Олег Евгеньевич Пауллер
Псы войны: дневники Шеннона
Год за годом торговля колонии хирела и, естественно, перестала интересовать метрополию. В 1873 году голландские колонии в Африке был проданы англичанам. В канун их высадки отель сгорел дотла, но затем был выстроен заново и переименован в «Викторию». После Берлинского конгресса Зангаро, как и некоторые другие территории Африки, сменила владельца. Вывеска над дверью была спешно перекрашена и читалась уже как «Роял». Когда в начале ХХ века в метрополии произошла революция, Кларенс, будучи главным портом протектората, стал формально считаться частью владений туземного царька, живущего где-то в джунглях. В ту пору владельцем отеля оказался ливанский армянин, чудом избежавший турецкой резни. Он перекрестил отель в «Империал», но в этот раз оно продержалось недолго.
Результатами правления Мурата стали такие нововведения как водопровод и электричество, которые функционировали асинхронно. Однако для полной реализации проектов как всегда не хватило средств. По этой причине в Кларенсе водопроводом считалась локальная сеть, привязанная к трём водонапорным башням. При перебоях электричества, которое после получения независимости, подавали всё более хаотично и только на несколько часов в сутки, насосы не работали, и вода в кранах через некоторое время исчезала. Поэтому в отеле появился первый в стране дизельный генератор. Спорадические попытки модернизации страны, предпринятые наследниками Мурата, привели появлению в Кларенсе интернациональной общины. Она состояла из различного рода авантюристов, коммивояжёров и лиц без гражданства. Они почти полностью вытеснили метисов из сферы торговли.
В правление внука Мурата страну опустошили две межплеменные войны. В результате последней династия прекратилась, а протекторат перешёл под опеку Лиги Наций. Страна была настолько бедна, что ни одна из великих держав на неё не позарилась. Во время Великого Кризиса территория протектората была окончательно объединена с колонией, а его границы обрезаны наподобие спичечного коробка. Второстепенное европейское королевство ухватилось за бесполезную территорию в надежде разбогатеть, и отель возвратил свое прежнее название «Роял».
В предвоенное десятилетие он был местом встреч колонистов. Одни из них ещё в двадцатые годы заложили на побережье плантации кофе, какао и кокосовых пальм, другие занимались разведением хлопка и безжалостной вырубкой тропических лесов, которые покрывали западные склоны Хрустальных Гор, третьи торговали… Эти господа регулярно получали так называемые «розовые билеты» от своих жен, которые отпрашивались у супругов на вечер для того, чтобы провести его в «Рояле» с каким-нибудь красивым туземным мальчиком. Говорят, что в нём во время своих путешествий останавливались Ивлин Во и Грэм Грин. Время шло. Один за другим белые колонисты были сражены жарким, влажным климатом и мошкой. Книги необходимо было окуривать каждые полгода, а бедняжки-жены с наполненными слезами глазами уже давно бросили все попытки устроить уютные виллы на своих плантациях. Поэтому семьи колонистов были вынуждены постепенно перебираться поближе к берегу. Кто в Кейптаун или Браззавиль, кто в Брюссель или Париж, и, наконец, в «Резидент-отель» в Лондоне. Там они продолжали влачить свое существование, играть в бридж и вспоминать старый добрый отель «Роял».
В 1945 году наследники армянина продали отель какому-то экстравагантному американцу. Он его полностью снёс старое трёхэтажное здание и на его месте перестроил новое четырёхэтажное, перекрестив в «Рузвельт Хилтон». Несмотря на длиннющие и мрачные коридоры, минимализм и убожество планировки, отель считался самой престижной гостиницей в Кларенсе. С её крыши открывался вид на океан, а к услугам тех, кто не боялся заразится холерой или тифом, на ней имелся даже бассейн. В 1963 году он вновь получил название – «Эксцельсиор». С 1965 году администрацию отеля стал стращать привлечением к судебной ответственности король Макензуа Второй, владелец отеля в Уарри, который имел такое же название. Это было одной из причин, по которой владелец переуступил гостиницу Гомезу. Тот сменил название отеля, в который уж раз за свою историю, на «Экселенц».
Отель оставался излюбленным местом для колониальных чиновников даже после строительства ещё одной убогой бетонной коробки, получившей название «Бристоль». В ней по сей день было двадцать восемь номеров – деревянных стойл, раскрашенными в розовый, зеленый, голубой и серый цвет, и две душевые. Это заведение оказалось столь неудачно расположенным, что его владелец, немец по национальности, быстро его продал семье Вонг и стало местом проживания местных торговцев и сменил своё название «Насьональ».
Когда колония получила независимость, Гомез сменил название своего заведения на «Индепенденс», но это ему не помогло. Вскоре хозяев обеих гостиниц информировали о том, что отель будет национализирован, и ему будут платить в местной валюте. Француз, впрочем, как и его конкурент-китаец, согласились занять должность управляющего, надеясь, вопреки всему, что когда-нибудь все снова изменится к лучшему. Гомез рассчитывал, что ему и хоть что-то останется от его единственного имущества на этой планете, чтобы обеспечить ему старость. В качестве директора он занимался приемом гостей и обслуживал бар, где с ним познакомился Шеннон.
Два европейца с морским загаром поднялись по ступенькам крыльца на широкую, с деревянным полом веранду, которая обегала вокруг всего отеля. Над стойкой портье едва трепетал огонёк керосиновой лампы. С каждой секундой воздух в холле отеля постепенно нагревался, поскольку кондиционер не работал.
– Извините, господа, ежедневная поломка электросети, – встретил их у входа портье. – Через несколько минут хозяин запустит дизель. Одну минуту!
Секунд через пятнадцать после слов портье, словно по волшебству загорелся све, закрутились вентиляторы и зашипел кондиционер. Из бокового помещения вышел европеец чуть старше пятидесяти лет. Он был невысокого роста, коренаст; его черные волосы были коротко подстрижены. Его живой и умный взгляд сразу расположил к нему гостей:
– Жюль Гомез, директор, – любезно представился на английском он и сразу же пошутил. – Что вам угодно?
– Мы бы хотели пообедать…
– Прошу Вас, мсье, следуйте за мной, – Гомез сразу перешёл на родной язык, признав в Лангаротти соотечественника. – Вместо того чтобы по-честному отдать Богу душу, электростанция Кларенса прибегает к ежедневному отключению электричества.
Постоянно оглядываясь, наёмники пошли вслед за директором. Внутри, в медном полумраке вестибюля, можно было разглядеть плетеные стулья, расставленные вокруг низеньких темно-красных полированных столиков, причем над каждым из них висела лампа под украшенным бисером абажуром. За ними располагался зал, который имел отдельный выход на веранду. Очевидно, что он использовался для того, чтобы выбрасывать вон слишком загулявших или нежелательных клиентов. В глубине располагалась барная стойка, светлое пятно, находящееся на стене за ним, говорило о том, что оттуда недавно сняли картину или портрет. Справа от него наверх взбегала деревянная лесенка, а за ней располагалась открытая дверь, которая вела в столовую отеля. Как в европейских туалетах, пол и стены столовой были выложены белым кафелем, а маленькие столики были накрыты клеенками. В глубине зала стоял бильярдный стол. Когда-то он был центром местного общества, но с отъездом знатоков пребывал в забвении. В начале семидесятых уже мало кто помнил правила карума, а набор шаров не позволял играть привычную пирамиду. Когда Жан и Курт вошли в бар, он был почти пуст, поломанные стулья без спинок окружали покосившиеся столики. За стойкой бара, прямо под голой лампочкой, виднелась засиженное мухами и вконец потрескавшееся зеркало. На стойке было несколько стаканов из толстого стекла, но бутылок нигде не было видно. Под потолком болтался вентилятор, напоминавший пропеллер самолёта. Он судорожно, конвульсивно подергивался, пытаясь разогнать спёртый воздух. Несмотря на его потуги, в помещении было душно.
Винная карта также не вызывала энтузиазма: помбе, мерисса, пара сортов пива африканского розлива, пальмовое вино, кубинский ром, арак различной крепости и подозрительного вида виски. В меню, помимо местных блюд, значились: антрекот, фрикасе, бефстроганов и филе тунца. Со слов Шеннона приятели знали, что меню в «Индепенденсе было обязательным. По утрам: корнфлекс или порридж-овсянка, яйца вареные или жареные, с сосиской или с ветчиной. Ещё можно заказать жареную селедку. И, конечно, тосты, джем, плохой кофе. Масло местного производства – солёным. Обеды здесь были такие же безвкусные – порошковый суп «магги», жёсткая говядина или козье мясо с приправой из консервированных овощей, непонятно из чего сделанное желе и водянистое мороженое. И только по большому блату можно было рассчитывать на дичь или оленину, а иногда и свинью.
– Проходите, мсье, к сожалению, вы попали к нам не в лучшие времена. На прошлой неделе здесь хорошо повеселились президентские гвардейцы и пока не расплатились за это,– такое пояснение запущенности внешней обстановки бара последовало от худощавого и лысого человека, который стоял, опираясь локтями о стойку бара. Его голубая рубашка и джинсы находились в таком состоянии, как будто он не снимал их с себя несколько недель. – Позвольте представиться, Жюль Гомез, бармен и, по совместительству, директор.
Бывшему владельцу, а ныне директору отеля «Индепенденс» было немногим больше пятидесяти лет. Это был типичный «пиед нуар». В душе он с большим предубеждением относился к неграм. Независимо от их политической ориентации он их всех делил на две категории: мелких жуликов и грабителей с большой дороги. Три месяца назад, он приставил к Шеннону своего соглядатая, мальчика лет десяти по имени Бонифаций. Только позже Кот понял настоящую причину – Гомез оказывал подобную услугу всем своим гостям, хотели они того или нет. Если иностранного туриста почему-либо арестуют и отвезут в участок, мальчишка через кусты рванет к Гомезу и все расскажет. Он, в свою очередь, доведет информацию до швейцарского или немецкого посольства, чтобы кто-нибудь начал переговоры об освобождении, пока арестанта не забили до полусмерти.
Внезапное появление Жана и Курта в единственном отеле Кларенса вызвало настороженный интерес как у директора, так и завсегдатаев бара, не решавшихся покинуть отель.
– Что вы пожелаете? – Гомез подвёл наёмников к столику у стены.
– Пива и что-нибудь пожрать, – в лоб заявил Курт на своём корявом французском. – Я голоден как волк.
– Прошу, мсье, присаживайтесь. Выбор у нас не богат, но вы будете довольны. У нас есть свежий «Примус».
– Я предпочитаю «Кроненбург», – заявил Лангаротти.
– Увы, он у нас кончился… – вежливо сказал Гомез.
– Хорошо! Давай «Примус»!
– И пару антрекотов, – Жан уловил доносившийся с кухни слабый аромат жареного мяса.
– Сию минуту, мсье! Могу предложить Вам жареную свинину и дичь…
– Давай свинину!
Не успели наёмники усесться за столик, как к ним подошёл лысоватый мужчина небольшого роста, одетый в поношенный костюм для сафари. Его выцветшие голубые глаза вызывающе блестели из-за стальной оправы очков, а непомерно большой, обожженный до красноты нос задорно морщился.
– Позвольте представиться, Борлик, Вильк Борлик, охотник и коммерсант, – вежливо сказал он и поставил на стол пару «Кроненбурга». – Вы позволите присесть.
– Присаживайся, мы не против. Не так ли, Курт? – Жан подмигнул Земмлеру. Немец кивнул, уткнувшись в меню.
– Выпьем!
– Выпьем!
– Я слышал Вы заказали свинину! Сегодня у здесь очень разнообразное меню.
– А что так?
– Ну, во-первых, у меня вчера была удачная охота. Я притащил нашему хозяину трёх индеек и муравьеда…
– Так вы охотник?
– Да, – пан Борлик выпятил грудь, а потом ехидно улыбнулся и продолжил, -.а, во-вторых, сегодня под колёсами машин погибли несколько свиней
К тому времени, как были опустошены пятнадцать банок «Примуса» – за счет Жана, – наёмники уже знали, что их новый знакомец родом он был откуда-то с Карпат, что перебрался он сюда ещё в тридцать пятом году. Будучи еще юнцом Вильк начитался книжек Буссенара, Жюля Верна и Конрада. Теперь он жаловался на то, что мэтры пера нагло обманули его. Местное солнце опалило его редкие волосы и выдубило кожу.
– Наверное, Буссенар писал специально с той целью, чтобы его читатели не узнали правду об Африке, – распалялся папаша Вильк. – Ведь читателям что было нужно? Им подавай честных и преданных слуг из числа туземцев, которым неведомы понятия «обман» и «предательство», которые вечно будут обмахивать тебя пальмовым опахалом при свете луны на пляжном пикнике. Им подавай смуглых служанок, у которых груди размером с кокосовые орехи и которые будут вечно покачиваться перед твоими глазами. Почитатели Майн Рида и Буссенара не хотели и слышать о мошке и инфекциях, о жаре, которая душит тебя почище любой веревки. Они до сих пор не верят в то, что у здешних женщин груди похожи на бурдюки, из которых вылили предварительно всю воду.
– Подтверждаю, что многие жители Зангаро – люди очень симпатичные, если не сказать добрые. Однако, никто ещё не сумел их убедить в том, что активная деятельность намного полезнее безделья, -засмеялся Алекс, – а умение клянчить, важнее желания работать.
– Курва! Здесь мне всё надоело! – патетически воскликнул вдруг пан Борлик, воздев руки к верху.
Подвыпивший Курт подвинул еще одну банку с пивом к этому говорливому поляку и спросил в лоб:
– Тогда что тебе мешает вернуться обратно на родину?
– Куда? В Закопане? Здесь Кимба только грабит, ну может немного побьёт, но всё же чувствуешь себя белым человеком, да и заработать можно. А там меня ожидает и то, и другое, да ещё ограбят и мозги все попарят байками о социализме, что всё так и надо!
– Какие страшные твои Закопаны,– ехидно улыбнулся Земмлер.
– Они не страшные, они красивые. Это в Польше сейчас страшно. Вообще для Европы я уже непоправимо отощал, слишком постарел и вообще сломался. В Западной Африке я подметил только две хорошие вещи. Во-первых, жизнь дешевая. А во-вторых, не надо платить деньги за курорт у моря. Но если бы этот старый козел Буссенар был бы еще жив, я бы все отдал за то, чтобы только придушить его. Не люблю писак… – Борлик кивнул в сторону сухощавого мужчины с выгоревшими льняными волосами, который, пристроившись в углу, что-то черкал, кажется, стенографическими знаками, в свой блокнот для рисовальной бумаги.
– Это Алекс. Приехал в Кларенс на Праздник Независимости. Работает из Уарри сразу на несколько парижских газет. Кроме того, сотрудничает под другим именем с целой сетью американских изданий, не говоря уж об «Ассошиэйтед Пресс» и «БиБиСи». Бедняге приходится каждый материал переписывать четыре раза, и каждый раз по-новому. Небось писательская чесотка замучила.
Алекс воспринял тираду Борлика как должное. было видно, что они давно знакомы:
– Ты опять за старое, папаша Вильк, – добродушно заворчал он. – Не волнуйся, не замучила. – Журналист бросил ручку, встал, потянулся и почесал свою грудь, обросшую спутанными, рыжими, как у викинга, волосами, которые топорщились из-под распахнутого ворота рубахи. У него был взгляд человека, который вполне был способен выпить стакан пива, купленного другим, а потом описать его в четырех разных материалах как бокал с двойным виски.
– Вы к нам надолго, господа? – обратился он к наёмникам. – Меньше слушайте этого старого пердуна, Виля. Скажу по секрету, он – браконьер. Снабжает хозяина нашего шалмана Гомеза свежей дичью. А ещё он обдурит любого туземного торговца, всучив ему нейлон вместо шёлка, а тушёнку вместо консервированной ветчины.
– Не любишь ты меня, Алекс, – произнёс Борлик, картинно протянув к нему руки. Журналист не понял шутки, и возмущённо уставился на торговца.
Тот как ни в чём не бывало продолжал. – Ты что не знаешь, чем я промышляю? Я прослышал, что сегодня должен прийти пароход из России…
– Не придёт, – перебил его захмелевший Земмлер. – Порт закрыт…
– Откуда Вы это знаете, – ухватился за его слова журналист.
– Знаю, и знаю. – продолжал брюзжать Курт. – Я много чего знаю!
– Мы тут по коммерческой части, – попытался перебить коллегу Жан-Батист. – Сегодня в обед приехали на машине. Привезли мужское бельё и обувь.
– Из Уарри? – не унимался Алекс.
– Его самого, – промямлил Курт.
– Вы что, начитались О’Генри? Кто здесь носит бельё или обувь? – едко заметил Борлик. – Даже солдаты здесь зачастую ходят босиком. Вот старожилы рассказывали, что в 1924 году аскари съели за один присест тысячу пар сапог.
– Да вы что? Не может быть! – картинно воскликнул Жан-Батист, пытаясь сменить тему разговора.
– А где вы останавливались в Уарри? – продолжал допытываться Алекс.
– Господа, ваше жаркое, – Гомез поставил на стол два прожаренных куска говядины, заправленных овощами и рисом. Не обращая внимания на собеседников, Курт и Жан набросились на еду. Это дало им возможность не отвечать на неудобный вопрос Алекса.
– Позвольте поинтересоваться, вы надолго в наши края? – после некоторой паузы повторил вопрос Гомез.
– Пока не знаю, это вряд ли, – начал было Курт и осёкся, когда Жан его незаметно ткнул в бок. В баре повисло молчание. С отсутствующим видом папаша Вильк, взяв в руки банку пива, подошёл к музыкальному автомату и, бросив монетку, стал выбирать мелодию. Алекс многозначительно молчал, а Гомез сделал вид, что протирает бокал.
После того как мелодия отыграла, пан Борлик стал вертеть рычаг настройки своего транзисторного приемника. Стул, на котором он сидел, каким-то чудом еще сохранил четыре ножки-обрубка, но шатался так, что, сидя на нем, нельзя было даже вытянуть ноги, так как в любую минуту можно было благополучно растянуться на полу. Сначала слышалось только шипение и какие-то неразборчивые восклицания, наконец, удалось поймать мрачную военную музыку. В приемнике послышался вдруг какой-то душераздирающий вопль, музыка пропала, и дальше слышалось лишь ровное гудение. Борлик попытался вновь поймать частоту, но с первого раза ничего не получилось. Желая разрядить обстановку, Гомез обнадёжил старика:
– Радио твое накрылось, но мальчик миссис Вонг тебе его живо починит. Кроме него, никто не сможет. – Несмотря на увещевания директора отеля, папаша Вильк продолжал крутить ручку настройки. Алекс пояснил:
– Ронни Вонг – один из двух настоящих радиомастеров в Кларенсе. Кстати, в этом кроется одна из тех причин, по которым Вонги пользуются здесь таким влиянием. Бакайя ни бельмеса не соображают в технике, так что Ронни является единственным местным наладчиком всякой аппаратуры. У него нет конкурентов.
Гомез кивнул, соглашаясь с журналиста:
– Он просто втыкает новые батарейки в транзисторы, заливает масло в пересохшие моторы и заклеивает проколы в колесах велосипедов. А иначе туземцы уже давно выкинули бы все на помойку.
– Понятно!
– Во второй раз мистер Вонг уже поступает хитрее, – продолжил свой рассказ Гомез. – Он говорит, что аппарат уже окончательно сломался. Туземец идет покупать новый велик или швейную машину, а Рон быстренько чинит сломанную вещь и перепродает ее другому.
– Можно сказать, что Ронни осуществляет круговорот хлама в природе! – папаша Вильк захохотал.
– Это интересно! – сказал Курт. – Сели батарейки в приемнике – тащи его на свалку, проколол шину – долой весь велосипед. Копи на новый! Я хочу здесь открыть бизнес! Дайте адрес этого виртуоза!
– Его найти проще простого! Отель «Насьональ» – вотчина мадам Вонг.
– У вас здесь есть конкуренты, Жюль? – вмешался в разговор Жан.
– Не совсем, не совсем… – угрюмо промычал директор отеля. – Всё здесь собственность народа…
– В «Насьонале» белые никогда не останавливаются, – вновь пояснил Алекс. – там место для арабов, греков и прочих цветных…
В этот момент Борлик наконец поймал по радио что-то членораздельное. Военный марш резко прервался. Стали раздаваться какие-то крики и свист, и вдруг объявили о выступлении доктора Окойе. Голос по радио звучал торжественно и мощно. Создавалось впечатление, будто он хотел уверить слушателей в том, что смотрит не на студийный микрофон, а на просторы земли обетованной. «Правосудие… Справедливость… Свобода… Храбрые борцы за свободу… Не могу игнорировать голос народа… Поэтому с готовностью иду на… ответственный шаг занятия поста президента… Временная жестокость до проведения демократических выборов… Социальные и экономические реформы…»
– Господи, обычная болтовня, – зевнул Борлик. Он выключил приемник, и туман обещаний, навеянный речью из радиоприёмника, стал потихоньку рассеиваться.
– Эй, ну ты, хорош! Я же слушаю! – запротестовал журналист. – Включи снова свою шарманку….
Жан воспользовался моментом и поманил Гомеза к стойке бара, показывая, что хочет расплатиться. Он невзначай подошёл к бильярдному столу и, осмотрев набор шаров, предложил сыграть в карамболь. Директор отеля был приятно удивлён: мало кто знал правила этой старой французской игры. После этого, войти в доверие к директору отеля было бы нетрудно. Во время партии Жан невзначай упомянул старых друзей и товарищей, служивших ранее в Легионе, парашютных войсках или членов ОАС.
Тем временем, размеренный, но взволнованный голос Окойе заполнял всё помещение бара. Он сообщил о том, что приближающееся воскресенье объявляется праздником. Сначала состоится религиозная церемония принесения небесам благодарения за избавление страны от кровавого президента Кимбы, а затем будет обильный и бесплатный пир из свинины и пива. Сразу после выборов новый президент будет навещать деревни. Каждый шаман получит великолепный красный телефонный аппарат из пластмассы, а староста деревни – наручные часы. Программу Комитета Национального Спасения Вы услышите позже!
– Толково, – ни с того, ни с его стал комментировать речь Окойе папаша Вильк. – Никто из туземцев даже не замечает парламент. Народные избранники сидят на Площади Победы с сережками в носах и ни черта не делают. Все решения на местах принимаются вождями и старостами, а они штампуют указы Кимбы, которые не имеют никакого отношения к племенной жизни. В том числе и решения, по которым положено голосовать. А на них, в свою очередь, влияют шаманы и знахари. Это я вам говорю, это уж вы будьте спокойны.
– Ради Господа Бога, заткнись! – взревел журналист. В эту самую минуту Окойе стал к сведению заморских слушателей повторять свое выступление на хорошем английском языке. Голос его звучал ровно и звучно.
– Сразу видно, профессионал, – произнёс журналист. – Где-то я слышал это имя…
– Моя очередь платить, – громко объявил папаша Вильк. – А теперь послушайте меня! Этот Окойе так себя ведет, как будто он бог. Смотрите. Сначала он объявляет о праздновании Дня Избавления, затем он поясняет, что посетит каждую деревню. Старейшинам, священникам и знахарям раздадут телефонные аппараты. Даже, если у него не будет настоящего аппарата, он воспользуется воображаемым.
– Для чего? – спросил Курт.
– Поболтать лишний раз с богом. Все негры считают, замечают, что белые обычно сначала посидят за этими штуками и только потом принимают решения, – пояснил Алекс. – Учение пророка Харриса. Был такой проповедник в предвоенные годы, либериец по происхождению. Полвека назад один из его последователей назад основал в Туреке свою миссию…
– После того, как его прогнали англичане и французы…
– Да, до этого он проповедовал на Золотом Береге, а затем – Береге Слоновой Кости, потом ещё где-то. Однако, только здесь в Зангаро учение Харриса обладает реальным влиянием.
– Не может быть?
– Может. Даже Кимба их опасался. У него здесь тысячи последователей среди бакайя. Особенно после того, как у них стали отбирать землю под какао…
– Несомненно миссия пророка Харриса – самый крупный землевладелец в долине Зангаро, – поддержал журналиста папаша Вильк. – Даже сейчас она неплохо зарабатывает на своих плантациях. В Туреке могущество миссии очень велико: одним из его вещественных воплощений является грузовик. Второй грузовик принадлежит торговой фирме, которую я представляю. На её номерном знаке стоит крупная двойка для того, чтобы жандармы не спутали…
– И как бакайя жили во времена протектората?
– Да просто. Переходили со своими тощими козами с место на место, сплетали из травы хижины. Работали на плантациях и лесоразработках.
– А что тут рубили лес?
– Я учёных названий не знаю. Раньше вывозили морейру, такулу, толу чёрную и белую, лимбу, кибабу и ундиануну, а менгаменга служила для постройки мостов. Рубить её – адский труд! Бакайя там дохли, как мухи…
– Они ни разу не выступали?
– Насколько я знаю, нет. Вот винду – это другое!
– Какие они?
– Эти живут группами по десять-пятнадцать-двадцать семей, питаются, в основном, маниокой и дичью. Высушенное мясо они иногда продают. Если их кто-то примучивает, то они уходят в другое место. Выжигают кусок джунглей, строят сензалу и живут на пожоге до тех пор, пока он даёт урожай маниока и арахиса. Земли в джунглях много, но взять ее было непросто. Если сензала переселяется на новое место, то родственники со всей округи приходят на рубку и корчевку. После этого каждый из них может рассчитывать на помощь клана. Землю мотыжат у них бабы, а мужики ходят в лес. Молодые парни живут отдельно от всех. Поговоривают, они могут завести семью и стать мужчинами только после того, как выследят и убъют хищника или человека…
– И как часто они это делают?
– Что?
– Как что? Охотятся на хищников и себе подобных!
– Всегда. Именно таких Кимба набирал в свою армию…
– Папаша Вильк у нас большой знаток местных нравов, – ехидно заметил Алекс. – Небось сам баловался человечинкой, а?
– Сам я, конечно, не ел, но как-то раз присутствовал на подобном мероприятии.
– Расскажи, – Курт поставил перед рассказчиком пиво, – мне интересно!
– Было это лет десять назад в деревне Таканга, что расположена в устье реки Зангаро. Я тогда бил дичь для лесозаготовительной концессии. Охота была удачной, и я договорился со старейшиной сензалы, что он даст мне носильщиков для переноски добычи. Прихожу я за ними и вижу: готовится какое-то празднество. При свете костра юные девушки сидят по краям центральной площадки и мажут маслом свои волосы, притворяясь, что не замечают сидящих напротив юношей. Те, в свою очередь, аккуратно разукрашивают свои лица желтой и белой глиной. Ну, думаю, праздник инициации, сейчас оторвусь. Подхожу к старейшине и знаками показываю, можно поприсутствовать. Тот как-то странно посмотрел на меня и кивнул. Сижу, наблюдаю: группа женщин выкопала неглубокую канаву в шесть футов длиной и заполнила её сухими дровами. Они разожгли огонь в этой канаве и набросали камни размером с кулак. Тут я увидел этого бедолагу. Не знаю где они его взяли, но он был явно не из местных. Его полностью обнажили и связали, а потом осторожно завернули в банановые листья. Не могу точно сказать был он жив или мёртв, но, точно, не шевелился. Когда от костра остались красные угли, одна из женщин распорола тело от груди до низа живота. Другая с помощью деревянных щипцов набила тело горячими камнями из костра. Пламя почти угасло, на костер сверху положили большие камни и крупные банановые листья; поверх всего положили тело. Оно было обложено горячими камнями, затем труп забросали землей. Женщины превратили все кострище в аккуратный холмик. Тут юноши начали своеобразный танец, а женщины вернулись к кострищу, земляной холм на котором набух и поднялся. На поверхности появились маленькие трещинки; дразнящие, наполняющие рот слюной запахи носились в воздухе.
– Ну ты горазд рассказывать! Тебе бы книги писать про Африку, – воскликнул Алекс.
– А может и напишу, – огрызнулся Вильк и продолжил. – Тут женщины присели и стали разгребать землю. Они пели веселые песни, аккуратно вынимая тело. Оно не было обгоревшим или поджаренным, так как готовилось в собственном соку и в процессе приготовления не претерпело изменений. Думаю, родичи смогли бы легко опознать этого беднягу. Я видел карие глаза мертвеца: они были тусклыми и широко раскрытыми. После того, как его разделали перед вождём положили традиционную долю – правую руку. Потом началось пиршество…
– Бррр! И ты не донёс властям?
– А зачем? Они всё равно ничего не сделают, а мне это только повредит в отношениях с туземцами. Я ведь бью дичь в Таканге почти каждый год.
– А что тут водится из живности? – спросил Курт.
– Крокодилы, боа, дикобразы, кабаны, леопарды, дикие ослы, козы, гориллы, иногда слоны забредают…
– А, правда, что местные девушки живут с гориллами? – спросил Алекс.
– В окрестностях Таканги живёт три семьи горилл. Так вот, молодёжь из деревни ходит с ними драться. Сам видел. Эти животные честны в бою: они не трогают лежачих. Но если она упала, то и ты её не трогай!
– Так как насчёт девушек?
– Не знаю. Я только видел, как связанную гориллу притащили в сензалу. Вождь сказал, что юноши захватили её, чтобы вызвать восхищение у девушек.
– А что было потом?
– А ничего. Девушки пришли, посмотрели на неё, потом её развязали и отпустили на волю…
Пока папаша Вильк травил байки, Гомез и Лангаротти разыграли вторую партию в бильярд. В ходе неё они разговорились и нашли нескольких общих знакомых по Алжиру. Партию прервал вызов рации: Шеннон сообщал, что подъезжает к Кларенсу. Лангаротти с большим сожалением прервал игру. Размякшие от обильной еды и пива наёмники в сопровождении Гомеза вышли на веранду. Солнце клонилось к горизонту, жара спадала. Патрик и его люди тоже не теряли время даром. Они расположились на веранде и потребляли помбе и арахис в огромных количествах. Гомез подозрительно косился на них, но Жан пресёк его сомнения, протянув ещё две тысячных купюры:
– Мы должны идти, но обязательно вернёмся. Заверни-ка пару бутербродов с для нашего шефа.
– Минутку, – Гомез скрылся в подсобке и вынес оттуда корзинку, набитую разной всячиной. – Вот! Я уже приготовил.
– Спасибо, пока!
– До встречи!
Бодрым шагом наёмники вернулись во дворец, где их уже поджидал разъяренный Шеннон.
ВЕЧЕР
Доктор Вайянт Окойе не впервые выступал по радио. В 1967 году он предложил свои профессиональные услуги правительству Биафры и получил чин майора медицинской службы. Однако, вскоре его таланты потребовались на информационном фронте и вскоре он получил один из ведущих постов в руководстве БОФФ – Организации борцов за свободу Биафры.
– Дорогие соотечественники,– вещал доктор. – Коммунистический режим Жана Кимбы пал, а кровавый диктатор убит. Страну возглавит Комитет Национального Спасения Зангаро, представляющий все народы Зангаро. Сегодня 13 июля 197… года я приступаю к исполнению обязанностей президента согласно конституции Зангаро и на основании полномочий, предоставленных мне вице-президентом Алом Шинрой. Я заверяю, что в течение двух месяцев Комитет Национального Спасения передаст власть законно выбранным парламенту и президенту. В связи с полномочиями, предоставленными мне объявляю о том, что: