Олег Раин
Великий Уравнитель
– Совсем рухнулся? Это же колготки!..
Вано, впрочем, уже ее не слушал, он наконец-то разглядел меня.
– Петручио, наконец-то! Куда пропал-то?
Я торопливо шагнул под свет фонарей.
– Так это… Тута я.
– Тута-анюта… Спрятался как мышь. Я здесь бегаю, вагонетки таскаю – прямо как этот… Кули китайский, а тебя все нет и нет.
– Кули? – Димон громко фыркнул. – Кули или кули?
– Это, типа, кулича, что ли? – поддакнул Лешик. Им явно не терпелось снова поржать, Но Вано остудил их пыл.
– Мотай на ус, олухи, – он чуть покривился. – Кули – это по-нашему гастарбайтеры, только в прошлые времена их из китайцев да индийцев набирали. Кто грузчиком ишачил, а кто в рикши подавался.
Я поневоле ощутил гордость. Про кули-то это я ему однажды рассказал. Когда поисковики на компе настраивал. Я уже тогда знал, что Вано ни читать, ни зубрить, ой, как не любит, а вот слушает с удовольствием. Прямо как малыш из детского сада. Я даже подумал – может, ему сказок никто никогда не читал? В детстве, значит. Вот и образовалась лакуна. Этакая вакуумная пробка…
Тем временем Вано сграбастал меня своей лапищей, похлопал по спине, торкнул кулачищем под дых, но у меня ж там книжка, ха! Так что я и виду не показал. Впрочем, он тоже ничего не заметил. Вместо этого утерся и сплюнул в сторону.
– Во, курица! Песком швырнула, до сих пор на зубах скрипит.
– Васёна, что ли? – поинтересовался Геныч.
– Да Цапля! Курица эта!
– Так цапля или курица? – пошутил Лешик.
Вано с готовностью хмыкнул над словесной шарадой.
– А я знаю? Их там две было!
– Я тебе это запомню! – обиженно возмутилась Васёна. Опираясь на руку Цапли, она кое-как подхромала к лавочке.
– Нормалевич, Вано! – гаркнул Димон. – Курица – не птица, цапля – не человек!
– И я о том же, – Вано пожал литыми плечами. – Их же это… С ветерком катают, а они потом обижаются.
– Ничего хоть не поломали? – робко поинтересовался я.
– Тележку-то? Да не-е, борт только помяли малехо…
– А кости?
– Да какие там кости! Что им сделается-то? – Вано даже слюной подавился от удивления. Откашлявшись, продолжил: – Васёна чулок порвала – и все. Колено – вообще не в счет, заживет.
– Не чулок, а колготки. И блямба целый месяц будет видна! – плаксиво долетело со стороны Васёны.
– А ты не чулки носи, – трикошки! – Вано хохотнул, и стадо на лавочке поддержало его – заухало, заквакало, закудахтало. И я, само собой, похмыкал чуток.
– А чего? С лампасами надевай – под спортсменку закосишь.
– Сам коси, косорукий! Тележку катать не умеет.
– Во, чума-то! – Вано утер губы, поглядел на ладонь. – Еще и эта кидается. Прямо бешеные.
– Чего, попала? – с усмешкой поинтересовался Димон.
– Ага… Я думал, промажет, а она хорошо так ляпнула. Снайперюга.
– Так ты рот пореже открывай – вот и не попадет.
– Зато тебе ща попадет. Веселый больно! – Вано по-бойцовски качнул плечом, изображая удар, Димон пугливо согнулся.
– Не бздомэ! Тебе только с Цаплей крылышками махать.
– Да ладно… Не я же в тебя кидал.
– Еще б ты рискнул.
– Зато я рискнула! – отчетливо произнесла Цапля. Я снова вздрогнул.
– Это точно, – Вано необидчиво хохотнул. – Точняк, бешеная. Хорошо, глаза успел закрыть.
– В другой раз не успеешь!
– Следующего раза не будет. На метро катайтесь. Такси больше не работает! – бодро откликнулся Вано.
– Колготы мне бесплатно купишь! – прогудела Васёна.
– Бесплатно – сама себе покупай, – Вано, отмахнувшись, наконец-то вернулся ко мне глазами. – Не мог раньше придти? Сам видишь, какие тут пироги-пирожные.
– Да он час тут толчется, – хмыкнул Геныч. – Пока ты телок возил.
– Какие там телки… – Вано приобнял меня за плечи. – Ну что, как там у нас с катакомбами? Есть движуха?
– Какими катакомбами? – встрял любопытный Димон.
– Неважно, – отрезал Вано. – Инфа закрытая. Только для белых!
– Белые, блин! Полетай – вон уже синий от холода.
– Я не от холода, – попробовал я оправдаться.
– Ага, от перепою. Пивасик на квасик, небось, променял?
– Пошли, – Вано повлек меня в сторону.
– Эй, вы куда, сладкая парочка? – смешливо пропел нам вслед Лешик.
– Я ведь вернусь, – не оборачиваясь, пообещал Вано, и скамейка громыхнула смехом. Впрочем, шуточек больше не последовало. Парни знали, что с Вано станется – запросто может и вернуться. И накостыляет. Был как-то случай – в этом же парке. Так же стояли, языками мели, а мимо старушка шла, остановилась – и давай вдруг выговаривать нам – за мусор, за окурки, за харкотину. Все, понятно, захмыкали, да и Лешик что-то такое брякнул – шутливое. Вано очень нехорошо на него поглядел. Парни понятливо заткнулись, а вот Геныч взял и сплюнул – смачно так, звучно. Он когда курит, постоянно плюется, вот и тут сплюнул – даже не чтоб досадить бабке, а машинально. Но Вано взял и навернул ему в лоб. Не кулаком – всего лишь ладонью, но хватило, чтоб Геныч кубарем слетел со скамьи и проехался по земле юзом. Так бабуля вместо спасибо тут же и Вано выдала – за то, что руки распускает, да по головам долбит. Мол, у них там без того пусто, а если еще и колотить, совсем дурными вырастут. Такая вот мудрая бабуля попалась…
Еще через минуту, оставив скамейку за спиной, мы деловито двигались к юго-западной части парка – туда, где таилось мое логово.
Глава 5 Вечер сюрпризов
– В сети про это ничего не нашел, – сбивчиво рассказывал я. – Мусор один. И дядька мой помалкивает – никаких подробностей не выдал. Им, похоже, велели держать язык за зубами.
– Ни фига себе! А интернет, а блоггеры?
– Какие там блоггеры! Это же свой узкий круг, все под контролем – да еще под землей. Типа, честь мундира – как у военных и ментов. Ну, и у шахтеров тоже сор из избы не принято выносить. Даже если что происходит, стараются не болтать.
– Вот и дожидаются взрывов с обвалами, – проворчал Вано. – Значит, нет инфы?
– Ага, все перекрыли и засекретили, не пробиться.
– А диггерманы? У них же любой слух подхватывается. Неужели у них тоже ничего нет? – Вано продолжал обнимать меня за плечи – прямо как друга. Хотя если ты ниже на голову, так это даже удобно. Может, и не обнимал он меня, а просто пристроил таким образом свою ручищу на моем плече – довольно тяжелую, кстати.
Я помотал головой.
– Ни у диггеров, ни у сталкеров. Один только вброс и был – про аварию «щита». Вроде как метростроевцы чего-то тормознули, а у робота сразу два бура треснуло. Но новость даже полдня не провисела, тут же и анулировали.
– Забанили, значит?
– Типа, того. Чисто так сделали, даже скриншотов никто не успел снять.
– Красавы! – оценил Вано. – А еще трендят про свободу слова.
– Не-е, если что реально не нравится, быстро убирают.
– Тогда почему чернуху с порносайтами не трогают?
Я виновато пожал плечами. Этого я тоже не понимал.
– Ну… Может, там налоги хорошие отстегивают.
– Вот именно, что отстегивают, – Вано быстро огляделся, заговорил чуть тише. – Ты-то как свою норку откопал?
– А я и не копал ничего. Так оно – нечаянно получилось… Да сейчас сам все увидишь…
Мы миновали детскую площадку с мамашей, монотонно покачивающей безмолвную коляску, и двинулись вдоль стадионной ограды. Когда-то здесь высились деревянные трибуны, собирались болельщики… Впрочем, нас с Вано тогда и на свете еще не было. Это уже родителей следовало расспрашивать, что я и делал периодически. История парка меня очень даже интересовала. Потому и знал я его давнюю анатомию, даже примерно представлял себе, где располагалась танцевальная сцена, какие тут красовались гипсовые статуи пионеров с барабанами-горнами, где расстилали ковры и одеяла отдыхающие семейства, устраивая пикники, и в каком именно месте стояла летняя сцена с огромным экраном. А еще тут были свои туалеты, будки, торгующие билетами, детская карусель, качели с песочницами, прыжковые ямы и площадки для метания гранат да ядер. Вместо сегодняшних тополей тут и там росли сосны, хватало разнотравья, а поляны густо устилала хвоя. Вдоль аллей высаживали акацию, ближе к стадиону густо клубилась сирень с черемухой – это я уже на черно-белых фотографиях высмотрел. Просто удивительно, сколько тут всего умещалось! Закрывая глаза, я легко перебрасывал себя в то время и не понимал, как можно было все это вырубить и уничтожить.
– Теперь-то куда?
– Сюда, – я показал рукой на березовый сорный подлесок, охватывающий небольшой пятачок, схоронившийся между оградой стадиона и бывшим зданием кинотеатра, перестроенным в маленькую церковь.
– Тут же это… Чертополох!
– Ага, а еще куча битого кирпича и обломков плит. Потому и не суются сюда газонокосильщики. Когда ломали спорткомплекс, мусор сюда сгребали, вот оно кучей дурной и осталось. А после заросло травой да кустарником.
– Блин! – Вано, склонившись, всматривался в сумрачные заросли. – Мы тут на стекла не напоремся?
– Ну, вообще-то бутылок битых здесь хватает, – признался я.
– Прямо реальная свалка!
– Да нет, тут все давнее. Главное – под ноги глядеть и осторожнее шагать… – Я достал светодиодный патрон-фонарик, посветил перед собой. – Давай я впереди пойду.
– Годится, – согласился Вано.
Раздвигая густые, низко нависающие ветки, мы прошли вперед шагов десять, по едва угадываемой тропке свернули направо.
– Вроде осень уже, а крапивы до черта!
– Так что ей сделается? Тут и листва стойкая. Еще может месяц продержаться.
– А зимой как?
– Зимой снег все присыплет, а у самого входа обычно машины уборочные нагребают вот такущий холм. Детвора с него вместо горки катается, но не в эту сторону. Так что сюда никто не суется.
– Ясно. А ты как сунулся?
– Ну… – я замялся. О фобиях своих Вано я, понятно, не рассказывал. И о том, как прятался тут от мира – тоже никому не говорил. Даже родителям.
– Мяч сюда как-то залетел, я и полез, – неуклюже сочинил я. Точнее – интерпретировал. Потому что мяч теннисный и впрямь сюда однажды забросили. Но парни, что играли мячом, за ним не сунулись. Мячей у них хватало. А я нашел его много позже – и не на тропке уже, а в подвале – в Бункере, значит. Но мяч – дело десятое, важно – что щель эту под нависшей бетонной плитой я, в самом деле, обнаружил чисто случайно. Залез, прячась от мира, а вместо тупика обнаружил настоящий проход! И позже, вернувшись с фонариком, пролез под плиту и открыл Бункер.
Ну, это я так его поименовал. Не очень хотелось называть мое логово подземельем, подвалом или пещерой. Потом я уже с лопаткой маминой снова вернулся и расширил проход, чтоб не пачкаться. И ведь снова полез – несмотря на жуткий трясун и всю мою клаустрофобию. А вот зелень вокруг выкашивать не стал. Наоборот – подтащил к плите кленовую сушнину, и, уходя, бережно прикрывал свой лаз от посторонних.
– Тесно! – прокряхтел Вано. – Ох, измажусь, Петручио! – будешь меня отстирывать.
– Да нет, тут уже рядом, – я легко проскользнул в щель, поелозив телом, толкнулся руками и спрыгнул в пустоту. Посветив вокруг, тут же отошел в сторону, давая возможность приземлиться Вано.
– Оппачки! – он шумно спрыгнул рядом, прикрылся от меня рукой. – Да не свети ты в лицо.
Я отвел фонарь в сторону.
– Если выключить, глаза привыкнут, и кое-что будет видно. Но там дальше коридор с поворотом и уже полная темень.
– А потом что?
– Потом складское помещение, но оно почти полностью завалено обломками, надо на четвереньках пробираться. А после еще один лаз – немного пошире этого, и сразу за ним начнется подвал бывшего спорткомплекса: качалка, сауна, хранилище для лыж и коньков.
– Круто! – довольно запыхтел Вано. – Что, и тренажеры с коньками есть?
– Тренажеры есть, а коньки с лыжами все вывезли, остался лишь самый хлам. Но зато… – я выдержал театральную паузу. – Там есть свет!
– Какой еще свет? Электричество, что ли?
– Ага, самое настоящее.
– Иди ты! Откуда ему тут взяться?
– Да нет, честное слово! Я сам ничего поначалу не понял – нашел выключатель на стене – старинный такой, еще поворачивать надо – думал, не работает. А повернул, оно и вспыхнуло. Люминисцентные лампы – чуть ли не во всех помещениях.
– Как же так могло получиться?
– Ну, наверное, когда разрушали все бульдозерами наверху, то снесли стены, столбы с проводами, а кабели, что от трансформаторной станции тянутся под землей, не тронули. А станция – она же тут – в десяти шагах всего-то – вот и уцелело.
– Ништяк! Выходит, ты хату готовую нашел!
– Хату?
– Ну да! С электричеством здесь и жить можно! Ночевать, чаи распивать, киношки смотреть, – Вано хозяйственно отобрал у меня фонарик, поводил лучом по замызганным стенам, посветил под ноги – на кучу земли и камней, выросшую в аккурат под отверстием, через которое мы вывалились.
– Ну, если летом, то можно, наверное, и жить, – я неуверенно пожал плечами. – Но все равно прохладно. Зимой-то и вовсе колотун.
– Это как раз не проблема. Можно электропечку притаранить, включим – и согреемся. Или «буржуйку» замастырить, как у садовников. Трубу наружу выведем, замаскируем и станем втихаря кочегарить.
– Дым могут заметить.
– А мы по ночам. Хотя электропечь, конечно, удобнее, – Вано все больше воодушевлялся. – Смотри, как здорово! Площадей – не меряно, электричество халявное, соседи опять же никакие не мешают – полная звукоизоляция! Можешь хоть дискотеку устраивать, хоть на станках работать – никто не услышит. Короче, ты – гигант, Петручио! Прямо супер-пупер-дигер!
Я польщено заулыбался.
– Только одно непонятно. Про все это хозяйство наверняка должна знать администрация. Как они-то прощелкали такое богатство?
– Ну… Это мне отец немного порассказывал. Когда, значит, перестроечная буза началась, тут бандиты под себя все подгребли – гаражный комплекс, стадион, бассейн со всеми помещениями. Тогда и подвал этот, наверное, обустроили – с тренажерами и сауной. Чтобы отсиживаться да расслабляться… Ну, а как начали их сажать, так все это и сгинуло. Никто ж не афишировал, что тут есть. А потом – кого постреляли, кого посадили, и не осталось свидетелей. Рушить-то уже без них начали. Вроде хотели сначала автостоянку сделать, да бросили.
– А те, кого посадили, не заглядывали в гости?
Я снова пожал плечами.
– Может, кто и приходил проведать, но наверху-то ничего уже нету. Остатки фундамента да крапива. Главный-то вход и не здесь даже находился, а с той – дальней стороны, где бассейн, значит. Но там все давно заасфальтировали, так что теперь этого подвала вроде как и не существует.
– Круто! – Вано довольно запыхтел. – А вдруг здесь захоронки с оружием, клады какие-нибудь? Ты не искал?
– Да не-е… – я покраснел. Потому что, конечно, искал, чего тут скрывать. Тоже думал разжиться арсеналом для самообороны. При фобиях – оно бы очень не помешало. Таскал бы сейчас за поясом какой-нибудь «тэтэшник» или наган революционных времен.
– Значит, поищем! Не может быть, чтоб эти ребятки чего-нибудь не оставили… – Вано съехал с земляной горы вниз, обошел помещение. – Слушай, ты сам-то когда это хозяйство обнаружил?
– Так вот… Этим летом и обнаружил.
– Ни фига себе! И столько времени молчал!
– Лето же было, мы не учились. И потом я не сразу все исследовал. Боязно было по завалам одному ползать.
– Нормалевич! Вдвоем мы тут живо все изучим, – окольцевав комнатку, Вано посветил в черноту прохода. – Может, сейчас полезем?
– Можно, конечно, только там это… Грязно, в одном месте ползти придется.
– Понял! Экипировка нужна… – Вано, вернувшись, гулко хлопнул меня по плечу. – Только причем тут метро-то? Ты ж про него рассказывал. А тут совсем другое.
Я помотал головой и, собравшись с духом, выпалил:
– Через метро нам туда по-любому было бы не добраться, а здесь… Здесь есть проход.
– Чего?!
Лица я Вано не видел, только фонарь и смутный абрис фигуры, но даже по тону легко было представить, как вытянулась у него физиономия. Воистину, для Вано это был вечер сюрпризов. Приятных, как мне тогда думалось.
– Здесь есть одно ответвление, – объяснил я. – Раньше я по нему особо не лазил. Свод-то не очень ненадежный, и мусора много – в общем, ничего интересного. Но когда они там уткнулись в этот массив, видимо, решили шашками тоннель пробить. Ну, и начали взрывать…
– Ага, и что?
– Нц… Я как раз здесь был – и все слышал. Тут ведь недалеко до западной ветки, а там они на него и наткнулись – на монолит этот. В общем… Как стали взрывать, тут сквозняк пошел, дымом потянуло.
– Каким дымом?
– Так от взрывчатки этой. Я по запаху и отправился – как раз в это ответвление, а как до конца добрался, дыру нашел. Огромную!
– Ну? – в голосе Вано слышалось нетерпение.
– Вот тогда я и решил тебе все рассказать. Потому что одному туда как бы не очень…
– Очково, понимаю! – Вано фыркнул.
– Ага, уже реальный экстрим. Я в дыру-то и фонариком светил, и камни кидал – вроде глубоко. Даже думал вовсе прикрыть все досками и не лезть…
– Я тебе закрою! – Вано хохотнул. – Такой фарт, а он про доски придумал. Хотя кое в чем ты прав. Если глубоко, нам и впрямь нужна экипировка. Как у дигеров. Это у нашего Максика полный шкаф костюмов да смокингов, а я в этих джинах – и в школу, и на праздники… – он на минуту задумался. – Короче, делаем так: никому ни слова, а завтра сразу после уроков, бросаем рюкзаки и рвем сюда. Что нам нужно?
– Ну… Веревку подлиннее…
– Правильно! А лучше два мотка – метров по двадцать. Фонари – налобные и обычные. Спички со свечками…
– Зачем свечки-то, если есть фонари?
– На всякий пожарный. В пещерах, знаешь, как быстро батарейки садятся, влажно ведь… Еще берем ножи складные, одежонку какую-нибудь походную и… – Вано ожесточенно поскреб в затылке. – И пожрать что-нибудь. Бутеры там, воды бутылку, термос, если есть. Все вроде?
– Вроде все.
– Ну, и ладушки. А сейчас выбираемся и дуем к нашим, чтоб не заподозрили чего.
Я послушно кивнул. А что мне еще оставалось? Я был рядовым матросиком, а капитан Вано привычно рулил…
Глава 6 Накануне…
Восьмой класс – все-таки не седьмой, это мы сразу почувствовали – с самого 1-го сентября. У половины парней голоса пошли ломаться, и за лето все вытянулись – прямо жуть. Я тоже подрос, но как-то скромно – сантиметра на два-три. А вот Генка Маханюк аж целый дециметр прибавил – таким лосярой стал, даже Вано обогнал. Да и других сложно было пацанами называть. Мы и обращались друг к другу уже иначе: «але, мужики, привет!», «как дела, мужики, все путем?». Мужики, ха-ха!.. Послушать со стороны – ухохочешься, но вот как-то оно на автомате пошло – рукопожатия, солидность в движениях, разговоры… Одни, значит, проблемы «апгрейда» обсуждают, другие беседуют о пользе и вреде энергетиков, о готовящемся чемпионате по футболу. Но особенно весело было слушать «знатоков» тюнинга – и впрямь заговорили так, словно у каждого в гараже по паре-тройке тачек стояло. И все при этом знали, что машин ни у кого нет. То есть, у Лешкиного дяди и впрямь имелась старенькая джига шестой модели, Людкины родители мотались в сад на потрепанном «Оппеле», а отец Геныча владел мотоциклом «Урал», но на этом перечень, пожалуй, и заканчивался. Цапля про себя особо не рассказывала, а Макса Гурницкого я даже и не считал – он был не совсем из наших. Уже при первом его появлении все сразу уяснили, что «буратинка» из богатеньких – без особого пафоса, но со своими тухлыми наворотами. Потому что сходу попытался подкупить всех бесплатной «угощаловкой» в местном кафе. От угощения народ не отказался – схряпали все за милую душу, однако особого уважения Макс этим не заработал – разве что выбил себе право присутствовать на тусовках и время от времени молвить свое не самое пустое слово.
В общем, в начале учебного года народ выделывался, как мог – глаза пучил, пальцы гнул, вразвалочку ходил. Само собой, хватило нас ненадолго – уже через неделю стали снова хохмить, верещать да дурачиться. Как и прежде. Хотя, конечно, здорово, что догнали, наконец, девчонок по росту. А то ведь класса до шестого они были верзилами, мы – лилипутами, какое уж там ухаживание – смех один! Только сейчас все пришло в относительную норму. Я, понятно, затылком к Цапле не прислонялся, но тайные меточки на стенах для себя обозначал – там, значит, где она останавливалась. Когда не видел никто, подбегал к ним и вставал рядом. По всему выходило, что выше она меня была всего ничего. Если же ей надеть туфли без каблуков, а мне стельки тройные сделать, то можно и вовсе не стесняться. Но это было в прошлом году, а теперь я вроде стал даже чуточку выше ее – тем более что шпилек она никогда не носила.
Кстати, девчонки и тут четко разделились. Некоторые-то влезали на такие шпильки-шпилищи, что их как башни коломенские стороной обходили. За версту было видно, что эти «предательницы» взяли курс на старшаков. Впрочем, таких было немного. Большинство одноклассниц щеголяли в обычных кедах-кроссовках – обуви вполне человеческой. Вот и Цапля ходила в своей обычной униформе – джинах, блузке и кроссовках. Хотя при ее фигурке – ей бы любая одежка подошла – хоть платье до пят, хоть самое жесткое мини. Но про «мини» я, честно сказать, боялся даже думать. Поскольку на фоне наших «коров» Цапля сразу взмыла бы в форменные принцессы. А тогда… Тогда и старшаки за ней ринулись бы табунами, и все наши гиппопотамы. Может, и Вано, наконец, понял бы, какой он слепой дуролом. Ему-то, остолопу, и ухаживать не пришлось бы – только щелкни пальцами (а у него это звонко получалось!) – и поскакала бы моя Цапля за ним, полетела бы и помчалась.
Был еще страх, что в восьмом у нас поменяют математика, но Григорьич, по счастью, остался на своем законном месте. Он и пришел-то к нам в школу в прошлом году – незадолго до появления Цапли, но сразу взял всех в крепкий оборот. В том смысле, что прежнюю математичку мы не любили и боялись. Были, конечно, свои успевающие, но лично я не понимал ничегошеньки. Ну, прямо напрочь! И мнение о себе, как о безнадежном тупице, подкреплял практически на каждом уроке. В этом плане Василий Григорьевич меня просто спас. Да чего там! – его у нас сразу все заценили, как препода мудрого и необычного. В том смысле, что учиться у него оказалось, на удивление легко и весело, и уже в первую неделю я с удивлением понял, что, кажется, начинаю что-то понимать и имею все шансы выбраться из двоечно-троечного болота на твердую почву.
Он, кстати, и начал свой первый урок необычно. Стремительно влетев в класс и оглядев всех смеющимся взглядом, громко объявил:
– Все взяли себя за нос. Все, все! Не ленимся! А теперь осторожно потянули. Только не отрывая. И запоминаем то, что сказал великий Эйнштейн: «Математика – это наиболее совершенный способ водить самого себя за нос». Знания – ничто, воображение – все! Поэтому на каждый урок приносим листочки для почеркушек. Забыли – спрашиваем у препода. Препод – это я, Василий Григорьич. За глаза можно звать Васей или просто Григорьичем. Ну, а всевозможных листочков у меня всегда навалом.
– А зачем нам листочки? – поинтересовался кто-то из ребят.
– Рисовать, черкаться, тренировать воображение – водить мысль на кончике пера. Кто не рисует и не черкается – вяжет себя по рукам и ногам, надевает в темной комнате черные очки и пытается отыскать потерянные ключи.
В классе захихикали.
– Нам же это… Рисовать на уроках запрещают. Даже на ИЗО.
– Ну… – Василий Григорьевич картинно развел руками. – У каждого свои методы. Мой метод разрешает и черкаться, и рисовать. Именно черновики позволяют избегать ошибок. Не бойтесь ошибаться! Кто никогда не совершал ошибок, тот никогда не пробовал что-то новое. Это, между прочим, тоже сказал Эйнштейн! Будьте ручейками и не превращайтесь в болото, и тогда все у вас получится – непременно доберетесь до своей Мечты, до своего Моря-Океана. Не понимаете чего-то – отлично! Значит, вы перед очередной ступенькой. Задаете вопрос преподу, получаете ответ – и поднимаетесь на ступеньку вверх. Когда все легко и понятно, это даже подозрительно. Радуйтесь непонятному. Это всегда подножка, которую несложно перепрыгнуть.
– А если впереди не подножка, а целая баррикада? – ехидно осведомился Макс.
– Значит, чего-то вы не замечали прежде – возможно, тех же маленьких подножек. Испуганно обходили стороной – вот и накопилась куча-мала из маленьких непониманий размером с баррикаду…
Так вот оно все и завертелось… Мы сходу принялись «черкаться» и «рисовать». А «удивительный чувак», как выразилась о нем влюбившаяся в учителя Томка, в несколько уроков сделал из нас своих верных поклонников. А уж сколько цитат он высыпал на нас ежедневно – из Кьеркегора, из Паскаля, из своего любимого Альберта Эйнштейна – просто офигеть!
Я даже в справочниках потом специально про Эйнштейна листал – и нашел кучу других классных высказываний. Больше всего мне понравилось такое:
«Чтобы выигрывать, прежде всего, нужно играть».
Я сразу сообразил, что это относится все к той же теме черновиков. Черкаешься – значит, ищешь, «играешь», а не сидишь пнем, мучительно пытаясь что-то вспомнить, боясь написать лишнюю циферку. В итоге ничего не вспоминается – и получается полный облом-обломище. Гребешь к доске и огребаешь…
У Григорьича (простецкое «Вася» к нему не пристало) все было иначе – и даже тишина, как таковая на уроках, не приветствовалась. Есть вопрос – спрашивай, не молчи. Нашел интересное решение, топай к доске, делись с народом! Никто тебя за это не осудит и не повесит. Что-то не так – ржать, может, и будут, но двояка по любому не ставят – и даже наоборот, неверная попытка порой оценивалась тем же пятаком! Так сказать, за жизненное любопытство, за проявленную отвагу. Новый наш математик умел шутить, никогда не орал и не ругался. Математику он как-то легко совмещал с геометрией, позволяя обходиться вовсе без учебников, а весь урок превращал в азартное состязание. Всех скучающих и болтающих он очень по-семейному делил пополам: «злостным» честно предлагал прогуляться (безо всяких обид и репрессий), всех прочих сгонял табунком к широченным доскам, предлагая резко повысить успеваемость доказательством теорем, решением задач и примеров. Как-то здорово у него это получалось, потому что и впрямь выходило вроде соревнования. На пальцах и вполне наглядно он разжевывал всем стоящим у доски секреты решений, все прочие слушали, мотали на ус, черкали мелками. Половина – обычными, половина интерактивными перьями – кому уж какая доска доставалась. Всем остальным предлагалось скоренько решить все примеры из рабочих тетрадей, за что тут же щедро ставились пятерки. Потом в ход шли карточки (а ими, как и бумагой для почеркушек, у Григорьича был забит весь портфель), и за каждую решенную карточку он опять же выставлял пятерку. Четверок у него было мало, а троек и двоек не было вообще! Тех, кто решал неверно и делал ошибки, он попросту усылал «разбираться» – к доске или за парту. И куда деваться – разбирались, конечно. Кто-то списывал, кто-то подглядывал – Григорьич разрешал все! Даже про шпаргалки он как-то сказал, что «вещь – это крайне полезная, поскольку тренирует зрение, память и сообразительность». Типа, значит, пока сочинишь иную шпаргалку, уже и поймешь все, выучишь и выжжешь клеймом на обоих полушариях…
Короче, прежнюю зубрильную стратегию он форменным образом сломал об колено. С уроков мы уходили без единого домашнего задания, возбужденные и довольные, унося разом по три-четыре, а кто и по пять-шесть пятерок. Может, на первых уроках он, таким образом, нас только завлекал и разогревал, но старшак Гусь (Гусев Витька) из десятого на перемене подтвердил, что у них с Григорьичем та же «ботва». Троек и двоек нет, четверок с гулькин хрен – и то только на контрольных. Короче, мужик чумовой, и, похоже, скоро съедет в Москву. Мы даже приуныли тогда – ну, почему, блин, так-то? Как путевый кто вынырнет – группа музыкальная, бизнесмен или учитель – сразу либо за кордон сваливают, либо в столицу. Словом, жизнь с появлением нового математика существенно изменилась. Мы ведь даже на олимпиады впервые стали команды посылать! Выше четвертого места, правда, пока не поднимались, но раньше-то школа вообще ни о чем подобном не помышляла!
Вот и сегодня первых двух уроков у нас вроде как и не было, поскольку сразу за математикой сразу шла геометрия, но то и другое мы и за урок не считали. Скорее – можно было сравнить с посещением зала игровых автоматов. Послушав и поглядев на «дундуков» у доски, я быстро въехал в изучаемую тему, разобрался с правилом возведения дробей в степень – и дальше все пошло-поехало само собой. Кругом тоже вовсю скрипели ручками. Кто-то радостно гоготал, решившие вскакивали с места и мчались к учительскому столу за отметками. Прямо цирк какой-то! Даже не заметили, как пролетело время, и свои законные две пятерки я снова получил. И вновь вспомнил, как мучились мы год назад у Тамары Тимофеевны, дамы с голосом надсадно-скрипучим, ставившей за урок не менее десяти двоек, то и дело писавшей кляузы и жалобы родителям. Именно у нее я однажды, под уговоры одноклассников выступил с дурной речью. Это, кстати, Машка, заговорщица, спланировала, ну и остальные поддержали. А я… Я и отказаться не мог – испугался. А может, хотел приколоться перед народом, лишний раз показать себя не пустым местом. В общем, надо было завернуть что-нибудь эдакое, чтоб у учительницы уши повяли, вот я и завернул. На полном серьезе расписал ей доказательство теоремы из программы второго вузовского курса, при этом дал пояснение, в котором и сам ни бельмеса не понял. Что-то вроде: «Остаточный член – это разность между заданной функцией и функцией ее аппроксимирующей. Тем самым оценка остаточного члена является оценкой точности рассматриваемой аппроксимации. Этот термин применяется, например, в формуле ряда Тейлора…»
Не такая уж замысловатая фишка, но одноклассники знали, что я неплохо выучиваю сложные тексты, и надежды их я полностью оправдал. У Тамары Тимофеевны отвалилась челюсть, глаза в панике забегали. Она явно не понимала того, что я говорю, но, глядя на мою вечно постную невинную физиономию, никак не могла понять, в чем тут подлянка и в чем подвох. Тем более что и класс помалкивал. С двух точек наши придурки снимали все на телефоны, а Тамара Тимофеевна стремительно закипала… Ничего у нас тогда не получилось. Двойку мне, конечно, влепили, и наорать – наорали, но, видимо, Машка-Машуня ожидала какой-то более нестандартной реакции. А криков – их у нас хватало на всех уроках. Фиг, кого удивишь.
Вот и на химии мы махом порастеряли весь пыл. Точно после математического раскаленного горна нас сунули в мерзлый снег. Аннушка (так звали мы химичку) что-то писала на доске, часто путалась в формулах и химических элементах, но срывалась, понятно, на нас. Чем больше путалась, тем больше сердилась. Мне даже жалко ее становилось. Ну, вот зачем было иди в учительницы? Да еще по такому дремучему предмету? Я понимаю, если бы мы разбирались, как делают стекло, керамику, вникали бы в формулу булата и обычной стали. Или нам бы рассказывали, как из леса и бамбука бумагу делают, а из глины – кирпичи с кувшинами. Нет, ну, правда! – мировая же наука, столько всего интересного! А нам гнали какую-то пургу про основания, таблицу растворимости заставляли учить, валентность с зарядами. Я глядел на наших девчонок и пытался представить, как все эти знания потом выручат их в жизни, как помогут где-нибудь на кухне или на пляжах Испании, в парикмахерских или ночных клубах. Ну, ржачка ведь, реально! И лет в семьдесят какая-нибудь Танька Мокина или Ксюха Самохвалова однажды посмотрит в зеркало, погладит свои седые пряди, и по морщинистой щеке скатится ностальгическая слеза. В памяти всплывут уроки, где изучали кислоты и щелочи, и где она, зевая и втихаря играла с телефоном, пропустив столько вселенских истин…
