Ольга Пустошинская
Деревенские сказки
Варя проснулась от крика. Она подняла голову и огляделась: мамки и отца не было, только Митька шевелился и орал в своей зыбке, махал ручками, видно, сумел как-то выпростать их. Варя вытащила из-под братика мокрую пелёнку, отбросила к печке; достала из шкафа чистую и завернула младенца как смогла. Тот орал, вертел головой, хватал губками край пелёнки – хотел есть.
– Сейчас пойдём к мамке, сейчас… – успокоила Митьку сестра.
На улице он притих, щурился от яркого солнца и кряхтел.
Варю мать заметила издалека, разогнула усталую спину, отошла и присела к стогу и сказала: «Давай сюда». Пока она кормила Митьку, Варька грызла соломинку и мурлыкала песенку – такая была привычка. Голову сильно пекло, она поправила сползшую на плечи косынку.
Мать потуже запеленала Митьку.
– Неси домой, – велела она и подала свёрток, – к подружкам не ходи, слышишь? Сразу домой. Я скоро приду.
Варька кивнула, прижала к себе братика и пошла в деревню. Она и не думала заглядывать к подружкам, но кто же знал, что она встретит на дороге ребят. Сблизив головы, они что рассматривали и ахали.
Варя подошла:
– Что там, покажите…
– Вот, смотри!
Оживлённая Катька с румянцем на щеках протянула игрушку – ярко раскрашенного деревянного зайца на деревянной же подставке. Снизу висела на нитке гирька, если её вращать, заяц начинал бить лапками по барабану.
– Твоя? Откуда? – спросила Варя.
– Тятька привёз с ярмарки.
Как захотелось Варьке попробовать самой раскрутить гирьку! Но братика куда девать? Только сейчас Варя почувствовала, как у неё болят спина и плечи.
– Подержи! – протянула она Митьку Захарке, но тот и не подумал брать. Все будут играть, а он стоять как дурак?
– Да положи его! – посоветовал Мишка и махнул рукой на ригу. – Вон туда, в тенёк.
Варька так и сделала. Ничего братику не будет, полежит чуток на мягкой травке, пока она поиграет немножечко. Отвлеклась она всего-то на десять минуточек, может, на двадцать, а когда опомнилась, посмотрела в сторону риги, то увидела, как та самая барынька в длинной рубахе подняла Митьку с травы. Бросилась она выручать братика, а барынька посмотрела на неё, усмехнулась и… исчезла.
Руки-ноги отнялись у Варьки. Страшно стало так, что крикнуть не может – голос пропал. Рот открывает и закрывает, как рыба, которую на песок выбросили.
Подбежали другие ребята, окружили то место, где младенчик лежал, стали спрашивать друг у друга, видели ли они, как баба была-была, а потом раз – и пропала! Все видели, не померещилось Варьке.
– Вот те крест! Подошла, Митьку взяла на руки, посмотрела так, а потом исчезла, – с жаром сказал Мишка. – Я первый заметил!
– А ты чего молчал, если заметил? Лопух и есть лопух! – напустилась на него Катька.
– Не знаю… – смутился Мишка, – подумал сперва, что это тётя Акуля, волосы у ней такие же.
– Это не баба, а нечистая сила, – сказал Захарка.
Варька разревелась. Ей теперь хоть дома не появляйся. Говорила мамка: ни на минуточку не останавливайся и никуда не заходи, а Варя не послушалась. Не сносить теперь ей головы.
– Полудница это… – заикаясь сказала девчонка, – она всё меня пытала, как лён теребить да как трепать… Меня мамка теперь прибьё-о-от!
Ребята молчали, не знали, как можно помочь горю, а Варька тёрла глаза рукавом и шмыгала носом.
Захарка быстрее других пришёл в себя и предложил всем вместе сходить на ржаное поле, уверяя, что Полудница любит гулять по полям, он сам слышал, как тётка Дуся тётке Марье рассказывала.
– Да-а-а… а она нам башки косой отрежет, – забоялся Лопух
– Не дрейфи, назад приставит, ещё красивше станешь, – ответил Захарка, хотя и слегка дрогнувшим голосом.
Надо же, какой смелый. Ну он и старше Мишки на целых два года.
Они ещё немного постояли, поспорили, потом двинули по дороге к полю, но не успели пройти и тридцати шагов, как услышали позади захлёбывающийся младенческий плач, такой знакомый, что Варька застыла столбом.
– Братик орёт! – в мгновенье ока определила она, повернулась волчком и кинулась обратно к риге.
Митька лежал на том же самом месте, на траве, где его оставила сестрёнка. Выпростал из пелёнок руки, кричал, сморщив маленькое личико. Варька подхватила его на руки и разревелась, на этот раз от радости. Смахнула с пелёнок приставшие соломинки и что есть духу помчалась домой. Если мамки нет, то повезло считай.
Но мать оказалась дома, сидела за столом и ела холодную варёную картошку. Видно, пришла она недавно, потому что только глянула сердито на дочку и ничего не сказала.
– Я только на минуточку остановилась, руки устали, – пролепетала Варя, переводя дух, – Митенька тяжёлый.
Ей и правда показалось, что Митька стал тяжелее, будто за час он прибавил фунт-другой.
– Давай сюда… – Мать отодвинула тарелку и взяла кричащего Митьку.
Младенец замолчал, стал жадно сосать грудь. Вдруг что-то сильно ударило в ставни, как будто бросили камень. Митька вздрогнул, захныкал, засучил ножками.
– Мальчишки озоруют, – морщась, сказала мать.
Она вгляделась в личико сына, открыла ему пальцами рот и охнула: из розовых дёсен выглядывали два зубика, беленьких, как сахар.
– Ты кого принесла?! – закричала мать, бледнея. – Митенька где?!
У Варьки сердце упало. Неужели чужого ребёночка взяла? Обмирая от страха, подошла к матери и пристально посмотрела на младенца. Да Митька это, кто же ещё. Глаза те же, нос, губы. И пелёнки-распашонки его.
– Мамка, ты чего? Это Митенька, посмотри!
Мать поспешно развернула пелёнку, ощупала Митины ручки-ножки и немного успокоилась. Померещилось…
***
Варька сжалась в комочек, лежала не шевелясь, чтобы мать с отцом не догадались, что она не спит. Зачесался нос, но она терпела, только жмурилась.
– Никогда я не слыхала, чтобы у маленького дитяти зубы выросли. Месяц ему, всего-то месяц, – горячо шептала мать. – Утром кормила – не было зубов, а домой пришла, чую, что кусает. Как посмотрела… И волосы у него как будто темнее и глаза не такие. У Митеньки серые, а у этого с золотинкой. И плачет, и плачет, как будто Полуночница его изводит… кое-как успокоила. А ведь такой спокойный был.
Отец завозился на лавке, двинул чашкой:
– Выдумаешь тоже, Акуля. Я слыхал, что и рождаются детки с зубами. А тут выросли… ну и что же, бывает…
– Да не он это, – заплакала мать, – похож, а не он. Варьку пытаю – молчит. Небось, с девчонками гуляла и перепутала младенца. Зинка недавно родила, её малец, наверно.
– Скажешь ещё! У Зинки чёрный парнишка, совсем не похож на нашего.
У Варьки зубы застучали от страха. Неужели Полудница подменила братика? Что теперь делать?
Почти не спала Варя, насилу утра дождалась. Пока мать возилась у печки, выскочила из дома и к Захарке побежала. Он умный, всё знает.
Подняла маленький камешек, бросила в крайнее окошко, завешенное дырявой тряпкой. Выглянул Захарка, увидел Варьку и через минуту вышел на крыльцо.
Спросил:
– Чего тебе?
– Мамка говорит, что Митька непохож, – выпалила Варька.
– На кого? – не понял Захарка.
– На себя. Говорит, что не Митька это.
– А-а-а, вот оно что… – Он задумался, покусал губу. – Я слышал, что Полудница подменивает ребёнков. Заберёт человеческого, а своего подсунет. Смотрит баба: вроде её ребёнок, а вроде и не он. Вдруг и Митьку подменила?
Варька зашмыгала носом: жалко братика. Неизвестно где он теперь, ревёт, небось, без мамки. Надо настоящего Митьку выручать, а Полудницыного вернуть.
Дождалась Варька, когда мать с отцом уйдут, вытащила младенца из зыбки, пригляделась… А ведь и правда, не Митька это: глаза с золотинкой и косят немного. Смотрит Варя, смотрит, а младенчик потянулся ручкой и цап её за нос, да больно-то как! А сам смеётся как-то нехорошо.
Подхватила Варька ребёночка и выскочила с ним за порог. Пришла на ржаное поле, села под дерево, что неподалёку росло, младенца рядом положила и стала ждать.
Долго сидела. Солнце высоко поднялось, палит-жарит так, что мочи нет, знойное марево у земли переливается, колышется. Вдруг видит: женщина появилась, не идёт – плывёт, белое платье развевается. Волосы распущенные цвета спелой ржи, на голове венок из колосьев и цветов полевых.
Вскочила Варька:
– Эй, Полудница! Верни Митьку, а своего младенчика забирай обратно!
Остановилась Полудница, губы скривила.
– Экая быстрая! Потрудись, постарайся. Перепляшешь меня – верну тебе брата.
– Я согласная, – сказала Варька.
Улыбнулась Полудница, пальца щёлкнула – и пропал младенец, в ладоши хлопнула – и заиграла музыка.
– Ну давай! До вечерней зари.
Сама смеётся, плывёт белым лебедем, руками плавно поводит, плечиками пожимает, глаза так и блестят. Смотрит Варька на неё и старается не отставать. Босые подошвы камешки и сухая трава колют, пот глаза заливает. Час и другой прошёл, не чует ног под собой Варя, а Полуднице хоть бы что, знай себе пляшет.
– Уморилась? – рассмеялась Полудница.
– Ещё чего!
Солнце к закату стало клониться. В кровь избила ноги Варька, но не уступает. Знает, что если уступит, не только братика не вернёт, но и сама сгинет.
Закатилось солнышко за горизонт, и умолкла музыка. Остановилась Полудница, а Варька упала на пыльную тропу, слова сказать не может.
– Вот ведь упрямая какая девчонка! – промолвила Полудница. – Что же, уговор так уговор, получай своего крикуна. – И положила Варе на коленки запелёнатого ребёнка.
Посмотрела Варька: Митенька! И глазки его, и носик, и подбородочек. Прижала к себе, поблагодарить хотела Полудницу, а той и след простыл – исчезла. И тут услышала Варя людские голоса как будто издалека: «Варя! Варька! Варвара!» Поднялась с трудом, Митьку взяла на руки и побрела с поля. Как только вышла на дорогу, словно пелена у неё с глаз упала. Увидела отца и соседей – Мишки Лопуха родителей.
– Тятька… – сказала Варя и закачалась, ноги подломились.
Бросился отец к ней, успел подхватить. До дома на руках нёс, не могла сама идти Варька.
…Три дня лечила мамка дочкины ноги, смазывала маслом коровьим, тряпочки, смоченные в отваре трав лечебных прикладывала. И сотый раз спрашивала: «И что Полудница сказала?.. Ох, страсти какие! А если б не переплясала ты её?.. Матерь Божья, заступница, спаси и сохрани!»
А в пелёнках, в которые Митька завёрнут был, нашли монеты золотые.
– Чудо-то какое! Это ведь, Варя, тебе на приданое Полудница деньги дала, – ахнула мамка и убрала монеты в сундук. Будет Варя замуж выходить – пригодятся.
