Олег Раин
Великий Уравнитель
В моем родном парке!
Глава 3 Парковчанин
Наверное, не меньше тысячи раз я приходил сюда, а оскомина так и не появилась. Потому что малые родины не приедаются, и все такое. Потому что здешние травы и кочки, тишина с воздухом – все это было мое. И даже страхи здесь, в родном парке, были тоже «родными». Звучит глупо, но так оно все и обстояло. Я и на статейку занятную однажды набрел – про пользу ужасов. Автор там прямо из кожи вон лез, чтобы оправдать восторги, которые испытывает большинство обычных людей при контакте с пугающими произведениями мировой литературы. То есть, вопросы прямо так и формулировались: почему людям нравится пугать других людей? Почему людям нравится бояться? И вывод автор делал самый банальный: потому, что страх – одна из наиболее естественных природных эмоций, и отрицать его роль в развитии человечества – верх невежества. Заканчивал же этот мудрец совсем уж мажорно, убеждая, что страх – это вполне здоровая эмоция – такая же, как любовь, ненависть и зависть. А посему, дорогие читатели, бойтесь не страха, а того, что однажды вы разучитесь бояться, любить, ненавидеть, завидовать. Потому что означать это будет только одно: вы умерли для этого мира и умерли безвозвратно…
Такая вот развеселая статейка. Я даже вырезал ее и под стекло примостил. Рядом с фотографией Цапли. Жаль только сомнений моих она не развеяла. Я-то, по логике автора, был стопроцентно живым землянином – потому что боялся – и еще как!
Книжка на поясе съехала вниз, и, поправив ее, я активно закрутил головой. Глаза поедали пространство, и тоненько тикало в груди – сладко и немного болезненно. Потому что парк снова чуть-чуть изменился. Может, кто и не замечал подобных пустяков, но я эти ежедневные перемены наблюдал отчетливо. Тут обломили ветку, там кто-то землицы себе накопал, а к старым сорочьим да вороньим гнездам прибавилось еще несколько мохнатых шапок.
Вот почему у них такие безобразные гнезда? Нормальные-то птахи стараются – плетут травинку к травинке, все щели затыкают, а эти накидают веточный ворох, умнут кое-как лапами – и готово! В общем, парк постоянно менялся. Когда-то большой и мохнатый от листвы и зарослей – совсем как медведь, в шкуру которого можно было легко зарыться, – теперь он съежился чуть ли не вдвое. Конечно, тайгой мой парк никогда не являлся, но все-таки это было кусочком настоящего леса. Вплоть до того черного дня, когда шустрые градостроители оттяпали от парка хороший ломоть. И не ломоть даже, а добрую половину – с дюжиной классных полян, с моим любимым оврагом, с массой сосен и рощицей кленовых деревьев. Скоренько вырубив «ненужный» лес и зачистив сектор, навезли гравия с плитами и в три-четыре месяца выстроили здоровенный торговый центр – с автостоянкой, с бетонными заездами и серией эскалаторов. Короче, облагодетельствовали. Еще и название дали вполне соответствующее: «АЛЛЕС». Типа, от немецкого: «Всё». Имелось в виду обилие товаров, но я тогда так и перевел для себя: всё – значит, копец и конец. Моим детским воспоминаниям и играм в прятки, прохладным теням и уютным вылазкам в кленовые дебри. На месте полян теперь раскинулась обширная автостоянка – сотни на три-четыре таратаек, а там, где некогда хрустели под ногами сосновые шишки, теперь высилась бетонная громада «АЛЛЕСА». Они и оставшийся парк как следует проредили – срезали все кусты, сровняли бугры и холмики, аккуратно засыпали малейшие ямки. Заросли Иван-чая, клевера и одуванчиков исчезли, вместо них повсюду насадили мелкорослой европейской травки. Пытались еще и деревья расставить в шахматном порядке, но тут у них то ли денег не хватило, то ли терпения. А то получилось бы совсем как в каком-нибудь парке Тюильри. Звучит-то красиво, но кто-нибудь видел этот парк? Я-то его подробно изучал – на фотках, на видео, в форумных описаниях. В общем, не парк, а полная ржачка – все ровненько, по ранжиру, даже количество веточек у деревьев с каждой стороны примерно одинаковое. А главное – все это на каменной площади, и сами деревья не в земле, а в деревянных кадушках! Прямо как в цветочных горшках. Мой дядя как-то на Южном Урале отдыхал, потом рассказывал, что у них там тоже какие-то хитрованы перед выборами по деревне прошлись и все горшки с цветами у населения временно изъяли. А после в землю сажали – прямо перед зданием администрации, чтобы к приезду большого чиновника все было красиво. Выкапывали наспех ямки и прямо с горшками эти цветы туда втыкали. Ну, а потом уж сельчане приходили, отыскивали свое родное и обратно выкапывали. Смех смехом, но и наш парк пытались причесать такой же нелепой гребенкой. Вроде и осталось что-то отдаленно напоминающее лес, да только от прежнего колдовского величия уцелело немногое. А вместо птиц динамики установили в разных местах, провода протянули – попугаи, павлины стали орать – ну, круто же! А поглядишь – в реалиях одни вороны с сороками. Опять же запахов добавилось от автостоянки. Ее и прежний парк вряд ли сумел бы осилить, а нынешний – прозрачненький да съежившийся – покорно глотал и с нами делился…
Я свернул направо и испуганно тормознул. Дорогу юрко перебежала крупная крыса. Увидев меня, тоже шарахнулась в сторону, столкнулась с пластиковой беспризорной бутылью, перепугалась еще больше. Мне стало смешно. Выходит, и меня можно было бояться – тощего восьмиклашку с большими ушами и бледным личиком, с полным отсутствием каких-либо заметных бицепсов-трицепсов и прочего мужского рельефа. Но крысу-то реально чуть инфаркт не хватил! Она же чуть под ноги не угодила – и не к кому-нибудь, а к монстру двуногому, жуткому и всесильному троллю! Так ей, должно быть, подумалось. Куценькая мысль прибавила бодрости, и я зашагал веселее.
В южной аллее наших не оказалось, на центральной тоже. Значит, шлепать следовало в северную – самую дальнюю и тоскливую. Там меня как-то покусала чужая собака, там же отобрали однажды мелочевку и надавали тумаков. А еще там высматривала себе местечко для красивой смерти наша школьная «горькая» парочка: Паша и Маша. Есть у нас такой симпатичный дуэт, обожающий помечтать о дружной кончине всего человечества. Об этом они могли трендеть с утра и до вечера – про способы ухода из жизни, про сценарии конца света, про то, как хотелось бы им выпорхнуть в мир в новом обличье. Паша при этом очень интересовался теориями многожизненности, Маша усиленно ему поддакивала. Хотя кто там у них был первой скрипкой, это еще следовало разобраться. Пашка-то, дурачок такой, больше во все это игрался, а вот в Машины глазки я и заглядывать боялся. Заячьим своим нутром за версту чувствовал в них вязкий и темный омут. Знаете, есть такие оценивающие взгляды – только одни высматривают, как бы кого охомутать, кому бы в рыло съездить или с кем потусить, а Машка смотрела совершенно иначе – точно и впрямь выбирала попутчика на тот свет. Вот на бедного Пашку выбор ее однажды и упал. Ну, и потянула его за собой – все равно как паучиха, облепив сетью.
Что там у нее в мозгах творилось, если честно, я и не пытался разобраться. Но есть ведь субъекты, что на полном серьезе и с самых юных лет примеряют на себе саван. Эдик, наш первый энциклопедист класса, именовал это разновидностью эскапизма. Все ведь кругом на этом повернуты. Кто от жизни убегает, а кто от собственного опостылевшего образа. Серьга величиной с ладонь – эскапизм, дурное тату, плеер в ушах или волосы крашенные – то же самое. Вано с Эдиком обычно не спорил, но в данном случае решительно вмешался. В самую первую неделю учебы они и сцепились. Паша на перемене завел речь о палачах и смерти – видать, за лето поднабрался фактов – вот и взялся рассказывать о музеях с мумифицированными телами, об орудиях пыток, о наиболее распространенных процедурах казни. И конечно, всякий раз сворачивал на свою излюбленную тему.
– Или вот – Петр Первый… Вроде образованный человек, даже талантливый, но ведь собственноручно пытал и обезглавливал. Спрашивается – зачем? Говорят, псих неуравновешенный, а может, он истину таким образом искал? Смерть – это ведь самая большая загадка – вот он и хотел понять, что чувствуют умирающие?
– Вот и экспериментировал бы на себе! – возмутился Геныч.
– На себе много не наэкспериментируешь. Всего одна попытка, – резонно возражал Эдик. – Потому и приходилось проводить опыты на посторонних, наблюдать, делать выводы.
– Ну, да – где там свет, а где и со свечечкой надобно поплутать, – хмыкнул Лешик.
– А что, свет в конце тоннеля – подтвержденный факт, – Паша авторитетно покачал головой. – Многие об этом свидетельствовали после клинической смерти. И гипнотизеры из своих пациентов массу информации вытянули – о прошлых жизнях, о моментах перерождения. Только это обычно скрывают…
– Ну, что за ерунду вы мелете, кто скрывает-то? – вмешалась Вероника.
Маша, сидящая тут же, метнула в ее сторону ненавидящий взор. Вероника этого даже не заметила, а я, конечно, поежился. Уж Маша-то в мундире палаче точно бы не заскучала. Тоже вовсю бы экспериментировала с народом…
– Конечно, скрывают! – с жаром заговорил Паша. – Если узнают правду, сами подумайте, что начнется. Сразу все ломанутся с Земли. Здесь-то нам что ловить?
– А там что?
Паша вздрогнул, а народ невольно поджался. Это в класс зашел Вано. Сходу швырнув свой ранец на законное место, он открыто прошлепал к Пашке.
– Вижу, не поумнел за лето – снова разводишь мракобесие?
– Почему мракобесие?
– Потому что только такие придурки, как ты, клюют на всю эту лабуду.
– Он не придурок! – отчеканила Маша, но Вано от нее попросту отмахнулся.
– А ты заткнись. Знаю, с чьего голоса этот воробей чирикает. Вместе, небось, по кунсткамерам бегаете, вены гвоздиком ковыряете.
– Урод!
– Дура! – спокойно отозвался Вано. – А на дур не обижаются. Мне Пашку жалко. Я же помню, как мы с ним носились по этажам в первом классе. Нормальный был парень, через семь ступенек легко прыгал, а теперь что? Глаза в кучку, мозги набекрень?
– Чего это набекрень? – набычился Паша. – Я правду говорю.
– Ну, да. Там ведь, на том свете, все прямо на стены лезут от тоски – скучают по Паше Свайкину. Прямо мечтают обнять и накормить йогуртом. Только другим вас там накормят – промолчу уж при дамах. А после хорошую клизму впендюрят – и на сковородочку. В такое даже я, атеист, легко верю. Дураков, как и козлов, надо учить.
– Почему дураков-то?
– Потому что вопросы тупые задаешь. Ты здесь десантом высажен. Тут твой плацдарм – и тут твое задание.
– Какое еще задание? – Пашка задиристо встопорщился. – Выжить любой ценой?
– Это идиоты так думают. Потому что думать не умеют, и мозги за лето отсыревают. Ну, и отдельные овцы с козами, – Вано ухмыльнулся в сторону Маши. – Выжить – да, но про цену – это ты с папашей своим покалякай. Может, он тебе объяснит.
– Причем тут папаша?
– Притом что мало сына за уши драл.
– Да он вообще меня ни разу пальцем не ударил!
– Оно и видно! – Вано рассмеялся. – Расслабились, твари! Пальцем не ударил… Пальцем у виска крутят и в носу ковыряют, а для удара имеются иные приспособы.
– Чего ты вдруг в бочку-то полез?
– Это ты у меня сейчас полезешь, – Вано стремительно заводился, это все видели. – Одни, значит, за кордон линяют, другие в райские кущи намылились! А нам, значит, без вас корячиться?
– Кто вас просит корячиться. Тоже можете уходить.
– Куда?! – Вано даже по голове постучал – сначала своей, а потом и по Пашкиной. – Вы здесь, муфлоны безрогие, попытайтесь рай смастерить. Здесь ваши родители и горшки детские.
– Предлагаешь им за горшки детские биться? – ехидно поинтересовался Геныч. – Они уж забыли, что это такое.
– Так я напомню, – сурово посулил Вано. – Потому что не фиг на огороды соседские заглядываться. Там вас стопудово капканами встретят.
– Не-е, их там йогуртом накормят, вискариком напоят, – хохотнул Лешик и огреб от Вано звонкую затрещину.
– Ты чего?
– Ничего! – отрезал Вано. – Тема гнилая, и закрыли базар. И чтоб больше ни слова про эту ломоту. Ты понял меня, Пашунь?
Пунцовый как рак, Паша сдержанно кивнул.
– Вот так. Со следующей недели лично буду у вас ручонки осматривать. Попробуете на тот свет податься, догоню и наизнанку верну…
Такой вот веселый вышел разговор. И ведь получалось у Вано сдерживать их. Я-то видел, что Машка – она безбашенная, никого и ничего не боится. Сначала молчит-молчит, а потом так вдарит или скажет что – мало не покажется. Хоть своим таким же, хоть даже директрисе. Но перед Вано и она пасовала. Не робела, нет, но и наглеть – не наглела. А, в общем…
Не мог я их понять. Потому как пробовал влезть в их шкуру, и ни разу у меня ничего не вышло. Даже мне, со всеми моими страхами перед жизнью, с тотальным пренебрежением товарищей и безответной любовью – совершенно не хотелось вскрывать себе вены, вешаться или стреляться. Да и чего ради? Страхи – штука не сладкая, но и с ними ведь живут. И любовь, пусть самая безответная, – чувство тоже здоровское. Типа – как бред горячечный, вроде и плохо тебе, а приятно. Дело-то ведь не в том, кто там и кого охомутает – ну, или не только в этом. Тем более что случай Паши и Маши был совсем иного рода. Тут не любовными драмами попахивало, а откровенной шизой. За что и бит был Паша тем же Вано не раз и не два. Тема суицида Вано всегда бесила. И получался в итоге театр. Или цирк, не знаю уж – что точнее. Поскольку, наслушавшись в первый раз Пашкиных пространных рассуждений о преимуществе ядов перед гильотинами, виселицами и огнестрелом, Вано форменным образом поколотил чудака. На глазах всего класса и той же возмущенной Машуни. Темный омуток в глубине ее глаз Вано ничуть не пугал, и Пашино лицо он попортил весьма основательно – порцию-то жертва получала фактически за двоих – в смысле за себя и за того парня. Ну, то есть, не парня, конечно, а девицы. И угрозу Вано сформулировал предельно вульгарно:
– Еще раз эту хрень услышу, нос с ушами оторву. На третий раз ребра переломаю, а после и вовсе в землю вколочу. А подругу твою наголо обрею и голой по городу гулять пущу. Все ясно?
Паша тряс разбитой физиономией, потрясенная Маша тоже безмолвствовала. При этом оба видели, что класс, это «стадо баранов и пофигистов, аморалов и циников», все-таки берет сторону Вано и при любом раскладе готов поддержать любые репрессии в отношении роковых мечтателей.
Само собой, мечтать они продолжали. Но больше все-таки про себя и крайне осторожно. Вот и на этом вечернем променаде, скорее всего, их не было. С легким сердцем вернулся бы домой и я, но здесь меня ждал Вано, здесь тусил актив класса, а значит, обреталась среди прочих и Цапля. Короче, нельзя мне было пропускать подобные сборища. Из-за Цапли и чтоб народец не забывал, что существует на свете такой Петр Полетаев из 8 «Б». Смешно, наверное, но мне, в самом деле, казалось это важным. И даже когда в «Ревизоре» я как-то наткнулся на откровения Бобчинского, то в первый момент прямо офонарел от похожести. То есть, в классе все, понятно, ржали – и я ржал, но про себя-то мечту Бобчинского оценил на все сто – это когда, значит, он упрашивал Хлестакова насчет царя и вельмож. Мол, будет случай, передайте им всем, что в таком-то городе живет и коптит воздух Петр Иванович Бобчинский. Так, мол, и передайте! А зачем, для чего? Да чтоб засветиться! Что тут непонятного? Любой ценой. И не ради какого-то Олимпа, а просто чтобы не чувствовать себя пустым местом…
Впереди мигнул красный огонек, скользнул по темному древесному стволу, сполз на землю.
Сердце в груди болезненно стукнуло, я споткнулся и замер. В последней серии «Снайпер» за такой же сценой следовал выстрел, а после – придушенный вскрик и падение мертвого тела.
В нормальную голову подобная мысль вряд ли пришла бы, но я со всеми своими фобиями даже не особо ей удивился. Только бумкнуло в голове раз-другой, и захотелось метнуться за ближайшее дерево, а там зайчиком-попрыгайчиком на четвереньки и рвать во все лопатки. Все равно как той перепуганной крысе. Только попробуй – скройся в таком выбритом лесочке. Все как на ладони – голенько, аккуратненько – стреляй, не хочу.
Дразнящим зигзагом световая точка загуляла по траве, а мгновением позже из-за моей спины выскочила шумно сопящий ротвейлер и бросился ловить «зайчика». Опс!
Я с трудом повернул голову и разглядел коренастого мужчину, неспешно бредущего по тропинке. В одной руке он держал сложенный петлями поводок, в другой миниатюрный лазер – из тех детских, что продаются в уличных киосках. Я с облегчением перевел дух и даже мысленно назвал мужика красавой. А что? Нашел простое решение! Чем тянуть такую зверюгу на поводке, проще воспользоваться плодами цивилизации. Нажал кнопочку – и гоняй четвероногого друга по всем кочкам. Нет, ну, правда, красава!
Огненное пятно запрыгало по земле, и, проделывая уморительные кульбиты, здоровенная псина начала припадать к земле, совершая скачки вправо и влево, пытаясь поймать неуловимую искорку.
А в следующую секунду я услышал отдаленный смех и тоже рассмеялся. От облегчения и понимания, что «свои» близко. Фобии вновь вынуждены были расступиться. Живой и невредимый, я наконец-то добрался до своей цели.
Глава 4 Променад
Если выражаться точнее, народ, конечно, не смеялся, а гоготал. Не учили у нас в школах красиво смеяться. И улыбаться не учили, и говорить, если честно, тоже. Вроде и был даже предмет такой – риторика, только что мы там делали, я и сейчас толком не вспомню. Скорее всего, ничего путного, поскольку как бурчал наш Миха себе под нос, так и продолжал бурчать, как мямлили мы у доски, умирая от косноязычия, так и продолжали умирать. Кое-кто из девчонок в начальных классах изъяснялись даже более по-человечески, – сейчас все больше фыркали да жеманно тянули жаргонные словеса. «Да ты чё-ё? Зашибись… Приколи, реально тебе говорю…» – ну, и в таком вот приблизительно духе.
В общем, народ гоготал, и на этот самый гогот я вышел, как на проблеск маяка. Мое появление, кстати, тоже было встречено ожидаемым аудиовсплеском:
– О-о, Полетай припорхал! Отпустили, что ли? Мама с папой?
– Да он реально сбежал! С балкона на простынях спустился.
– Вау! Хой-ёоу!
– А-аа!..
И так далее – в такой же примерно тональности. Еще и Юрка Жигунов временами старался – изображал, обалдуй такой, соловья-разбойника. Хотя свистуном он действительно был мощным. Закладывал три пальца в рот и выдавал такой колоратурный пассаж, что уши закладывало. За что и получал по загривку справа и слева. И, конечно, довольно гоготал, воспринимая затрещины, как высшую похвалу своему свисту. Добавьте к этому вопли павлинов с попугаями, которых наши остряки, разумеется, тут же принимались передразнивать – и получался редкой пестроты концерт. Не во всяком зоопарке услышишь.
Так примерно мы и тусовались. Лешик, самый бойкий на язык, без конца сыпал остротами и анекдотами. Народ с готовностью реготал. Иногда кто-нибудь из девчонок взвизгивал, парни тут же отзывались утробным уханьем и ревом. Я даже как-то подумывал – не записать ли все эти вопли да рыки на аудио, а после прокрутить на классном часе. А лучше на уроке биологии. Не знаю, как бы отреагировал учитель, а Дарвин, создатель теории видов, точно был бы доволен.
Впрочем, и у нас водились свои молчуны, свои аристократы. Тот же Макс сидел чуть в сторонке – как обычно на своей спортивной «Хонде» в двести кубиков и в общем гаме не участвовал. Он в нашем классе тоже появился сравнительно недавно – всего-то в прошлом учебном году, практически вместе с Цаплей. Впрочем, в коллектив, благодаря денежкам и шустрым от природы мозгам, вписался быстро и легко, но мне всегда казалось, что коллектив-то его как раз не интересовал. И девчонки наши его тоже не интересовали – никто, кроме Цапли.
Он и сейчас вдруг негромко принялся насвистывать знакомый мотивчик. Я бы не обратил внимание, но, чуть обернувшись, Цапля метнула в его сторону цепкий взор, и я сразу припомнил эти залихватские строчки: «Baby, you can drive my car…» Ну, конечно! Что еще мог выбрать этот хитрец, сидя в седле? Разумеется, «Битлов» – и именно эту песню. «Хонда», конечно, не «car», но тоже очень даже ничего, потому Цапля и отреагировала, как положено девчонке со слухом и вкусом.
Тут тоже таилась своеобразная тонкость. Галдящая толпа, конечно, ничего не заметила, а между ними словно зыбкий мостик протянулся. Макс, точно человек-паук, выбросил липкую нить паутинки, и Цапля ее поймала. Тут же, понятно, выпустила, однако и этим маленьким успехом красавчик Макс остался, похоже, доволен. Он и меня поймал в прицел своих темных глазищ, губами изобразил усмешку победителя. В качестве свидетеля и конкурента я его ничуть не беспокоил, а вот мне его взгляд решительно не понравился. Это толстокожему Вано были до лампочки все наши зыбкости да тонкости, но я-то понимал прекрасно, что после Вано главным соперником у меня значился Макс. Умный, циничный, а главное – отлично понимающий, что наша Цапля и не цапля вовсе, а настоящая принцесса. Другие этого не видели, а Макс, гад такой, видел прекрасно…
– А-а-а! В сторону, гопота!
Маяк с Жорой едва успели отпрянуть к кустам, сидящие девчонки торопливо поджали ноги. Громко шлепая берцами сорок пятого размера, мимо лавочки с одноклассниками ураганом промчался Вано. В тележке, упертой из торгового центра под визг и хохот он катал двоих пассажирок – на этот раз Васёну с Ксюхой. Ведь упихал как-то – сумел! И то сказать: после такого количества пивасика людей можно трамбовать в любых количествах и в любые емкости. Я покосился в сторону урны, которую за час с небольшим мои одноклассники умудрились доверху забить пустыми банками и бутылками. С завистью, надо сказать, покосился. Сам я пива никогда не понимал, но вот тому, как легко и просто заливали в себя эту жижу мои одноклассники, действительно, завидовал.
А что? Поздний вечер, фонари, полуголые осенние тополя, и тут такая развеселая карусель! И все-то им фиолетово – и то, что часы скоро прокукукают одиннадцать, и что мелькают еще на аллеях редкие прохожие, и что, по идее, пора уже спатеньки.
Хотя Вано-то как раз пива тоже не пил. Этот богатырь и впрямь любил дышать полной грудью – и вдыхать при этом не никотин с вейповским угарным паром, а нормальный кислород. И в отличие от меня ни высоты, ни скорости этот здоровяк никогда не терял. Наоборот – если уж забирался в лодку, то начинал ее так раскачивать, что посудина начинала громко трещать и черпать воду всеми бортами. В этом был его жизненный смысл – рвать финишные ленты, где бы их не натягивали – зубами, руками, чем только можно. Федя Маяк уже доложил мне, что полчаса назад Вано катал одну Васёну, а теперь вот уже и Ксюху уболтал. Да и другие были не прочь угодить к нему в пассажирки. Особо меня допекало понимание того, что даже Цапля с легкостью согласилась бы на эту роль. Всего-то и требовалось – чтоб Вано свистнул и позвал…
Словом, народ продолжал тусить, а я стоял рядом, изредка перетаптывался и привычно менял маски. Держать одну и ту же улыбку или, скажем, напряженное внимание, было зверски трудно. Наверное, можно было и не мучиться – кто бы заметил, но я все же старался не выходить из роли и краешком глаза продолжал сканировать ту часть скамьи, где восседала моя «принцесса». Оттуда и впрямь как волна теплая исходила, и боковое мое зрение до того уж натренировалось, что позволяло видеть картинку довольно отчетливо. И улыбку ее, и глаза, и мимику. Когда чья-нибудь рука вольно вползала на ее плечико, мне сразу становилось зябко. Сама же Цапля выжидала некоторое время, а после нахальную ручонку непременно стряхивала. И голову при этом поворачивала так, чтобы видеть Вано… Я это несколько раз подметил и, само собой, просек, что это она для Вано бунтарство свое демонстрирует – хочет, чтобы он увидел, как она других отшивает. А он, дуболом такой, конечно же, ничего не видел. Продолжал носиться туда-сюда, выделывая со своей тележкой бешеные пируэты. Пассажирки визжали, Вано хмыкал, одноклассники выдавали двусмысленные комментарии:
– Ща разгонится и в столб! Чтоб махом сразу двоих…
– Двоих ладно, а вот третью бы посадить. Машунь, рискнешь?
– Я что, смертница?
– Смотри, твой выбор. Вано не просто так катает. Он им обещание дал.
– Чего?
– С кем катаются, на тех женятся.
– Ага, сначала покалечит, потом женится.
– Тогда ему Пашку с Машкой надо было в тележку сажать. Вот и сделал бы им подарочек.
– Ага, так они к нему и сядут!
– А что? Они давно мечтают…
– Они переселиться мечтают, а не родить. А эти ща кувыркнутся – и сходу родят, гы-гы…
Реплики были, конечно, так себе – обычный словесный понос, но я тоже был уверен, что кончится все тем, что либо тележка развалится на части, либо катание завершится серьезным столкновением.
Но обошлось без столкновения: на одном из поворотов Вано не справился с управлением, и тележка тупо перевернулась. Кувырок «оверкиль» – да еще на приличной скорости. Девчонки мячиками раскатились по тротуару. Васёна, конечно, захныкала, Ксюха принялась громко ругаться, склоняя Вано по всем падежам. Вся наша «скамейка» с готовностью заржала, а Цапля, стремительно, поднявшись, зашагала к упавшим. Помогла Васёне, склонилась над ее коленом.
– Лучше бы ты с Максом покаталась, – сказала она, и я невольно вздрогнул. Это у меня уже вроде нервного тика было. Стоило ей заговорить, и руки-ноги точно к источнику тока подключали. А главное, я сейчас прямо режиссером себя чувствовал. Наши-то роли, оказывается, совпадали! Ну, не совсем, конечно, – разные мы роли играли, но важно, что играли. Я участвовал в массовке, ее партия целиком и полностью посвящалась Вано. И в гробу она видела всю эту вечернюю веселуху, всех наших одноклассников, красивую Людку, богатенького Макса, зубоскала Лёшика. Она и в парк заявилась ради Вано. Ну, а Макс, наверное, ради нее. Хотя про Макса говорить было сложно. Мутный он был тип. Хитрый, как лис…
– Совсем рехнулся! – продолжала ругаться Ксюха. – Не смотрит, куда едет…
– В самом деле, убить же мог.
– Да ладно, велика потеря. Вот тележку помял, жалко…
Цапля зачерпнула с дорожки пригоршню песка, швырнула в Вано.
– Хопана! – тут же заблажил Димон. – Бахти, гля-ка – бунт на корабле, хозяина режут!
– Вяжи рабынь!
– Идиоты!
– Хорэ орать… Бахти! – Вано щелкнул пальцами, и верный его помощник оторвался от скамьи, ссадив с колен худосочную Таньку.
– Ага?
– Не ага, а бери тачилу и перекантуй на автостоянку у центра, – он катнул скрипучую тележку.
– Да на кой? – Бахти поморщился. – Надо, сами заберут.
– Мы угоняли, нам и возвращать, – приказным тоном произнес Вано.
– Давай, Бахтиярушка, двигай поршнями! – фыркнул Глеб и тут же огреб от Вано оплеуху.
– Сейчас сам побежишь!
– А че я-то! Я и не катался даже.
– Вот и поперхнись. Человек за нас старается, значит, уважуха ему…
«Скамейка» вновь зареготала, но уже в адрес Глеба. Решение Вано более не оспаривалось. А я вдруг вспомнил, как впервые он вступился за меня. Ну, то есть, впервые это случилось, когда я корону Веронике отдал, а в тот раз серьезнее все вышло – впервые он заставил всех заметить мое присутствие.
Мы тогда на разрезы рванули. В классе пятом – в самом конце мая. Еще и не купался никто, но солнце грело вовсю, и ясно было, что вода уже годится для купания. А тут еще англичанка заболела, «окно» улыбнулось – вот мы и рванули. Если бы я воды боялся, я, конечно, остался бы в школе. Но плавать меня уже научили, да и не рассуждал я особо – надо или не надо. Мозги – они ведь позже скрипеть начинают – во всяком случае, у большинства. Вот и я тупо обезьянничал, все рванули – и я рванул. До разрезов, если напрямую – через заброшенный химзавод, да кусочек леса – было совсем ничего. Километра полтора-два. Так что вполне успевали.
В общем, добежали, искупнулись, попищали, само собой, – вода-то все равно не «май-месяц». Точнее месяц-то – май, но все равно было холодно. Так что обратно вылезали, дрожа и стуча зубами. И у меня челюсть лязгала, но хуже, что пальцы скрючило, никак я не мог пуговицы застегнуть, шнурки на туфлях завязать. Все вокруг уже оделись, а я все с обувью ковырялся. От спешки еще и узлом шнурки затянул – прямо как нарочно!
– Че, погнали? – торопил всех Димон. Он обычно быстрее всех успевал. Даром, что имя шустрое. Это я уже тогда подметил: все Димки – шустрики. Таких в спорт хорошо брать или туда, где нахальства побольше требуется, чтобы скорость и локтями всех распихать.
– Вано! Пошли, что ли?
Но Вано стоял на месте и смотрел, как я воюю с чертовыми шнурками.
– Этот еще не оделся, – уныло вздохнул он.
Я мысленно издал горький стон. «Этот…» Он даже не знал толком, как меня зовут!
– Да по фиг! Догонит.
– Вместе пришли, вместе и уйдем – веско проговорил Вано, и все заткнулись. А я суетливо елозил пальчонками по своим узлам и никак не мог с ними справиться. Чуть не плакал уже. Вано шагнул ближе, присел на корточки.
– Чего затянул-то так? – он отобрал у меня туфлю, сильными пальцами в несколько присестов заставил узел развязаться.
– Все, натягивай!
– Спасибо… – сипло выдохнул я.
– За спасибо – на такси бы! – гоготнул Лешик. – Пузырь «Колы» с тебя!
– И курева блок! – добавил Димон.
Вано, не вставая, повернул голову, все также значительно произнес:
– Я не курю и «колу» не пью. А ты… Ты ведь Петр? Лучше это… С компом мне поможешь. Лагает по-страшному, а Бахти говорил, ты в этом сечешь.
– Ну, немного…
– Вот и ладушки.
Словом, умел Вано говорить с народом. И ведь ничего суперумного не произносил, но получалось так, что его слушали. Я потом много всего разного про это передумал – и про кулаки, как главный аргумент, и про то, что, может, он изначально не боялся озвучивать простые вещи. Все же кругом кривлялись, ехидничали, а он просто говорил, как есть. Ну, и смотрел, конечно, по-особенному. Типа, кто не верит, придется поверить. Потому что два раза не повторяю.
Он и впрямь языком зря не молол. Иногда даже задумывался надолго, прежде чем что-то сказать. И никто ведь не называл его тугодумом! Тем более что рожденная в итоге фраза получалась короткой, емкой и по делу. Да что там! Даже умница Макс так не умел…
Небрежно толкая перед собой тележку, Бахти убрел в парковую тьму. Его проводили сочувствующими взглядами.
– Ништяк, дойдет.
– Дойдет и не вернется…
– Хорош, каркать, – Вано отряхнул руки. – И дойдет, и вернется.
– А колготки мне кто зашивать будет? – обиженно прогудела Васёна. Вроде девчонка, а голосок, как у паровоза. – Колено разбил, колготки порвал.
– Хочешь, зашью, – хмыкнул Вано.
– Знаю, как ты зашьешь.
– А чего? Нормальную заплату прилеплю. Я на свои штаны сто таких заплат ставил.
– Оно и видно…
– Да плюнь! Можно вовсе не зашивать. Сейчас мода такая – дыры носить на коленях. Бритвочками специально режут. А у тебя уже все готово, вторую еще порвать – и будешь самая модная!
