Олег Анатольевич Борисенко
На ИВС прекрасная погода

Полная версия

Безвременно ушедшей народной милиции посвящается…

ВНИМАНИЕ!

Все даты, фамилии, названия поселков и городов бессовестно изменены автором. В связи с этим любые совпадения считать нелепой случайностью!

От автора

Здравствуй, дорогой читатель!

Пытаясь осветить нижеописанные события литературным языком, я пришел к выводу, что сделать последнее практически невозможно. Видимо, жизнь арестованных и служба милиционеров в условии изоляции от общества так сложна и своеобразна, что, не применяя жаргон, нельзя раскрыть ни одного случая из многорадужного и своеобразного мира…

Как мог, я все-таки постарался уберечь свое творение от излишней пошлости.

Сразу же желаю предупредить читателя о том, что ни грамма истины в повествовании нет! Да, да, это просто побасенки, которые на протяжении ряда лет передаются из уст в уста зеками и охранниками, обрастая новыми и новыми подробностями, плавно переходя в легенду…

Смею напомнить, что в изоляторах сидят и служат такие же люди, как мы с вами, и по этой самой причине они ничем не отличаются от остальной массы российского народа. Человек обязан оставаться человеком при любых жизненных обстоятельствах, если, конечно, он не скотина.

Я не ставил перед собой задачу восхвалять и рекламировать «прелести» преступного мира или доказывать читателю о существовании кучки милиционеров, которые борются с коррупцией в нашем демократическом мире… Про все это издано множество художественной литературы.

Моя же книжка про серую, но нескучную жизнь за железными дверями. Изолятора временного содержания (ИВС).

«Что за бред?» – удивитесь Вы, читая книжку.

Да, действительно, медведи и тем более блохи в подобного рода произведениях других авторов разговаривать не умеют! А у меня умеют, и сколько бы меня за это ни критиковали, я никогда не закрою рот блохе, которая изрекает правду!

Прошу не обвинять меня в плагиате, потому что все, что здесь описывается, не вычитано в журналах и газетах, а услышано от сослуживцев и арестантов за годы службы.

Некоторые эпизоды происходили при моем непосредственном участии. Не кривя душой, поспешу признаться, что пару случаев я просто сочинил…

А все-таки, в глубине души, наивно смею надеяться, что мой читатель не будет критически относиться к некоторым погрешностям в области литературы и смешиванию жанров. Тем более что я не ставил перед собой цель заработать деньжат на дешевых трюках или попасть в разряд читаемых писателей.

Эти записи – просто письменное изложение слоев моей памяти. Воспоминания о двадцатидевятилетней службе, сослуживцах, зеках, которые были яркими личностями и оставили теплый след в моей душе…

И если милиционер на посту, осужденный на нарах, военнослужащий или просто человек в пассажирском вагоне, взяв книжку в руки, хоть один раз от души рассмеется вслух, напугав при этом окружающих, то цели я своей достиг.

Еще раз напоминая, что все совпадения случайны, я приглашаю читателя на недолгую экскурсию в район, приравненный к условиям Крайнего Севера!

Рисунки автора

Глава 1

И. о. начальника ИВС майору милиции Барсукову О. А.

от подследственного Егоркина В. Г., камера N2

Заявление

Прошу дать возможность произвести закупку товаров первой необходимости и продуктов питания на рынке нашего города. Так как являясь лицом ранее не судимым, имеющим постоянную прописку, я обязуюсь вернуться в назначенный Вами срок. В моей просьбе прошу не отказать.

Егоркин

Майор, вникнув в суть заявления, даже не улыбнулся.

В изоляторе человек с умственными отклонениями всегда является объектом развлечения сокамерников. Именно поэтому в очередной раз четырежды судимый подследственный Романов продиктовал «первоходу» Егоркину текст заявления, и камера стала ждать реакции администрации.

Каждодневные заявления и жалобы, написанные Васей Егоркиным под диктовку резвящихся арестантов, начали доставать кума (оперативный работник в спецучреждениях) ИВС, который временно исполнял обязанности начальника изолятора, по случаю увольнения последнего на пенсию.

Вася Егоркин месяц назад изнасиловал на железнодорожных путях семидесятилетнюю женщину, собиравшую уголь.

Глядишь, и не подала бы довольная случаем, пожилая покорительница Советского Севера заявление, если бы пьяный Вася не отобрал у нее напоследок ведро с углем.

Он представился начальником станции и после полового акта заявил обезумевшей от счастья даме: «На перший раз, бабка, я тебя просто снасильничал! А еще раз на путях поймаю, получишь по морде!» – с этими словами «сексуальный маньяк» скрылся с ведром в темноте, а женщина, обидевшись больше за «бабку» и за отобранное имущество, чем за насилие, поплелась в милицию…

«Яка я бабка? Я ашо ничаго! Я можа камасютру наизусть знаю, а ён “бабка”! Ишь, паршивец!» – возмущалась она, «рисуя» под диктовку участкового заявление в прокуратуру.

Так и пошел по делу Василий двумя эпизодами: изнасилование и грабеж.

В камере ему за неравный половой союз, естественно, «предъявлять» не стали, но Васек навсегда стал всеобщим посмешищем.

Арестованный Егоркин жаловался на ГКЧП, на директора МПС, требовал и категорически настаивал выплатить денежную компенсацию за его необоснованное содержание в изоляторе. Он по поводу и без повода долбился в робот (двери камеры) и требовал, чтобы ему сообщили исходящий номер очередной жалобы.

Обитателей подвала лихорадило от удовольствия. Отвернувшись в угол, сокамерники глушили ладошками вырывающийся смех. И только объект общего внимания, по случаю официального диагноза «вяло текущая шизофрения», твердо верил в искренность написанного.

В кабинет начальника ИВС зашел Юрка – командир конвойного взвода, молодой, подающий надежды старший лейтенант.

Майор молча протянул ему кусок бумаги, на котором был виден каллиграфический почерк придурка.

– Будем давать официальный ответ, – объявил, надевая очки, Барсуков.

– Кому? Этому гусагону? – искренне удивился Юрик.

– Зови Зину, пусть садится за машинку, я продиктую, – изрек, распечатывая пачку сигарет, кум.

Зина, единственная женщина в конвойном отделении, не замечая черного юмора своего начальника, молча уселась за машинку и стала ждать, когда майор соберется с мыслями.

«Господину Егоркину В. Г.

Копия:

1. Госдума РФ.

2. МПС» – продиктовал кум, крутясь на стуле.

Зина застучала клавишами.

Юрик, слушая вполуха, заполнял журнал плана работ на сутки.

ИЗВЕЩЕНИЕ

Настоящим извещением спешу уведомить Вас, что Ваше заявление направлено для рассмотрения в Государственную Думу Российской Федерации, но в связи с летними каникулами депутатов этот вопрос несколько затягивается. Руководством ИВС, учитывая особую важность Ваших заявлений, приняты все меры по устранению указанных Вами недостатков:

1. Снят премьер-министр Степашин С. В.

2. Отстранен от должности генеральный прокурор Скуратов.

3. Директор МПС лишен квартальной премии.

4. Смотрящий за ИВС подследственный Кузнецов лишен продуктовой передачи.

По поводу получения компенсации за моральный ущерб поясняю, что компенсацию Вы получите по адресу:

г. Екатеринбург, СИЗО-1, камера 507

не позднее 16 августа 1998 года.

Пятнадцатого августа шел из Приобъя в Свердловск столыпин, и майор планировал отправку этапа, а Егоркин был самым первым кандидатом на этап.

Барсуков, ехидно улыбнувшись, продолжил:

В отношении вопроса о выезде на территорию городского рынка для приобретения товара первой необходимости с сожалением поясняю, что весь бензин отправили в братскую Югославию для заправки Натовских бомбардировщиков. Но в скором времени в отдел внутренних дел нашего города поступят самокаты, один из них будет предоставлен Вам незамедлительно. Убедительно просим не тасоваться и не топать по камере, так как Ваши действия мешают прослушивать, приборы зашкаливают и запись получается некачественная!..

С уважением,

майор Барсуков О. А.

– Все, – произнес майор и самодовольно крутнулся на стуле.

Он вызвал к себе дежурного по ИВС.

– Отдай Егоркину, пусть нацарапает, что ознакомлен, – распорядился кум.

Дежурный ушел, а через несколько минут из второй камеры раздался дружный хохот, который продолжался минут пять. Громче всех гоготал арестованный Романов. После того как арестованные вволю навеселились, в дверь камеры постучали и человек с официальным диагнозом «вяло текущая шизофрения» подал в кормушку подошедшему постовому извещение с его подписью об ознакомлении.

На следующее утро сменяющийся наряд впервые за это время не принес заявления от Егоркина…

Ночью ушел этап, а вместе с ним и писака.

Глава 2

Зато поступило заявление от подследственного Кузнецова.

И. о. начальника ИВС майору милиции Барсукову О. А. от следственно-арестованного Кузнецова В. С., ст. 158 УК РФ, камера N 8

Заявление

В связи с беспричинным лишением меня продуктовой передачи, с 15 августа сего года я вынужден объявить голодовку и отказываюсь принимать пищу до прихода прокурора.

 

Следственно-арестованный Кузнецов

Начиналось обычное рабочее утро в изоляторе временного содержания районного центра на Крайнем Севере Тюменской области.

Майор прикурил сигарету и мило, по-детски улыбнулся.

Арестованный Романов, пользуясь случаем, решил разыграть друга. Вчера вечером Романов «вылез на лысого» (лампочка в нише) и крикнул по продолу:

– Кузя!.. Тебя кум дачки лишил!

– А за что?! – справился в ответ Кузя.

– Хрен его знает! Какой-то директор МПС пожаловался!

– А че такое МПС?! – поинтересовался смотрящий.

Но узнать «че такое МПС?» Кузнецов не успел, так как подошедший постовой деревянной кувалдой начал исполнять полонез Огинского на железной двери Кузиной камеры.

Вовка Кузнецов еще во времена Советского Союза был признан народным судом особо опасным рецидивистом, но на путь исправления вставать не собирался. С детства хлебнувший отеческое тепло Алма-Атинской спецшколы, Петропавловской трудовой колонии для несовершеннолетних (ПТКН), он был все-таки призван в ряды Красной армии. И родина щедро доверила ему совковую лопату, определив в показательную строительную часть.

Вовчику дисциплинированным солдатом продержаться удалось всего шесть месяцев. После чего он угодил на полтора года в Карагандинский дисциплинарный батальон.

К этому времени Вовкина грудь, спина, ноги и руки были похожи на картинную галерею Третьяковки. Купола церквей, мадонна с ребенком, ангелочки с луками, ножи, черепа и еще всякая дребедень плотно покрыла Кузину шкуру. Короче, Вован стал «синим по каблуки».

Дембель он так и не дождался. Потому что, повздорив с сержантом, разбил ему голову армейским табуретом. За что, получив новый срок, угодил из дисциплинарного батальона в ИТК усиленного режима.

Там и научился Кузя кустарить, мастерить, выкручиваться в лагерной жизни.

В общем, жизнь его сделала специалистом широкого профиля: «Шить, косить, у баб просить», – как шутил он сам.

В последующем кустарные навыки Кузе очень пригодились. Он стал квалифицированным гостиничным вором. Способ был предельно прост. Кузнецов, используя поддельный паспорт, снимал в любой гостинице нашей необъятной страны самый шикарный номер. За ночь вытачивал дубликат ключа, а потом переезжал, сославшись на безденежье, в другие, более скромные апартаменты, дожидаясь, когда в оставленный им номер заселится богатенький Буратино.

Вынести шмотки из люкса было уже плевым делом.

Он «встрял» в одной из гостиниц Свердловска и был отправлен в Сосьвинский лагерь строгого режима. Далее было ИТК-6 города Ишима, после города Сургута, Нижневартовска. В итоге Кузя был признан ООР и угодил в ИТК-3 особого режима Ямало-Ненецкого автономного округа.

Сам по себе Вовчик был общительным и добрейшим человеком. Годы отсидок не убили, а, наоборот, развили в нем человечность и порядочность по отношению к окружающим. Будучи смотрящим за ИВС, Кузя строго следил за внутренним миром подвала и не давал в обиду никого. К нему обращались за советами. Барсуков часто вызывал Кузнецова на беседы, где они болтали о лагерях и пересылках, когда-то посещаемых обоими.

Их объединяла ностальгия: майор служил полжизни, а Кузя столько же сидел.

Искренне майору было жаль бродягу, которого неумолимая система правосудия, вопреки здравому смыслу, стремилась затолкать обратно в лагерь.

Кузя по делу был в полном отказе. Ему вешали кражу фарша из поселковой столовой. Ни много ни мало, а аж двадцать пять кг. При обыске у Кузи в холодильнике обнаружили и изъяли пять килограммов мяса. Следователь не моргнув глазом вышел на суд с арестом, прокурор поддержал, а судья, можно сказать, подмахнула постановление не читая. Каким образом фарш превратился заново в мясо, никого кроме Барсукова не интересовало. То есть украл Кузя фарш, а нашли у него в холодильнике неопровержимую улику – ляжку мяса. Но стране нужны были показатели в борьбе с особо опасными рецидивистами, и кувалда правоохранительной системы торжественно опустилась на Вовкину голову.

Майор был приколистом и, как-то готовя Кузю на этап, притащил ему в ИВС огромную, потертую, дорожную сумку, с которой еще сам шарился по командировкам в армии. Вовчик, недоуменно глянув на кума, поинтересовался:

– А на хрена мне эта мечта оккупанта?

– Ты ж на голяках едешь, а в транзитке всегда народа битком, мест нет, но встречают, поверь мне, и по баулу. Положи туда матрац с подушкой. Братва сфотографирует тебя на пороге и место предложит в надежде поживиться харчами, – улыбнулся майор, – бери, бери, менты плохого не посоветуют.

Вернувшись с этапа, Кузя долго благодарил Барсукова.

– Встречали меня на пересылках как Господь заблудшего сына, только сумку твою увидят, так с разных углов хаты и кричат: «Давай к нам, братан! Давай к нам!» Я по шконарю матрац раскатаю, и сумарь пустой. У братвы от такого расклада хлеборезки наперекос. Но дело сделано, уже не прогонят, раз предложили, заднюю скорость включать поздно, нужно потесниться. Спасибо тебе, Анатолич, сколько катаюсь, в жизни бы без тебя не додумался.

Так, можно сказать, и сдружились Кузя с майором. На кичмане добро не забывают.

– Давай Кузнецова, – приказал Барсуков дежурному и начал опять крутиться на стуле.

Майору стул определенно нравился – мягкий, удобный.

Стул улучшенной комфортности появился после того, как полгода назад один из банковских работников, переев в ресторане черной икры, рыгнул на сидевшую рядом парочку.

Новому русскому дали 15 суток административного ареста.

Камерные клопы, привыкшие к постной и нежирной пище, были приятно удивлены появлением в камере административно задержанных, среди исхудалых бомжей, толстенького, вкусненького, пахнущего «Хеден шолдерс» новичка. В первую же ночь, надыбав банкира на нарах, клопиное войско перешло в крупномасштабное наступление.

Тюремные насекомые сыпались на него кучками, кусали и грызли.

Банковский работник метался по камере как бзык, попавший в спичечный коробок юного натуралиста. А когда наступило долгожданное утро, он с первыми лучами солнца предстал перед начальником изолятора.

Начальник, выслушав доводы покусанного банкира, пообещал отпустить его на сутки раньше, если новый русский будет вести себя хорошо.

Назад в камеру, где искусанное и расцарапанное тело ждало полчище голодных клопов, банкир не хотел. Его совершенно не устраивало провести четырнадцать оставшихся ночей в блошином окружении.

В итоге появилось следующее.

Начальнику ОВД

ЗАЯВЛЕНИЕ

Акционерное общество закрытого типа «СЕЛЕНА» в связи с излишком технических средств добровольно желает оказать шефскую помощь отделу внутренних дел нашего города и выделить ИВС Вашего ОВД следующее:

Учитывая тяжелое финансовое положение Российской милиции, характер выполняемой Вами нужной и благородной миссии, наше акционерное общество радо и впредь оказывать посильную помощь в Вашем нелегком, но нужном труде.

Председатель     подпись

Бухгалтер        подпись

                печать

Больше банковские работники в ИВС не попадали и своим вниманием родную российскую милицию не баловали. Вся правоохранительная система необъятной и нищей страны, как и ИВС нашего ОВД, несла свою благородную миссию без братской помощи новых русских. А как светлая, добрая память о любителе черной икры сиял в кабинете стул, на котором, крутясь, как школьник у пианино, ждал майор полосатика Кузю.

Глава 3

В кабинет кума ИВС арестованный Кузнецов вошел твердой революционной походкой, рисуя в своем зековском воображении бывалого каторжанина.

Кузя без приглашения упал на стул и, закинув ногу на ногу, вызывающе посмотрел в глаза оперативнику.

– Ну что? Синепузый! Как дела? – осведомился Барсуков.

– Как на даче, ни письма, ни передачи! – буркнул в ответ Кузя.

– Ты что, со шконоря ночью долбанулся? – поинтересовался майор, улыбаясь.

– Вы меня на дачку кинули, – начал было Кузя, но был внезапно перебит истерическим хохотом кума.

Барсуков наконец-то вкурил о причине Кузиной голодовки и теперь думал лишь об одном: чтобы не намочить штаны со смеху.

Кузнецов, чувствуя себя борцом за справедливость, сидел с гордым видом, как вождь Ирокезов. Он уже понял, что купился на чью-то злую шутку, но отступать было некуда.

Майор, окончив смеяться, развалился с покрасневшей рожей на стуле и, поворачиваясь в разные стороны, думал, что же сказать этому «пересидевшему» борцу за права всех обездоленных – арестанту.

– Вовчик. – называя Кузю по имени, задумчиво произнес хозяин кабинета.

– Слушаю, – буркнул гость.

– Тебе никто дачек не приносит, не один ли хрен: лишат тебя ее или нет.

– Тут дело принципа, – гордо отпарировал Вова, расправляя плечи.

Кум, встав из-за стола, молча протянул Кузнецову извещение с подписью Егоркина.

Лицо Кузи по мере поглощения строчек делалось добрее и добрее.

На середине прочитанного взгляд у смотрящего за ИВС стал добрым, как у Санта-Клауса. Ну а последние строчки Кузя уже не видел из-за слез, вызванных судорожным смехом.

Прочитав извещение, Вовчик, вспомнив о Романове, беззлобно бросил:

– Я Рыжего на этапе выловлю и щелбанов наставлю! Приколист хренов, чуть из-за него с голоду не помер, на пайку в обед пролетел, – вздохнул положенец подвала.

Пока Кузя читал жалобу Егоркина, майор, улыбаясь, стучал по клавишам печатной машинки. Закончив печатать, он с серьезным выражением лица осведомился:

– Ты мне завещание напишешь?

– Какое? – вопросом на вопрос поинтересовался Кузнецов, не ожидая подвоха.

– Ну, так, мол, и так, если я нечаянно надую лапы, не выдержав беспричинной голодовки, то завещаю майору милиции Барсукову свою кожу с портаками!

– На хрена она вам сдалась, Анатолич? – улыбнулся Кузя.

– Абажур для настольной лампы смастерю, как в Бухенвальде! – расхохотался майор.

– Хрен дождетесь! – проворчал Кузя, пряча за спину исколотые руки.

– Ну, на, тогда распишись и шлепай в камеру! – объявил кум ИВС, протягивая листок арестанту.

Кузя прочитал текст и, расхохотавшись, сунул бумагу в карман шортов.

– В хате приколюсь, – объяснил он, выходя из кабинета.

Дежурный отвел его в камеру. Кузнецов же, сев на шконку и достав листок бумаги, громко на всю хату прочел:

Смотрящему за городом от смотрящего за ИВС Кузнецова В. С.

Заявление

Батя, прошу перевести меня с должности смотрящего за ИВС на должность подсматривающего за передачами. Так как я в натуре устал от интриг кума, который после моей смерти хочет продать мою шкуру в музей творчества народов Севера для изготовления чучела и личного обогащения!

Кузя

Глава 4

Следующее утро началось, как всегда, с рассмотрения пачки заявлений в различные инстанции.

– Прошу вызвать адвоката Кашимова. – пробубнил майор и передал листочек с заявлением Юрику.

Юрка внимательно, как будто пытаясь найти в нем тайну золота Колчака, осмотрел заявление и разочарованно кинул его в урну.

– В отпуске! – проговорил он при этом.

– Прошу вызвать следователя Ряшина, – зачитал вслух кум.

– В командировке, – сделал заключение Юрик, и заявление плавно опустилось в корзину для мусора.

– Прошу ознакомить меня с копией приговора, – продолжал Барсуков.

– Зина, зарегистрируй, – произнес Юрик и, отложив в сторону заявление, с грустью посмотрел на ведро под столом.

– Прошу выдать мне одноразовый станок, завтра суд, – читал майор.

– Ногтями пусть бреется! – радостно рявкнул Юрка, кинув заяву в урну.

– Прошу выдать мне ложку, – произнес майор.

– Ложку, трубку и жену не дам никому! – придумал ответ командир отделения, проделав с заявой то же самое.

– Прошу выдать нам ножницы для подстрижки, – проворчал кум.

– Четыре удара, восемь дырок! Не положено! – объяснил машинально Юрчик, торжественно опуская очередное заявление в корзину с мусором.

– Прошу выдать мне Уголовно-процессуальный кодекс для написания кассационной жалобы.

– Читай старые письма! – блестя глазами, рявкнул Юрик, протягивая руку к урне.

Но майор его опередил. Он вырвал почти налету заяву и внимательно ее осмотрел.

Это был маяк, арестованный просился на важную беседу.

Барсуков подмигнул Юрчику и сунул заявление в карман.

Зина, сидя за печатной машинкой, молча наблюдала за их титаническим трудом. Она знала, что адресатам попадет только процентов десять заявлений, а остальные будут любезно опущены Юриком в почтовый ящик, стоящий у края рабочего стола. Наконец-то час цензуры кончился, на столе осталось пяток заявлений, зато урна под Юркиным столом наполнилась чуть ли не до краев. Больше разбирать было нечего. Никто не угрожал голодовкой, никто не обещал вскрыть вены.

– Пятьдесят лет баскетболу! – двигая ногой полную заявлений мусорную корзину, пошутил Юрка.

Майор пошел в свой кабинет, который находился в камерном блоке.

Надо было выдать УПК человеку, который что-то хотел сказать куму.

Вызвав в кабинет любителя юридической литературы, Барсуков почерпнул новости ИВС за прошедшие сутки. А новости были довольно-таки разнообразные:

– Из третьей камеры пустили прогон, что новичок проиграл в шашки девять тысяч пинков и теперь его объявляют фуфлыжником.

– Романов кричал Кузе, что кого-то, когда-то, где-то обоссали, а он сухарится и сидит в общей хате.

– Арестованный Зимин боится ехать на этап, так как в СИЗО по вольным делам его ждут разборки.

После получения инструктажа собеседник майора вернулся в камеру с полными карманами сигарет «Прима» и лег спать, чтобы ночью приступить к вахте по фиксированию переговоров.

Для беседы Олег ежедневно вызывал человек по двадцать и, чередуя решение возникших проблем у арестованных со сбором оперативной информации, вел свою линию так, что слыл среди начальства и босоты человеком на своем месте.

Зная все движения в ИВС, характеристику почти каждого содержащегося, а то и имея компру на некоторых неугомонных, он умел построить работу так, что поднять бузу в подвале было так же невозможно, как получить оправдательный приговор в период массовых репрессий.

Вычислить тех, кто стучит на Барсукова, было довольно трудным делом, так как, вызывая по пять-шесть человек из камеры в день, кум так путал мозги антикумам, что они сходили с ума в поисках подсадных.

Майор решил начать беседы с арестованными с Зимина.

Вызвав его в кабинет, Барсуков объявил, чтобы он собирался на этап. Хотя это не планировалось.

Зимин потемнел лицом и начал канючить, говоря о том, что у него нет теплых вещей, что он больной человек, и довел до кума еще несколько весомых доводов. Оперативник, внимательно выслушав Зимина, сделал озабоченное лицо.

– Я бы с удовольствием тебя оставил, но не могу: прокуратура давит, больше десяти суток находиться в ИВС нельзя!

– Что же мне делать? – справился зек.

– Есть один вариант, но это твое личное дело, – предложил ненавязчиво майор.

– А что надо? – вкрадчиво поинтересовался Зимин у Барсукова.

– Кража есть за тобой бензопилы в СУ-62, – ошарашил кум зека.

– Там же не доказывается, свидетелей нет, отпечатков. – начал было арестант. Но майор его перебил:

– Дело твое, нет доказательств и не надо, как говорится, хозяин – барин. Но если хочешь остаться, – продолжил милиционер, – послушай меня, как гинеколог гинекологу советую, грузись на пилу! Пока следственные действия проведут, ты еще на один месяц на КПЗ зависнешь!

– А других способов остаться нет? – спросил зек с надеждой.

– Нет, – отрезал Барсуков и отправил Зимина думать над заманчивым предложением.

А перспектива для Зимина создавалась следующая. Остаться в ИВС – значит получить срок на года два больше или уехать на этап и там потерять здоровье от кулаков своих недоброжелателей.

Кум давно знал, что за арестованным есть еще одна кража. Зимин сам проболтался в камере, но до поры до времени у опера не было возможности начинать его колоть. Как говорится, клиент тогда еще не созрел! Барсуков ждал момента и, кажется, дождался.

Следующей на беседу к Барсукову привели молодую девушку, осужденную по ст. 228.1 (хранение наркотиков).

Иринку Мухину Олег знал давно. Неописуемо красивая, статная девчонка, волей судьбы познакомившаяся с наркоманом со стажем, сама не заметила, как превратилась в зомби.

Жизнь Ирки полетела как в кошмаре.

Утром раскумариться, вечером подлечиться – на долгие годы стало целью ее существования.

Любила ли она своего сожителя Белю? Наверное, и сама-то Ирка не могла пояснить. Но однажды, при осмотре их жилища, был обнаружен наркотик, и Муха, не моргнув глазом, при понятых заявила следователю, что ханка принадлежит ей.

Так и покатилась Иринина юность по этапам и пересылкам.

В конечном итоге Муха получила срок 3 года, а Беля остался на свободе.

Майор знал, что Ирка во время следствия – да и вчера на суде – так и не призналась, кому же по-настоящему принадлежали наркотики, тем самым отмазав от срока своего любимого.

– Что ты наделала, Ирка?! Он же пес неблагодарный! – возмутился кум, глядя в красивые глаза вошедшей осужденной.

– Вы не любили, вам не понять! – горько, с сарказмом в голосе откликнулась Мухина.

За долгие месяцы катания по этапам она давно перекумарила, снова набрав округлые черты и былую красоту.

– Не понять, кого обнять, – усмехнулся кум и добавил: – Ирка, если этот дятел тебе письма писать не будет, мне пиши, я ему быстро мозги вправлю. Таких, как ты, на руках нужно носить.

– А какой у тебя, Анатолич, адрес?

– ОВД, ИВС, Барсукову, – произнес Олег, немного подумав.

– Завтра этап, ехать на голяках неохотно, – поникшим голосом проговорила Иринка.

– У меня наверху пару баулов чая и сахара лежит, я тебе отдам на погрузке, – заверил девушку Барсуков.

– Мне немного осталось, я ведь, Анатолич, уже год и два месяца откаталась, – воспрянув духом, защебетала Муха.

– Придет весна, и мы поженимся! – улыбнулся майор.

– И дочку Васей назовем! – поддержала шутку Ирка.

– А Белю? На мыло?

– На мыло! Слышь, Анатолич, а ты что, так один и живешь?

– Нет, у меня надувная баба есть, – рассмеялся от своей же шутки Барсуков.

– Где взял-то?

– Старшина мне на заказ из списанной камеры КА-700 склеил!

– И не стыдно тебе, Анатолич, всякую чепуху городишь! – слегка покраснев, произнесла, улыбаясь, Мухина.

– Я старый, мне можно.

– Какой же ты старый?! Ты еще ничего! – наигранно воскликнула Муха.

– Да, я парень неплохой, лишь мочуся и глухой, – согласился с доводами осужденной Олег.

– Ну вот опять хамишь, а я ведь на полном серьезе, – погрустнев, заявила Иринка.

– Это тебе с голодняку показалось, что я ничего. Попадешь в лагерь, там такие красавицы тусуются, что про мужиков и вспоминать не будешь.

– Нет, я этим делом не занимаюсь, – с обидой в голосе отвернулась Мухина.

– Ладно, Ирка, не обижайся. Просто я не первый год работаю и знаю, что у тебя отбоя не будет от коблов, ведь ты действительно красивая.

– Прямо уж Василиса Прекрасная, – жеманно пробубнила Муха.

Майор почувствовал, что попал собеседнице в самое сердце. И пока ее мотор был открыт для оперативного подхода, нужно было действовать.

– Ирка? А за что эту марамойку задержали, она же не украсть, не покараулить! – быстро, как будто невзначай, задал вопрос о сокамернице Барсуков.

– А?! Тыква! Она всю ночь, дура, проплакала, все твердит, что нагонят.

– Почему нагонят? – нагибаясь за упавшей ручкой, удивился кум.

– Она вещи с кражи сестре дала на хранение, а если вещей не найдут, то и кражу не докажут, – беспечно бросила Ирка и, посмотрев на Олега, внезапно прикрыв рот ладошкой, осознав, что сболтнула лишнее, замолчала. Но, увидав, как Барсуков, кряхтя, достает из-под стола якобы некстати упавшую авторучку, подумала: «Может, не услышал?»

– Че говоришь-то? – переспросил ее Барсуков, высовываясь из-под стола.

– Да так, не о чем я! – успокоилась Иринка.

Так они, «не о чем» поболтав полчаса, расстались, чтобы встретиться потом через год и десять месяцев.

А Зимин в камере думал, думал и думал.