Олег Дивов
Родина слонов
Поэтому когда восьмилетний чукотский ковбой сообщает тебе по большому секрету, что у него есть заветная мечта стать вовсе не животноводом, а военным моряком, ты меньше всего задумываешься, кем он себя воображает, Одиноким Рейнджером или Чебурашкой. Таскать героя за уши уже поздно.
Валентина девочка рассудительная и обстоятельная, на два года старше, приняла фантазии брата настолько близко к сердцу, что попыталась выбить их из героя подзатыльниками, но как-то не преуспела. Тогда она вдруг заплакала и назвала его предателем. Умку это поразило до глубины души. Он спросил:
– Почему?!
– Да потому что ты меня бросишь, и мне придется тянуть питомник в одиночку, а я на тебя рассчитывала! У тебя же талант, это все знают. И ты хочешь не только меня предать. Мечтая сбежать из дома в море, ты свой талант предаешь. Все говорят, что тебе надо закончить училище, и ты будешь прекрасным специалистом, даже, наверное, великим, продвинешь наше дело, как никто не продвигал. Много я тут смогу без тебя? Представь, каково мне будет лет через двадцать, когда папа с мамой состарятся. А дядя Петя уже стареет на глазах.
– Тебе каюры помогут, – буркнул Умка, глядя под ноги. – Они будут все делать, а ты – командовать.
– Да что каюры, они наемные работники, ты вообще о чем?! Каюр сегодня здесь, а назавтра ему показалось слишком трудно в питомнике, он уволился и сбежал к дорожникам или строителям. И ладно бы по-хорошему, а то и по-плохому…
Тут Умка совсем потупился. Он знал, как выглядит «по-плохому», видел это в прошлом году, когда ушел к строителям каюр Саша. Каюры в питомнике отвечают за группы животных, опекая их и тренируя, но у каждого есть «основной», на нем оператор ездит верхом большую часть времени. Связь наездника с этим зверем очень крепкая в обе стороны: верные друзья, если не братья, понимают друг друга без слов. Уходя из питомника, каюр постарается забрать «основного» с собой в аренду. Вопрос не финансовый, отдадут недорого или вовсе под честное слово, лишь бы у зверя не было травмы от расставания. Но случается, что каюр нужен кому-то позарез и на большие деньги, а зверь – нет, он только мешать будет. В том году строители искали специалиста в разгар сезона, у них внезапно умер один верховой от сердечного приступа, и животное впало в депрессию. На замену не годился зеленый выпускник училища, требовался человек опытный, чтобы утешил и быстро вернул к жизни убитое горем существо. Прораб давил на жалость изо всех сил: ребята, спасите-помогите, у нас самый лучший подъемный кран загибается, ну вы же его помните, у вас и покупали, вон, Саша его когда-то учил работать… И денежку прораб сулил немалую. И соблазнил-таки Сашу. Выслушал тот от директора пару ласковых русских слов, постоял в обнимку с любимым зверем, приговаривая: «Какая я, однако, жадная скотина!» – и все равно уволился. А зверя потом Петя держал на уколах три месяца…
– Ковбоев у нас полное училище, – заявила Валентина с такой взрослой тоской в голосе, будто прямо сейчас готова это училище возглавить и студентов всех немедленно отчислить, а преподавателей уволить. – Мы сами с тобой ковбои, хоть и маленькие еще!
– Ну да… – осторожно согласился Умка, не вполне понимая, к чему сестра клонит.
– Каюры, зоотехники… Им всем читают курс племенного разведения. Но никто тебе не скажет, из кого получится заводчик. Это же не профессия, это призвание. Оно может вообще спать, а потом внезапно проявиться. Мама говорит, в человеке загорается такая искорка… И в тебе она есть. Я заметила, еще когда мы баловались, выдумывая клички…
– Мы не баловались! – возмутился Умка. – Я помню имена, Кен и Киндерсюрприз! Мы тогда и договорились – подождать с ними, чтобы папа очухался. Я давно ловлю момент, просто как-то не получается. Ничего, я умею долго ждать. А ты забыла?!
– Вот видишь, для тебя это была не игра! – обрадовалась Валентина. – Сколько времени прошло, да, прости, я забыла… А ты принял все очень близко к сердцу, и это прекрасно. Ты ведь понимаешь зверей как никто, и они тебя любят. У тебя душа заводчика, они это чувствуют. А я тебе помогать буду.
– У меня душа моряка, – заявил Умка, расправляя плечи. – А ты хочешь, чтобы я просидел двадцать лет в зверинце. Потом окажется, что я не гожусь в заводчики, и мне поздно идти в море. А тебе этого и надо было. Ага?!
В последовавшей короткой драке верх одержала сестра, и Умка себе напомнил, что настоящий чукотский воин немногословен. Он сначала думает, потом делает и только потом спрашивает у трупа: «Ага?!»
– Милый Умка, пойми, ты очень нужен дома! – взмолилась Валентина, сидя на поверженном, но не побежденном чукотском воине. – Ты всем-всем-всем нужен здесь!
– Не называй меня так, моя фамилия Умкы [3], – хмуро сообщил брат. – Как и твоя, между прочим.
– Да иди ты… в море! – сказала Валентина. – Тоже мне нашелся… Чукча!
И нажаловалась маме.
* * *
Мама Наташа обняла дочку, прижала к себе, погладила по голове и сказала:
– Милая моя, ну зачем так волноваться из-за пустяка. Умка еще совсем маленький, он впечатлительный мальчик, посмотрит какой-нибудь фильм, где сплошная романтика, и сразу мечтает о подвигах. А у нас тут с подвигами не очень. Не любим мы их. И профессии совсем не геройские.
– Ничего себе не геройские, – буркнула Валентина из маминых объятий, где было так уютно, что хоть на всю жизнь оставайся. – Да вы же с папой… Да у вас одних поисков сколько… Вы кучу народу спасли!
– Ну, спасали, Умка знает. А еще он знает, что каждый раз было очень холодно и ничего не видно, – сказала мама, глядя куда-то далеко и едва заметно покачиваясь, словно убаюкивая дочку. – Разве это интересно? Слишком похоже на работу…
Специальная чукотская работа для мамонтов и их операторов, которую не особенно любят первые и совсем не любят вторые, но только они могут ее выполнить: когда холодно и ничего не видно, идти на выручку людям. Свозь туман или пургу напролом; это называют «пробивать погоду». Очень веско и очень верно.
На Большой Земле, или, как еще говорят, на материке, есть четкие понятия: время, расстояние, скорость по пересеченной местности, запас хода при полной заправке и тому подобное. Зная эти параметры, можно более-менее рассчитать, когда попадешь из точки А в точку Б. Хорошо живете, однако! На Чукотке все измеряемые величины сугубо относительны, а говоря по чести, баловство одно. Ничего ты здесь не рассчитаешь никогда. Ни в чем нельзя быть уверенным. Кроме погоды и мамонтов. Если погода хорошая, она внезапно и резко превратится в непогоду, а мамонт либо одолеет ее, либо нет.
Погода ломает все планы: минуту назад ты шел к вертолету, теперь сиди и жди. Над тобой ясное небо, а за двести километров армагеддон. Или того веселее: в точке А и точке Б красота, а на полпути народ прячется по машинам, прихлебывает из термосов чего у кого налито и радуется, что успел остановиться, пока еще видел дорогу… А вдруг кто-то тяжело болен, или ранен, или, допустим, рожает? Или просто сгинул в более-менее известном направлении, и надо его искать, а тут снежная буря? К счастью, погоду может в принципе забороть мамонт. Это уникальный вездеход, он пробивается сквозь лютое ненастье и держит заданный курс при нулевой видимости. Опытный каюр идет на мамонте через пургу, как на субмарине: по карте и компасу. Вопрос обычно в том, есть ли причина так рисковать. В тундре слепые курсы относительно безопасны, но на сложном рельефе усталый мамонт не всегда успевает почуять трещину или расселину. А не дай бог обрыв прохлопаешь – загремите с него и погибнете оба.
Ходят спасатели чаще по трое: головной зверь налегке, позади двое буксируют волокуши с комбикормом и палаткой. На третьего навьючена рация, и он всегда замыкающий, его вперед не ставят. Иногда берут четвертого, если надо тащить передвижную операционную с хирургом, дрыхнущим внутри пока можно. В такой комплектации спасательный отряд становится и правда чем-то вроде подводной лодки. Его полная автономность от двадцати дней до месяца, а дальность суточного перехода ограничена только выносливостью людей. Мамонты топают себе и топают, надо лишь менять головных местами, чтобы отдыхали от прокладывания тропы и могли подкрепиться, хватая на ходу пищу с волокуши. С одной четырехчасовой стоянкой покрыть сто километров за сутки не проблема. Если каюры готовы спать по очереди в подвесных мешках, а животные в хорошей форме, можно рвануть километров на пятьсот без остановок вообще, но это крайний случай, и мамонтам вредно – они сожгут весь свой «носимый запас» жира и долго будут восстанавливаться потом.
Именно ради спасательных операций будущий каюр осваивает в училище как минимум одну дополнительную специальность: фельдшер, механик, радист. Попутно каюрам объясняют, что выручать заплутавших в пурге – их почетная обязанность и священный долг, и уж если взгромоздился на мамонта, будь готов в любой момент идти на помощь.
Идут, куда они денутся. Обычно бывает холодно и ничего не видно, а временами темно и даже страшно. Но и в такие моменты – очень похоже на самую обычную работу. Скучные у нас подвиги, ну извините.
А если вдруг нескучные, то какие-то нелепые. Вон в том году мамонт Тапок, он же Тапочек, он же Звезда Чукотки Танк, пробежал за два с половиной часа сорок километров, перевозя в мешках на внешней подвеске четверых с острым пищевым отравлением. И все бы ничего, однако на финише марафонец не смог затормозить и врезался в стену больницы так, что посыпались стекла. Каюр влетел в коридор второго этажа с оконной рамой на шее, а Тапок тем временем деловито извлекал пострадавших из мешков и совал в разбитое окно приемного отделения…
– То ли дело в кино, там все красиво горит и взрывается, а ты в последний момент падаешь с неба, и тебе после дают орден… – сказала мама и почему-то вздохнула. – У мальчика еще мало жизненного опыта, чтобы разобраться, что к чему. Поэтому Умка мечтает стать кем-то, кого здесь не бывает, если ты понимаешь, о чем я.
– Суперменом, – Валентина представила себе чукотского Супермена, и слезы у нее мигом высохли. Это оказалось такое несуразное существо, что даже сами чукчи вряд ли сумеют выдумать подходящий анекдот.
Мама хмыкнула.
– Да хоть Бэтменом, главное – не таким, как мы, – сказала она.
– А чего с нами не так? – мигом насторожилась Валентина.
– Да с нами все прекрасно, – заверила ее мама. – Мы – та еще суперсемейка. Второй такой на Чукотке просто нет. Только никому не говори, что я тебе это сказала. Подумают, будто мы задираем нос, нехорошо получится. Люди, в общем, сами знают, кто в поселке Супермен и что у него Бэтмен работает ветеринаром.
– Точно! А Умка не понимает!
– Он привык. Он думает, это нормально. Он вырос на питомнике и еще мало знает мир нормальных людей, ему сравнить-то не с чем. Дай Умке время, чтобы глаза у него раскрылись пошире и он рассмотрел как следует то, что под самым носом. Сейчас мальчик глядит далеко-далеко, за горизонт. Туда, где ему кажется интересно. Сегодня он хочет стать знаменитым капитаном, через месяц – военным летчиком, а там, глядишь, соберется в космонавты. Потом вырастет, поумнеет и все поймет, я тебе обещаю… А еще, рано или поздно его талант возьмет свое. Можно бежать на край света, пытаясь изменить судьбу, только от себя не убежишь. А мы и так на краю света, нам и бегать незачем.
– Вот он и хочет удрать отсюда! – почти закричала Валентина. – Потому что край света и никаких приключений! Он совсем не понимает, как тут все серьезно, ему на Чукотке скучно! И ты, мама, напрасно считаешь, будто этот второклашка завтра передумает. Он очень упорный, и если чего вбил себе в голову – точно уплывет за тридевять земель отсюда, только мы его и видели… Сам сказал: «Я умею долго ждать». Знаешь, как сказал?! Как настоящий чукча! Я даже испугалась. Надо прямо сейчас объяснить ему, что он ошибается, пока еще не поздно. Можно к папе схожу? Пусть на Умку повлияет.
– Только этого твоему отцу не хватало для полного счастья. Со дня на день Арктика родит, папа с дядей Петей оба как на иголках. Они сейчас не Супермен и Бэтмен, а Чужой против Хищника. Не советую. Съедят.
– Не съедят! Пускай отвлекутся на Умку, им полезно будет немного развеяться, а ему – чтобы повоспитывали. А то он совсем избалованный стал.
– Ну пойди обрадуй папу, что у него в семье растет капитан дальнего плавания, – сказала мама, пряча улыбку.
– Мы из него сделаем человека! – пообещала Валентина.
И пошла жаловаться отцу.
* * *
Отец сначала прикидывался, будто не понял, чего от него хотят, поскольку воспитывать детей терпеть не мог. Говорил, мои отпрыски мне нравятся в любом виде кроме дохлого и грустного, а воспитанием я занят круглосуточно со зверьем и сыт им по горло.
В детях он натурально души не чаял, очень надеялся, что оба продолжат его дело, и сам не заметил, что сильно перегрузил их специальной информацией и взрослыми навыками, попутно задирая самооценку до небес. У Валентины с ее душой нараспашку это все фонтанировало наружу, а интровертный Умка тихонько закипал, будто скороварка, которой вот-вот сорвет клапан.
Как еще детям себя чувствовать, если у них прадед был белый шаман, дед – кавалер ордена Трудового Красного Знамени, а папа – глубоко законспирированный Супермен… А сами они запросто водят по питомнику экскурсии, вызывая у туристов бешеный восторг пополам с обалдением от крутизны чукотских школьников. Тут впору сбрендить от собственной значимости. Но тебе напоминают, что нельзя задирать нос, ведь чукчи скромные ребята, – и ты очень стараешься поддерживать этот имидж.
Кстати, слово «имидж» у тебя от зубов отскакивает: ты действительно знаешь, что оно значит, тебе отдел продаж объяснил. Ты вообще знаешь очень много слов.
Если бы одноклассники могли, они бы тебя били каждый день просто из зависти. Но у них руки коротки с тобой справиться.
В результате такой педагогики Умка, даром что второклашка, воображал себя настоящим чукчей, которого хоть сейчас отправляй покорять Галактику пешком – он сможет. А Валентина к десяти годам набрала колоссальную пробивную силу и беззастенчиво ее применяла то к маме, то к учителям, то к своему любимцу Пете Омрыну, когда тот не успевал спрятаться. Только папу берегла, но тут случай вышел чрезвычайный: надо брата спасать.
Отец слушал Валентину, а сам думал: до чего интересные получились детишки, не по годам развитые и чертовски обаятельные. С одной стороны, того и гляди, хлебнешь с ними горя, найдут они приключений на свои шибко умные головы, а с другой – ну загляденье же. Девочка пошла лицом и статью в маму, а мальчик в папу, хотя чаще выходит наоборот. И если у Валентины отчетливо проглядывает русская четвертушка, то в Умке ничего такого не найти без микроскопа. Это порода, думал отец, против нее не попрешь. Сам он был стопроцентный чукча, а вот драгоценная его Наташа – полукровка – и чистая прелесть, за ней парни всех национальностей табунами бегали, да и сейчас люди на улице оборачиваются. Неспроста у чукотских женщин поверье, что рожать хорошо от русских: дети будут красивые и умные. Между прочим, чукотские мужчины, если и не особо довольны этим, помалкивают, ибо результаты налицо – и очень симпатичные результаты.
Отец сильно удивился бы, скажи ему кто, что он сейчас думает о людях, как профессиональный заводчик породистых животных, и это неправильно. Как это неправильно? Насчет племенного разведения чукчи, мягко говоря, не дураки, у них вся история – производство хороших зверей из каких попало; а почему людей нельзя слегка подправить? Извините за выражение, генетическая модификация всего, что подвернется, это наша традиция и народный промысел! Если видно невооруженным глазом, что люди-полукровки берут от обоих народов самое лучшее, то чукчи знают, как эти признаки закрепить в дальнейшем, и ничего предосудительного тут не видят. Один сплошной путь к процветанию. Вон поглядите хотя бы на маленьких Умкы: да с этими ребятами Чукотка может завоевать мир без единого выстрела. Если еще захочет. А у нас таких детишек много народилось. Только мы подумаем, однако, стоит ли делиться бог знает с кем своим генофондом…
– А? – переспросил он.
– По-моему, папа, ты заснул, – деликатно сказала Валентина. – Но я могу все повторить.
– Нет-нет, я задачу понял. Ты молодчина, вовремя подняла тревогу. Иди, тащи сюда Умку, я ему задам… направление, в какую сторону думать. И перестань звать его Умкой, а то он сердится очень. Он у нас, понимаешь ли, великий и ужасный чукча по фамилии Умкы…
– Это ты перестань звать его Умкой! – сказала Валентина и рассмеялась так волшебно, что отец сгреб девочку в охапку и минуту-другую бегал с ней по кабинету, ворча на ухо ласковые глупости и упиваясь заливистым смехом. А потом бросил взгляд в окно и погрустнел.
Окно выходило на вольер, куда недавно пригнали с выпаса раздобревшую Арктику. У загородки стоял Петя Омрын и гладил будущую мать по хоботу, которым та обнимала ветеринара за плечи.
Отец все еще держал Валентину на руках, девочка крепко прижалась к нему, и вдвоем они молча созерцали эту картину – ну просто идиллическую, если не знать, как худо может обернуться дело.
Для родовспоможения и не дай бог реанимации приготовили все, что можно; чтобы у Пети были на подхвате крепкие умелые руки, отец отозвал из стойбища пару опытных каюров, обучавших Арктику с детства. Пусть вокруг нее будут только родные добрые лица, голоса и запахи. Ничего волнующего и травмирующего.
Главный зооинженер остался в стойбище. Напомнил, что с самого начала возражал против вязки Арктики со Спутником, а старшие товарищи – или старые авантюристы, это как вам больше нравится, – послали его подальше. Если вдруг проблемы при родах, он начнет винить себя, а ему вредно, у него психика ранимая.
Петя тогда шибко вызверился на зооинженера, отнял у директора микрофон и зарычал:
– Что еще за психика?! Хватит строить из себя институтку! У тебя дедушка был пиратом!
Директор посмотрел на Петю очень недобро, остальные просто не поняли, о чем речь, и подумали: Петя обиделся на «старых авантюристов». Андрей сухо ответил, что у любого чукчи с побережья дедушка успел накосячить на расстрельную статью и лично ему за это ужас как стыдно, – и все равно не приехал.
Сторонний наблюдатель сказал бы: тут все на нервах, того и гляди сорвутся, одна роженица молодцом, хотя и здорово опухла. И был бы совершенно прав. Огромная бурая туша весело махала хвостиком, живо зыркала глазом из-под фирменной рыжеватой «чукотской челки» и явно не понимала, чего люди такие хмурые. Вон как старается Петю подбодрить.
– Петю жалко, – сказал отец. – Совсем извелся. Он на нее такие надежды возлагал. Это же его крестница, образно говоря. Его личное произведение искусства. Эх, дедушка ваш не дожил, не увидел Арктику в расцвете сил…
– А разве дядя Петя… Я думала, он только врач. Ну и методист, конечно, вон какие учебники написал…
– Это для вас дядя Петя, а вообще-то – почти легенда. Они с твоим дедушкой в семидесятых задали новый стандарт чукотской породы. С упором на интеллект и подвижность. И методику воспитания, которой теперь пользуются все, они вдвоем отработали. А потом дедушка ее проталкивал через Академию наук. Тебе кажется, всегда так было и не могло быть иначе, а на самом деле – совсем недавно. Наш питомник создавался заново…
Тут отец на миг осекся – кажется, он сказал лишнее, то, чего детям пока не стоит знать, – но Валентина не стала переспрашивать, и он продолжил.
– …И всю племенную работу дедушка с Петей вели на двоих. В питомнике долго не было главного зооинженера. Мы специально растили сотрудника под эту должность, чтобы Петю разгрузить, и я еще боялся – вдруг Андрей не вернется после института.
Ветеринар наконец оторвался от Арктики и шаркающей походкой удалился. В поле зрения возник дежурный тягач Тормоз, он же Звезда Чукотки Торманс, – обменялся с Арктикой коротким прикосновением хоботами и поспешил за Петей, клянчить вкусненькое.
– Такой вот у нас дядя Петя. Сколько лет готовился, сколько изучал породу, чтобы появилась на свет эта красотка… Теперь он, мягко говоря, не мальчик и создать новый шедевр просто не успеет… Насколько же все быстрее и проще с оленями и собаками. Про песца вообще молчу.
– Ты бы занимался песцом? – спросила Валентина недоверчиво.
– Дай помечтать-то. Я бы, может, и занялся, да за меня все решили. Если вырос с мамонтенком в обнимку… Куда было деваться.
– Скажи еще, что недоволен.
– Окажись я на песцовой ферме, ваша мама не обратила бы на меня внимания. Поэтому я могу быть недоволен чем угодно, только… Чего опять смеешься? Над отцом смеешься, однако!
Ну да, это было забавно. Легенда гласила, что отец верхом на мамонте с кошачьим именем Пушок – официальная кличка по документам Звезда Чукотки Пушкин – вытащил маму из бурной реки, когда перевернулась лодка. Так и познакомились. Красиво и романтично, ага.
На самом деле отец, тогда еще рядовой оператор-животновод первой категории, привел стадо купаться, увидел, что вода для него лично холодновата, загнал мамонтов в реку, прилег на берегу и задремал. Мимо потихоньку дрейфовала лодка с заглохшим мотором и очень грустными пассажирами. Некая девушка из лодки помахала мамонтам и отсигналила рукой «ко мне, на помощь». Пушок все понял, добрался до лодки вброд, осторожно прихватил ее хоботом и мягко потянул к берегу. После чего за борт выпал мертвецки пьяный рулевой. Пассажиры возбужденно заголосили, а девушка бросилась рулевого спасать и тоже упала в воду. Пушок решил, что это совсем уже непорядок. По его команде стадо расхватало всех людей, сухих и мокрых, и форсированным маршем доставило их на сушу, не забыв и лодку. Дальше мамонты долго тормошили своего каюра, чтобы доложить о проделанной работе. Каюр глаза протер, увидал перед собой девицу редкостной красы верхом на очень довольном Пушке, которому уже перепала буханка хлеба за спасение утопающих… Тут девица и говорит каюру эдак надменно, с высоты своего положения:
– Слышь, ты, зоотехник фигов, у вас все такие раздолбаи? Или ты просто двоечник? Тебе на выгуле положено держать стадо в поле зрения и отслеживать ситуацию вокруг. Почему я должна сама твоим мамонтам подавать аварийный сигнал? И почему ты без бинокля? Где свисток? Где красная нарукавная повязка? А пистолет, однако, где? Куда аптечку подевали, которая должна быть на сбруе дежурного тягача? И кстати, с каких это пор дежурный тягач лезет вперед всех и лично управляет спасательной операцией?
– Да мы же это, – промямлил ошарашенный каюр. – Мы не эти.
– Вижу, что не эти, – кивнула девица. – Вы никакие! Ну и бардак!
– Да вы нас перепутали. Вы, наверное, думаете, мы строители. А мы из питомника. Мы тут просто вот… Пришли эти задницы мохнатые сполоснуть.
– Сам ты задница мохнатая, дрыхнешь на работе, скоро тоже шерстью зарастешь, – сказала девушка, но поглядела на каюра уже более внимательно.
Каюр, в свою очередь, немного осмелел и решил познакомиться.
– Слушайте, милая барышня, – спросил он, – а почему я вас не знаю?
Девушка сменила гнев на милость.
– Потому что я в училище пришла, когда ты уже выпускался, – сказала она. – Ты ведь Иван Умкы, верно?..
Ах, да, ну и воды в реке было, естественно, по пояс.
Но как раз после того инцидента в состав оборудования дежурного тягача официально ввели спасательный круг. Мамонтам очень понравилось его кидать, и теперь соревнования на дальность и точность броска спасательного круга – непременный атрибут всех чукотских праздников наравне с футболом. Все бы хорошо, только мамонты полюбили швырять автомобильные покрышки. С одной стороны, чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не вешалось, а с другой – приходится следить, чтобы не попалась шина от грузовика. Такая прилетит – не поймаешь…
– Папа, ты опять заснул? – позвала Валентина.
– Нет-нет. Все нормально.
– Папа, дай Умке мамонтенка. Это поможет.
– Где я его возьму? Нет подходящего по возрасту.
– Да вот же. – Девочка указала подбородком на Арктику за окном.
Отец тяжело вздохнул.
– Надо, чтобы выжил хоть один. И что еще из него получится… Вдруг дерганый окажется, нервный.
– Умка говорит, хорошие будут оба.
Отец покосился на девочку с язвительным интересом.
– Однако! Что еще изволил тебе сказать наш юный шаман, говорящий с духами зверей и птиц?
– Вот ты не веришь, а он знает! – Валентина немедленно обиделась за брата и сделала очень серьезное лицо.
– Ладно, ладно… Я тоже кое-что знаю. Мы раньше не догадались как-то поработать с этим, у нас статистики нет. Теперь начнем собирать помаленьку. В общем, каюры говорят, в стаде никто из «бабушек» не смотрел на Арктику как на больную. Они не почувствовали ничего особенного, необычного… Короче, все пока идет нормально. Мы просто не понимаем, чем кончится.
– Хорошо кончится, – пообещала Валентина. – Тогда ты дашь Умке мамонтенка?
– Подумаем, однако. Ну давай уже тащи сюда этого знатного мамонтоведа. Колдуна, понимаешь… И перестань, в самом деле, звать его Умкой! Не заслужил еще. Тоже мне нашелся умка, от горшка два вершка и такой же дурак, как и все!
* * *
Мальчика прозвали Умкой по множеству причин.
Он и правда чем-то неуловимо походил на медвежонка. И тем, как ставил ногу – мягко, но надежно, плавно, но уверенно – и как вообще двигался. В этом маленьком крепыше видна была хорошая местная порода. Чукчи очень твердо стоят на земле, у них даже национальные танцы, если присмотреться – никакого вам легкомысленного порхания и воспарения в небеса, а совсем наоборот; они будто втаптываются в землю, чтобы держаться на ней покрепче. Их можно понять: здесь бывают такие ветра, что, как шутят на побережье, рот открыл невовремя, туда дунуло – очухался уже с полными штанами и на Аляске.
Сдвинуть мальчика с места проблематично, а если он вознамерился куда-то пройти, то либо заслоняй ему дорогу всерьез, либо пропусти. Он никогда не пихался локтями и не толкался, а просто отодвигал препятствие, деликатно, но неумолимо.
Это было уже совсем не медвежье. Ему так в школе и кричали вслед: «Куда прешь, Умка, самый мамонт, что ли?!»
Еще он рос не по годам сообразительным и начитанным, в чем сыграли важную роль отец, дядя Петя и каюры из питомника, только малость заигрались, а ребенку пришлось расхлебывать. Пока мальчика сто раз не высмеяли, он демонстрировал свое интеллектуальное превосходство направо и налево, а особенно любил выступать перед старшими, принимая уморительно важный вид. Родители и прочие взрослые очень старались не покатываться со смеху, зато сверстники не отказывали себе в таком удовольствии, да и Валентина шпыняла брата за то, что выставляет себя клоуном. Вот в это время прозвище Умка и пристало к нему намертво.
Скрытничать и вообще помалкивать он научился только поближе к школе, зато развил в себе эти свойства пугающе быстро. Собственно, пройдя тот период, когда дети сначала ненасытные почемучки, а затем пафосные всезнайки, мальчик стал просто тем, кем был по природе – существом более мечтательным, чем задиристым, и скорее застенчивым, нежели выскочкой.
Привычка ходить напролом у него осталась, да и публично выступить он не стеснялся, уж к этому его приучили сызмальства. Но вдруг разлюбил выпендриваться перед экскурсантами, сильно расстроив отдел продаж, и как-то в целом утратил интерес к повседневной жизни питомника. Зато вспомнил, что у него прадедушка белый шаман, загорелся – и под этим соусом прочел все об истории своего народа, до чего только могла докопаться такая кроха в открытых источниках. И начал, как говорила Валентина, «играть в чукчу», чем измучил всю семью до крайности.
Нет-нет, с национальной гордостью на Чукотке порядок. Отчего бы не погордиться собой, если твои предки – самые отмороженные бойцы в истории. Воспитание чукотского воина начиналось, как мы уже знаем, в пять лет. С этого времени ребенок спал исключительно стоя, привалившись к пологу яранги, обучаясь сквозь дремоту слышать любой шорох и реагировать на него. А «выпускной экзамен» выглядел так: мальчика посылали добыть какого-нибудь зверя, но следом бесшумно крался отец, и едва ему казалось, что сынок расслабился – посылал своему отпрыску стрелу в задницу. Никакие индейцы, да чего там, никакие самураи до такого не додумались… Здесь торговля с русскими велась поначалу строго через острие копья, и сама Екатерина Великая требовала «немирных чукоч истребить вовсе», настолько они были зловредные. Чукчи – единственный народ, не покорившийся русской военной силе. Русских тут оценили высоко и удостоили прозвища «тоже люди», но все равно плевать на них хотели. Понятно, что, продлись завоевание Чукотки не жалкие сто лет, а допустим, триста, вопрос решился бы самым романтическим образом – путем сведения числа непокорных до нуля. Но последний на планете чукча послал бы оккупантов так же далеко, как посылали все его соплеменники. По счастью, русским ста лет хватило, чтобы заподозрить неладное и сначала убраться восвояси, а потом вернуться с пряником вместо кнута… А теперь давайте честно: на всю эту героику нынешние чукчи глядят со свойственным им юмором. В исполнении очень серьезного и увлеченного мальчика рассказы о чукотской воинской доблести звучали так, что сдохнуть можно. Нет, ребенок все правильно говорит, но… Сначала над ним хохотали, а потом он надоел. Зато все запомнили: этот молодой человек не какой-то там Умка, а Умкы. Но звать его Умкой не перестали.
А мальчик просто искал ответ на самый главный вопрос: отчего он такой особенный, что слышит тихие голоса зверей – и еще с ним говорит море. Свойство ли это всякого природного чукчи, которое надо только разбудить в людях, – или сказалась кровь белого шамана? И если родные открыто признают за тобой некий талант, почему они планируют запереть тебя в питомнике, словно племенного зверя, а не выпустить на простор, где талант сможет развернуться в полную силу?
Одного не отнять: маленький Умка, озабоченный этой своей проблемой, волей-неволей учился быть внимательным, слушать всех, анализировать наблюдения и копить знания. Сестра Валентина своей детской еще, но все равно женской интуицией раньше других уловила, какой ценный кадр намылился удрать из семьи за семь морей. Конечно, девочка забила тревогу раньше времени и сделала только хуже: Умка понял, что просто так с него не слезут.
Оставалось придумать, как себя вести, чтобы родители не расстроились. Наверное, лучше прикинуться чукчей. Огорчать маму и папу Умка не хотел. А сестрице он потом при случае напихает снега за шиворот. Вот подрастет – а то Валентина шибко здоровая – и все ей припомнит.
Когда его позвали в кабинет директора, он уже примерно знал, что услышит.
