Ольга Шильцова
Зови меня Яга
Глава 7
До ближайшего селения было два-три дня пути. Моя изба стояла неподалеку от реки, что правда, то правда. Но не судоходной ведь! Обычная мелкая речушка. Ни большой дороги, ни какого-то промысла. Это должно было быть самое уединённое место в мире, но что-то пошло не так. Пусть не каждый день, но люди продолжали приходить. Всех сословий и возрастов, с просьбами – то разумными, то безумными.
В итоге тропинка к дому не то что не заросла, но как будто даже стала шире. Я смотрела на узкую полоску земли, на которой почти не росла трава, и отказывалась понимать, что делать дальше. Я ведь и жить-то не собиралась, просто была слишком труслива, чтобы приближать собственную кончину.
Иван-царевич объявился в самый разгар лета. В тот день шёл яростный дождь. Тёплые крупные капли прибивали траву, ветер гнул деревья, но я знала, что они расправятся и будут только рады живительной влаге. Запах мокрой земли возвращал меня в детство. Я стояла под навесом, бездумно любуясь пузырями на лужах вместо того, чтобы скрыться в избе. Издалека будто послышалось ржание, но шум капель заглушал все прочие звуки, и я решила, что мне показалось. Как бы не так.
– Яга-а-а-а! – зычный крик разорвал пелену дождя, и куры с козами испуганно заголосили в хлеву. Пришлось шагнуть прямо под ливень.
Я запомнила Ивана больше по второй нашей встрече и сейчас невольно поёжилась, увидев его в полном боевом облачении. Он уже спешился, открыл ворота и заводил коня во двор. С ним была ещё и заводная лошадь, несшая кроме переметных сумок, неприятный груз. Человеческое тело, привязанное к седлу, безвольно свисало по обе стороны.
– Здравствуй, Иван-царевич! – крикнула я и жестом показала под навес. Лошади и одежда промокли насквозь. Иван выглядел смертельно уставшим и хмурым. Он сосредоточенно отвязывал от лошади чей-то труп, и я не выдержала:
– Это ты на кой сюда припёр?!
– Врачевать будешь, – буркнул царевич, и у меня даже рот приоткрылся от такой наглости. Потом он повернулся, его глаза полыхнули гневом: – Гостя сначала накормить, да напоить надо, а потом уже спрашивать.
Я поджала губы. Значит так, приказывать взялся. Гостя такого в омуте утопить, а не кормить.
– Жив он ещё, – примиряюще пробормотал Иван и осторожно стащил с седла тощего мужика. – Что мне, в лесу его надо было оставить?
Пожала плечами и молча пошла топить баню. В дом нести этот комок грязи – себе дороже, кровь плохо отмывается. А там доски поскоблю, ежели что.
– Раздевай, – сказала я Ивану, внимательно рассматривая мужчину, лежащего на лавке. Его одежду и правда проще было сжечь, чем отстирать, но с этим позже. Лицо слишком бледное, покрыто испариной, дыхание слабое. Внутреннее кровотечение?
– Что застыл, раздевай, говорю! Или срежь к чертям, быстрее будет.
Я отвлеклась от раненого и глянула на Ивана – чего возится, не ранен ли сам. Царевич мялся и явно хотел что-то сказать. Понятно, об этом я и не подумала.
– Я дважды вдова и давно не девочка. От вида мудей не сомлею.
На теле кроме синяков была только одна серьёзная рана. Мышцы глубоко рассечены в области плеча. Рану и кожу вокруг покрывала толстая корка запекшейся крови, но кости на первый взгляд были целы.
– Это твой друг? – спросила я, но Иван отрицательно покачал головой. – Служил у тебя?
– Я не знаю его, – признался царевич, и брови мои взлетели вверх. Час от часу не легче.
Говорили, небось, родители: не подбирать всякую гадость! Так нет же. Я продолжила осмотр. На голове обнаружилась ссадина и немаленькая шишка. Можно было предположить, что потеря сознания и остальные симптомы вызваны черепно-мозговой травмой.
– Может умереть в любой момент, но если нет – рану лучше зашить, пока он в беспамятстве, – вынесла я свой вердикт. – Почему не отвез к лекарю?
– Далеко, – кратко ответил Иван, и я поняла, что он и сюда не рассчитывал довезти живым.
У меня не было ни спирта, ни марганцовки, ни фурацилина – не было ничего. Зато были изогнутые иглы для работы с кожей и шкурами. Насколько я знала, местные лекари использовали для зашивания ран конский волос. Я собиралась взять льняные нити – шёлковых у меня попросту не было.
Стыдно признаться, но я надеялась, что мой пациент тихо помрёт, не приходя в сознание – тогда не придётся отвечать, если рана не заживёт. Пока нитки и несколько игл кипятились в ключевой воде, я тщательно обмыла раненого.
– Поверни на здоровый бок, да привяжи его на всякий случай, – попросила я Ивана. – Может очнуться, пока буду шить, и всё испортить.
Странно, что царевич нервничал больше моего. Хотя я знала – в горячке боя мог и сам руку потерять, и другому отрубить, всё нипочём. Здесь же, в тишине при свечах, слушать прерывистое дыхание раненного и смотреть на его жалкое тело, воину было невыносимо.
– Привяжи и иди, о лошадях тоже позаботиться надо, – сказала я и чуть усмехнулась, увидев, с каким облегчением Иван выскочил наружу. На самом деле меня не волновали ни лошади, ни царевич. Я просто не хотела, чтобы он смотрел. Руки будут дрожать, долго, неловко. А так – что-нибудь да получится. Края сходились хорошо, рана была не рваная, а резаная. Мешала только кровь. Она обильно потекла, как только я сняла запекшуюся корку, и продолжала понемногу сочиться даже после наложения швов.
Поразмыслив, я наложила повязку, и решила, что утро вечера мудренее. Дождь прекратился. У меня вступило в поясницу после всей этой чехарды, и я злилась на Ивана так, что сама себе удивилась – ещё не всё на свете мне безразлично.
Спать условились по очереди. Я предупредила царевича, что у раненого может начаться рвота, особенно после пробуждения. Он долго спорил со мной, утверждая, что в бане людям не место, но я уперлась – пущу в избу, только если очнётся.
Я понемногу заливала подопечному в рот слегка подсоленную и подслащенную воду, обтирала лицо влажной тряпицей и следила, чтобы не замерз. К утру он начал беспокойно метаться, и я не выдержала – позвала Ивана. Даже если пациент не драться, а помирать собрался, вдвоем как-то спокойнее.
Раненый открыл глаза. Карие, темнее моих, они казались почти черными. Волосы тоже темные, лицо смуглое и скуластое. Похож на татарина, но я плохо разбиралась в многочисленных местных народах. Толкнула Ивана, чтобы тот придержал гостя в случае чего, и заговорила:
– Ты в моем доме. Ранен. Моргни, если слышишь и понимаешь, но не шевели головой и не пытайся встать.
Медленно, но чётко он опустил веки и спустя пару мгновений снова открыл глаза.
– Я буду давать пить, старайся глотать. Тогда, может, выживешь.
Снова моргнул, переводя взгляд с моего лица на Ивана. Слабый как новорожденный птенец, этот мужчина внушал мне невнятное беспокойство. Когда он смежил веки и снова забылся, я знаком пригласила Ивана выйти на двор.
– Ты его сюда притащил, ты и помогай, царевич, – строго сказала я. – Будет пить и писать, а дальше видно будет. Пока не встанет – сам его таскай, да переворачивай. Я с ним не останусь. Или вместе выхаживаем, или забирай откуда принёс и проваливай.
Я изо всех сил старалась выглядеть невозмутимой. Если Иван уедет, я ж даже вытащить мужика из бани не смогу, не подниму. А если смогу – куда дальше? Во дворе оставлять валяться? От таких перспектив сердце билось все сильней. Я смотрела невидящим взглядом в сторону леса, и тут, наконец, царевич заговорил:
– Если бы не я, он был бы мёртв. Но и он подставился в бою, прикрывая меня. Стало быть, мы с ним побратимы. Я задержусь, но не больше, чем на седмицу. Всё сделаю, что скажешь.
«Ну да, свежо предание», – мысленно огрызнулась я, не выдавая своего облегчения. – «Сапоги мои где? То-то же».
Глава 8
– Ты как будто стала жить богато. В добрый час сказать, в худой помолчать, – заметил Иван-царевич. Мы сидели на крыльце, пригревшись на солнышке. Я отхлебнула из кружки теплое козье молоко и посмотрела на него в упор:
– Действительно! Не знаешь, случайно, откуда просители-дарители дорогу к моему дому знают? Прокляну ведь! Кто тебя просил?
Иван рассмеялся. Виноватым он не выглядел:
– Нечего сидеть тут одной. Не по-человечески это.
– Ты мне не брат и не сват! – отрезала я. Кажется, кудрявому просто нравилось меня злить. – Я сама решаю, как жить.
– Ну, переехать ты сможешь навряд ли. У тебя даже лошади нет, – хохотнул Иван и добавил, пока я на него не набросилась: – Пора проведать хворого.
Раненый так упорно цеплялся за жизнь, что я сама поверила – этот встанет. Каждый день я обрабатывала рану, со страхом ожидая признаков воспаления. Заставляла много пить – не только травяные сборы, но и бульон с протертыми овощами. Сгибала и разгибала руки, ноги, массировала мышцы. Иван таскал его во двор, пробовал ставить на ноги. Сегодня был пятый день с тех пор, как они нагрянули в мой дом, и я велела:
– Попробуй поговорить с ним. Пора.
Я видела, что сознание у мужчины ясное. Он понимал все обращенные к нему слова. Очевидно, не страдал амнезией, иначе выглядел бы испуганным. Осталось понять, есть ли нарушения речи. Заодно узнаем, кого это Иван притащил.
Я слегка подсластила отвар шиповника мёдом и привычно напоила раненого, держа кружку у его губ. Тот благодарно моргнул в ответ. Я оглянулась на царевича и показала ему глазами – давай, мол, вспоминай, о чём только что говорили. Иван сел рядом и спросил без обиняков:
– Как тебя зовут?
Мужик облизнул губы и прохрипел:
– Соловей.
– Разбойник? – насмешливо уточнила я, не имея в виду ничего такого, но лицо мужчины перекосилось от гнева:
– Чё сразу! Что ты знаешь! Ты ничего обо мне не знаешь! – столько слов за раз дались ему с трудом. Лоб покрылся испариной, загорелое лицо побледнело, и раненый откинулся на подушки, тяжело дыша.
– Не трать силы, – посоветовал Иван. – Эта, может, и знает. Яга ведьма. Она не хотела обидеть.
– Если бы хотела, ты бы уже издох, – спокойно заметила я, потому что это была правда, но царевич сердито зыркнул на меня и покачал головой. Ничего, что они оба здесь не дома, а в гостях? Я поспешно вышла во двор, пока не ляпнула ещё чего-нибудь, за что Иван решит сжечь меня на костре. Или как тут поступают с ведьмами. Проверяют – тонет ли?
– Зачем так сказала? – беззлобно спросил Иван, догнав меня на улице. – За клевету откупиться не просто.
– Случайно вырвалось. Забудем, – неожиданно навалились усталость и безразличие. Как же надоело следить за каждым словом, оправдывать чьи-то ожидания и ловить на себе косые взгляды. Я осталась одна в лесу, чтобы дожить остаток дней в свое удовольствие! Не удержавшись, напомнила вслух: – Я вас сюда не звала, Иван. И я не ведьма.
– Лучше бы тебе ей быть, – покачал головой царевич. – Иначе беды не оберешься. Откуда в тебе столько яда, Яга? Пусть жизнь не всегда долгая, разве она не прекрасна?
– Она бессмысленна, – ответила я, и почувствовала себя старой ворчливой бабкой рядом с румяным веселым богатырем. Недалеко от истины по местным меркам.
– Говорил с людьми в деревнях. Ты многим помогла. Вот и смысл!
– Не собиралась я никому помогать! Просто скучно было, – я хлопнула Ивана по плечу и улыбнулась: – Однажды шутки ради велела бабе молчать две седмицы. Её муж поколачивал, жизнь невеселая, вот и пришла ко мне. Что ты думаешь! Помогло! Заплатила мне чем могла, ушла довольная. А потом прибегает её муж и просит – прокляни её ещё раз, чем хочешь отдарюсь, мол.
Иван засмеялся и ржал так заразительно, что я против воли рассмеялась тоже. Когда царевич, наконец, утёр слёзы и посмотрел на меня, улыбаясь, внутри разлилось приятное тёплое чувство. Этого парня я была бы рада называть своим другом.
– Мне нужно уехать, – внезапно сказал Иван.
– Тогда этого с собой забирай! – я старалась не показывать виду, но мысль остаться наедине с раненым татарином меня не прельщала.
– Соловей слаб как котенок, дай ему отлежаться, – нахмурил брови царевич. – Я вернусь через несколько дней и не с пустыми руками! Ну, Яга?
– Как будто мое согласие так важно, – огрызнулась я. – Одна нога здесь, другая там, понял? Еды соберу в дорогу. Завтра поедешь? Идём тогда, поможешь мне обмыть его, да рану обработать надо.
В избе было слишком темно, и я подносила свечу ко швам, чтобы оценить их состояние. Мужики, кажется, думали, что дело не в освещении, а в очистительной силе огня. Им волю дай – ещё и не то нафантазируют. Я отмачивала корочки и бережно протирала кожу вокруг раны, когда раненый вдруг заговорил.
– Ох, и красивая же ты баба, Яга, – хрипло сказал он, не глядя на меня. Ему, должно быть, больно – догадалась я, а вслух сочувственно поинтересовалась:
– Видно, сильно головой-то ударился?
– Я серьезно говорю, – возразил Соловей.
– Как же голубые глаза, пышная грудь и коса до пят? – хмыкнула я, ни на секунду не принимая его слова всерьёз. По местным меркам я точно красавицей не была.
– Коса – это хорошо… Намотаешь на кулак, голову ей запрокинешь – и вперёд. А такая, как Яга, сама на тебе поскачет, ей коса ни к чему, мешать только будет, – продолжал бредить раненый. Краем глаза я заметила, что Иван от его слов залился румянцем. Какой он ещё молодой всё-таки!
– У-у-у, не дай Бог так оголодать, – с издевкой протянула я, не отвлекаясь от работы. – Блоха на тебе поскачет, бабник!
– Сердишься, а глаза так и сверкают, чисто угли! Руки мягкие, ласковые, знают, что творят. Эта баба – всем бабам баба, Иван, – не унимался Соловей, а я начала понимать, откуда у него такое прозвище. – С молодухами не интересно, пугливые как оленухи, да и глаза у них коровьи. А у тебя хищные, Яга, слышишь?
– Слышу. Спи, – рана была закрыта мягким чистым полотном, я укрыла Соловья одеялом и отошла проверить тесто. Будут Ваньке пирожки в дорогу.
Мир был таков, что Иван мог вообще не вернуться обратно, но я предпочитала надеяться на лучшее. День ото дня Соловей становился всё разговорчивее, и мне пришлось признать – язык у него правда хорошо подвешен. В отличие от деревенских с ним было интересно.
В который раз я подумала, что люди здесь крепкие – а что удивляться, другие попросту умирают в детстве. Наш раненый уверенно шёл на поправку. Вставал с моей помощью и с аппетитом ел, напоминая в эти минуты тощую злую собаку, у которой нет хозяина. Осторожно расспрашивал меня про Ивана – как познакомились, что за человек. Спрашивал и про меня – как-то понял, что я не из этих краев. Я отмалчивалась или уходила от ответа, и Соловей не настаивал.
– Ты со всех берёшь плату, – сказал он как-то, сидя на крыльце, закутавшись в одеяло. – Что с меня попросишь? Взять-то особо нечего, сама видишь. Штаны и те чужие.
Я задумалась. За него обещал отдариться Иван, но какого лешего?
– Шелковые нити. Не слишком толстые, крепкие, непременно из шёлка. И ещё… Если будешь в иных землях – поищи мне живой воды. Спирт, горячее вино – называться может по-разному. Резко пахнет, горит, если поджечь.
Перегонный куб точно уже придумали, просто далеко отсюда. Соловей громко цокнул языком.
– Мудрёное задание. А не лучше ли мне уехать и никогда не возвращаться? Тогда и платить не придётся.
– Можно и так. Только смотри, как бы у тебя нити не разошлись, растворив рану. С наговором зашивала, – равнодушно ответила я и с удовольствием увидела, как тень беспокойства промелькнула на смуглом лице Соловья. Он не мог точно знать, брешу ли, и оставил дальнейшие мысли при себе. Потом вспомнила, что Ивану не нравилось, когда я вела себя злобно, и минуту спустя сказала: – На нет и суда нет, Бог с тобой. Захочешь – вали на все четыре стороны.
Раненый татарин усмехнулся и кивнул в знак того, что услышал. А затем смежил глаза, не то правда задремав сидя, не то желая закончить разговор.
Глава 9
Иван уехал на своем любимом жеребце, оставив вторую лошадь у меня. Лёгкая, тонконогая, с гладкой шкурой – у деревенских таких не бывает, да и толку в хозяйстве не будет. «Разве жизнь не прекрасна», – всплывали в голове слова царевича. На пятый день я не выдержала. Оседлала кобылку под предлогом, что лошади застаиваться нельзя, собрала обед в узелок и уехала в поля на целый день. Там только поняла, насколько опостылело сидеть в избе. Всё из-за Соловья, будь он неладен. Была бы одна – каждый день уходила бы в лес за грибами, ягодами, травами, за свежим мхом. А то и на рыбалку!
Надо же было Ивану вернуться в тот единственный день, когда я отлучилась. Солнце уже катилось к закату, когда я повела лошадь в стойло и ахнула, услышав приветственное ржание Иванова жеребца.
– Где была, что видела? – раздался над ухом гулкий голос, и от неожиданности я чуть не выронила седло.
– Где была меня уже нет, – с достоинством ответила я Ивану. – Ты мне сапоги привёз?
– А как же! Идём, Яга, мы с Соловьем тебя полдня ждём. За стол не садились, брюхо уже к спине липнет.
– У тебя прилипнет, не дождешься! – буркнула я, но губы сами растягивались в улыбке.
Всё лето эти двое захаживали ко мне по поводу и без. То порознь, то вместе. По очереди двигали тавлеи, Соловей оказался мастак в этой игре. Иван появлялся реже и становился мрачнее день ото дня. На расспросы отвечал коротко, но с его слов я поняла, что на заставе слишком мало людей, да и те обучены плохо.
За десять лет житья здесь я не слышала ни про какие войны, но много ли новостей доходило до деревни. Только сейчас мне открылся подлинный смысл безобидной фразы «Степняки озоруют». Так говорили о сожженных посевах, о людях, убитых или угнанных в плен. Такая же неизбежная часть жизни, как моровое поветрие или засушливое лето. Бывает время от времени, и ничего ты с этим не сделаешь. От таких мыслей по спине пробегал неуютный холодок, и я старалась выкинуть их из головы. Что мне за дело, в конце концов!
– Где твой брехун? Чёрный глупый пёс, которого ты звала Угольком? – спросил как-то Иван. – Лучше такая собака, чем совсем ни одной.
– Ну ты вспомнил! – ответила я. – Расколдовала его, наконец, он и ушёл.
Иван досадливо цокнул языком:
– Давно ведь собирался тебе щенка притащить, да всё не с руки было.
– Привези в следующий раз, коли так, – внутри зацарапалась тревога, когда Иван отрицательно покачал головой:
– Не знаю, когда теперь вернусь.
Я проводила его через два дня. Внутри снова разливалась пустота, а, может, это приближение осени так влияло на меня. Повседневные хлопоты были моим единственным способом справиться с дурным настроением, и я пошла к печи – поставить суп томиться.
На пороге появился Соловей. Он, видно, тоже переживал из-за отъезда Ивана – ходил мрачный и скучный. В дружину к царевичу, однако, наниматься не стал.
– Раз Ваньку приголубила, может и со мной поваляешься? – усмехнулся татарин. Сложно было понять – шутит он или говорит всерьёз.
– Нет, – коротко ответила я, но разбойнику этого было мало.
– Не люб? Что так?
Я посмотрела на него внимательно, словно видела в первый раз. Шрамы от оспы не слишком обезобразили его лицо, но взгляд тёмных глаз был хищным и беспокойным. Тощая фигура была, тем не менее, жилистой и гибкой, как у скоморохов-акробатов. Нормальный мужик, только совести у него не было и не будет.
– Не в том дело. Просто ты пока помирать не собираешься, а мне на кой, чтоб ты потом за мной волочился?
Соловей весь подобрался, и лукавство исчезло из его взгляда.
– А Иван что? Прикуси язык, ведьма! Или сама его отравила?
– Его братья убьют, – со всем возможным равнодушием объяснила я.
– Так скажи ему! Если что-то знаешь, не молчи!
– Ты засиделся, – я указала ножом, которым резала зелень, на дверь и снова принялась за дело. Сталь часто стучала о дерево, а за спиной я всей кожей чувствовала напряженную фигуру Соловья. Разбойника, что бы там Иван ни говорил.
Он выскочил из избы, а я бросила ножик и с облегчением перевела дух. В глазах плескались слёзы, но ведьме негоже плакать, пусть и по добру молодцу. Я поняла, что случится, когда Иван рассказал, что поедет вместе с братьями к царю Афрону. Это внутреннее знание было странным, но я словно собственными глазами видела его изрубленное тело, гниющее на траве в чистом поле.
– Димитрий и Василий – твои братья? – спросила я его тогда, сама не зная, зачем. Иван тут же нахмурился:
– Откуда выведала?
– Отговорись! Беги, если надо, но не езди.
Мужикам только дай волю – посмеяться над чужими страхами. Он что-то пошутил по-доброму, но я прикрикнула:
– Довольно зубоскалить! Хоть в баньке на дорожку попарься! Сама тебя вымою.
Даже ответа дожидаться не стала, пошла топить печку. Иван натаскал воды, а потом сидел на крыльце, пока я не позвала его в баню. Белая кожа царевича, казалось, светилась в темноте. Мы оба молчали, словно совершалось какое-то таинство, но я видела, что мои прикосновения не оставили его равнодушным. Я скользнула мочалкой дальше, чем следовало, и он не выдержал, скрипнул зубами:
– Не покойника обмываешь!
– Вижу, – хмыкнула я. – Ложись, Иван-царевич. И не думай ни о чём.
Я решила полюбиться с ним в отчаянной попытке удержать, отговорить от поездки. И в ту же секунду поняла, что не в моих это силах. Тогда осталось только удовольствие – его в первую очередь, но и моё, потому что царевич был красив и сложен на славу, как полагается воину. Бабское сердце сладко екало, когда сильные руки приподнимали меня, как пушинку или прижимали к себе.
– Вернусь – в жены возьму, слышишь? – бормотал он, пока я ласкала его языком. Я только посмеивалась про себя. Чего не наговоришь в любовном угаре. Иван оказался трогательно нежным и будто неопытным, хотя точно уже задирал девкам подолы – в этом я не сомневалась. Упоительное, давно забытое чувство власти над мужчиной. А потом наваждение прошло.
– Ты глупостей-то не говори больше про женитьбу, – сказала я позже, лежа у него на груди. Правым ухом я слушала частое бухание сердца, не успевшего замедлить свой бег. Иван слегка отдышался и провел пальцами по моей спине:
– Мне царством не править, если согласишься – отчего нет?
– Найди царевну-красавицу и не возвращайся сюда больше. Нарожаете детей и будете жить долго и счастливо. Вот тебе моё последнее напутствие.
Иван тогда замолчал и отстранился. А на следующее утро уехал, попрощавшись тепло и шутливо, будто и не было ничего. Я долго шла рядом, держась рукой за путлище, а потом смотрела ему вслед и уверенность в том, что я вижу царевича в последний раз только крепла в душе.
Стоило Ивану уехать, мы поцапались с Соловьем – и в этом как раз не было ничего удивительного. С ним было не скучно, но другом я его никогда не считала. Думала, этот уйдёт молча, ан нет, зашёл всё-таки. Я как раз доставала горшок из печи.
– Попробую догнать Ивана. Его, значит, гибель ждёт? А меня? Предскажешь что, ведьма?
Поди пойми, издевается он или вправду верит, что я могу сказать что-то толковое. В конце концов, я пожала плечами:
– Не знаю. Разве что, вот. Держись подальше от стольного града Киева и от Ильи из Мурома. Гибели твоей не вижу, а вот в застенки угодить можешь, да зубов лишиться в придачу.
– И на том спасибо. Будь здорова, Яга.
– Прощай, Соловей.
На душе снова разлилась тоска, и я пошла вывесить черепа на тропе. За лето приучила потихоньку местный люд, чтобы не беспокоили, если увидят черепа на столбах. Чтобы не смели идти дальше и стучаться во двор, или, тем паче, в избу. Мне нужно было побыть одной. И сходить в лес. Там я чувствовала себя лучше. А человеческие жизни казались маленькими, жалкими и несущественными, вроде муравьиных. Что царевича, что крестьянина, Бог с ними обоими.
