Олег Дивов
Война миров
– Конечно!
– Мне это очень-очень интересно! Я очень хочу понять, как живут люди из других сословий.
– Ну, если вам действительно очень интересно… – Я с сомнением оглядела балкон. Никаких лестниц тут не предусматривалось. До земли – метра четыре, с балюстрадой балкона все пять. Чепуховая высота для Деллы Берг, но Долорес Кастро вряд ли умеет прыгать из окон и с балконов. С другой стороны, почему нет? Невелика трудность для деревенской сорвиголовы.
Энрике понял, в чем проблема. О, похоже, мальчик сам когда-то сигал на улицу из окошка. Может, назло родителям, посадившим его под домашний арест, а может, из чисто подростковой тяги к романтическим поступкам.
– Подождите, – попросил он. Окликнул садовника. Через минуту тот подставил к балкону отличную раздвижную лесенку. – Не бойтесь. Это очень прочная лестница. Ею пользуются в саду для работы с высокими деревьями. Она выдерживает вес взрослого мужчины. Если вы вдруг оступитесь, я поймаю вас. Я очень сильный.
– Не беспокойтесь, сеньор Энрике. Я всего два месяца в столице. А до этого в деревне случалось всякое. Когда на нашу крышу залез любимый кот соседки, застрял и начал вопить, мне пришлось взять такую лестницу, что лучше бы ее вовсе не было… В ней было гвоздей больше, чем дерева.
Я перелезла через перила, нащупала ногой первую ступеньку. С запозданием вспомнила, что нижнего белья на мне нет и при движении это, конечно, бросится в глаза молодому человеку – на то он и молодой человек. Мысленно усмехнулась: опять застесняется.
– Но почему кота пришлось снимать вам? Разве этого не могли сделать сыновья или внуки соседки? Или ваши братья?
– Наша соседка – старая дева, и кот был единственной ее отрадой. А моя мама умерла от гриппа, когда я была младенцем. Папа потом женился на славной женщине из городских. И уехал к ней, а я осталась с бабушкой и дедушкой.
– Вас сослали в деревню, чтобы вы не мозолили глаза мачехе?
– Нет, что вы! – Я спрыгнула наземь. Энрике, как и ожидалось, смущенно отвел взгляд. – Сеньора Валентина – очень добрая женщина. Она хотела удочерить меня, если Пресвятая Дева не подарит ей родных детишек. Бабушка каждый день молилась, чтобы детишки появились, иначе меня забрали бы, и бабушке с дедушкой стало бы совсем одиноко. И через полтора года сеньора Валентина родила сразу двоих! Но она все равно хотела забрать меня, чтобы у нее была дочка. Папа сказал, лучше оставить меня с бабушкой и дедушкой, поэтому они с сеньорой Валентиной удочерили девочку-сиротку из приюта.
– Вот как? – изумился Энрике. – То есть ваш отец предпочел взять чужого ребенка? А вас бросить в деревне?
– Но, сеньор Энрике, ведь у меня была семья и был дом. К тому же папа, когда женился на сеньоре Валентине, оставил мне все мамино приданое, чтобы я могла учиться в хорошей школе. А у той девочки совсем ничего не было. Конечно же, папа поступил правильно, ведь сироткам тоже нужны родители и дом.
– Таких, как вы, называют «светлая душа», – вздохнул Энрике.
– Сеньора Валентина все равно меня не забыла. Она даже подарила мне свой старенький автомобиль.
– Странный выбор подарка для девочки – машина.
– Да что вы, сеньор Энрике, отличный подарок, ведь хороший водитель нигде не пропадет. А потом, я была ужасным сорванцом в детстве. Я даже в куклы не играла, совсем. Дедушка боялся, что такие привычки помешают мне найти хорошего мужа. А сеньора Валентина призналась, что тоже росла сорванцом, и ей ведь это не помешало выйти замуж и стать прекрасной женой…
Он все еще отворачивался, а щеки потемнели от непрошеного румянца.
– Пойдемте. – Он повернулся и пошел по широкой садовой дорожке. – Беседка – там. Не волнуйтесь, в саду сейчас работает много слуг, ваша репутация не пострадает ни капельки. – И тут же постарался уйти от опасной темы, преувеличенно радостно сказав: – Я однажды спрыгнул с балкона. Меня посадили под домашний арест за то, что… словом, было одно происшествие в школе… неважно. А мне чрезвычайно важно было встретиться с моими друзьями. И тогда я взял и прыгнул. Ногу подвернул, но не показал, что мне больно, даже когда меня отчитывали за эту проделку. Мне было шестнадцать лет – уже не ребенок, чтобы не уметь терпеть боль.
– Вот поэтому, – сказала я с важным видом, – я и не стала прыгать с балкона. Хотя, конечно, тогда, в деревне, ну, когда спасала кота, я потом спрыгнула с крыши. Потому что кот испугался, стал вырываться и царапаться, и я подумала, что не совладаю с ним одной рукой, когда буду спускаться по лестнице. И просто спрыгнула. Сейчас подумала: что, если я спрыгну и подверну себе ногу? Ведь получится очень неудобно.
– Да, я не простил бы себе, если бы вы повредили ногу… – Тут он почему-то покраснел еще сильнее и быстро добавил: – Или руку. – И стал совсем пунцовым.
Понятно. На почве утреннего покушения, когда молодой человек в буквальном смысле заглянул в глаза смерти, у него проснулись витальные потребности. Теперь у него всякая мысль о ноге связывается с фантазиями о круглой женской попе, а о руке – наверное, с грудью.
Он привел меня к большой беседке-ротонде с белыми колоннами, каменным полом и крышей-луковкой с флюгером. У стола застыл слуга в белом. Кофе был сервирован на двоих, из чего я сделала вывод, что Энрике вовсе не случайно оказался под моим окном.
– Утром мне показалось, что вы выше ростом. И крупнее, – сказал он, когда мы уселись и слуга церемонно наполнил наши чашечки. – Удивительно, как вы справились.
– Я очень сильная, – доверительным тоном сообщила я. Некультурно закатала рукав выше локтя, согнула руку и показала: – Видите, какие бицепсы?
Моя выходка принесла желанную разрядку: он рассмеялся. И правда, как-то странно вожделеть девушку, которая хвастается своими мышцами.
– Сколько вам лет, Долорес? – спросил он мягко.
– Скоро будет двадцать, – ответила я с готовностью.
– Вы выглядите моложе.
Чудесный комплимент. Особенно если учесть, что мне двадцать четыре и позади у меня шикарный жизненный опыт.
– И удивительно в наше время, что вы к двадцати годам, да еще и занимаясь такой работой, сохранили подобную чистоту и простоту взглядов.
– У меня отличная работа, сеньор Энрике! – Я позволила себе взъерошиться. – Она честная, и я сама себе хозяйка!
– Я не хотел задеть вас. Конечно, любая честная работа хороша. Но все-таки… Таксистам приходится сталкиваться с разными людьми. Не все из них добры и воспитанны. Многие не стесняются обслуживающего персонала, к которому относят и водителей. И особенно люди не стесняются таксистов, которых видят, может быть, в первый и в последний раз. А вы тем более работаете ночью. Должно быть, вам даже приходится развозить по домам пьяных мужчин.
Я легкомысленно пожала плечами:
– До сих пор не приходилось. Бывало, что везла людей навеселе. Но я всегда выбираю таких, чтоб были с женами.
– Разумно, – очень серьезно похвалил меня Энрике. – А почему вы работаете ночью?
– Ночная лицензия – самая дешевая. Когда я приехала в столицу, у меня были деньги. Мне казалось, что их много. Мечтала поступить в колледж. Но жилье в Золотом Мехико очень дорогое. Я не хотела снимать квартиру на паях с другими девушками. Откуда мне знать, как их воспитывали? Я не так наивна, чтобы думать, будто все одинокие девушки в столице блюдут себя. Да даже если блюдут – вдруг они любят сплетничать или слушать громкую музыку? Или у них миллион родственников в деревне, которые постоянно будут приезжать в гости? Поэтому я нашла отдельную квартирку. Да, она крохотная, меньше даже, чем мои комнаты в бабушкином доме. И на самой окраине. Зато я живу в ней одна. Дом прямо рядом со сквером, все соседи – люди приезжие, но приличные. Я нарочно искала строгую домовладелицу – такая точно проследит, чтобы ее жильцы были тихими и скромными. Правда, она еще и очень прижимистая, всегда ругается на расход воды или электричества. Сколько ни израсходуешь, она все равно ругается! – Я засмеялась. – Но это не беда. Зато вода в том районе очень дешевая. А мне все равно нужно экономить. Потом я арендовала машину, и получилось так, что оставшихся денег хватило только на ночную лицензию.
– У вас машина арендованная? Я бы не удивился, если бы вы ездили на машине вашей уважаемой мачехи! – Энрике засмеялся. – Выглядит она, мягко говоря, не новой.
– Ну что вы! Ей всего пять лет, а той было шестнадцать.
– Вы меня удивили. Даже не подозревал, что шестнадцатилетняя машина еще может ездить.
– По правде говоря, – созналась я, – я тоже видела только одну такую машину. Остальные отправлялись на переработку куда раньше.
Энрике поднял голову и уставился на что-то позади меня. Я обернулась. Ничего особенного, просто по дорожке от дома медленно и величаво двигался старик в ливрее. Потомственный дворецкий, надо полагать. А Энрике-то не слишком уверен, что за кофепитие с таксисткой ему не прилетит по шее, ишь как напрягся. Люди, которым нечего бояться, глядят на слуг вопросительно, если те пришли без зова.
– Сеньор Энрике, сеньора Вальдес желает вас видеть, – сообщил дворецкий.
О, похоже, это было худшее из возможных зол: слуги донесли матери, а не отцу. Энрике кивнул:
– Хорошо.
Дворецкий не сдвинулся с места.
– Что еще? – удивился Энрике с нескрываемым раздражением.
– Я провожу эту девушку в гостевую комнату.
У Энрике лопнуло терпение. Он вскочил и рявкнул:
– Эту девушку зовут сеньорита Кастро! И запомни, Педро: сеньорита спасла мне жизнь. Если я узнаю, что любой из слуг в доме обращается к ней неуважительно, – даже не надейся, что твои дети и внуки будут служить моей семье!
– Да, сеньор Энрике, – ответил дворецкий с едва заметным поклоном и совершенно равнодушно. – Я прослежу, чтобы вся прислуга в доме обращалась к сеньорите Кастро с должным почтением…
Он подвесил конец фразы так красноречиво, что любой бы догадался, какие слова он не произнес – «…в течение того короткого времени, какое мы будем вынуждены терпеть присутствие этой вульгарной особы». Энрике сжал губы, побледнел и очень тепло сказал мне:
– До свидания, сеньорита Кастро.
– До свидания, сеньор Энрике, – пролепетала я, косясь на дворецкого.
Энрике ушел. Дворецкий повернулся и бросил через плечо:
– Следуйте за мной. – И добавил с небольшой паузой: – Сеньорита Кастро. Надеюсь, вы согласитесь вернуться в комнату через дверь. Хотя, если вам удобнее снова пройти через окно, я распоряжусь, чтобы вам подержали лестницу.
– Знаете что?! – вспылила я. – С какой стати вы дерете передо мной нос? Вы живете, как и я, на то, что зарабатываете сами! И ваши дети и внуки будут жить так же! Подумаешь, я спустилась с балкона по лестнице! Не на метле же вылетела! Я не солгала, не украла и не убила. А вы глядите на меня так, словно я нарочно пачкала все серебряные ложки, которые вас заставляли чистить в детстве, когда вы ходили в помощниках младшего лакея!
Он промолчал. Но через несколько шагов неожиданно ответил:
– Вы знаете, чем должны заниматься младшие слуги в хорошем доме? Откуда?
– Моя бабушка служила богатой сеньоре, вот откуда. Она служила с детства, и так хорошо, что сеньора положила ей приданое к свадьбе. На это приданое дедушка с бабушкой купили дом. Да, в деревне, зато – свой, и не в долг, а сразу. Бабушка научила меня всему, что знала. Я даже могу вести дом. Не такой дворец, конечно, но, если я когда-нибудь выйду замуж за владельца молокозавода или архитектора, семье мужа не придется стыдиться меня.
– Только не в Мехико, – процедил дворецкий. – Здесь любая свекровь будет считать вас деревенщиной. Несмотря на вашу бабушку, которая служила богатой сеньоре где-то в провинции. Не врите только, что вы не провинциалка, – произношение выдает.
– Мне нечего стесняться. В деревне тоже люди живут. А еще я коплю деньги на колледж. У меня будет образование, и я перестану быть деревенщиной.
Дворецкого так потрясло мое простодушие, что он даже головой покачал.
– Хорошо бы вам все удалось, сеньорита Кастро. – И на этот раз заминки перед обращением не было. – Но лучше вам выйти замуж за приезжего вроде вас самой. Тогда родня мужа не будет смотреть на вас свысока. И избегайте входить женой в дом, где есть потомственные слуги, – они вас заклюют, потому что будут считать выскочкой.
Я пригорюнилась, решив, что на сегодня достаточно уже сделала, чтобы расположить дворецкого к себе. Старые слуги – кошмар шпиона. Они хуже любого контрразведчика. Мне и так удалось очень много: со мной хотя бы разговаривали. И даже отеческий совет дали.
– Честно сказать, думаю, что вы совершенно правы, – протянула я уныло.
Мы уже вошли в дом, поэтому он не ответил – еще не хватало, чтобы младшие слуги видели, как он со мной болтает. Он провел меня до самой двери гостевой комнаты и сказал:
– Уже принесли вашу одежду. Переоденьтесь. Через десять минут я буду ждать вас у Зеленой лестницы. Вас хочет видеть генерал Вальдес.
– Ох! – испугалась я.
На это он уже реагировать не стал.
* * *
Десять минут спустя я поднималась по широкой, однако явно не парадной лестнице, глядя в спину дворецкому. Лестница белая, но с тонкими зелеными перилами, – надо полагать, оттого ее и прозвали Зеленой. Судя по тому, как истерты ступени и практически не тронуты перила, – лестница для слуг. Здесь они поднимаются с подносами и всякой затребованной господами поклажей – вот перила и выглядят новенькими, ведь руками их касаются только во время уборки.
Похоже, этот особняк не только внешне, но и внутренне стандартной планировки. Лет сто назад в Мехико так строились нувориши, которым хотелось и просторно, и «традиционно». Традиционным считался трехэтажный квадратный дом с патио, кольцевыми коридорами и четким представлением о том, что где должно находиться.
На третьем этаже дворецкий повернул направо, в западное крыло. Ага, значит, все-таки здесь была перепланировка, ведь традиционно западное крыло отводилось полностью под нужды дорогих гостей. Личные апартаменты хозяев и их родни – в северной части дома, а восточная – для работы. Там обычно кабинеты, утренние гостиные, обеденная зала, на первом этаже – кухня. Южное крыло, как самое неудобное для отдыха, отдавали прислуге. И правильно – что ей делать в комнатах в течение дня? Она должна вставать с рассветом и ложиться после заката. В это время в южных комнатах жить можно.
Отведенная мне комнатка была с «рабочей», восточной, стороны, которая порядочно затенялась разросшимся парком, поэтому даже утром там было хорошо. А если верить тому, что западное крыло отвели под нужды хозяев – гостей здесь принимали редко и ненадолго, желательно без ночевок. В общем, да, Вальдесы не славились особенным гостеприимством. Не то что основной то ли соратник, то ли конкурент генерала – доктор права Алехандро Луис Гарсиа де Арриньо. Тот – да-а… Его вечера гремели на весь Эльдорадо, а уж как молодые выскочки рвались к доктору Арриньо на загородные приемы – словами не описать. Вот уж точно: душу были готовы продать за заветное приглашение, написанное от руки на глянцевой толстой бумаге, без всякого золотого тиснения, отправленное с курьером в подчеркнуто аскетичном конверте из целлюлозной бумаги. Лучше этого была только записка, тоже от руки, небрежным почерком иной раз с пропущенными в спешке слогами, кое-как свернутая, явно неровно оторванная от большого листа, – но данная пером, китайской тушью и на рисовой бумаге.
Доктор Арриньо, главный объект изучения нашей разведки, был завзятый эстет и гедонист, но в чем-то – внезапно прост, как палка. Обе эти грани ничего не говорили о его личности. Он играл – и в гедонизм, и в простоту.
Мне всегда казалось, что разгадка Арриньо лежит где-то рядом с Вальдесом. Арриньо был ровесником дражайшей супруги генерала, матери Энрике, но притом как будто не подозревал о ее существовании. С генералом он общался много и охотно, но – никогда не приезжал к нему домой. Когда-то он единственный поддержал революционные инициативы генерала и тем самым развернул общественное мнение в его пользу; это не помешало ему в следующем году выступить оппонентом Вальдеса-старшего. Арриньо поддерживал и Энрике, часто приглашал его к себе, когда тот был студентом, потом как будто остыл, потом снова заинтересовался… Загадочный человек. Но я думала, что виной тому не переменчивость настроения Арриньо – хотя он мог позволить себе и такое, – а нечто скрытое от общественных глаз, что и определяло логику его будто бы капризов.
Что ж, сегодня у меня будет возможность взглянуть на проблему с другой, ранее недоступной нам стороны: я в доме генерала Вальдеса, и я, кто знает, увижу или даже угадаю тот элемент, который влияет на мнение Арриньо.
А может, и нет.
Дворецкий остановился перед высокой двустворчатой дверью – темное резное дерево, бронзовая фурнитура, – знаком велел мне обождать и вошел. Я успела разглядеть в щель ковер, застекленные книжные стеллажи до потолка. О-о, библиотека. Ну точно дом перепланирован. Библиотеку обычно размещали в восточном крыле – рядом с рабочими кабинетами хозяев и классными комнатами детей. Надо сказать, в высшем свете Эльдорадо не одобряли полностью домашнее обучение, его считали допустимым лишь для детей с врожденными заболеваниями, мешавшими им встроиться в общество. Ну и, конечно, в фанатично религиозных семьях дома учили девочек.
Меня впустили внутрь. Я зашла и застыла. Деревенской девушке полагается быть либо совершенно равнодушной к книгам – она не понимает, зачем нужны книги, ведь куда лучше провести досуг, скажем, на вечеринке, в крайнем случае прослушать пьесу, – либо благоговейно восторженной. Ведь книги, настоящие бумажные книги – признак богатства и истинного благородства. За свою жизнь деревенская девушка видит бумажную книгу в лучшем случае издали – Библию в кафедральном соборе.
А стеллажи, кстати, пластиковые. Пластик легче в уходе, особенно при интенсивном пользовании, в нем не заводятся вредные для книг насекомые, он не рассыхается и не впитывает влагу. Похоже, библиотека здесь не ради статуса и показного богатства – с книгами постоянно и привычно работают. Краем глаза я ухватила большой письменный стол, на котором лежал экземпляр «Голоса» – бумажный, опять же, – и поверх него раскрытый том с закладкой.
Сам хозяин стоял у окна и курил. Высокий, сухой, практически тощий мужчина, откровенно старый, с редкими седыми волосами, зачесанными назад так, что открывался высокий лоб. Очень темная даже для эльдорадца кожа, серые мешки под черными глазами, щетка коротких усов над узкими губами, квадратный подбородок. Внешне – ну прямо кровавый диктатор, каким его представляет себе большинство землян. На деле – один из самых вменяемых и человечных персонажей в эльдорадской хунте.
Ему было уже за сто. Родился в Тао, в богатой, но ничем не прославившейся семье. С десяти лет – закрытая военная школа в Мехико. С однокашниками контакты не складывались, он был не из их круга – сын торгаша, здесь это было практически несмываемым клеймом. Закончил блестяще, без труда поступил в университет. Получил чин лейтенанта и назначение на передовую. Хорошо показал себя, вернулся в столицу, чтобы окончить магистратуру. И неожиданно для всех – бац! – женился на единственной дочери тогдашнего диктатора. Брак считался возмутительно неравным, ну как же, девушка из блестящей семьи вышла за выскочку-деревенщину. То, что девушка была на тринадцать лет старше жениха, имела сомнительную репутацию и скверный характер, из-за чего и засиделась в девицах, при всех ее перспективах, – никого не волновало. Главное, что жених с точки зрения хунты был пустым местом.
Брак оказался прочным, но бесплодным. Женщина тяжело болела, Вальдес за ней трогательно ухаживал. Кстати, был фантастически верен ей. Тесть отблагодарил зятя быстрой карьерой – к тридцати тот был полковником и служил в контрразведке. Служил на совесть, как все, что он делал. Через несколько лет диктатор ушел в отставку, сохранив себе жизнь, а семье – влияние. Еще через пять лет он умер. Вальдес после его смерти не развелся с быстро стареющей и к тому же бесплодной женой – что, в общем, никого особенно не удивило, поскольку она при всех ее недостатках по-прежнему обеспечивала мужу доступ в высшее общество. Но Вальдес не спешил тащить в столицу друзей детства и провинциальную родню, как сделал бы на его месте любой нормальный выскочка. Не спешил и не спешил, все уже устали ждать. В конце концов надменная аристократия призадумалась: что же это за загадочный тип такой? Послышались голоса, что выскочка Вальдес, наверное, любит свою жену и его некрасивый брак случился по сердечной склонности, а не по расчету. В общем, его простили за непозволительную выходку и даже разглядели определенные личные достоинства.
В шестьдесят пять, будучи генералом, он овдовел. К тому моменту уже никто не вспоминал о начале его карьеры, к нему привыкли. Но тут он снова всех удивил. Вместо того чтобы быстренько жениться на молоденькой, обзавестись наследником и закрепить за семьей положение, которого он добился с таким трудом, Вальдес ушел в запой. Пил несколько лет, ударно, как пьет человек, потерявший смысл жизни. Как ни странно, общество от него не отвернулось. Он вышел в отставку, но оставался желанным гостем в политических салонах. Наконец бросил пить, получил чин министра информации, через год правительство расформировали. Вальдес почти и не расстроился. И снова ошарашил приличное общество, практически тайно женившись на двадцатидвухлетней девушке, внучке сослуживца. Юная Пилар была ослепительно красивой, жутко переборчивой, с отличным приданым и к тому же принадлежала к еще более знатному роду, чем первая жена Вальдеса. Что она нашла в семидесятипятилетнем старике – загадка. Через семь месяцев родила недоношенного мальчишку, такого слабого, что врачи не позволили взять его домой. Но ребенок доказал свое право на жизнь и в дальнейшем не создавал родителям особых проблем.
После рождения сына Вальдес держался так, словно его устраивала судьба пенсионера. Ни во что не совался, посещал рауты, клуб, занимался спортом, сопровождал жену на балы – танцевал роскошно, и нотка старомодности добавляла ему шарма. Никто не знал, что параллельно он занимался самообразованием. И через пять лет вышел на политическую арену.
Казалось бы, ему там ничего не светит. Ну возраст же. Однако популярность он набрал почти мгновенно. Записи его лекций и выступлений разлетались со свистом. Он предложил реформу армии, медицины и образования. И если, допустим, проблемы комплектации и обучения личного состава на космическом флоте народ волновали мало, то, к примеру, требование бесплатного начального школьного образования и трехступенчатая система медицинского страхования людям очень понравились. Но врагов он себе нажил другим – своей политикой в отношениях с Землей.
В принципе, он предлагал очень разумную вещь. Он сказал: в интересах будущего страны надо перевести конфликт с Федерацией в стадию вооруженного нейтралитета. Никаких налетов и вылазок в глубь вражеской территории. Никаких грабежей колоний за кордоном. Вместо этого – укрепленная граница… По меркам Эльдорадо это заявление прозвучало как предложение устроить революцию вместо освященного традицией дворцового переворота.
Наша разведка им интересовалась, и довольно плотно. Однако считала бесперспективным – в силу возраста. Понятно, что диктатором ему не стать никогда. Но вот его сын… Сын – это может быть интересно.
Я более-менее представляла, кто стоял за покушением на Энрике. И очень жаль, что не могла даже намекнуть генералу об этом. Двадцатилетней таксистке не полагалось такого знать. Строго говоря, я и так вышла за рамки своих инструкций, вытащив Энрике из воды. Обычного пьянчугу разведчик спасти еще может, хотя лучше бы не надо; генеральского сына – один шаг до засветки. Конечно, у меня было оправдание: на набережной Франца камер мало, но они есть. Из реки достанут труп, установят время смерти, потом сопоставят данные с записями камер, – и тут же полиция ко мне пристанет с неприятными вопросами. Куда ехала, куда глядела, почему не сообщила… А так фактически сами Вальдесы будут вынуждены меня прикрыть от излишнего любопытства – просто чтобы информация о покушении не стала народным достоянием. Такие покушения, знаете ли, больно бьют по репутации генеральских сынков, метящих в крупные политики.
Поэтому я и дальше буду играть простодушную дурочку. Хотя… Есть, конечно, вероятность, что я отправлю на базу отчет о событиях, а мне в ответ скомандуют включаться в дело. Мало ли что меня забросили с другой миссией. Она давно выполнена. И та, которую навесили по ходу, – тоже. Я готовлюсь к выходу, жду отправки. Но отчего бы не нагрузить меня дополнительно, а, пока я еще здесь? Тем более что после возвращения я все равно поеду на учебу, вполне себе повод напоследок вычерпать меня в минус…
Но пока что я пялилась на стеллажи, а генерал наблюдал за мной. Дворецкий сделал едва заметное движение, чтобы привести девушку в чувство, генерал остановил его жестом. Я вздрогнула, словно только что опомнилась, смутилась, стала извиняться. Генерал кивком перебил меня, показал на один из двух стульев возле письменного стола. Я села на краешек. Он сел напротив.
– Педро, принеси нам кофе, пожалуйста, – произнес он мягко. – Сеньорита Кастро… Долорес? Вы курите?
– Ну… Иногда… Как все, в общем.
– Педро, и женские сигареты с пепельницей.
– Ой, – сказала я, – а разве тут можно? Ведь книги… Это для них вредно!
– Почему вы так думаете? Боитесь пожара?
– Н-нет. Не боюсь. Ведь книги далеко от стола. Просто в Музее Национальной Литературы курить нельзя вообще во всем здании. Только на улице. Я спросила, мне сказали, что от дыма бумага стареет.
– Бумага стареет от всего. Но особенно сильно – от света. Тем не менее люди до сих пор читают на свету.
Я засмеялась:
– Но разве можно читать в темноте?
Он улыбнулся.
– И как часто вы бываете в музеях?
– Редко, по правде говоря. Только в Музее Национальной Литературы.
– А там?
– Раз в неделю. У меня абонемент в библиотеку при музее. В нее можно попасть с улицы, а можно через музей. Я хожу через музей, потому что мне нравится, как пахнут книги. И еще потому, что около главного входа часто бывает место на бесплатной парковке!
Он засмеялся.
– Вы любите слушать книги?
– Да. И еще я хочу поступить в колледж, и мне нужно много знать. Поэтому я купила абонемент в библиотеку. Это намного дешевле, чем подписка в магазинах.
– Вы закончили школу или еще учитесь?
– Закончила. Полную.
– Прекрасно. И кем хотите стать?
– Не знаю еще. Дома я думала, что хочу быть учительницей. А когда приехала сюда, то поняла – архитектором. Но лучше бы мне, наверное, стать врачом. Это нужнее.
– Нужнее, Долорес, работать по призванию. Если у вас есть призвание архитектора, то лучше стать им.
– Так откуда мне знать, какое у меня призвание? Я еще ничему не училась, а разве до учебы поймешь?
– Ну не скажите. Может, вы в детстве строили домики для кукол?
Я сдавленно хихикнула:
– Я вообще не играла в куклы.
– Вот как? А как же вы развлекались? Дети должны играть.
– Я ходила на рыбалку с соседскими мальчиками. Пока бабушка мне не сказала, что я уже большая и мне нельзя ходить на речку только лишь с мальчиками, и тем более нельзя купаться вместе с ними. Еще я любила подстригать кустарники так, что они принимали разную форму. Однажды я выстригла дракона из любимой бабушкиной живой изгороди. Всем соседям понравилось!
– Вы умеете рисовать?
– Да, в школе научилась.
– Как вы оказались на набережной? Это малолюдное место, там нет клубов, ресторанов, стоянок такси.
Ага, началось.
– Я ехала домой. У меня оставалось полтора часа разрешенного времени, и я могла бы взять еще заказ. Но там надо было везти клиентку в Лощину, это очень далеко, а я уже устала. А других приличных заказов не было.
– Но вы живете совсем в другой стороне.
– Да. Мне нравится эта набережная, я просто люблю через нее ездить. Даже если приходится давать крюка. Конечно, если я везу клиента, то выбираю оптимальный путь – это ведь нечестно, везти длинным путем, когда есть короткий. Но когда одна и еду на рассвете – то всегда через набережную.
– И чем же она для вас привлекательна?
– Она красивая. А еще там есть место, с которого очень хорошо виден мост Святого Доминика. Это самый красивый мост, который я видела в жизни! И можно стоять у балюстрады, смотреть на воду – и на мост. Я отдыхаю душой, когда бываю там.
– Но там нет бесплатных парковок, а вы любитель поэкономить.
Какой внимательный старый черт, такого на мякине не проведешь. Он уже мне нравился с чисто профессиональной точки зрения.
– Да, – я позволила себе широкую улыбку, – зато там мало камер, и они стоят так, что целые участки не просматриваются. Еще там почти никогда не бывает полиции. Если осторожно, можно встать с нарушением, прямо у тротуара. И минут десять постоять. Никто не заметит.
– Ах вот оно что! И как же было сегодня? Вы приехали полюбоваться мостом на рассвете, встали, и тут рядом появились люди…
– Нет. Мое любимое место – почти в самом конце набережной. Я ехала и издали увидела «Севилью», припаркованную не только против всех правил, а еще и нагло. И четверых людей. И пока я ехала, то поняла, что трое из них грабят четвертого. Конечно, я решила спугнуть грабителей! Мне и в голову не приходило что-то другое.
– И вы вызвали полицию…
– Конечно! А потом вышла из машины, чтобы помочь человеку в воде. Мало ли что. Пока еще приедет полиция… а вдруг ему в воде станет плохо? Как оказалось, стало.
– Вы отлично плаваете. Научились в деревне, когда ходили на рыбалку с мальчиками?
– Не-ет, – я потрясла головой. – То есть я умела плавать, но так, по-деревенски. А по-настоящему научилась в школе. У нас был бассейн.
– Хорошая школа.
– Самая лучшая в пригороде!
– А вы – настоящий сорванец. Представляю, сколько раз школьный капеллан наказывал вас.
– Он очень добрый человек, генерал Вальдес. Он никогда не наказывал детей за непослушание и шалости.
– Как же он справлялся? Например, с вами?
– Ну… Он сказал мне после уроков прийти в часовню. Я пришла. Удивилась, потому что пришло еще очень много детей. Неужели все такие хулиганы? – подумала я. Я тогда еще совсем недолго училась в той школе. А капеллан повел нас в большое здание рядом с часовней, там раньше был барак, но его отремонтировали. Оказалось, он там занимался с нашим школьным хором, а тем, кто петь не мог, рассказывал. Об истории Мексики, о Боге, об искусстве. Мне он сказал, что я, наверное, шалю от скуки, так вот мне занятие, и я должна заниматься каждый день в течение недели, а потом обсудить с ним. И включил мне фильм о живописи. Там были все-все древние шедевры! Сказать по правде, это он потом учил меня рисовать. Я стала ходить к нему каждый день, это и вправду было намного интереснее, чем гулять по улице или что-то еще. К тому же я подружилась с девочкой из хора…
