Ольга Артемова
Онюшка

Полная версия

Глава 3

Первое слово, которое произнёс Федя, было «Онюшка». Сказал, ручками сестрёнку по лицу погладил и засмеялся. А Онюшка вдруг заплакала от радости и прижала братика к себе.

– Деданя, – закричала она деду, – у нас Федюшка говорит начал.

– Да что ты! – удивился Афанасий, он накладывал заплатку на пятку старого валенка, – и чего сказал?

– Онюшка! – радостно шмыгая носом, сказала Оня.

– Ишь ты, – отложил шило дед, – нет, чтобы «деда», али «деданя2, или хоть «бабка».

– Дед, – радостно сообщил Федюшка, – деданя, – и, подумав немного, добавил, – бабка!

– Ах ты, пострелёнок, – обрадовался старик, – всем угодил, никого не забыл.

С уходом Ивана на фронт, а затем и со смертью Ольги, Зимины стали постепенно беднеть. Старики болели, скотина была запущена. Продали сначала одну корову, порезали свиней, часть мяса тоже продали, часть посолили впрок. У Маланьи так болела спина, что она едва ползала по дому, на двенадцатилетнюю Онюшку свалилась почти вся работа по дому, слава богу, хоть деданя был покрепче, вдвоём им было полегче управляться.

Весной 1915 года в ополчение забрали и Петра, конфисковали лошадь на нужды армии, выплатив смешную компенсацию. Наталья осталась с маленькой Любушкой одна.

– Переходи к нам жить, – позвал её свёкор, – один огород посадим, вместе жить всё полегче будет.

Наталья не раздумывала долго, перебралась к свекрам. Вместе и вправду жить было легче. Иван присылал редкие письма, за которыми надо было ездить в волость. Вечером, уложив Любушку и Федю спать, старики Зимины, Наталья и Онюшка усаживались за стол, и Онюшка читала письмо отца.

Если в начале войны Иван мало писал о том, что происходит на фронте, больше спрашивал, о том, что нового дома и на селе, то теперь, спустя год, письма его были пронизаны безысходностью.

«Мы все отступаем и отступаем, – читала Онюшка,– дела наши не завидные. В начальстве никакой правды нет, продают все на свете, снарядов не хватает, их, наверное, и вовсе нет. Крепости все без боя отдаём. Не воюем, а только людей переводим. Надоело до самой смерти. Скорее бы что-нибудь случилось: мир или пусть бы убило меня поскорей. Все измучились, как черти, не знаем день или ночь; живем как в аду. Ваш сын и отец Иван Зимин».

После такого письма Маланья и Наталья долго плакали и молились перед иконами. Старый Афанасий выходил во двор и там курил, крякая и горько вздыхая. А Онюшка представляла себе отца вместе с дядей Петей, бредущих вдвоём в чистом поле босиком и в холщёвых рубахах и штанах, с драной сумой наперевес, словно те нищие, которых развелось в последнее время огромное число.

И ей становилось жалко отца и в носу щипало, и хотелось плакать.

Сама она старалась хоть немного, но добыть денег и продуктов в дом. Деревенские, помня о том, как им помогала Ольга, по привычке шли к Зиминым. Онюшка лечила ячмени, фурункулы, облегчала боли, она могла много больше, но помнила слова матери о неблагодарности людской. Потому больше помогала скотине, чем людям.

Ольга часто приходила к дочери во сне, подсказывала, какое снадобье приготовить. Онюшка стала загадывать себе сон. Она молилась Богородице, просила послать ей сон о матери, и засыпала, сжав в руке янтарную нитку бус.

Платили сельчане кто чем мог, в основном, продуктами, десятком яиц, мерой зерна, даже курицу живую могли дать. Онюшка всё брала с благодарностью.

***

Рожь в этом году уродилась редкая, собрали её мало. Без лошади было тяжело, дед достал припрятанные деньги и нанял Степана Косыгина вспахать землю под озимые. Стёпка сохранил обеих своих лошадей, он якшался с цыганами и научился от них, как надо сделать на время лошадок непригодными к нуждам армии. Худо-бедно Зимины пережили зиму 16 года. Многим было хуже, чем им. Но новое лето было тёплым, дождей достаточно, колосья были полными зерна.

Афанасий радовался:

– С хлебом зимой будем, а будет хлеб – голодно не будет.

Уродилась и картошка, и капуста, и все остальные овощи. А малины и вишни, и прочей ягоды – так и вовсе видимо-невидимо. Онюшке отдыхать было некогда, пока тётка Наталья управлялась по хозяйству, Онюшка, взяв с собой Федю и Любу, шла в огород и полола, окучивала, убирала урожай. Ребятишки тихо играли на расстеленной в кустах смородины дерюжке, не мешая сестрёнке. А после обеда и вовсе сладко спали в тенёчке, укрытые стареньким ватным одеялом.

Онюшке шёл 14 год, она подросла, вытянулась вверх и была слова лоза: тонкая, но крепкая и гибкая.

Рожь убрали, перевезли снопы во двор. Дружно молотили цепами. К Зиминым зашел сельский староста Степан Ионов, присел на крыльцо и, свернув козью ножку, закурил.

– Добрый урожай, – одобрительно сказал он подошедшему Афоне. – Письмо пришло от волостного старосты. – Степан кашлянул, – Ваньку вашего убило, и кое-кого еще из села. Вот, хожу, оповещаю Кто у вас грамотный? Подпись поставьте, что сообщил я вам.

Афанасий ухватился рукой за грудь, качнулся, в глазах всё померкло.

– Онюшка, – прохрипел он, бледнея

– Деданя! – Подбежала встревоженная девочка, – что с тобой?

– Подпиши бумагу старосте, – Афоня кивнул на листок в руках у Степана, – фамилию поставь.

Встревоженная Онюшка, послюнявив химический карандаш, аккуратно вывела «Анна Зимина» и усадила деда на порожек.

Она «видела», как неровное бордовое свечение заливает левую сторону груди дедушки и знала, что это его сердце с натугой гонит кровь по жилам и вот-вот даст сбой.

– Сядь, деда, – Она усадила старика на крыльцо, – и молчи.

Онюшка расстегнула ворот рубашки и положила одну руку на грудь, а второй ладонью накрыла первую и закрыла глаза. Всю свою силу и умение она направила на то, что бы убрать это страшное багровое пятно. Она действовала интуитивно, что-то шептала и раскачивалась, и внутренним зрением видела, что свечение бледнеет и уменьшается, а потом и вовсе исчезает.

Онюшка открыла глаза: Степан Ионов со смесью удивления и страха таращился на неё. Увидев, что девочка открыла глаза и посмотрела на него, он попятился, перекрестился и, засунув казённую бумагу за пазуху, заторопился.

– Весть о смерти твоего отца я вам сообщил, – обратился он уже к Онюшке, – так что пойду.

И, оставив деда и помертвевшую от его последних слов внучку, Степан зашагал со двора, бормоча себе под нос.

«Истинная ведьма, вся в мать свою пошла».

– Дедушка, папаню убили? – Онюшку оставили последние силы. Она как подкошенная рухнула рядом с Афанасием и, уткнувшись в его плечо, зашлась в рыданиях.

Старик молча гладил её по голове, крупные слёзы катились и по его щекам.

– Осиротели мы, девонька, забрала Костлявая Ванечку, не оставила даже могилки нам, что бы поплакать и помолиться.

Вышедшая Наталья, услышав последние слова свёкра, ахнула и бросилась в избу. И вскоре в голос зарыдали и она, и Маланья, а следом заревели и Федюша с Любушкой.

***

Онюшке и Феде, как круглым сиротам, была назначена пенсия из казны: 36 рублей в год.

– Онюшке на приданое, – бормотала Маланья, пряча ассигнации на дно большого сундука, – слава богу, не голодаем и голяком не ходим, можно и отложить немного.

Зимой 17 стали говорить, что царя скинули, и всё чаще слышалось незнакомое и пугающее слово «революция».

В селе не верили, что царя больше нет.

– Как можно государя императора скинуть? – горячился Степан Ионов, – он помазанник божий. Идти против царя – то же самое, что идти супротив Господа нашего Иисуса Христа.

Появились дезертиры, грязные, в рваных шинелях, обросшие и вшивые, они просили еду, а то и мародёрствовали: крали уток и гусей на реке, а потом жарили на другом берегу на костре.

В одну из осенних ночей в окно кто-то тихо, но настойчиво постучал.

– Кто? – грозным голосом спросил Афанасий.

Ему кто-то ответил знакомым голосом. Дед ахнул, бросил, взятый было ухват, и трясущимися руками открыл дверь. Проснувшаяся Онюшка увидела, как на оборванном бородатом мужике с тихим плачем повисла Наталья. Мужик что-то говорил плачущей женщине, гладил её по голове и плечам, и Онюшка вдруг узнала голос: это был дядька Пётр.

Уже под утро Пётр, отпаренный в протопленной бане и переодетый в чистую одежду, пил неторопливо чай возле пышущего жаром самовара, а Наталья, сияющая, как начищенный медный пятак, хлопотала вокруг мужа. Онюшка села напротив крестного и несмело спросила его.

– Дядя Петя, а ты папаню моего на этой войне не встречал?

Пётр шумно вздохнул, поскреб заросшую чёрной жесткой щетиной щеку:

– Нет, Онюшка, не встречал. Линия фронта огромная, на тысячу километров, а то и поболее. Где там знакомца встретить.

Спустя несколько дней Пётр и Наталья, собрав самые необходимые вещи, ушли к родителям Натальи, жившим где-то за рекой, на лесном хуторе. «От греха подальше, – вздыхала Маланья, – не ровён час, становой с урядником заявятся по Петькину душу. И другого сына лишимся».

Оказалось, Пётр дезертировал из госпиталя, куда попал из-за легкого ранения руки. Узнав, что держать в госпитале его долго не будут, и скоро вновь отправят в окопы, Пётр решил бежать, и почти два месяца добирался домой по ночам, а днём отлёживался в кустах, да в стогах сена на полях.

Без Любушки Федька заскучал, да и Онюшке было грустно и непривычно без живой и ласковой девочки.

Поехав в очередной раз в уезд за пенсией для Онюшки и Федьки, Афанасий вернулся не солоно хлебавши. Пенсии не было, и угрюмый чиновник сказал старику, протирая очки платочком, что в столице Временное правительство, немец напирает, и новой власти не до пенсий.

– И нас распускают, – продолжил он со вздохом, – предписание прислали. С первого числа по домам, а помещение опечатают.

– Что деется то, – Маланья молилась перед иконами на коленях, истово шепча молитвы одну за другой.

– Видать, конец света настаёт, царя прогнали, теперь жди, власть Антихриста придёт.

– Не голоси, – Афанасий прикрикнул на старуху, – мы люди маленькие, нам что царь, что Антихрист, при любой власти трудом своим проживём.

После Введения Онюшка вновь услышала слово «революция». Его произносили по-разному. Кто-то радовался, кто-то ругался и проклинал. Новая власть обещала закончить войну. Деревня с робкой и радостной надеждой стала ожидать домой с фронта своих мужиков. Первым вернулся Фрол Костюков. Его демобилизовали подчистую, был он контужен и отравлен германскими ядовитыми газами. По вечерам мужики собирались в избе у Костюкова, и Фрол, временами натужно кашляя, рассказывал о большевиках, которые скинули царя, называя его «Николашкой».

Раньше в деревне был только волостной староста Степан Ионов. Теперь же, когда в деревню вернулись бывшие солдаты, а многие даже с оружием, был избран совет, в который по большей части вошли и демобилизованные. На собрании совета решали самые важный для деревни вопрос: раздел земли помещика Ефима Шитова, который поняв, что дело пахнет жареным, вместе с семьёй сбежал за границу, бросив имение еще летом 17 года.

Землю теперь делили по едокам, а не как раньше, по мужикам в семье. Зиминым досталось четыре надела. Афанасий довольно потирал руки, а Маланья сокрушалась, что от Петра нет вестей. Теперь-то ему бояться было нечего, война закончилась, землицу бы получил. Зимины свою землю сдали в аренду, лошади у них не было, да и пахать старый Зимин вряд ли смог бы сам. У него всё чаще прихватывало сердце, и Онюшка тратила много своих сил, что бы помочь дедушке справиться с сердечной болью. Потом ей самой приходилось долго отлёживаться, восстанавливаясь потихоньку.

Вылечить дедушкино сердце Онюшка была не в силах.