я собираюсь рассказать вам о человеке из Джефферсона, – начал он. – Он родился в городе и в течение сорока семи лет ни одной ночи не проспал за чертой этого города. Он был уважаемым господином: торговцем с девяти до четырёх и набожным человеком в своё свободное время. Он говорил, что хорошая жизнь означает хорошие привычки. Он вставал в семь утра, выходил на семейную молитву в семь тридцать, завтракал в восемь, добирался до работы в девять, в четыре к его конторе приводили лошадь, он час ездил верхом, возвращался домой в пять, принимал ванну и выпивал чашку чая, играл с детьми и читал им до половины седьмого, одевался и ужинал в семь, шёл в клуб и играл в вист до четверти одиннадцатого, возвращался домой к вечерней молитве в десять тридцать и ложился спать в одиннадцать. На протяжении двадцати пяти лет он жил такой жизнью без каких-либо изменений. Местные астрономы устанавливали по нему солнце.

Однажды умер его деловой партнер в Лондоне, восточно-индийский торговец и бывший лорд-мэр, и наш парень оказался единственным наследником. Дело было сложное и требовало управления. Он решил оставить своего сына от первой жены, молодого человека двадцати четырех лет, присматривать за делом в Джефферсоне, а сам отправился со второй семьей в Англию, чтобы позаботиться о восточно-индийском деле.

Четвертого октября он выехал из Джефферсона и прибыл в Лондон семнадцатого. Всю поездку он чувствовал себя плохо. Проведя несколько дней в кровати, он объявил о своем решении поехать в Сити, чтобы взглянуть на своё дело.

В четверг утром он проснулся в час. Его жена сказала, что не тревожила его, потому что думала, что сон ему полезен. Он допустил, что, возможно, это так и есть. Он чувствовал себя очень хорошо, встал и оделся. Он сказал, что ему не нравится мысль начинать свой первый день без молитвы, и жена согласилась с ним. Они собрали в гостиной слуг и детей и провели семейную молитву в половине второго. После этого он позавтракал и ушёл. Он добрался до Сити около трёх.

Все удивились его позднему приходу. Он объяснил своим партнёрам все обстоятельства и назначил встречи на следующий день, который планировал начать с половины десятого.

Он оставался в конторе допоздна, а затем пошёл домой. За обедом, а это обычно был основной приём пищи, он смог съесть только булочку и немного фруктов. Весь вечер он ощущал странное неудобство. Он сказал, что, видимо, пропустит свою игру в вист, и решил поискать тихий, уважаемый клуб. В одиннадцать часов он лёг спать, но заснуть не мог. Он вертелся и ворочался, ворочался и вертелся, но лишь больше наполнялся энергией. Сразу после полуночи он решил встать и пожелать детям доброй ночи. Звук открывающейся двери разбудил их, чему он обрадовался. Он завернул их в одеяло, посидел на краю кровати, рассказывая им до часу ночи религиозные истории.

Потом он поцеловал их, пожелал им быть паиньками и засыпать; а потом ощутил болезненный голод. Он пошел вниз и на кухне приготовил себе кушанье из холодного пирога и огурца.

Он лёг спать, чувствуя себя более умиротворённым, но всё ещё не мог заснуть, поэтому продолжал размышлять о делах до пяти утра, когда и заснул.

Ровно в час дня он проснулся. Жена сказала ему, что изо всех сил пыталась разбудить его раньше, но безуспешно. Человек был раздражён. Если бы он не был очень хорошим человеком, то, думаю, выругался бы. То же самое повторилось и в четверг, и снова он достиг Сити в три часа.

Эта ситуация продолжалась в течение месяца. Человек боролся с собой, но не мог себя изменить. Каждый день он просыпался в час дня. Каждую ночь в час он спускался в кухню за едой. Каждое утро в пять утра он засыпал.

4. Конец рассказа издателя

– Он не мог этого понять, никто не мог этого понять. Его дело страдало, а здоровье ухудшалось. Он, казалось, жил вверх тормашками. у его дней не было ни начала, ни конца: только середина. Не было времени ни для упражнений, ни для отдыха. Когда он чувствовал себя радостным и общительным, все уже спали.

One day by chance the explanation came. His eldest daughter was preparing her home studies after dinner.

Объяснение всего этого нашлось случайно в один прекрасный день. Его старшая дочь делала после обеда уроки.

– Какое время сейчас в Нью-Йорке? – спросила она.

– В Нью-Йорке, – сказал её отец, – посмотрим. Сейчас всего десять утра, а разница чуть больше четырёх с половиной часов. Значит, там около половины шестого.

– Значит, в Джефферсоне, – сказал мать, – раньше, не так ли?

– Да, – ответила девочка, – Джефферсон находится почти два градуса западнее.

– Два градуса, – сказал отец, – а в градусе сорок минут. Значит, в данный момент в Джефферсоне…

Он вскочил с криком:

– Понял! – воскликнул он. – Я всё понял!

– Что понял? – встревожено спросила жена.

– Сейчас в Джефферсоне четыре часа, это время для моей прогулки верхом. Вот чего я хочу!

В этом не было сомнений. В течение двадцати пяти лет он жил по часам. Но это были часы Джефферсона, а не Лондона. Он изменил долготу места, но не себя.

Он исследовал проблему и решил, что единственным решением для него будет возвращение к старому распорядку. Его привычки были слишком сильны, чтобы приспособиться к новым обстоятельствам. Обстоятельства должны сами приспособиться к нему.

Он переставил часы в конторе с трёх на десять. В десять он садился на лошадь и отправлялся на прогулку, а в очень тёмные ночи брал с собой фонарь. Весть о нём распространилась по всему городу, и толпы людей собирались посмотреть на его катание верхом.

Он обедал в час ночи, а после этого отправлялся в клуб. Он старался найти тихий, приличный клуб, где участники хотели играть в вист до четырёх часов утра, но не смог, и вступил в ряды маленького клуба в Сохо, где его научили играть в покер. Это место часто навещала полиция, но благодаря презентабельной внешности ему удавалось вывернуться.

В половине пятого он возвращался домой и будил семью на вечернюю молитву. В пять часов он ложился спать и спал как убитый. Единственное, что действительно тревожило его, – это утрата духовной общины. В воскресенье в пять часов дня он чувствовал, что хочет пойти в церковь, но был вынужден обходиться без неё. В семь часов он скромно обедал. В одиннадцать он пил чай и ел булочки, а в полночь он хотел петь гимны и жаждал проповедей. В три часа он скудно ужинал, а в четыре утра ложился спать, печальный и неудовлетворённый.

Он был рабом привычки.

* * *

Мы молча сидели.

Мой друг встал, вытащил из кармана полсоверена, положил его на стол и вышел.