Олег Белоус
Случай на Кадьяке
Если ранение в голову не убивает сразу, то выздоровление обычно наступает достаточно быстро. Сознание вернулось резко, одним рывком. Сначала увидел пробивающийся сквозь закрытые веки неяркий свет. Ужасно болела голова, словно у какого-то тартыги (тартыга– пьяница, древнерусское). Что произошло с ним? Где он? Белесые ресницы затрепетали, Иван с усилием открыл глаза. Вначале появились размытые силуэты непонятных предметов, через несколько мгновений зрение пришло в норму.
Он лежал на боку на голой земле, в нескольких шагах от него лежало мертвое тело человека. Лицо залито кровью, черты не разобрать, сорванная с черепа кожа обнажила окровавленное, красное мясо и обнаженные вены. Еще дальше в ряд лежали скальпированные тела алеутов, кровь успела пропитать и одежду и натечь алой лужей на землю. Эх, Василий Семенович! Единственный розмысл, которого строго настрого велено беречь! Под ложечкой засосало, как, бывало, от пережитого страха и, стало подташнивать. Страшная боль сжала сердце. Он не справился, не сумел…
Едкая горечь подступила к горлу. Попытался повернуться и только тогда осознал, что руки и ноги связаны. Изо всех сил напрягся, но бесполезно, путы слишком крепкие и веревки не ослабели, а еще сильней впились в тело. В результате всех усилий лишь перевернулся на спину.
Солнце почти закатилось за горы, его последние лучи разукрасили в кровавый цвет и ледяные вершины и, широкую полосу неба на западе. Посреди огненного потока возникла фигура человека в тяжелой деревянной кирасе. Слегка отливающая медью кожа изобличала индейца. Высокий для туземцев, он имел развитую грудь и длинные мускулистые руки. Давний и глубокий шрам, разрезал продолговатое, сухое лицо с хищным орлиным носом на две неровные части: от левой щеки до правого виска. С невольной дрожью во всем теле Иван встретился с взглядом узких, но не так как у китайцев, мрачно горевших глаз. Индеец смотрел безразлично, словно не на живого человека, а на вещь, на предмет. «Плен! Я попал в плен к дикарям!» Растерянность длилась буквально миг, вновь изо всех сил напряг мускулы, бесполезно, путы на руках слишком крепкие. Столь мучительного бессилия Иван в жизни не испытывал. Русский злобно сверкнул глазами, из горла вырвался схожий с рычанием сип.
Ткнув пальцем в грудь русского, индеец произнес что-то на каркающем языке с вопросительными интонациями.
– Не понимаю я по-вашему, – мотнул головой Иван.
Индеец еще что-то спросил, но русский вновь покачал головой. На лице колоша появилось брезгливое выражение. Пожав плечами, приблизился к русскому, присел на корточки. Левая рука схватила за волосы, в правой блеснул сталью нож. Иван узнал его: это был его собственный нож из доброй стали, равно легко резавший и краюху хлеба, и горло вражине. Острое лезвие прижалось ко лбу, там, где он переходил в волосы, укололо, тонкая теплая струйка потекла к виску. Иван вздрогнул, шумно задышал через нос, готовясь терпеть. «Неужели сейчас будут заживо скальпировать?» Сердце застучало гулко, его биение отдавалась в ушах адским колоколом. Мучитель заметил волнение пленника, злорадно оскалился и вперил взгляд в глаза русского. Он хотел видеть, как там появится смертельный ужас, как жизнь по капле станет из пленника уходить.
Иван пожил на белом свете и повидал такого, что обычному человеку даже не представить и давно был готов ко всякому, и к смерти тоже, и единственное, на что всегда надеялся, что судьба подарит возможность умереть достойно. Человеком, а не тварью дрожащей. Каждый, кто родился, должен умереть, вопрос только как? Как тебя станут вспоминать люди? «Ладно урод! Увидишь вражина, как умирает ветеран шведской и турецкой войны русский солдат Иван Самойлов!» Зубы скрипнули, с них, кажется, посыпалась эмаль, пальцы сжались в кулаки до побелевших костяшек. Иван с вызовом посмотрел в глаза палача. Говорят, что в последние мгновения жизни обреченный на смерть вспоминает всю прошлую жизнь. Ему не вспомнилось, только было немного жаль жену и нерожденного ребенка. Он так надеялся потетешкаться с сыном… Рука колоша слегка дрогнула, новая струйка крови потекла по лицу, в прищуренных глазах индейца мелькнуло невольное уважение.
