Ольга Елисеева
Граница России – Черное море. Геополитические проекты Григория Потемкина
Трактовка личности Потемкина с самого начала пошла по линии противостояния, хорошо обозначенной Павлом I в беседе с бывшим правителем канцелярии светлейшего князя В. С. Поповым. Разгорячившийся император, обвиняя Потемкина, воскликнул: «Как, как, скажите вы мне, исправить все то зло, которое он причинил России?!» «Отдайте татарам Крым», – холодно возразил Попов. После этих слов старого сослуживца светлейшего князя ждала отставка и ссылка. Зная характер Павла, Василий Степанович это хорошо понимал, но было нечто превыше гнева императора, чего он предать не мог.
Образ Потемкина – злого гения России, а в сниженной трактовке – авантюриста, лентяя, присваивавшего себе чужие победы, сластолюбца и хитрого царедворца, умело игравшего на слабостях императрицы, – создавался в литературе, выходившей из немецких розенкрейцерских кругов. Он отражал восприятие светлейшего князя как «князя тьмы», существовавшее еще при жизни Потемкина в русских и прусских масонских братствах, поддерживавших цесаревича Павла. Именно эта антитеза: светлейший князь – князь тьмы – раскрыта в немецком мифологическом романе-памфлете, вышедшем в 1794 г., вскоре после смерти Потемкина, и ходившем в России в списках. Феерическая сказка «Пансалвин Князь Тьмы», наполненная перетрактованной в розенкрейцерском духе ветхозаветной мифологией, повествовала о злом демоне, обольстившем добродетельную царицу Миранду и превратившем все ее прекрасные дела в нечто совершенно противоположное. Не видящая дьявольской сущности своего любимца, Миранда доверчиво предоставляет ему право распоряжаться своим государством, которое едва не оказывается из-за этого на краю гибели. Хищный убийца Пансалвин реализует грандиозные захватнические планы по отношению ко всему миру и ввергает страну Миранды в непрекращающуюся войну. Только его смерть во время дуэли, когда оскорбленный Пансалвином генерал случайно задевает кончиком шпаги ядовитую южную траву и наносит противнику смертельную рану, возвращает Миранде память[37]. Для нас в данном случае важно отметить оценку в русской и немецкой масонской среде внешнеполитических планов Потемкина как однозначно вредных для России.
Ярким проявлением той же тенденции, но уже в более реалистичном, приземленном ключе стали книги саксонского дипломата Г. А. В. Гельбига, работавшего в России секретарем посольства в 1787–1796 гг. Фактически выполняя роль резидента, Гельбиг активно собирал в России информацию о жизни императрицы и двора, пользовался разного рода слухами и сплетнями. Вскоре его деятельность привлекла внимание правительства, однако выставить секретаря из Петербурга оказалось не так-то легко – дипломат имел влиятельных друзей в окружении великого князя Павла Петровича, чье положение в последние годы царствования Екатерины усилилось. Удалить Гельбига из России удалось только в год смерти императрицы.
Вернувшись на родину, он начинает анонимную публикацию в гамбургском журнале «Минерва»[38] своей книги «Потемкин Таврический». Это сочинение пользовалось большой популярностью в Европе и в первой четверти XIX в. было переиздано шесть раз в Голландии, Англии и Франции[39]. Сам Гельбиг назвал свой труд сборником анекдотов. Сильное предубеждение против России, откровенно высказанная автором ненависть к Екатерине II и ее ближайшему сподвижнику превращают первую биографию Потемкина в политический памфлет.
Изучая книги Гельбига, Е. И. Дружинина пришла к выводу, что именно он познакомил европейскую публику с феноменом «потемкинских деревнь». «Гельбиг объявляет несостоятельными все военно-административные и экономические мероприятия Потемкина в Северном Причерноморье, – пишет исследовательница. – Саму идею освоения южных степей он пытается представить как нелепую и вредную авантюру… Изображение всего, что было построено на юге страны в виде бутафории – пресловутых «потемкинских деревень», преследовало… задачу предотвратить переселение в Россию новых колонистов…Описываются мнимые «деревни», жители которых призваны были с лишком за 200 верст по наряду». «Стада скотов, – говорится далее, – перегоняли ночью из места в место, и нередко одно стадо имело счастье предстать монархине от пяти до шести раз». По поводу построек в Херсоне, понравившихся императрице, сказано: «Только ближние здания были настоящие; прочие же написаны на щитах… из тростника, связанных и прекрасно размалеванных». Даже военный флот, показанный императрице в Севастополе… «состоял из купеческих кораблей и старых барок, кои отовсюду согнали и приправили в вид военных кораблей»[40].
«Русская тема» стала для Гельбига главным источником доходов, в 1808 г. он издает не менее популярную «Биографию Петра III», где виновницей смерти мужа объявляется, конечно, Екатерина II, а в 1809 г. – новый памфлет «Русские фавориты», известный в России еще под названием «Русские избранники». Создается странное впечатление, что уже после смерти своих главных героев, когда Екатерина II и Потемкин уже давно отошли в мир иной, Гельбиг с неослабевающей яростью продолжает сражаться с тенями людей, не сделавших ему лично ничего дурного. По каким-то причинам дипломату необходимо было опорочить громадное политическое и культурное наследие Екатерины II, и в первую очередь в области внешней политики, где трудился Потемкин. Продолжение движения Российской империи по направлениям, намеченным императрицей и светлейшим князем, было слишком опасно для «европейского равновесия» в прусском понимании слова, слишком хорошо ложилось в концепцию «русской угрозы», тщательно развиваемую Францией на протяжении всего XVIII в., чтоб труды Гельбига остались без многочисленных переводов и переизданий. В 1807 г. русская цензура не пропустила в печать уже переведенный памфлет саксонского дипломата, однако в 1811 г. перепечатка французского издания Гельбига все же появилась и на русском языке, вызвав бурю возмущения у еще живых сотрудников Потемкина[41].
Мы так подробно останавливаемся на работах Гельбига потому, что именно он заложил в исторической литературе краеугольный камень трактовки деятельности светлейшего князя как бутафории, нереального, феерического видения, созданного «каким-то злым волшебством» и развеявшегося сразу после кончины Потемкина, как падают и рассыпаются в прах сказочные замки после гибели злых колдунов.
В 1808 г. в Москве выходит первая русская биография Потемкина. Анонимный автор книги оговаривается, что источниками ему послужили исключительно газетные известия о князе и ходившие тогда в большом количестве анекдоты[42]. Эта небольшая книга интересна не столько как научный труд, сколько как сборник коротких мемуарных отрывков и исторических анекдотов в старом понимании этого термина – то есть случаев из жизни великих людей, зафиксированных их современниками.
Вслед за этим изданием появляется работа раздосадованного на иностранные сочинения о Потемкине племянника и ближайшего сотрудника светлейшего князя Александра Николаевича Самойлова, бывшего прокурора Сената. Книга писалась между 1812 и 1814 гг., но свет увидела только в 1867 г. Она представляет собой сплетение мемуаров и биографического труда и очень богата яркими историческими фактами, а непосредственная близость автора к герою повествования делает его суждения особенно ценными. Современный историк легко отсекает витиеватые словесные похвалы Самойлова в адрес действительно великого дяди и сосредотачивает свое внимание на подробностях политических событий того времени и планах Потемкина, известных автору как никому другому[43].
Уже в 30‑х гг. XIX в. благодаря покровительству наместника М. С. Воронцова в Крыму и Северном Причерноморье местными учеными-краеведами начинается сбор материала об освоении Новороссийского края. Интересная книга по этой тематике, впервые предоставившая читателям исследование на основе реальных документов, сохранившихся в Наместническом правлении, принадлежит перу члена Одесского общества, истории и древностей, директора главного статистического комитета Новороссийского края А. А. Скальковского[44]. В ней две обширные главы посвящены управлению Потемкина, которое рассматривается как самый плодотворный период в жизни Новороссии. Из работы Скальковского историки до сих пор черпают данные о строительстве городов, поселков, дорог, фабрик, верфей, основании флота, начале правильного земледелия, садоводства, виноградарства и элитного скотоводства в Крыму. Статистические данные, предоставленные Скальковским, не оставляют сомнения в бурных темпах развития вновь присоединенных территорий при светлейшем князе.
Другой аспект проблемы – колонизационный дан в статье Н. К. Щебальского. Автор подробно рассмотрел историю заселения Новороссии, изменение этнического состава ее жителей в пользу русских, отказ от политики вытеснения татар с полуострова, положенный в основу колонизационных мероприятий Потемкина. В качестве переселенцев на новые земли прибыло множество разноплеменных колонистов: русские, украинцы, поляки, казаки, греки, армяне, сербы. Такой пестрый национальный котел мог стать очагом конфликтов с татарским населением, однако благодаря политике расселения приезжающих, детально продуманной светлейшим князем, этого не произошло. Вновь прибывшие заселяли только свободные земли или территории, покинутые татарскими землевладельцами, бежавшими в Турцию. Не допускался сгон татарского населения, оставшегося в Крыму, с насиженных мест. Сами же представители разных национальностей, перебравшиеся в Новороссию и Тавриду, составляли прочные землячества и селились компактно, это в особенности относилось к грекам и армянам, основывавшим даже отдельные города.
В результате на новых землях создалась система, при которой разные этнические группы занимали разные территории и даже разные хозяйственные ниши, практически нигде не переходя дорогу друг другу. Если татарское население занималось главным образом скотоводством и размещалось в центральных, степных районах Крыма, то русские и украинцы селились в основном по побережью, в портовых городах и поселках, вдоль дорог. Они занимались строительством, работали на верфях и фабриках, а также зерновым земледелием. Бывшие запорожские казаки получили земли на Кубани, развивали сельское хозяйство и служили в Черноморском казачьем войске. Армяне, как и во времена ханов, держали соляной промысел, торговали, совершали перевозки. Греки промышляли рыбной ловлей, торговлей, многие представители мужского населения служили в специально созданных греческих частях в русской армии. Конечно, в реальности напряженные отношения между собственно татарским и пришлым населением Крыма продолжали существовать, однако они не выплескивались за рамки симпатий одних к Турции, а других – к России, не принимали форм столкновений, а тем более резни. А это уже само по себе огромное достижение, тем более в зоне постоянной военной угрозы. Такого положения вещей Потемкину удалось добиться именно благодаря территориальному и хозяйственному размежеванию колонистов с бывшими подданными ханства, а также подчеркнуто внимательному отношению к татарскому населению и мусульманскому духовенству Крыма. (Об этом подробнее будет рассказано в главах данной работы, посвященных присоединению и освоению Крыма.) Щебальский же первым поставил вопрос об особой «потемкинской» колонизационной политике и сделал попытку оценить ее результаты[45].
В целом первый этап изучения деятельности Потемкина характеризовался постепенным отказом от негативного отношения к личности светлейшего князя и его политике по мере удаления от «золотого века» Екатерины II и угасания общественного кипения вокруг актуальности данной тематики для ближайших потомков.
2. В эпоху великих археографических открытий
Изменение взгляда историков на деятельность светлейшего князя было во многом связано с обширной издательской работой, которую подняли на своих плечах русские исторические журналы второй половины XIX – начала XX в., в первую очередь «Русский Архив» П. И. Бартенева и «Русская Старина» М. И. Семевского, а также публикаций Я. К. Грота в Чтениях Общества Истории и Древностей Российских. Введенный тогда в научный оборот материал был столь огромен, что это породило у некоторых историков иллюзию, будто изданных источников по русской истории второй половины XVIII в. вполне довольно для правильного понимания происходивших тогда процессов и можно писать монографии, опираясь только на них. Подобного мнения, например, придерживался патриарх американской русистики Марк Раев, советовавший своим коллегам «с англосаксонской аналитичностью» заняться обобщением опубликованных в русских дореволюционных журналах документов[46]. Автор первой появившейся в Советском Союзе в эпоху перестройки монографии о Екатерине II российский историк А. Б. Каменский высказывал близкую идею, полагая, что какие бы новые материалы ни были уже опубликованы, они мало изменят портрет екатерининского века в его главных чертах[47]. Позволим себе не согласиться с таким мнением: по старой восточной пословице, иногда и соломинка ломает хребет верблюду. Собирая по крупицам новые знания об эпохе, мы способны постепенно изменить ее портрет в целом.
Именно такие соломинки новых фактов и бросали на хребет общественной предубежденности старые русские публикаторы. Во второй половине прошлого века появились некоторые довольно значительные фрагменты переписки Екатерины II и Г. А. Потемкина. Известный издатель Яков Карлович Грот включил ряд писем и записок корреспондентов в обширную публикацию «Бумаги императрицы Екатерины II, хранящиеся в Государственном архиве министерства иностранных дел»[48]. Готовя IV том, охватывающий период с 1774 по 1788 г., Грот писал в предисловии, что большинство введенных им документов составляют указы, рескрипты, письма и записки императрицы к князю Г. А. Потемкину-Таврическому. «Эти годы, – говорит издатель, – в правлении императрицы Екатерины II представляют период наибольшего проявления ее внешней политики, с которым параллельно идут внутренние ее реформы. В это время полного развития ее правительственной деятельности императрица ни с кем не вела такой обширной переписки, как с князем Потемкиным»[49].
Помещенная Гротом в обрамлении других источников (рескриптов, указов Екатерины, ее писем к разным лицам) переписка императрицы с князем Потемкиным как бы оказывалась в кругу тех документов, одновременно с которыми она возникла, что, конечно, имеет особую ценность для исследователя.
Другой известный русский издатель, Михаил Иванович Семевский, в 1876 г. предпринял в редактируемом им журнале «Русская старина» обширную публикацию переписки Екатерины II и Г. А. Потемкина за 1782–1791 гг[50]. Эта публикация явилась частью общей работы историка по изданию документов, освещающих жизнь и деятельность «великолепного князя Тавриды». Начиная печатать собрание материалов о Г. А. Потемкине (его письма к разным лицам, мемуары современников, служебную документацию и т. д.), Семевский счел нужным предпослать им краткий очерк биографии светлейшего князя. «Исполинская личность Потемкина, – писал историк, – резко выделяется из сонма сподвижников Екатерины II. Его ум, дарования, способности, разнообразная деятельность во всех правительственных сферах, гигантские замыслы и подвиги, наконец, самый склад характера, сотканного из противоречий, – все своеобразно в этом баловне счастья. Почти двадцать лет (1773–1791) Потемкин, по выражению Державина, «был наперсником Северной Минервы», и этот период был самым блестящим временем ее царствования»[51]. Причину того, что «Потемкину еще не отведено место по заслугам в отечественной истории», Семевский видел в узости круга опубликованных источников о деятельности светлейшего князя.
Публикацию писем Екатерины II и Потемкина подготовил для журнала профессор Николаевской академии генерального штаба П. С. Лебедев. Через 6 лет, в 1881 г., М. И. Семевский вновь возвращается на страницах «Русской старины» к переписке Екатерины II и Потемкина. На этот раз он предпринимает уже подготовленную им самим публикацию под звучным названием «Язык любви сто лет назад»[52]. Эта подборка была интересна для читателя прежде всего тем, что знакомила публику с материалами, характеризующими личность Потемкина, с его письмами к Варваре Энгельгард, к Прасковье Андреевне Закревской.
Много ранее неизвестных архивных документов появляется не только в специальных публикациях, но и в собственно научных трудах, в виде выдержек из неизданных источников. Краткий очерк об истории управления Крымом, составленный по материалам из архивов Симферополя, принадлежал перу крымского краеведа Ф. Ф. Лашкова и был опубликован в 1890 г.[53].
После введения в научный оборот большого массива неизвестных ранее исторических источников о екатерининском царствовании, осуществленного Гротом, Семевским и Бартеневым, назрела необходимость появления серьезной научной монографии о Потемкине, которая на новом документальном уровне могла бы осветить его государственную деятельность. Таким трудом стала книга профессора А. Г. Брикнера, одного из крупнейших русских дореволюционных специалистов по истории екатерининской эпохи, до сих пор остающаяся единственным монографическим изложением биографии Потемкина. Несомненной заслугой Брикнера является то, что он практически полностью использовал предоставленный Гротом источниковый материал, а также перевел с французского и немецкого языков значительные фрагменты дипломатической переписки европейских послов, аккредитованных при русском дворе, и воспользовался ими для написания своей работы. К сожалению, этого оказалось далеко не достаточно для адекватного отражения роли светлейшего князя не просто как царедворца и друга императрицы, а именно как государственного деятеля. При ознакомлении с монографией создается впечатление, будто читатель постепенно погружается в бесконечный шелест придворных перешептываний, дипломатических сплетен, проверенных и непроверенных фактов, которыми иностранные министры снабжали свои дворы для лучшей ориентации их политики в России. Книга Брикнера скорее представляла собой сборник мнений современников о деятельности Потемкина, чем исследование самой деятельности. Историк хорошо почувствовал эту слабую сторону своей работы и специально оговорил, что главное внимание собирается уделить отношениям Потемкина и Екатерины II и не имеет «в виду разработку частностей политической роли князя»[54].
Подобный подход объяснялся как отсутствием более широкого круга источников, которые помогли бы исследователю дать четкую оценку государственной деятельности Потемкина, так и характерным для Брикнера «отталкиванием либерального сознания» от образа светлейшего князя, о котором мы уже говорили в начале данного обзора. Несмотря на богатейший материал, собранный историком по иностранным источникам (которым с благодарностью продолжают пользоваться и современные исследователи), непонимание и неприятие образа героя монографии, холодное отчуждение от него самого и его «странных», на взгляд образованного человека конца XIX в., душевных порывов не покидает автора на протяжении всей книги. Строка за строкой, страница за страницей читатель может наблюдать, как давно выведенное за рамки религиозной традиции, сознание биографа бьется над феноменом чуждой его мировосприятию личности.
Все непонятное, например стремление светлейшего князя – богатейшего вельможи, обласканного милостями, обладающего громадной властью, избалованного женским вниманием, – наконец, развязаться с делами и уйти в монастырь объясняется «противоречивостью натуры Потемкина». Хотя трудно представить себе более непротиворечивое желание для православного верующего. Точно так же образованное общество России примерно в это же время с опаской, непониманием и даже осуждением будет взирать на духовный подвиг К. Н. Леонтьева, оставившего блестящую карьеру дипломата, славу писателя и философа ради подвижнического примирения с Богом и самим собой. Столь же чужд оставался и Потемкин.
«Баловень счастья, более авантюрист, чем патриот, более царедворец, чем государственный человек, более азартный игрок, чем герой, – делает историк вывод о личности Потемкина. – Его пороки объясняются в значительной доле недостатками тогдашнего государственного и общественного строя… Главным предметом внимания Потемкина в области Политики был восточный вопрос, отношение России к татарам и туркам… Расширение границ России на юге, устройство новозанятых провинций, сокрушение Оттоманской Порты, полное торжество России над исламом – вот главные предметы забот Потемкина до его кончины… Несомненно, что Потемкин, сделавшись другом и сотрудником Екатерины, часто с нею беседовал об этих задачах внешней политики России. Начиная с 1776 г. явилось множество рескриптов императрицы к князю, в которых идет речь о приведении в исполнение начертанной им программы… Таким образом уже в семидесятых годах Екатерина с Потемкиным были заняты так называемым «Греческим проектом», виновником которого считался князь»[55]. Недостаток документов приводит Брикнера к ошибочному мнению, будто Потемкин являлся инициатором и автором «Греческого проекта». На самом деле история этого документа, как и история самой идеи воссоздания Греческой империи, крайне сложна, и мы остановимся на ней в соответствующей главе нашей монографии.
В своем двухтомном труде, посвященном уже царствованию Екатерины II в целом, Брикнер, основываясь на фрагментах переписки, опубликованной Я. К. Гротом, дает описание взаимоотношений императрицы с ее ближайшим сподвижником: «Напрасно говорят о перевесе, который будто бы имел Потемкин над императрицей. Из множества писем Потемкина и императрицы можно убедиться, что она и нравственно, и умственно стояла гораздо выше светлейшего князя, остававшегося до гроба в безусловной зависимости от императрицы. Впрочем, она высоко ценила способности Потемкина, нуждалась в его советах и во многих случаях руководствовалась его соображениями. Во время второй турецкой войны она писала к нему по два раза в неделю и чаще, сообщая о состоянии дел… Весьма часто Екатерина называла Потемкина своим учеником… жаловалась на его отсутствие, просила его щадить себя. При всем том, однако, Потемкин на каждом шагу зависел от степени расположения к нему Екатерины. Милость императрицы была главным условием его счастья и успехов»[56].
Располагая только письмами Екатерины II, включенными в издание Я. К. Грота, но не читая ответных текстов Потемкина, Брикнер делает вывод о нравственном и умственном превосходстве императрицы над светлейшим князем. Однако историк слышал лишь одну сторону в эпистолярном диалоге. Судить же о реальной роли каждого из корреспондентов возможно, только опираясь на полный источник.
К сожалению, во время написания Брикнером своих трудов он не был знаком не только с частными посланиями Потемкина Екатерине, но и с государственными бумагами светлейшего князя, издание которых Н. Ф. Дубровин начал в 1893 г.[57]. Эти документы вкупе с перепиской императрицы и ее ближайшего сподвижника показывают, что далеко не одна милость Екатерины обусловливала высокое положение Григория Александровича; опираясь на созданную им партию при дворе, императрица могла противостоять покушениям группировок, поддерживавших великого князя Павла Петровича.
Странно, что, осознавая неполноту своей источниковой базы, отдавая себе отчет в том, что на имеющемся материале невозможно написать очерка государственной деятельности Потемкина, Брикнер с легким высокомерием замечает: «Предоставляя будущим исследователям исчерпывать этот предмет при помощи всестороннего анализа и пока еще не изданных данных, мы довольствуемся сообщением… важнейших фактов… для общей характеристики Потемкина… Занявшиеся после нас этим предметом, – хотя бы даже при более благоприятных условиях, имея возможность начертить биографию Потемкина в больших размерах и с сообщением гораздо большей массы фактов, – едва ли придут к новым результатам в отношении самых важных фазисов исторической роли Потемкина и оценки преимуществ и недостатков нашего героя»[58].
Снова повторяется мысль: вся совокупность источников, которую можно будет впоследствии привлечь, в сущности бесполезна, и без нее картина ясна в «общих чертах», она останется такой, какой нарисована сейчас, сколько бы новых красок в нее ни добавили.
Впрочем, при обнародовании такого числа бумаг Брикнер буквально вынужден признать в конце монографии о Потемкине: «Его деятельность была далеко не бесполезною». И уже как бы не от себя добавить: «Рунич[59], перечисляя результаты ее (деятельности Потемкина. – О. Е.) – уничтожение Запорожской Сечи, построение Херсона и Николаева, покорение Крыма, учреждение Черноморского флота, овладение Очаковом… замечает: «Все это не ложные суть памятники дивной прозорливости великой Екатерины II и сотрудника ея»»[60].
Несмотря на эти замечания, работа Брикнера оставалась до выхода книг В. С. Лопатина крупнейшей биографией Потемкина, к которой в первую очередь обращался каждый исследователь жизни светлейшего князя. К несчастью, монография Александра Густавовича морально устарела буквально через два года после выхода в свет в результате дубровинской публикации 1894 г. государственных бумаг Потемкина. Однако она гораздо более известна и историографически востребована, чем три тома документов, что можно объяснить по-пушкински нашей «ленью и нелюбопытностью».
После Брикнера возникают небольшие по объему книги, в основном разворачивающие отдельные положения его монографии. Такова скромная работа В. В. Огаркова, которая концентрирует внимание читателя на вопросах бескровного присоединения Крыма с Таманью, заселения Новороссии, постройке городов на юге[61].
Издание богатейших документов военного архива, предпринятое историками Н. Ф. Дубровиным и Д. Ф. Масловским, пробило первую, но довольно мощную брешь в, казалось бы, незыблемом представлении о Потемкине как бездарном и медлительном полководце, присваивающем победы гениального А. В. Суворова[62]. На основании этих документов Масловский как военный историк рассмотрел операции 1787–1789 гг. и пришел к неожиданным умозаключениям. «Выводы о бездарности Потемкина как полководца – ненаучны, – писал исследователь, – они сделаны без опоры на главнейшие материалы, которые были неизвестны до настоящего времени… Потемкин в турецкую войну являлся первым главнокомандующим нескольких армий, оперировавших на нескольких театрах, и флота. Потемкин первый худо-хорошо дает и первые образцы управления армиями и флотом общими указаниями – «директивами»». Эти директивы Масловский считал «образцовыми», поскольку они четко определяли стратегические задачи подчиненных Потемкину военачальников, но не связывали их тактически, избавляя от мелочной опеки и поощряя личную инициативу. Умение выбирать достойных командиров и доверие к их таланту – главная черта Потемкина как командующего.
«Он имел вполне самостоятельный и верный взгляд на сущность самых сложных действий на полях сражений, – писал Масловский, – …и во всех случаях умел держать себя начальником»[63]. Именно эта черта Потемкина ярко проявилась в его споре с А. В. Суворовым о сроках взятия Очакова. Историк делает вывод о том, что главная идея плана Потемкина резко расходилась с суворовской. Суворов стремился взять Очаков как можно быстрее, решительным штурмом и не считаясь с потерями. Потемкин был убежден, что одна блестящая операция или даже целая кампания в ходе войны – не самоцель. Цель – конечная победа. Князь хотел захватить крепость с наименьшим риском, сохранив в самом начале войны солдат и офицеров для будущих кампаний, а также завоевать инициативу на Черном море. Именно этот план и был осуществлен с минимальными (менее 1 тыс. человек с русской стороны) потерями.
В условиях, когда черноморский флот сильно пострадал от шторма, России было практически нечего противопоставить Порте на море. Оттоманский флот представлял серьезную угрозу для Крыма. Очаков же как магнит притягивал к себе большую часть турецких кораблей и фактически держал их в бездействии, пока спешно шла починка русских судов и набирала силу гребная флотилия. Именно она и нанесла первое поражение турецкому флоту под стенами крепости. С этого момента инициатива на море перешла к русской стороне. Задачи кампании были выполнены.
Эти документальные публикации и исследования оказали серьезное влияние на возникновение совершенно иного образа светлейшего князя в литературе научно-справочного характера. Что уже было большой победой благодаря широте ее использования читающей публикой. Автор биографического очерка Потемкина в Русском Биографическом Словаре А. М. Ловягин привлекает новые воспоминания современников, до него не побывавшие в руках у историков, сообщает много интересных фактов об управлении князем Новороссией, о военной реформе Потемкина, об изменениях государственной политики по отношению к старообрядцам (прекращении гонений), предпринятой по инициативе Григория Александровича[64]. Статья Ловягина – своеобразная антитеза монографии Брикнера. Именно с Ловягиным, а также отчасти с Д. Ф. Масловским (называя оппонентов просто «наивными людьми», без указания имен) будет вести полемику о личности Потемкина А. А. Кизеветтер в своих «Исторических силуэтах», о которой мы расскажем ниже.
Как верно отмечает В. С. Лопатин в своем издании переписки Екатерины II и Г. А. Потемкина, статья о Потемкине в Русском Биографическом Словаре явилась «итогом почти полувековой деятельности таких русских историков, как Я. К. Грот, П. П. Пекарский, С. М. Соловьев, А. Н. Пыпин, П. И. Бартенев, М. И. Семевский, Н. Ф. Дубровин, Д. Ф. Масловский, В. А. Бильбасов… Опираясь на введенные в исторический оборот многочисленные документы Екатерины II, Г. А. Потемкина и их современников… А. М. Ловягин… сумел показать и масштаб личности Потемкина, и размах его деятельности»[65].
Новый портрет Потемкина, возникший под пером Ловягина, оказался столь необычен для публики, что редакция Императорского русского исторического общества сочла нужным (как это обычно делается в щекотливых случаях) сопроводить статью о светлейшем князе особым редакционным комментарием, в котором солидаризировалась с мнением автора. «В галерее сподвижников Великой Императрицы портрет Г. А. Потемкина имеет, кажется, наименее сходства с оригиналом, – сказано было в комментарии. – Блеск положения случайного человека затмил в глазах современников государственного деятеля… Только в последнее время благодаря развитию у нас исторической науки… начинают отставать густо наложенные на изображение Потемкина краски и из-под них выступает более правдивый и интересный облик. Теперь мы можем положительно сказать, что Потемкин был не временщиком только, но одним из наиболее видных и благородных представителей екатерининского царствования, что, хотя и не чуждый недостатков и пороков своего времени, он во многих отношениях стоял выше своих современников и поэтому не мог быть понят и оценен ими по достоинству»[66].
