– Маркиз Орфей де Биньер, хозяин этого райского уголка и всей близлежащей округи.
Прижав правую ладонь к груди, юноша низко поклонился и скромно ответил:
– Бродяга Эйв.
– Ты, Эйвинд, настоящий самородок, прирожденный поэт, виртуоз, маэстро и к тому же славный малый, что огромная редкость! – он по-свойски положил тяжелую руку ему на плечо. – Приглашаю в мою хижину, будешь дорогим гостем! Отдохнешь как следует, смоешь дорожную пыль, разделишь трапезу со скучающим ценителем искусств.
Отказать столь высокому сеньору было невозможно, и странствующий менестрель с благодарностью принял приглашение.
Хижиной маркиза оказалась двухэтажная вилла на холме, спрятанная от деревни высокими пихтами. Внутреннее убранство дома являлось, по всей видимости, отражением безудержной фантазии владельца: полы из черного, белого и розового мрамора, настенные фрески ушедших цивилизаций, скульптуры с древних развалин, потемневшие от времени холсты живописцев, кованые люстры и медные настенные светильники.
После плотного ужина, больше похожего на маленький пир, хозяин потащил гостя на балкон, где они уселись в плетеные кресла по бокам от резного столика с вином и восточными сладостями.
– Считай себя рожденным под счастливой звездой, мой юный друг! Сама судьба привела тебя сюда, и теперь твоя жизнь полностью преобразится! – заявил де Биньер, тяжело отдуваясь после жирной пищи.
Скрыть недоумение от утверждения маркиза Эйв не смог.
– Я несказанно благодарен за вашу безграничную щедрость, но собираюсь с первыми петухами снова отправиться в путь.
Лукаво улыбнувшись, маркиз привычно потянулся к щербету, однако вспомнив о своем переполненном желудке, благоразумно оставил лакомство на тарелке.
– Попусту стирать ноги, тратить время и силы только для того, чтобы развлечь смердов по меньшей мере нелепо. Для них твоя вплетенная в музыку поэзия точно такая же утеха, как кукольное представление или пляска скоморохов.
– Пусть так. Зато они в большинстве своем открытые, добрые, хлебосольные люди, благодаря которым я сыт и всегда могу рассчитывать на ночлег, – словно оправдываясь, ответил Эйв.
– Забудь о нужде, мой юный друг, и брось разбрасывать жемчуг своего дарования перед не смыслящими в искусстве свиньями! – де Биньер изъяснялся высокопарно и явно получал от этого удовольствие. – Я много лет разыскиваю таланты и после их бриллиантовой огранки отправляю с рекомендательным письмом в дружественные герцогства, графства, а иногда ко двору короля, где самородков оценивает самая изысканная публика. В итоге все, включая меня, счастливы. Однако впечатленный твоими балладами, я решил избавить от бремени бродяжьей жизни и оставить при себе столь самобытного менестреля.
– Хочу напомнить глубокоуважаемому маркизу, что я свободный человек из вольного города Лильвиль, и пока нахожусь в трезвом уме вправе самостоятельно решать, где мне оставаться! – вскипел Эйв от последних слов хозяина виллы, привстав при этом с кресла.
– Вижу, дружище, вижу, что такого, как ты сложно удержать, – расплываясь в примирительной улыбке, сказал Биньер, еле сдерживаясь в то же время от смеха. – Ну а если серьезно, то именно я предлагаю так желанную всякому художнику свободу с массой свободного времени для творчества. Неужели тебе настолько претит мое общество, что ты променяешь спокойную жизнь ради искусства на ежедневную борьбу с нуждой?
Эйв вновь опустился в плетеное кресло и, помаленьку остывая, задумался над сделанным предложением. «В самом деле, – размышлял он под самозабвенное пение сверчков. – Может и правда пора остановиться, передохнуть и спокойно заняться любимым делом. Раз удача улыбнулась, стоит ли ее прогонять? Тем более в хоромах маркиза сочинять баллады будет сподручнее, а вновь отправиться в путь никогда не поздно».
И зажил Эйв во владениях Орфея де Биньера так, как доселе и представить себе не мог. Хозяин выделил своему гостю огромную залу с балконом на втором этаже, где менестрель был полностью предоставлен сам себе и в любое время суток мог потребовать у прислуги самые лучшие яства. Вечерами он исполнял свои ранние произведения маркизу, после чего они вели долгие беседы о музыке, живописи и поэзии, лениво попивая густое терпкое вино. Чтобы юное дарование не заскучало, ночью к нему в покои являлись многочисленные содержанки титулованной особы и исполняли у ложа причудливые заморские танцы, томно извиваясь телами. Однако, несмотря на тепличные условия, Эйву так и не удалось создать ни одной композиции схожей по глубине с шедеврами, которые без усилий появлялись в пору его пребывания в Лильвиле. Чувствуя себя птичкой в золотой клетке, он с каждым днем все более тяготился своим привилегированным положением и вскоре возненавидел его всей душой, но никак не решался огорчить этим известием добродушного де Биньера.
– Мне придется оставить тебя одного на несколько дней, – сказал как-то вечером маркиз, невольно учащая сердечное биение менестреля. – В соседнем герцогстве празднество, которое никак нельзя игнорировать, черт бы его побрал! В прежние времена я послал бы своего двойника-слугу, а сам бы оставался дома. Но он перенес недуг, исхудал, осунулся и, несомненно, опозорит меня своим видом, – де Биньер обреченно вздохнул, словно собирался скакать на собственную казнь.