Ольга Валькова
Жизнь и удивительные приключения астронома Субботиной

Полная версия

Болезнь

Нина Михайловна впоследствии писала, что заболела в 8 лет. То был скарлатинный полиомиелит. К несчастью, болезнь была не просто серьезной – смертельной. Но Нине Михайловне повезло: ее тетя, Ольга Владимировна Соколова, не только сама была доктором медицины, но и работала экстерном у Нила Федоровича Филатова¹¹² – врача, который первый в мире понял необходимость подготовки специальных детских врачей. Лечение и реабилитация были нелегкими и небыстрыми и, конечно, не могли восстановить полностью здоровье девочки. Но то, что она выжила, уже само по себе было чудом. Благодарность своему врачу Н. М. Субботина сохранила на всю жизнь, которая оказалась долгой и плодотворной. В 1961 г., за несколько месяцев до смерти, она написала об этом: «Узнала я из “Мед[ицинского] работника” об открытии памятника дорогому Нилу Федоровичу Филатову, который меня лечил в детстве и вылечил от смертельной болезни, оставив своей ласковой сердечностью память до глубокой старости. А мой друг Елизавета Михайловна Пузанова и Ольга Дмитриевна Глаголева рассказывали мне, что Нил Федорович помнил обо мне и говорил, что это был случай один на 10000, что я выжила, хотя потеряла слух и свободное передвижение. Было мне тогда 8 лет, а на костыли я встала в 12, после 6 ортопедических операций и двухлетнего лечения в Одессе и Евпатории…»¹¹³.

Таким образом, в 8 лет Нина Субботина навсегда осталась глухонемой и только через четыре года, когда ей исполнилось уже 12 лет, она смогла снова встать с постели и ходить, но только с помощью костылей. Трудно представить себе ужас здоровой, веселой, любознательной девочки, всегда окруженной шумными родственниками и друзьями, проснувшейся однажды в мире, лишенном звуков, лишенной возможности позвать маму или встать с постели. Такая беда могла сломать не только саму девочку, но и всю ее семью. Однако этого не случилось. Веселая и шумная семья Субботиных ни на секунду не исключала больную дочку из своей повседневной жизни. «Родители, страстно любившие старшую дочь, долго, но, увы, безуспешно лечили больную у всех знаменитых врачей того времени», – пишет М. Н. Неуймина¹¹⁴. Про отношение родных братьев и сестер, прочих родственников к Нине написала в автобиографии друг и коллега Субботиной Н. М. Штауде¹¹⁵: «Любимица всей многочисленной семьи, в 8-летнем возрасте она заболела тяжелой формой скарлатины. Приговор лечивших ее врачей не оправдался: она выздоровела, но лишилась при этом слуха и свободного употребления парализованных ног. Ходила на костылях с детства до глубокой старости. В семье было сделано все возможное для развития и обучения ребенка, оказавшегося очень талантливым»¹¹⁶.

Мама и тети, братья и сестра Нины Михайловны, кузены и кузины опекали ее всю жизнь, но главным другом в одночасье оказавшейся совершенно беспомощной девочки стал ее отец. Это именно он часами разговаривал с дочкой, рассказывал ей о звездах. Это он дал ей в руки свою драгоценную астрономическую трубу. М. Н. Неуймина описывает, как другие взрослые: мама, тетки – пытались развлечь, развеселить и чем-то заинтересовать больного ребенка. Но… безуспешно: «Они старались чем только возможно облегчить ее тяжелое безрадостное состояние. Мать пыталась учить ее различным рукоделиям, но ни вышивание, ни искусство делать цветы, ни даже любимое раньше рисование не могли занять пытливый ум ребенка». Однако, «…разглядывая со своей постели ночное небо и беседуя с отцом о звездах, девочка заинтересовалась астрономией и попросила приобрести для нее астрономическую трубу. Ее желание было выполнено, и она стала наблюдать небесные светила (через открытое окно)»¹¹⁷. Как написала сама Нина Михайловна в одной из автобиографий: «И “папин телескоп” был моим добрым спутником и руководителем в изучении неба»¹¹⁸. Остальное, как это принято говорить, история…

Нина Михайловна влюбилась. Наверно, впервые в ее короткой тогда еще жизни и сразу навсегда. Астрономия стала ее любовью, спасением, а со временем – профессией. И сделал это ее папа – человек безумно занятой и важный, организатор работы железных дорог и бурно развивавшихся заводов. Именно отец и тетя-врач – Ольга Владимировна Соколова – стали учителями Нины, поскольку речи о гимназии, конечно, идти больше не могло, но и оставить ребенка без образования было немыслимо для Субботиных. «Среднее образование она получила дома, – пишет Неуймина, – так как общественная школа из-за глухоты исключалась. Отец и тетка-врач прошли с ней полный курс женской гимназии. Болезнь не отразилась на блестящих способностях Н. М. Субботиной; одаренная девочка быстро усваивала все предметы гимназического курса. Особенно легко ей давалась математика, которой она занималась с большим интересом»¹¹⁹. По воспоминаниям Неуйминой, Нина Михайловна сама придумала «азбуку пальцев», и все родные и близкие Субботиной научились говорить с ней при ее помощи¹²⁰. Н. М. Штауде также писала об образовании, полученном Ниной Михайловной: «Она могла читать и писать на нескольких языках, прекрасно знала математику, историю, могла часами работать в архивах Публичной библиотеки и в Пулковской обсерватории»¹²¹.

Когда дочь немного подросла и ее интерес к науке стал очевиден, Михаил Глебович ввел ее в круг своих друзей: ученых, путешественников, инженеров, познакомив между прочим, с Д. И. Менделеевым, А. П. Карпинским, И. В. Мушкетовым, М. А. Шателеном и многими другими. Он сопровождал ее на заседания различных научных обществ, членом которых являлся, как, например, Русского географического общества. «Папа мой был член и возил меня на собрания с 1895 года!! Кого я там видела!.. Все друзья папины путешественники, его тов[арищи] по трем Вузам, где он учился, [сначала] ЛГУ, где слушал Менделеева», – вспоминала Н. М. Субботина в 1959 г.¹²² Но самым большим подарком дочери стала построенная по личному проекту М. Г. Субботина и под его наблюдением ее собственная маленькая, но настоящая обсерватория. Хотя, конечно, истинным подарком стала полноценная, интересная, насыщенная событиями, людьми, впечатлениями и научными исследованиями жизнь, которую отец сумел подарить своей дочери несмотря на ее смертельную болезнь и непоправимое увечье.

Глава 2
НАЧАЛО НАУЧНОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ

Собольковская обсерватория. Солнечные пятна

Первая встреча Нины Михайловны с астрономией произошла в раннем детстве и, по ее утверждению, запомнилась на всю жизнь. 8 мая 1958 г. она рассказа об этом знаменательном событии в письме Г. А. Тихову: «…отец мой дал мне свой любимый телескоп (Фраунгофера), который он с великим трудом приобрел, когда мне было 4 года: он поставил меня на стул и показал Луну… Представьте что я до сих пор помню эту Луну, хотя она показалась мне блином: не по глазам ясным и отчетливым в детстве – не то что теперь! – спустя свыше 60 лет наблюдений Солнца!»¹²³ И продолжала после небольшого отступления: «А как увеличился масштаб Вселенной нам доступной, за эти 75 лет!?! Так вот, я стою перед ней, как девочка перед Луной и почти пытаюсь лизнуть окуляр, как тогда и спрыгнуть на пол со стула…»¹²⁴.

Через год, 26 сентября 1959 г., Н. М. Субботина писала коллеге юности, пулковскому астроному Софье Васильевне Романской (1886–1969) в связи с известиями об успешном запуске советского лунохода: «Изумительно – ракета на Луне!! После Жюль Верна я дожила до нее!!!? А Хрущев еще более радует и изумляет!! Молодец он!!! Какие у Вас новости на небе? Нет ли кометы? Ведь вот, в 1456 г. Карл VII испанский стрелял в комету Галлея, не попал! А мы прицелились и точно попали в море Ясности!! – и продолжала далее о своем личном опыте «общения» с Луной: – Я наблюдала Луну в Ницце на горной обсерватории, в большой рефрактор, изумительно было!! И еще успела повидать ее в ГАИШе у Штернберга и в ГАО у <…>¹²⁵, но первое впечатление было в 4 года, когда папа купил трубу 87 мм Фраунгофера и показал мне, поставив на стул… На всю жизнь запомнилось!!»¹²⁶

Детские, юношеские беседы с отцом об астрономии, с тетей-врачом о науке остались с Ниной Михайловной на всю жизнь. Она не раз упоминала об этом в письмах друзьям и коллегам. Например, в письме к С. К. Костинскому¹²⁷ от 9 июня 1910 г. из Крыма она писала, рассказывая о проводимых ею наблюдениях кометы Галлея: «У нас на башне образовалась целая обсерватория, и я должна была читать лекции и показывать звезды – девочки не уходили раньше меня: подчас это мешало, но быть может со временем кто-нибудь из них займется астрономией, ведь и мне папа много рассказывал о звездах и показывал их в свою трубу»¹²⁸. Еще в одном письме, обращенном к О. А. Федченко¹²⁹ 26 декабря 1916 г., с сообщением о смерти тети, Ольги Владимировны Соколовой, Субботина говорила: «Как неожиданно я уехала из Петрограда и из-за какой тяжелой причины! Мучаешься теперь сознанием невольной вины, и все представляется как тетя одна была больная. А всю жизнь она провела, леча других, облегчая их страданья… Какая ей трудная судьба выпала на долю и все же, сколько она добра и пользы принесла людям. В своей любви к науке и я всецело обязана ей и папе…»¹³⁰.

Свое первое полное солнечное затмение Нина Михайловна пыталась наблюдать в 1887 г. – 10 лет от роду – в Москве. Это было полное солнечное затмение 19 августа 1887 г., видимое на территории Европы, Азии и Японии. Этот первый опыт оказался для Субботиной, правда, не очень удачным, хоть и запоминающимся. Впоследствии она вспоминала: «В 1887 ожидалось над Москвой полное солнечное затмение. <…> Любители собирались на холме с темными стеклами и биноклями. А удалось увидеть корону только Менделееву на воздушном шару¹³¹. У нас близ Тимирязевской с/х Академии¹³² стало только очень темно – скачком… Это и было мое первое солнечное затмение!»¹³³

Через пять лет, в 1892 г., Субботина впервые побывала в располагавшейся на Пресне Астрономической обсерватории Московского университета и, по сведениям М. Н. Неуйминой, была очень хорошо принята там только что окончившим университетский курс Сергеем Николаевичем Блажко¹³⁴. «В 1892 г. Н. М. Субботиной удалось впервые побывать в Университетской астрономической обсерватории на Пресне, – пишет Неуймина. – С. Н. Блажко очень ласково и внимательно отнесся к Нине Михайловне, подарил ей книжку К. Д. Покровского “Путеводитель по небу”, научил пользоваться астрономическим календарем. Посещение обсерватории и незабываемое впечатление от ее осмотра утвердили решение Н. М. Субботиной посвятить себя астрономии»¹³⁵. Сама Нина Михайловна вспоминала об этом посещении следующим образом: «В 1892 удалось мне впервые попасть на Университетскую обсерваторию на Пресне. Показали мне Луну в 10-ти мм рефрактор, меридианный круг. Рекомендовали книгу Покровского “Путеводитель по Небу”¹³⁶ и Рус[ский] Астрономический Календарь Нижегородского кружка¹³⁷. Они и стали на много лет моим справочником при наблюдениях. Шел тогда максимум солнечных пятен, и Бредихин¹³⁸ сообщал в “Русских Ведомостях” о появлении очень больших групп. Я стала их наблюдать в папину трубу на даче, да с тех пор и пронаблюдала 5 циклов за 730 оборотов Солнца»¹³⁹.

Нине Михайловне исполнилось 18 лет, когда в 1895 г. семья переехала в Петербург. Причиной послужил переход Михаила Глебовича на службу в правление Сормовских заводов, располагавшееся как раз в Петербурге. Это обстоятельство оказалось очень удачным для юной Субботиной. «Мне с переездом в Петербург прежде всего захотелось побывать в Пулково. Молодой Костинский показал мне обсерваторию, посмотрел мои рисунки пятен», – вспоминала она¹⁴⁰.

Это первое посещение Пулкова, в котором впоследствии Нина Михайловна провела, наверно, лучшие годы юности, в котором она встретила таких же, как она, молодых, увлеченных астрономией коллег, ставших друзьями на всю жизнь, места, которое ассоциировалось у нее с подлинным научным содружеством, Субботина не забывала никогда. Через много лет она напоминала об этом событии С. К. Костинскому: «Как быстро бежит время: давно ли я кажется была в Пулково в 1-ый раз 30/VIII 1895 г., и Вы показывали мне Обсерваторию, а вот уже прошло 40 лет!!» – писала она 26 октября 1935 г.¹⁴¹ «Вчера исполнилось 55 лет, как я начала систематические набл[юдения] Солнечных пятен, – писала она товарищу юности Г. А. Тихову 13 сентября 1950 г., – и показала первые рисунки Костинскому и Ганскому¹⁴² в Пулкове…»¹⁴³. А летом 1958 г. она писала в письме ученику Костинского, пулковскому астроному Александру Николаевичу Дейчу (1899–1986): «…сколько лет я бывала в Пулкове в библиотеке! С 1895 г. 30 августа. Как только мы переехали в СПБ из Москвы!»¹⁴⁴

В восьмом выпуске журнала «Известия Русского астрономического общества» за 1900 г. Александр Александрович Иванов¹⁴⁵ опубликовал подробную статью с описанием Пулковской обсерватории. Благодаря ей мы имеем возможность представить, что именно увидела Нина Михайловна в тот знаменательный для нее день 30 августа 1895 г., когда С. К. Костинский впервые показывал ей обсерваторию. «Главным фасадом обсерватория обращена на север, почти перпендикулярно к Московскому шоссе, – писал А. А. Иванов. – В ясную погоду виден Петербург: купола церквей и адмиралтейского шпица красиво сияют в лучах солнца. Прекрасный вход ведет прямо в парадную залу, представляющую вид правильного многоугольника, с восьмью массивными колоннами, поддерживающими свод, который служит прочным фундаментом средней башни. В этой зале находится бюст основателя обсерватории – императора Николая I, его портрет, портреты последующих императоров, а также портреты знаменитейших астрономов. В этой же зале находится трое астрономических часов с маятниками. Над залой помещается весьма богатая астрономическими книгами библиотека, имеющая вид кругового широкого коридора. Драгоценную собственность обсерватории составляют многие интересные манускрипты, между которыми находятся рукописи Кеплера»¹⁴⁶. И продолжал: «Залы, в которых находятся инструменты, обширны и высоки. Потолки в них деревянные, стены также и притом довольно тонкие. Все это способствует быстрому уравниванию наружной и внутренней температур и таким образом увеличивает точность наблюдений…»¹⁴⁷.

Описание инструментов, находившихся в этот период в распоряжении пулковских астрономов, сделанное А. А. Ивановым, также интересно: среди них полуденная труба и пассажный инструмент работы Эртеля; установленный на гранитных столбах меридианный круг работы братьев Репсольд в Гамбурге; 15- и 30-дюймовые рефракторы. Последний из них установлен только в 1885 г. и в 1895 г. еще совсем новый. «Длина его трубы около 7 саженей, – с гордостью пишет А. А. Иванов. – Объектив этого рефрактора отливался Фейлем в Париже, а для шлифовки был отправлен в Америку к знаменитому мастеру Альвану Кларку, который шлифовал также объектив для рефрактора Ликкской обсерватории. Металлические части Пулковского рефрактора были изготовлены братьями Репсольд в Гамбурге. Сооружение этого инструмента обошлось до 300000 рублей». «Целесообразное устройство башни, в которой помещается рефрактор, стоило не мало размышления и трудов, – отмечает Иванов. – Успешно выполнить эту задачу удалось преимущественно благодаря деятельному содействию знаменитого инженера – генерала Паукера. Верхняя часть башни приводится в движение при помощи электродинамической машины»¹⁴⁸.

Рис. 4. 30-дюймовый рефрактор Пулковской обсерватории (журнал «Известия Русского астрономического общества». 1900. Вып. VIII. № 4–6. С. 83).

Не стоит также забывать здание астрофизической лаборатории: «…к юго-востоку от главного здания обсерватории, симметрично с башнею 30-дюймового рефрактора, красуется двухэтажное здание, выстроенное в 1886 году. В нем <…> помещается астрофизическая лаборатория. Главный фасад, имеющий 30 метров длины, обращен к западу и расположен по направлению меридиана. В лаборатории две комнаты предназначены для фотографических работ; из них одна совершенно темная, в другой же производятся те подготовительные фотографические работы, которые требуют дневного света. Для спектроскопических исследований отведена отдельная большая зала. Через два южных окна ее можно направлять с помощью гелиостата в течение восьми или десяти часов ежедневно солнечный свет в любое место залы в то время, как восточные окна обыкновенно плотно закрываются от света деревянными ставнями. Астрофизическая лаборатория обладает, между прочим, двумя большими спектрографами…»¹⁴⁹.

Рис. 5. Башня пулковского 30-дюймового рефрактора (журнал «Известия Русского астрономического общества». 1900. Вып. VIII. № 4–6. С. 85)

Для уже увлеченной наукой о звездах девушки экскурсия по подобному учреждению, проведенная доброжелательным и не менее увлеченным своим делом экскурсоводом, не могла не показаться волшебной.

Не сохранилось сведений о том, что в свои 18 лет Субботина планировала получение официального образования. С одной стороны, с ее физическим состоянием это было бы затруднительно, с другой – университеты Российской империи все равно не принимали девушек, а Высшие женские курсы требовали для поступления диплом гимназии, которого у Нины Михайловны, учившейся дома, конечно, не было. Но все эти мелочи не могли остановить Субботину после того, как она приняла решение стать астрономом. Она просто… им стала.

Коллеги называли 1895 г. официальным началом научной карьеры Нины Михайловны, хотя сама она впоследствии относила начало своей научной деятельности к 1898 г.¹⁵⁰ Но именно в 1895 г. Н. М. Субботина приобрела первое орудие своего труда и примерно тогда же нашла своего, если можно так сказать, вдохновителя. «В 1895 г. Н. М. Субботина приобрела 3-дюймовый рефрактор Рейнфельдера и начала цикл солнечных наблюдений, которые и продолжала в течение 60-ти лет, – пишет М. Н. Неуймина. – Она посылала данные наблюдений во Францию К. Фламмариону, который еще в те годы посоветовал Нине Михайловне заняться разработкой проблемы солнечной активности и искать связь между погодой и изменениями на поверхности Солнца. Н. М. Субботина тщательно зарисовывала в красках пятна и другие явления на Солнце, не пропуская ни одного ясного дня»¹⁵¹. В оставшемся неопубликованным некрологе Субботиной М. Н. Неуймина написала чуть-чуть подробнее о первом наблюдательном приборе Нины Михайловны: «После переезда в Петербург в 1895 году ей купили настоящий телескоп (Рейнфельдер), который был установлен на балконе их квартиры. Н[ина] М[ихайловна] увлекалась сочинениями Фламмариона, написала ему и получила от него совет: что и как наблюдать, как лучше пройти курс астрономии»¹⁵².

Написать письмо Камилю Фламмариону (1842–1925) – признанному лидеру и адвокату астрономов-любителей всего мира – Субботиной порекомендовал, по-видимому, С. К. Костинский. Астроном и популяризатор астрономии, автор многочисленных книг, переведенных на самые разные языки, в том числе русский, К. Фламмарион основал Французское астрономические общество (Société astronomique de France) и его журнал, призывая любителей астрономии и астрономов-профессионалов объединиться для развития любимой науки. Нина Михайловна вспоминала: «Молодой Костинский показал мне обсерваторию, посмотрел мои [зарисовки пятен]¹⁵³. Посоветовал посылать их Вольферу¹⁵⁴ в Цюрих. Порекомендовал подписаться на журнал Французского Астрономического общества. Я подписалась и завела переписку с Фламмарионом, длившуюся до его смерти»¹⁵⁵. Фламмариона не смутил ни юный возраст новой корреспондентки, ни ее женский пол. Она хотела заниматься астрономией – для него этого было достаточно. Именно Фламмарион стал первым (после ее отца) наставником молодой Субботиной. Именно он ввел ее в ряды международного научного сообщества. Благодаря ему самые первые ее публикации можно найти в бельгийских, французских, немецких научных журналах.

Пулковские астрономы и Фламмарион не были единственными людьми, поддержавшими намерения Нины Михайловны. Уже в старости она вспоминала, как приняли и поддержали ее друзья отца: «Товарищи по Горному институту, друзья отца, проф[ессор] И. В. Мушкетов, акад[емики] Карпинский и [Чернышев], Н.С. [Курманов] а также М. А. Шателен и его милая жена дочь Островского – все приняли во мне горячее участие. Устроили пропуск в библиотеки, порекомендовали в члены Физико-Химического о[бщест]ва (в 1898 г.), где я встретила Менделеева, Хвольсона, Боргмана и др. а С. П. Глазенап ввел меня в Рус[ское] Астрономическое общество (еще Бредихина там повстречала!)»¹⁵⁶. Сам Михаил Глебович Субботин, конечно, тоже находил время для дочери: «Отец – член Географического общества – брал меня с собой на заседания с докладами замечательных русских путешественников Корнилова, Грум-Гржимайла, сотрудников Пржевальского и некоторых <…>¹⁵⁷ Познакомилась с Семеновым-Тян-Шанским и Ю. М. Шокальским…»¹⁵⁸.

Но главное, Михаил Глебович сконструировал и построил для дочери ее собственную обсерваторию, располагавшуюся в имении семьи Субботиных Собольки Можайского уезда Московской губернии. «Мы с папой стали создавать ее конструкцию – это был деревянный павильон с очень легко поворотной крышей, с 2 люками. Он стоил всего 200 рублей! Колесики легко катались на железном кругу из 3-х мм железа, сделанном по заказу в Сормове», – вспоминала Субботина¹⁵⁹. Друзья Субботина, он сам, петербургские астрономы и даже молодые московские астрономы помогли оснастить и оборудовать Собольковскую обсерваторию – название, под которым она стала известна в астрономической литературе. «Ю. М. Шокальский¹⁶⁰ дал мне переносной пассажный инструмент¹⁶¹ для определения шкалы “моей Собольковской обсерватории” бл[из] Можайска <…>, – писала она. – С. П. Глазенап дал мне в пользование на 10 лет параэлектрическую монтировку¹⁶². А трубу 108 мм Рейнфельда из Мюнхена выписал за 400 р[ублей] папа. Там я и наблюдала до 1918 года Солнце, планеты, туманности»¹⁶³.

Устанавливать рефрактор приезжал тогда еще начинающий преподаватель Московского университета Павел Карлович Штернберг (1865–1920)¹⁶⁴. Он же впоследствии помогал налаживать приборы и поддерживать их в рабочем состоянии. Например, 4 августа 1902 г. Нина Михайловна писала С. П. Глазенапу: «…боюсь, что Вы бы только улыбнувшись посмотрели на мои рисунки – мне приходится учиться видеть то, что более опытный наблюдатель заметит сразу. В этом я убедилась, когда у меня был Штернберг – он видел гораздо больше чем я. Может быть Вы помните, что я писала Вам в прошлом году – о круге часовых углов, что боюсь его перевести, т[ак] к[ак] он скреплен очень мудрено; П. К. Штернберг нашел, что перевести его вовсе нельзя, а это ошибка <…>¹⁶⁵ в 5h 52m и я, как и в прошлом году, делаю отсчет не от 0h, а от 6h 8m. Штернберг еще привозил хронометр с обсерватории Московского университета – и проверял часовой механизм. Оказалось, что он идет неправильно, и тогда П[авел] К[арлович] разобрал его, нашел неправильность в положении одного колесика и все исправил, после чего оказалось возможным снять весь тот круг, который прибавил <…>¹⁶⁶, чтобы часы шли хорошо и не останавливаясь»¹⁶⁷.

Разрушение ее маленькой обсерватории, случившееся в бурные революционные годы, много лет причиняло Нине Михайловне глубокую боль в том числе и потому, что это было живое свидетельство любви и поддержки ее отца. «…Как жаль было Обсерватории, построенной по замечательной конструкции моего отца и под его наблюдением!» – писала она Г. А. Тихову в разгар другой войны, 27 января 1942 г.¹⁶⁸

Итак, с момента постройки обсерватории и приобретения необходимых инструментов, по словам С. К. Костинского, Нина Михайловна «…усердно занималась там, по летам, наблюдениями солнечных пятен, поверхностей больших планет, вида некоторых комет, переменных звезд и т[ак] д[алее]. [Кроме того, глазом и с помощью бинокля наблюдала некоторые переменные звезды, а также систематически, падающие звезды, преимущественно Персеиды и Леониды]¹⁶⁹»¹⁷⁰.

Как следует из цитаты, которую мы приводили выше, наблюдать солнечные пятна порекомендовал Н. М. Субботиной, «еще совсем девочке», Ф. А. Бредихин. В другом письме Нина Михайловна упоминала, что Бредихин «…первый навел меня на наблюдения Солнца еще в 1892 году своими статьями в “Рус[ских] ведомостях” о больших пятнах»¹⁷¹, и, значит это произошло еще до их личного знакомства. Эта рекомендация Ф. А. Бредихина вполне совпадала с планами Русского астрономического общества: в 1899 г. «Известия Русского астрономического общества» опубликовали обширную статью барона Николая Васильевича Каульбарса (1842–1905), содержавшую не только призыв к астрономам-любителям присоединиться к программе наблюдений солнечных пятен, но и подробное объяснение нужных для этого приборов (и как их соорудить), методов наблюдения, необходимых действий и прочее. Ну и, конечно, объяснение важности и необходимости подобного рода наблюдений. «Более или менее темные пятна на ослепительной, блестящей поверхности Солнца, – писал барон, – с давних времен поражали людей, приводили к самым разнообразным толкованиям и объяснениям, которые и до настоящего времени далеко еще не установились. Даже между специалистами на явление это еще не установилось общего определенного взгляда, и в различных статьях и трактатах о пятнах Солнца высказываются самые разнообразные мнения. В виду такого положения вопроса наблюдения над пятнами Солнца и самое тщательное и при том всестороннее их изучение получают особенную научную важность, и только этим путем нам удастся выяснить с первого взгляда загадочное явление на Солнце, о причинах и сущности которого нам пока почти ничего не известно…»¹⁷².

Н. В. Каульбарс особенно тщательно объяснял следующее обстоятельство: «Из сказанного явствует, что по данным одной только станции, как бы ретив наблюдатель ни был, судить о пятнообразовательной деятельности Солнца в течение года нельзя, т[ак] к[ак] наблюдения делались в течение всего только трети года. Вот это-то обстоятельство и указывает нагляднее всего на необходимость значительного увеличения в России станций для наблюдения пятен, ибо только при достаточном их числе в центральном учреждении удается получить хотя бы одно наблюдение для всякого дня года. До сих пор, – продолжал он, – считая и мою станцию, в империи так мало наблюдателей Солнца (всего три или четыре), что из всех этих наблюдений еще нельзя делать выводов. Особенно осени и зимы наши, с облачностью, продолжающейся целыми месяцами, очень препятствуют непрерывности наблюдений»¹⁷³.

Барон с явным восхищением писал об организованной директором Цюрихской обсерватории профессором Вольфером программе наблюдений, в которой принимали участие астрономы из разных стран, включая самого барона Н. В. Каульбарса. «…Нельзя не отдать полной справедливости замечательным трудам в создании и правильной постановке наблюдений, предпринятых по инициативе директора обсерватории в Цюрихе в Швейцарии, – писал он, – профессора Wolfer, которому удалось привлечь к наблюдениям пятен: 1 обсерваторию в Швейцарии, 3 – в Италии, 2 в Австрии, 2 – в России (Юрьев и Харьков) и 3 – в Америке. Из частных лиц выразили желание принять участие в этом международном предприятии к сожалению всего 7 лиц, а именно 1 – в Америке, 2 – в Германии и 4 – в России (в Москве – г-н Вайнон, в Ярославле – г-н Миркович, в С.‐Петербурге – г-жа Фрейнберг и, наконец, в Гельсингфорсе, а теперь в Петербурге я)». «Все эти 19 пунктов наблюдения, в том числе 12 обсерваторий и 7 частных наблюдателей, ежегодно в январе месяце посылают свои наблюдения профессору Wolfer в Цюрих, – продолжал он, – где все полученные сведения ежегодно разрабатываются, а засим публикуются в “Astronomische Mittheilungen”, очень полезном журнале, в котором не только обнародываются общие результаты, выведенные из наблюдений 19-ти станций, но и отдельно еще весь материал, собранный каждой из них. Последнее позволяет не только самой Цюрихской обсерватории, но и кому угодно, свободно пользоваться и делать выводы из всего собранного материала»¹⁷⁴.

Именно к участию в этой программе присоединилась в 1899 г. Нина Михайловна Субботина. Это было совсем нелегкое дело для начинающего астронома, не получившего еще никакого формального образования, имевшего за плечами только гимназический курс и некоторый опыт наблюдений. И если организовать инструмент для подобных наблюдений было, по словам барона Каульбарса, совсем нетрудно (как он пишет об этом: «… вовсе неутомительный и совершенно безвредный и безопасный для глаза способ наблюдения представляет приделанная к окулярному концу любой малой или средней величины трубы камера-обскура, на белой и ровной поверхности бристольского картона которой получается проектированное изображение Солнца довольно значительной величины, даже при трубах малого и среднего размера. <…> При этом изображение в зависимости от чистоты воздуха и состояния неба получается очень наглядное, точное и определенное с мельчайшими подробностями пятен, факел и пор, и при самых удачных условиях воздуха и стекол трубы, опытный глаз легко видит даже ту мелкую рябь, которой покрыты все части Солнца»¹⁷⁵), то требования, предъявлявшиеся к наблюдателю, были достаточно высоки.

Каждый наблюдатель, участвовавший в работе профессора Вольфера, должен был выполнять следующую программу. «Что касается самих наблюдений, – пишет об этом барон Каульбарс, – то хотя на всех этих станциях они производятся различными способами, в зависимости от имеющихся у наблюдателя средств, тем не менее везде, для каждого наблюдения, за исключением дней, когда “Солнце – чисто”, делается тем или иным способом рисунок или фотографический снимок Солнца и за каждый раз подсчитываются следующие данные: 1) число групп пятен и факелов, насколько они для глаза наблюдателя имеют отдельное друг от друга значение. Эти данные не существенны и имеют только ориентировочное значение. Группы обозначаются цифрами, знаками алфавита или иным способом и рядом с обозначением дня и часа наблюдения записываются в отдельные графы общего реестра – списка. 2) Самое важное научное значение каждого отдельного наблюдения составляет тщательный и требующий напряженного внимания подсчет пятен, причем черные ядра общего заключающегося в одной и той же полутени (Penumbra) пятна считаются за отдельные пятна. Число пятен в каждой группе записывается рядом с рисунком для точного своего контроля, а общая сумма всех пятен – в соответствующую графу упомянутого общего списка. Едва заметные для глаза и требующие напряженного внимания со стороны наблюдателя, чтобы быть замеченными “группы пор”, состоящие из огромного числа очень мелких и скученных на небольшом пространстве, как кажется, отверстий, сосчитать которые отдельно нет никакой возможности, как очень неопределенное явление, вовсе не принимается в расчет; за пятна их считать нельзя, ибо они с очагами извержения газов ничего общего не имеют. Только будущие очень тщательные наблюдения на первоклассных обсерваториях, со временем, быть может, выяснят их характер. 3) В январе каждого года всем вышеозначенным данным за минувший год проводится общая по каждой рубрике отдельная сумма и обозначается число наблюдений и число сделанных рисунков или снимков в году; после чего общий список отправляется для разработки в центральное учреждения, т[о] е[сть] <…> профессору “Wolfer” в Цюрих, с французским или немецким текстом. Вот те данные, которые, судя по тому, что ежегодно публикуется в “Astronomische Mittheilungen”, получает из всех 19 станций профессор Wolfer»¹⁷⁶.