Олег Рой
Амальгама счастья
– Игорь! – громко крикнула она и, не дождавшись ответа, кинулась в комнату.
Он сидел на диване напротив трюмо, засунув руки в карманы и уставив неподвижный взгляд в сонную зеркальную муть. Даша поразилась, какой неподвижной выглядела его фигура и каким живым, дышащим, почти угрожающим в полутьме комнаты казалось старое бабушкино трюмо.
– С тобой все в порядке? – осторожно спросила девушка, касаясь прохладной руки друга.
Он улыбнулся, чуть виновато взглянул на нее, притянул к себе, прижался щекой к ее волосам:
– Разумеется, все в порядке. Что может случиться?
Он усадил Дашу на колени и задумчиво протянул:
– А вещь и правда красивая. Что-то в нем есть, знаешь, такое… мистическое.
Она почему-то вдруг рассердилась, словно Игорь попытался отнять у нее что-то, принадлежащее только ей. Что-то было не так, что-то изменилось в комнате, но Даша не могла понять что, и это сбивало ее с толку.
– Ничего мистического. На твою тонкую творческую натуру просто действует обаяние старины.
– Да ты никак сердишься? Глупости, Дашунчик! – И, заметив, как она привычно поморщилась на «Дашунчика», поправился: – Извини, Даша. Если не хочешь, не будем больше об этом говорить…
– Не будем. Пойдем за стол, я с утра ничего не ела.
Они сумерничали на кухне, лениво перебрасываясь короткими фразами – так тоже бывало уже много раз, и всегда Даше нравились эти спокойные вечера под мягким светом лампы, приглушенные разговоры, неторопливое чувство пусть не близости, но хотя бы некоторой сопричастности друг другу. Сегодня же она почему-то нервничала, ей хотелось поскорее остаться одной, и она торопливо придумывала предлог, чтобы избавиться от Игорева присутствия. Как назло, ничего путного в голову не приходило – они не были вместе уже так давно, и Игорь, конечно, обидится, если она выставит его за дверь… А впрочем, с несвойственным ей ожесточением вдруг подумала Даша, почему она должна изобретать предлоги и мучиться угрызениями совести? Разве не достаточно того, что она просто хочет побыть одна?
– Я мешаю тебе? – Для Игоря подобная проницательность была просто удивительна.
Девушка облегченно вздохнула и уже открыла было рот, чтобы извиниться и попрощаться, но он не дал ей вымолвить ни слова.
– Я знаю, ты просто устала. Я договорился на вечер с ребятами, они ждут нас. Отвлечешься, развеешься. Эти похоронные дела хоть кого загонят в депрессию… А кстати, если ты уже придумала, в какой угол поставишь свой антиквариат, давай покончим с этим и сбросим с плеч все заботы.
Даша молча смотрела на Игоря. Она не хотела никуда ехать, она не хотела задвигать зеркало в угол, она… да что там, она просто не хотела ни о чем разговаривать. С неожиданным чувством стеснения она вдруг сообразила, что весь этот вечер они беседовали с Игорем о ее делах, ее самочувствии, ее наследстве – и она даже не спросила, как прошла церемония вручения долгожданной премии. А он, для которого это было, уж конечно, неизмеримо важнее любых ее капризов и настроений, сам не обмолвился об этом ни словом.
– Извини, пожалуйста. Я действительно вымоталась. Видишь вот, даже не спрашиваю тебя о твоем «Золотом яблоке»… – Даша вымученно улыбнулась и дотронулась до его руки.
Игорь не поддержал ее улыбки, но ответно сжал Дашину ладонь и тихо ответил:
– Я вижу: все не так. Но мы переживем это, правда? И о премии моей еще поговорим – не надейся, что избежишь подробного отчета о самом торжественном дне моей жизни.
Он еще раз погладил Дашину руку и уже весело закончил:
– Так что собирайся – поедем праздновать. Я хотел заказать столик в «Праге», но ты же знаешь наших приятелей, их невозможно вытащить в свет… Договорились, что подъедем к ним часам к восьми, Светка там колдует над какими-то новыми немыслимыми блюдами. Если не хочешь сейчас заниматься перестановкой, давай оставим это на завтра, все равно я буду с утра у тебя – выходной ведь.
Поток его слов все лился и лился, он уже собирал со стола посуду, подталкивал Дашу к дверям, тянулся к телефону, чтобы набрать привычный номер… А ей вдруг расхотелось спорить. Может быть, Игорь прав и ей действительно надо развеяться? Она быстро оделась, несколькими взмахами щетки причесала волосы и, взяв косметичку, нерешительно подошла к трюмо, так и оставшемуся стоять посреди ее небольшой комнаты. Как когда-то бабушка, Даша легко провела пуховкой по бледным щекам, чуть подкрасила ресницы и губы – она не любила косметики и, занимаясь макияжем, скорее выполняла некий общепринятый ритуал, чем получала от этого искреннее удовольствие, как большинство ее подруг. Из зеркала на Дашу смотрела почти незнакомая женщина: ушедшая в себя, отстраненная, слегка загадочная…
– Какая ты все-таки у меня красавица! – тихо сказал за ее спиной Игорь.
Она улыбнулась, ничего не ответила, но странный внутренний голос, к которому она уже почти начала привыкать, еле слышно возразил в ее душе: «У тебя?..»
И через несколько минут зеркало снова осталось одно, совсем одно в пустой темной комнате – не было больше ни света, ни звуков, ни запахов; не было Даши и ее тихих шагов, не было Игоря с его размашистыми, резкими движениями; и не было больше узкого, продолговатого конверта, словно последнее письмо Веры Николаевны растаяло в сиреневых сумерках, словно голос ее оборвался, не договорив внучке чего-то важного.
Глава 3
– Ну, вот она, девушка наша запропавшая, напугавшая! Игорь тут с ума сходит, мы трезвоним-названиваем, и никакого ответа, никакого привета…
Павел шумел и суетился, как всегда, буквально втаскивая Дашу в свою огромную претенциозную гостиную с электрическим камином. Он говорил без умолку, сыпал рифмами и прибаутками, попутно смахивая с любимого кресла толстого, рыжего, очень похожего на своего хозяина кота Парамона и освобождая место для гостьи. Лучший друг Игоря был полной ему противоположностью, по крайней мере чисто внешне: грузный, часто неопрятный, простоватый на вид и слишком ленивый для активной светской жизни, которой так дорожил Игорь, Павел был тем не менее весьма преуспевающим юристом и имел славу человека, способного выиграть самое безнадежное дело. О его жесткости и изворотливости среди знакомых ходили легенды, и Даша, глядя на него, часто вспоминала расхожую истину о том, что толстые сентиментальные мужчины, обожающие животных, на поверку обыкновенно оказываются безжалостными циниками.
– Ребята, рассаживайтесь, я сейчас! – донесся из кухни Светкин голос, и буквально через минуту она действительно появилась с высоко поднятым подносом, уставленным закусками, и, лавируя между мебелью, быстро и ловко соорудила на низеньком журнальном столике нечто вроде шведского стола.
Даше совсем не хотелось есть, но глаз художника оценил естественную непринужденность и радостность красок натюрморта, где нежная розоватость семги соседствовала со свежей зеленью салата, багровые помидоры восседали рядом с желтоватыми надрезами дорогих сыров, а тускло поблескивающее в бокалах расплавленное золото коньяка словно вбирало в себя и мерцающий огонь зажженной свечи, и краски крутобоких яблок в высокой вазе, и матовую белизну фарфора.
– А какое вас ждет горячее, – закатила глаза Светлана, блестящая кулинарка по призванию и домохозяйка по нынешнему статусу. – М-м-м… пальчики оближете!
– Ладно, ладно, – умерил ее восторги хозяин дома и, широким жестом обведя закуски, предложил: – Начнем, пожалуй. Игорь, за что для начала – за твою премию или?..
– За премию, за премию, – поторопился перебить его гость. – Насчет всего остального – потом.
– А на что же ты ее потратишь, Игорек? – с хрустом разломив горячую булочку, невинно поинтересовалась Светлана. – Говорят, деньги немереные?..
– Немереные для того, кто так говорит, – отшутился Игорь. – А как начнешь их мерить, так и выяснится, что не так уж их и много… Ну, машину поменяю. Съездим с Дашуней отдохнуть… верно, Дашунчик? А может, подарю ей, как самой любимой женщине, бриллианты от Картье…
– Зачем дарить? – подал голос Павел. – Она может сама свои получить, фамильные…
Даша удивленно вскинула глаза. Она ничего не говорила приятелям ни о бабушкином богатстве, ни о ее смерти, и, уж конечно, о том, что в наследстве Веры Николаевны были и немыслимые по красоте и стоимости драгоценности. Да и с какой стати?..
– Ты же знаешь, Паша, – спокойно проговорила она. – Я сирота, воспитывалась у дальней родственницы. Какие у меня могут быть фамильные бриллианты?
Павел, обычно быстро хмелевший, но при этом никогда не терявший контроля над собой, замахал рукою, громко закашлялся, засмеялся:
– Да ладно тебе, знаем, знаем… Эх, Дашуня, что бы ты без нас, без друзей, делала! Кто бы тебе посоветовал…
– Подожди, Павел, – снова остановил его Игорь. – Договорились же: об этом – потом.
Даша быстро посмотрела на него. Ей был неприятен и этот неожиданный разговор, и вскрывшаяся вдруг болтливость Игоря по поводу личных Дашиных дел, и странные, на ее взгляд, намеки Павла. Но Светлана уже исправляла положение, снова разливала коньяк, подавала гостям фрукты и сладости, включала прикосновением тщательно отлакированного ноготка мощную стереосистему.
– Потанцуем? – промурлыкала она и потянула в центр гостиной своего неуклюжего, расплывшегося мужа. – Слоник мой косолапенький…
Даша осталась сидеть в кресле. Опустив голову, она задумчиво водила пальцем по золотистому узору на своей по-прежнему пустой тарелке и даже вздрогнула, когда Игорь положил свою руку на ее, словно напрочь позабыла о его присутствии.
– А ты не хочешь потанцевать? – вкрадчиво спросил он.
– Нет, – коротко ответила Даша.
Но Игорь, обойдя ее кресло, вдруг рывком поднял девушку на ноги, и по его горячему коньячному дыханию на собственном затылке, по непримиримой жесткости рук, словно капканом обхвативших ее, Даша поняла, что и он уже, пожалуй, перебрал и теперь не склонен выслушивать возражений. Даше не хотелось сейчас скандала. Повернувшись и в упор взглянув в его немигающие глаза, она все-таки уступила, позволив вывести себя в центр комнаты.
Пары двигались в медленном, разнеженном танце; мужчины лениво перебрасывались случайными фразами, женщины молчали. Лицо хозяйки дома было грустным; она полузакрыла глаза и словно отрешилась от всего происходящего рядом, будто все это было страшно далеко от нее и не стоило ни внимания, ни усилий, ни доброго слова. Даша и хотела бы поступить так же, но это было невозможно: ей приходилось удерживать Игоря, который буквально падал на нее, отводить в сторону его слишком уж настойчивые руки, отворачиваться от почти грубого прикосновения губ. «Вот они, молодые годы… – нарочито громко шептал где-то рядом Павел, бывший ничуть не старше Игоря. – Вот она, любовь-то, что делает. Цени, Дашуня…»
Ситуация становилась все двусмысленней и гаже, и дело было вовсе не в откровенности Игоревых объятий, а в их нарочитой публичности и клоунской браваде. Он словно демонстрировал право собственности на Дашу, и, не выдержав наконец, она резко высвободилась и отошла в сторону.
– Я – покурить, – бросила она через плечо, не глядя ни на кого, и, аккуратно обойдя хозяйскую пару, скрылась на кухне.
Там, уютно устроившись с ногами на низеньком угловом диванчике, Даша подцепила несколько глянцевых женских журналов, небрежно оставленных на полу, и раскрыла первый попавшийся из них. Курить на самом деле не хотелось, как не хотелось ни есть, ни пить, ни разговаривать. Вечер вообще не задался, и Даша жалела, что поддалась на уговоры и не осталась дома. Ей снова хотелось остаться одной, посидеть в тишине, подойти к бабушкиному трюмо и, может быть… может быть, снова обрести свой негаданный сон, принесший ей такое чувство освобождения и покоя. Неожиданно для себя самой Даша заплакала, не вытирая слез, – и все-таки закурила, ощущая, как осень снова навалилась на нее своей свинцовой тяжестью, не давая вздохнуть полной грудью.
– Ты здесь? – прощебетала Светка, заглядывая в дверь. – Отдыхаешь? Это ты хорошо придумала. Ну их, мужиков, надоели. Кстати, мы им, по-моему, тоже: они там занялись какими-то проблемами, Пашка рисует всякие дурацкие юридические схемы на листочках, а твой Игорь ему что-то с увлечением объясняет. И заладили как попугаи: фонд, фонд… Какой там фонд, зачем, кому?! Как им только не надоест заниматься делами?
Даше вдруг стало смешно. Милой, безалаберной, пустоголовой Светке, конечно, этого не понять – сама-то она делами давным-давно не занималась, потому что дел в социальном смысле этого слова у нее давно никаких не было. И неожиданно для самой себя Даша, исключительно редко вмешивающаяся в чужие дела, сказала:
– Ребенка бы тебе надо, вот что…
– С ума сошла? – Светланина реакция оказалась неожиданно острой, глаза заледенели, а губы резко сжались. – Я только месяц как после аборта.
– Аборта?! Светка, ты же говорила…
– Ну да, уже четвертый. Опасно, конечно, а что сделаешь. Павел ни за что не хочет детей…
– Светочка, милая, ну разве ж так можно? – Даша почему-то разволновалась так сильно, что задрожали руки и упала в пепельницу недокуренная сигарета. – Разве ты не понимаешь? Грех такой, и даже не в церковном смысле, а попросту, по-человечески… Ведь все у вас хорошо – прочная пара, благополучная жизнь… Почему, почему?
– Не знаю… – Светлана вздохнула, и лицо ее как-то разом побледнело и словно даже осунулось. – Павел говорит, дети мешают карьере, делам, спокойной, размеренной жизни. А я не настолько сильно хочу иметь ребенка, чтоб рисковать своими браком и достигнутым уровнем жизни. Понимаешь?..
Даша не понимала. Это была другая жизнь, другая логика, другие правила игры. Но, зная, что самой ей неуютно в этой жизни и этой логике, Даша в то же время видела: Светлана изо всех сил обустраивает свой мирок, личный рай, куда Дашу было бы не затащить никакими коврижками, ищет свою собственную, Светкину, правду… И укорять, выговаривать, мешать ей Даша, конечно же, не могла, потому что никто и никому не должен мешать в этом странном, жестоком человеческом мире. Хотя бы не мешать…
* * *
Они сидели, не глядя друг на друга и не разговаривая. Светланино лицо снова смягчилось, стало беззлобным и безмятежным, как обычно. А Даша, переживая, что невольно огорчила хозяйку дома своим бестактным замечанием, уже придумывала, как бы понезаметней, без лишнего шума ускользнуть отсюда. Может быть, сослаться на головную боль?.. Если Игорь действительно решает там с Павлом какие-то деловые вопросы, то он не сразу хватится ее. А потом, наверняка обидевшись на то, что Даша ушла, не предупредив его, уже не будет пытаться возобновить общение – ни сегодня, ни завтра. Решено, так она и поступит…
Даша быстро поднялась, но в этот момент в кухне появился Павел и слегка капризным тоном, так не вязавшимся с его грузной, солидной фигурой, заявил:
– Мы без вас скучаем. Коньяк разлит, музыка звучит, а дамы сбежали от кавалеров…
– Ладно, давай без твоих вечных шуточек. На самом деле все гораздо серьезней. – Лицо Игоря, выглядывавшее из-за плеча хозяина, действительно было деловым и собранным. – Даша, нужно поговорить. И прошу тебя, отнесись к этому спокойно и здраво.
Когда они снова уселись в гостиной, Павел придвинул к себе какие-то исчерканные листочки и, проведя пухлой рукой по лицу, словно смахивая с него невидимую паутину, торжественно начал:
– Видишь ли, дорогая, дело, конечно, непростое, но шансы на выигрыш, по-моему, очень весомы. Разумеется, ситуацию сильно осложняет то, что ты не являешься близкой родственницей, да к тому же существуют прямые наследники, но если они люди неглупые и поймут, что лучше поделиться, нежели влезать в судебные тяжбы и рисковать своей репутацией, то…
– Подождите, подождите! – почти вскрикнула Даша. – Какое дело, чем делиться?!
– Павел, постой. – Игорь мягко, но настойчиво взял дело в свои руки, остановив приятеля движением руки. От его недавнего опьянения, казалось, не осталось ни малейшего следа. – Давай объясним ей все по порядку. Понимаешь, нам с тобой повезло, что нет официального завещания. Зато есть (и это знают многие, практически вся родня) – неофициальное… А кстати, ты сохранила этот листочек с последней бабушкиной волей, тот, что вручил тебе дядя?
– Нет, – отрезала Даша, глядя на Игоря с раздражением, почти с ненавистью. – Не сохранила, и слава богу! Так что можете сразу распрощаться с вашими грандиозными планами.
– Так это же замечательно, что завещания больше нет! – расхохотался Игорь, обводя всех присутствующих победоносным взглядом. – Это значит, дорогая, что сегодня уже никто не сможет с точностью сказать, что именно там было написано. Может быть, как и уверял Сергей Петрович, бабушка оставила тебе только трюмо. А может быть, кроме него – беккеровский рояль и библиотеку. А может быть… Может быть, там было и словечко по поводу какого-нибудь колье, или браслета, или, на худой конец, пары серег?.. Ты понимаешь, какие это открывает перед нами возможности? Кроме тебя и твоего дяди, текст завещания никто не видел. Помимо этого мы знаем то, что пока, похоже, не знают твои родственнички. И это обстоятельство – когда оно наконец вскроется – скорее всего, тоже заставит их быть посговорчивее. А значит…
– Ты, Игорь, не торопись, – рассудительно остановил Павел. – Пока это еще ничего не значит. Я же тебе говорю, дело непростое. Но попытаться, естественно, стоит. Многого не получим, но с паршивой овцы хоть шерсти клок, так ведь? Если растолковать им, что подобные дела о спорных наследствах могут длиться годами, и при этом они даже не смогут вступить в свои законные права – нужно будет дожидаться окончательного решения суда… О, тут иногда люди способны пойти на самые неожиданные уступки!
– За это следует выпить. – Светлана, сидевшая все это время раскрыв рот, словно оглушенная неожиданно открывшимися перспективами превращения подруги в богатую наследницу, вспомнила о своих обязанностях хозяйки дома и потянулась к бокалам. – Игорь, Паша! Разливайте. Я несу горячее. Дашуня, ты мне поможешь?..
Ничего не говоря, девушка поднялась и, отведя руки потянувшегося было за ней Игоря, вышла из гостиной. Ей казалось, что она чего-то не понимает, что смысл происходящего ускользает от нее и что остановить всю нелепость этого происходящего можно только молчанием – полным, безоговорочным, презрительным. Если начать сейчас спорить, доказывать им, что она никогда не пойдет на подобный подлог, что не станет заниматься сутяжничеством, не будет судиться с родственниками и обманом выуживать у них бабушкины бриллианты, если начать все это объяснять, то у Игоря может сохраниться иллюзия, что рано или поздно он сумеет ее переубедить, уговорить, заставить. Даша прекрасно знала и его настойчивость, и способность долго давить на человека, и извечный кураж во что бы то ни стало настоять на своем… Нет-нет, только не это. Не спорить, ничего сейчас не говорить – молча уйти и никогда, никогда его больше не видеть…
Она уже натягивала в прихожей свое узкое серебристо-серое пальто, заматывала длинный голубой шарф, когда Светлана, запоздало реагируя на ее уход, крикнула из комнаты:
– Даша, ты куда? Тебе что, нехорошо? Ты вернешься?..
Хлопнувшая в тишине входная дверь послужила ей единственным и – как казалось Даше – самым точным ответом.
* * *
Она не стала дожидаться лифта и побежала вниз с шестого этажа, торопясь поскорее вырваться на улицу. Но там, наверху, на площадке, которую девушка только что покинула, снова хлопнула дверь, и кабина лифта все-таки дрогнула и загудела за ее спиной, словно пытаясь догнать и опередить Дашу. Спускаясь к нижнему холлу подъезда, она уже знала, кого увидит внизу.
Игорь действительно стоял, прислонившись спиной к двери и перекрывая ей выход. Его чайные глаза, казалось, еще больше потемнели, стали колючими и раздраженными, в голосе слышались металлические нотки.
– Ты решила выставить меня перед друзьями полным идиотом?
– Это была твоя собственная затея. И за последствия ты отвечаешь сам. Позволь мне пройти. – Даша решительно двинулась на Игоря, но стронуть его с места сейчас было так же легко, как сдвинуть скалу.
– Ты немедленно поднимешься вместе со мной наверх, извинишься, и мы продолжим этот разговор. Это нужно тебе, а не мне, понимаешь? Я все эти дни уговаривал Павла навести кое-какие справки и проконсультироваться со специалистами, я готов сейчас заплатить ему за труды, пока ты сама не способна нести такие расходы. Зато потом, может быть, уже скоро… Неужели тебе не ясно, что подобный случай представляется только раз в жизни! И не каждому, Даша, далеко не каждому!
– Я не буду этого делать.
– Чего – этого? Не пойдешь сейчас со мной наверх? Не станешь извиняться перед ребятами? Ладно, проехали. Все это пустяки, если только…
– Я не хотела ничего объяснять, ничего говорить – зачем, если ты сам не понял? Но раз ты настаиваешь, я не стала бы драться за наследство даже в том случае, если бы в завещании бабушка действительно оставила мне что-то ценное, а родственники не хотели уступить миром. Даже в такой ситуации не было бы и речи о судах и семейных распрях. А уж то, что предлагаешь ты… Это же подло, грязно – сам не чувствуешь? И, между прочим, противозаконно. Или тебя вместе с нашим прославленным другом-юристом такие мелочи не смущают?
– Вы закончили свою обличительную речь, сударыня? – Игорь саркастически хмыкнул и наконец оторвался от двери, не убирая, однако, расставленных перед девушкой рук. – Вы предпочитаете чистоплюйствовать и презирать окружающих, когда эти окружающие предлагают вам помощь? И при этом делаете вид, что не понимаете, о чем идет речь? Конечно, вы выше всех этих грязных меркантильных соображений, ведь вы питаетесь исключительно божьим нектаром и одеваетесь ночным зефиром, который струит… что там? Струит эфир? Ну, это неважно. Во всяком случае, деньги вам ни к чему. Так? И то, что они могли бы пригодиться вашему другу – немало, кстати, на вас потратившему за минувшие годы, – это тоже в расчет не берется, не правда ли?
Дашино терпение истощилось. Видит бог, она не хотела рвать с ним, она все еще была зависима – не от самого Игоря даже, а от нежных воспоминаний, сотнями нитей опутавших ее за пять прошедших лет и привязавших к этому мужчине, как всегда привязывают женщину длительные отношения и послевкусие былой любви. Но это… это уж слишком!
– Ты немедленно уберешь свои руки и выпустишь меня отсюда, – отчеканила она, глядя на него в упор. – Если хочешь, можешь составить счет… включи в него самые крупные расходы. Я постараюсь с тобой расплатиться – так быстро, как только сумею.
Игорь неожиданно отодвинулся в сторону, раскрыл рот, словно собираясь что-то сказать, но девушка, не слушая, не вникая и задыхаясь, как после быстрого бега, выскочила наконец на улицу. Осенняя грязь громко зачавкала под ее ногами, ветер и дождь уже пополам со снегом – ударили в лицо. Она быстро шла, не разбирая дороги; слева от нее отчаянно засигналила какая-то машина, рядом залаяла невидимая в темноте собака, и Даша вдруг сообразила, что уже очень поздно, наверняка не меньше полуночи, и добраться домой из этого престижного, но не слишком близкого к центру района будет непросто.
– Закурить не найдется, дамочка? – услышала она совсем рядом с собой тягучий, нарочито гнусавый молодой голос.
Вздрогнув, Даша обернулась и, сощурив глаза, попыталась сквозь туманную слякотную пелену разглядеть говорившего. Ей удалось это не сразу, но когда удалось – спокойствия не прибавило. Парень был не один; целая компания подвыпивших («А может, и хуже», – пронеслось у Даши в голове) подростков жалась к голым деревьям небольшого скверика, который девушке предстояло пройти.
Она, не отвечая ни слова, пошарила в кармане пальто и бросила ближайшему к ней парню едва начатую пачку хороших сигарет. Тот ловко поймал ее, приблизил к глазам и, разглядев добычу в неверном свете фонаря, одобрительно хмыкнул. Смутные тени остальных приблизились к Даше, и она, испугавшись сильнее прежнего, мысленно взмолилась: «Господи, пусть они оставят меня в покое!..»
Тот, кто заговорил с Дашей, махнул своей компании рукой, и тени расступились.
– Пускай проходит. Нежадная оказалась дамочка… Мы таких не трогаем – верно, парни?
Даша, не дожидаясь их ответа на эти развязные речи и по-прежнему не говоря ни слова (ей казалось, что голос ее непременно задрожит и выдаст панический ужас), быстро двинулась вперед. Сквер она пролетела как стрела; едва переводя дух, выскочила прямо на проезжую часть улицы и отчаянно замахала рукой огонькам такси. Усталый водитель с серым отечным лицом заломил немыслимую цену, но Даше было все равно. И, кивнув несколько раз подряд, будто боясь, что он передумает, она забилась в самый угол сиденья, пряча лицо в свой холодный, намокший, пахнущий осенней сыростью шарф.
