Ольга Вечная
Почувствуй это снова
Глава 7
– Так и что? – повторяю вопрос.
– Да, прости, меня тут отвлекают… – быстро говорит Люба. – Насколько я знаю, нормально они общаются. Как обычно. Почему он должен беспокоить Юлю?
Действительно, почему?
– Разные бывают ситуации.
– Даже если и так, Матвей. Вы ведь вроде бы… расстались. И ничего не должны друг другу.
– Верно. Но не в моих правилах бросать дела незаконченными. Хочу убедиться, что из-за моего конфликта у Юли нет проблем в институте. Люди разные есть, в том числе мстительные. До меня добраться сложнее, она – как на ладони.
Со своими большими напуганными глазами.
Люба цокает языком.
– Не замечала, чтобы были какие-то конфликты.
– Ясно.
– В следующие выходные мы с потоком едем за город с ночевкой, может, там что-то произойдет. Я могу потом тебе позвонить и рассказать. Хотя и не очень понимаю зачем. Вы ведь всё. Разошлись.
– Да, разошлись. Значит, с ночевкой? И Юля едет? – Я даже не пытаюсь скрывать изумление.
Глаза начинают бегать.
– Ну да. Деньги сдала. В том году она из-за тебя не поехала, а в этом-то почему нет. Там всё цивильно: турбаза, домики, шашлыки.
Ага, еще бухло рекой.
Конфликт с Костей-Фиксиком был сложным, неприятным, и закончили мы тоже на неприятной ноте, так ничего не выяснив и точки не расставив.
– Люба, давай-ка я тоже поеду.
– Эм. Чего?
– Вы забронировали несколько коттеджей в лесу, я правильно понял?
– На Мане.
– Вот. Деньги сдам на комнату, на еду. Если вы потоком собрались, народу тьма будет. Никто меня не заметит.
– В качестве кого поедешь-то? Ты даже в нашем вузе не учишься.
Да, проблема. Юля решит, что я снова за ней бегаю. Морщусь при мысли об этом. Ну уж нет. Конфликт с Фиксиком меня беспокоит куда сильнее.
Усмехаюсь, придумав идею.
– В качестве твоего близкого друга.
– Близкого друга? Моего парня, что ли?
– За тобой должок, потерпишь.
– Да я-то потерплю, но вот Юля никогда не поверит.
– Поверит. Я вечером после работы заскочу к тебе на минуту. Напиши только адрес.
– Ты от меня Юлю сто раз забирал, – посмеивается Люба. – Я живу там же, не переехала.
– У Юли много подруг, сорри, забыл.
– Если сильно надо, вспомнишь. Мне пора. Пока, – неожиданно резковато отвечает Люба и кладет трубку.
Эм… и что это было? Окей, договорились: подумаю и вспомню.
Убираю телефон в карман.
Съезжу на сутки, подумаешь, что такого. Просто для успокоения совести. Нормальный такой план, пойдет.
Выжимаю педаль газа, «Мурано» рвется с места и устремляется вперед. Вскоре я выезжаю за пределы города и попадаю в промзону. Контраст поразительный: из сити в гетто. Вокруг серость и убогость. Словно из своего города перенесся в параллельную реальность.
Впрочем, здесь уже все знакомое.
Даже не знаю, почему то место, где трачу ежедневно три-четыре часа своей яркой молодой жизни, называется гордо – заводом. Всегда казалось, что завод – это нечто масштабное, огромное, крутое.
Три складских помещения, два цеха, человек тридцать работников, среди них два подмастерья – мы с Захаром. Как же нас сюда попасть угораздило?
В ту ночь, когда Юля «Черри» поцарапала, у нас с ее отцом интересный разговор получился. Наверное, первый нормальный с той знаковой рыбалки. Он взял вину на себя, обо всем договорился. Оформили доки в участке, после чего мы с ним поехали искать круглосуточную забегаловку, чтобы выпить кофе. Я к тому времени уже достаточно протрезвел, он – успокоился.
Виктор Арсеньевич без долгих прелюдий заявил, что моя попытка прикрыть Юлю – достойная и одновременно глупая, потому что родители, если они не конченые, разумеется, своего ребенка простят в любой ситуации. Простят, примут и помогут. И что если я хочу совершить подвиг, то выпендриваться нужно не перед ними. Я тогда ответил, что выпендриваться больше не буду совсем, и пообещал, что больше он меня на своем пороге не увидит. Виктор Арсеньевич кивнул и будто даже расстроился. Закончилась эпоха, многолетнее противостояние. Он победил: мы с Юлей расстались.
Потом я отправился домой успокаивать бабулю, но разговор этот в голове прокручивал снова и снова, пока не придумал план. У меня родителей нет, но у Захара-то есть. Следующим утром, протрезвев окончательно, я поехал к отцу Захара прямо домой, потому что так до сих пор и не понял, где он работает, какие-то спецподразделения.
Отец Захара меня принял, я объяснил ситуацию и спокойно попросил помощи.
Так, мол, и так. Выкупили в начале осени не слишком удачно битый кредитный «Мустанг», который лег мертвым грузом, никак не желая продаваться. Товарищ нас кинул, платить нечем ни за ремонт, ни за кредит. Машина-кабриолет – в зиму не продается за ту цену, что просим. Задарма отдавать невыгодно.
Если помощи не дождемся, то хотя бы совета.
Мужик сначала распсиховался, давай орать, что мы наркоманы, особенно Захар. Я ответил, что нет. Но он не поверил, потребовал кровь сдать на анализ. Я согласился охотно. Он после этого заметно присмирел, но продолжил спорить:
– С Захаром все понятно мне было уже пять лет назад. Толку не будет от него.
– Но это ведь неправда. Вы ошибаетесь, – спокойно ответил я. – Может быть, вы сможете одолжить денег, чтобы нам удалось остаться в универе. Иначе придется бросать, идти работать, а там… неизвестно что.
– Одолжить – нет. – Отец Захара глубоко задумался. – Но урок преподам. Если отработаете полгода на заводе моего друга в вечерние и ночные смены, то можете быть свободными. «Мустанг» я забираю, кстати. И это не обсуждается.
Я обрадовался пздц как!
– Конечно, – согласился сразу. – Видеть эту машину больше не хочу. Но тачка, честно, огонь, ногираздвигалка, подъехал – любая баба ваша… – начал на энтузиазме, но быстро оборвал себя: – Сорри, это я не в тему. Всё, ушел.
Паркую машину у цеха. Рядом бэха Захара, остальные тачки, что вокруг, сто́ят примерно раз в пять-десять меньше.
Помню, как мы с Захаром впервые приехали сюда и обалдели от того, что такие места еще существуют в наше время. Бардак, разруха, какие-то станки шумят, которым триста лет. Жутко подойти – взорвется и убьет на хрен.
Где-то крыша упала, где-то стена пробита.
Друг отца Захара, невысокий полный мужчина лет пятидесяти, лично представил нас своим ребятам. Те смотрели удивленно, как на клоунов. За четыре недели работы, впрочем, ничего особенно не изменилось.
Так как мы не сварщики, не слесари и вообще порядком всех бесим, то получаем, разумеется, самую стремную и бестолковую работу. И все же настроение отличное, потому что могло быть хуже.
– День добрый! – говорю я громко, заходя в первое помещение.
С лету пожимаю руку главному инженеру. Это у нас сухонький, едва живой дед лет ста двадцати пяти, который единственный в курсе, как эти допотопные станки фурычат.
Спорю, что на его силе воли они и держатся. В тот день, когда деда не станет, они просто… как в сказке развалятся на кучу трухи и мусора.
– Добрый-добрый, Матвей. Опаздываешь, – скрипит прокуренным голосом главный инженер. – Обещал в воскресенье двойную работу сделать.
В помещение с другой стороны заходит Захар с метлой и неизменно кислым выражением лица. Его рука до сих пор перебинтованная – везунчик мало того, что шил лицо после драки, так еще и неделю назад поранил кисть. Теперь вынужден просто мести.
– Привет, – усмехаюсь я.
Захар опаливает взглядом исподлобья. В грязном синем комбинезоне он рок-звезда, ни дать ни взять. Вокруг крутятся три щенка. Захар к ним довольно безразличен, но животные, словно почувствовав глубоко спрятанную доброту души, ни на шаг от него не отходят. Он работает, они рядом. Он пошел на склад – они вприпрыжку следом.
Пожимаю ему здоровую руку.
– Ну это же лучше, чем рехаб.
– Блть, конечно. Но мне не нужен рехаб.
– Твой папаша думает иначе. В следующие выхи поедем за город на сутки?
– Поехали, – бурчит Захар.
Его настроение перманентно херовое все то время, пока он находится в стенах «завода». Оно хорошее ровно до момента прибытия и с момента выхода за пределы. Захару в общем-то по фигу, но для меня сумма долга огромная, и я больше всего на свете не хочу впутывать Павла. Сейчас же есть отличный вариант отделаться физической работой, сделать выводы на будущее и перелистнуть страницу.
– Матвей, там привезли цемент, нужно бы разгрузить, – с огромным удовольствием говорит работяга Семён.
– Понял. Сделаю.
Я иду в указанную сторону, дабы оценить объем работы, и на мгновение застываю перед забитым мешками под завязку грузовиком. Пи-пец!
– Если сдохнешь, поможем!
– Нормально. Пойду переоденусь только.
– Быстрее! Опаздываешь и так.
– Конечно.
Спешу в сторону раздевалки.
– А с кем поедем-то за город? И куда? – окликает Захар, когда я прохожу мимо. Он хмурится, вглядываясь в глаза щенку, который усиленно машет хвостиком. – Шарик, ну я же занят. Давай потом поиграем?
– С политехом, – отвечаю. – Но девчонки будут.
– С политехом? А. Понял какие. – Захар вздыхает. – Опять двадцать пять.
Я не реагирую. Потом объясню, что Юля здесь ни при чем. В раздевалке достаю из шкафа свой рюкзак и вытаскиваю рабочие вещи.
Глава 8
Юля
Распрощавшись с Дианой, Павлом и отрадой сердца, Петенькой, я выбегаю на улицу. Вдыхаю свежий морозный воздух и отчего-то улыбаюсь. Хорошо посидели. Ребята развеселили, накормили, поддержали. А тот, кто сбежал, сам виноват, что пропустил такое душевное застолье. Не правда ли?
Иду бодрым шагом к остановке. Настроение в общем-то ровное, в последние недели оно всегда такое. Устаканилось.
С тех пор как тест показал две красные полоски, мир изменился. Пошатнулся, конечно, сначала. Заколотило еще как! Землетрясение девять баллов, не меньше точно. Восемнадцать лет и беременность! Кто бы мог подумать, что подобное случится именно со мной. Вот вам и отличница, пример для подражания.
Но потом, в тот самый момент, когда абортивная таблетка уносилась потоком воды в канализацию, я вдруг осознала, что вылавливать ее поздно, и поймала дзен такой силы, что пробить его стало невозможно.
Отчего-то успокоилась и будто смирилась. План выбрала, правда, трусливый – лгать до последнего. Но я ведь жду удобной возможности. Расскажу всему миру, как только она наступит.
Все время тянет спать, по утрам подташнивает, поэтому приходится вставать часов в пять-шесть, чтобы съесть бутерброд с сыром и колбасой. Грудь подросла, как верно приметил Матвей. Больше пока не чувствую изменений, вроде бы та же самая Юля, со стороны посмотришь: студентка как студентка. Приличная девушка.
Когда я анализирую все это, то начинаю злиться на Матвея. Отчаянно нуждаюсь, чтобы он был рядом, чтобы обо всем этом знал, чувствовал меня как прежде. Он-то ничего не ощущает, у него по нолям. Но малыш ведь и его наполовину. В ту ночь мы сильно любили друг друга, вообще не соображая, что делаем.
Я закрываю глаза в автобусе и думаю о секретном и неуместном: вот бы еще хотя бы раз в жизни заняться с Матвеем любовью. Ощутить его внутри себя, как входит, плавно или толчками – без разницы. И это приятное растяжение, и удовольствие ударами тока от чувствительных клеточек ко всем прочим… Божечки! Даже кожу покалывает, как представлю. Стать бы вновь объектом его мужской страсти, попробовать его вкус и запах… Распахиваю ресницы и ругаю себя. Позорище! Ну что за доступная девка! Бесит аж. Другая бы на моем месте вообще зареклась хоть когда-нибудь с парнем обниматься, а я после расставания будто окончательно сбрендила. Ни за что не признаюсь, но… как же мне его хочется.
Кто неплохо со мной знаком – тот будет летом в полном шоке, увидев меня с коляской. Но этот человек был бы в еще большем ужасе, расскажи я, где мы с Мотом этого ребенка заделали. В ночном клубе. За тоненькой шторкой. Рядом с толпой чужих людей! Паника!
Мне так сильно хотелось своего парня, а ему хотелось меня, что это просто не могло пройти бесследно. Потребность какого-то дикого, животного уровня.
На мне теплый пуховик, под ним джинсы и водолазка. А там, внутри, внизу живота, спрятан сюрприз, которые изменит наши жизни. Наше продолжение. Не могла я от него избавиться. Что угодно пусть думают. Рука не поднялась, и сердце не позволило.
Вздыхаю. То был совершенно безумный, бешеный секс. Даже сейчас от одних только мыслей в дрожь бросает. Чего уж стесняться и корчить из себя невинную, я беременна. Если бы мы были с Матвеем вместе, честно бы ему призналась, что мне понравилось. И что я бы хотела, чтобы он снова так же набросился. Чтобы любил меня во всю свою силу. Господи. Ну почему я не сказала ему тогда об этом? Почему не призналась, как стыдно и одновременно круто мне с ним трахаться?
Матвей…
Удивительно, конечно, как он с одного-единственного взгляда определил, что я поправилась. Даже родители, которые рядом каждый день, ничего не заметили. А Матвей смотрит так внимательно, будто видит насквозь. Словно что-то пытается почувствовать. Или я выдумываю глупости, и между нами действительно все кончено.
Плавно закрываю глаза и открываю вновь, возвращая себя в тот самый абсолютный дзен, в скорлупе которого, если можно так коряво выразиться, прячусь все эти недели. И из которого выходить не собираюсь ни при каких обстоятельствах. Что бы ни случилось.
Дома, переодевшись в удобное, я забираюсь на диван с ноутом и включаю сериал. Кладу ладонь на живот и легонько поглаживаю. Нет, я не стану нервничать и изводить себя. Я должна быть сильной ради своего ребенка. Бабушка с дедушкой, да и отец родной, в него непременно до смерти влюбятся. Но, полагаю, не сразу. И этот период необходимо пережить, сцепив зубы. Пройти на тупом упорстве. Не представляю, как без Матвея это получится. Я слишком сильно привыкла, что он всегда, в любой беде рядышком.
Следующий день на учебе проносится быстро. С ребятами держусь отстраненно, это не специально, просто так получается. Покорно отсиживаю лекции и еду домой, где заваливаюсь на кровать, чтобы немного отдохнуть.
Веки в какой-то момент смыкаются, я впадаю в полудрему, представляя, как держу на руках младенца с карими глазами. Чувствую его вес, наклоняюсь и вдыхаю запах. Открываю глаза и тянусь к телефону.
От нечего делать захожу в социальную сеть и листаю фотографии друзей. Приложение тормозит, поэтому я сначала лайкаю Любин новый пост с хештегом «я не художница, а инженер». Затем уже дожидаюсь, пока серый квадратик превратится в фотографию.
Люба выставила селфи из художественной школы. Точно! Сегодня же занятие – я совсем забыла и прогуляла. А вот Любушка скорее экзамен пропустит, чем свое рисование. Выглядит подруга прекрасно: волосы блестят, глаза сверкают в этой обработке. Счастливая! На шее новое украшение. Без задней мысли я приближаю картинку и на секунду застываю, впиваясь глазами в кулончик в виде листочка. Неужели того самого?
Да ну на фиг.
Откладываю телефон на стол и минуту сижу, как-то вдруг осунувшись и притихнув.
Наверное, я беременностью не так сильно шокировалась, а ведь мне, на минуточку, по-прежнему восемнадцать, я себя не обеспечиваю и учусь на втором курсе всего лишь.
Сейчас хуже.
Мыслей в голове нет. Ни единой. Они все разбежались кто куда, да и ловить не хочется. Дурные какие-то, колючие, бешеные.
Потом жадно хватаю мобильный и снимаю чертов лайк! Мне не нравится.
Не нравится! Не нравится!
Хмурюсь.
Это. Блин. Что за фигня?!
Может быть, это абсурдное совпадение, но…
Почему кулон, который мы выбирали вместе с Матвеем, висит на шее моей лучшей подруги?!
Да, Любаша – родной и близкий человек. И я на всё ради нее готова.
Но это мой парень. Пусть бывший, пусть мы стали врагами, а потом зачем-то друзьями. Но это мои странные отношения. Мой Матвей Адомайтис.
Я вновь хватаю мобильный и нажимаю «Пожаловаться». Выбираю первый попавшийся пункт, потому что раздела «Предательство многолетней дружбы» не вижу. А зря, администрации стоило бы позаботиться.
Медленный вдох-выдох.
Если Люба… боже. Если Люба замутила с Матвеем, я ей устрою. Я такое ей устрою!
Спрыгиваю с кровати и кидаюсь к шкафу. Наскоро натягиваю первые попавшиеся легинсы, толстовку. Упаковываюсь в пуховик и вылетаю на улицу. Люба живет поблизости, мы ходили в одну школу, так и познакомились. Добираться минут десять быстрым шагом. Мороз я не замечаю. А щеки покалывает скорее от нетерпения. Захожу в нужный подъезд, поднимаюсь в лифте, нажимаю на кнопку звонка.
Лишь когда открывается входная дверь и я вижу перед собой Любину маму, понимаю, что от моего дома до этого добираться в два раза быстрее, чем от художественной школы.
– Добрый день, – здороваюсь, стушевавшись. По возможности вежливо. – Я к Любе. Она еще не вернулась?
– Заходи, Юль, – весело и беззаботно приглашает Марина Евгеньевна. Делает гостеприимный взмах рукой. – Люба скоро будет, я попросила хлеб купить. Вот-вот уже.
Я настолько обескуражена происходящим, что даже не предлагаю сбегать до магазина. Мы дружим сто лет. Половину сознательной жизни!
– Спасибо, – улыбаюсь, поспешно снимая пуховик.
– Чай заварить или нормально поедим? Планируется поздний обед или ранний ужин.
– Спасибо, пахнет вкусно, но я не голодна. Просто подожду Любу, если вы не против.
– Без проблем. Ты же знаешь, где ее комната.
– Знаю, конечно.
Прохожу к Любе, плюхаюсь на стул и оглядываюсь. Я по-прежнему в дзене, происходящее воспринимаю через защитный слой. Раньше бы рвала и метала, но сейчас…
Вдох-выдох. Жизнь слишком круто меняется, чтобы нервничать из-за друзей. Бывших друзей?
Я часто злилась на Любу, но всегда из-за ее дурного поведения. Связи с не внушающими доверия парнями, в том числе с женатым взрослым мужчиной, делали ее несчастной. Я это видела и переживала.
Сейчас злость совсем другого порядка. Конкретно в данный момент я саму себя не узнаю. Сижу у Любы дома, в ее комнате, рассматриваю ее работы, развешанные на стенах. И не желаю ей добра. Ни капельки.
Тянутся минуты. Монотонные, раздражающие своей неспешностью. Ну где уже она?! Матвей ведет себя как подонок, и после такого фортеля у нас с ним точно ничего быть не может. Но Люба-Любушка, подружка родная, ей-то что я плохого сделала?
От нечего делать беру со стола папку, открываю и начинаю листать зарисовки простым карандашом. Здания, деревья, натюрморты, образы каких-то незнакомых людей. Кажется, вот это я стою у забора. Люба всегда хорошо рисовала и делала это постоянно – жаль, родители не разрешили поступить в вуз по призванию, запихали в технический.
Невольно улыбаюсь, залюбовавшись. Работ много, штук пятьдесят. Заглядываю в самый конец и замираю. На последнем листе А4 изображен Матвей.
Мой Матвей. Набросан схематически, стоит, облокотившись на столб, смотрит куда-то в сторону, между пальцами зажата сигарета. Я мгновенно узнаю этот устало-снисходительный взгляд. Листаю дальше.
Снова он. Теперь лицо крупно.
Дальше профиль. Зарисовка со спины. На очередном листе он сидит, развалившись в кресле. Негодование разгоняет пульс.
В мыслях проносятся обрывки разговоров, Любины советы и замечания. Глазам своим не верю. Я просто… никогда ничего не замечала!
Судорожно листаю остальные работы, но никаких других парней не обнаруживаю. Не то чтобы это была прорисовка всех знакомых. Только моего любимого человека.
Ледяным душем обрушивается сверхосознание. Прижимаю руку к животу, медленный вдох-выдох.
Нет, я не стану нервничать. Буду выше. Если эти двое так со мной поступят, это останется на их совести. У меня свой путь. Свой собственный.
Дверь позади негромко хлопает, я оборачиваюсь и наконец вижу перед собой Любу. Стараюсь вложить во взгляд все то, что сейчас чувствую: обиду, злость, презрение.
Люба выглядит испуганной. Глаза вытаращила, покраснела.
– Что ты здесь делаешь? – спрашивает взволнованно. Впивается глазами в папку. – Положи на стол, это мое.
– На работы твои зашла полюбоваться. Очень красиво. – Голос звучит отстраненно. Пронзительно. Угрожающе.
Взгляд впивается в ее шею, на которой цепочка.
Любушка – подружка моя самая близкая. Таблетки мне абортивные подпихивала. Советы давала, что таких Матвеев еще сто штук будет.
Мне не нужно было сто! Я хотела того самого, своего единственного! Много лет встречалась с ним, спала, в том числе без защиты, потому что очень сильно его чувствовала. В глубине души не верила, что однажды наши дороги разойдутся, хоть и повторяла себе это постоянно, словно подготавливаясь к боли. А еще… потому что на самом деле я всегда отчаянно Матвея любила. Пусть не так громко и очевидно, как это делал он. Моя любовь была тихой, скромной, но я ею жила с пятнадцати лет!
Вскакиваю на ноги. Выхватываю пару листов с зарисовками своего парня и демонстративно разрываю. Потом беру еще и вновь рву. И следующие тоже.
С удовольствием. Бросая клочки себе под ноги.
Пока Люба не отмирает и не кидается ко мне со словами:
– Пожалуйста, хватит! Этим зарисовкам четыре года!
