Ольга Вешнева
Узник вечной свободы
Я пригнулся, готовясь к броску…
Задыхаясь, я вскочил с кровати и приложил правую ладонь к горячему лбу. Меня трясло, как в лихорадке, но скоро все прошло, жар угас, и я ощутил себя вполне здоровым.
Чтобы раз и навсегда выяснить, что на самом деле происходит, я на цыпочках спустился в вестибюль. Заветный портфель лежал на обувном комоде, полуоткрытый. Я заглянул в него и наугад вытащил бумагу с царской гербовой печатью. В моих руках оказался путевой лист.
Читать его я начал с предпоследней строчки.
“Полковник Тринадцатого отдела Собственной Его Императорского Величества канцелярии Константин Юрьевич Толмин”.
Все стало ясно. Царский шпион заморочил мне голову, дал подложное письмо, написанное им самим. Хотел усыпить бдительность, заставить поверить в сказки, а сам, наверное, пока я спал, перевернул вверх дном мою библиотеку в поисках запрещенной литературы и писем от заговорщиков.
Возвращая бумагу на место, я заметил в портфеле несколько склянок с прозрачной жидкостью. “Яд!” – ужаснулся я, но любопытство вынудило меня получше рассмотреть маленькую склянку, которую легко было спрятать в руке.
По вестибюлю эхом прокатилось гневное рычание. Краем глаза я заметил позади себя подкрадывающуюся Дарью Прокофьевну. От испуга нечаянно раздавил склянку, к счастью не порезался. Я моментально взлетел по лестнице, прыгая через две ступеньки. Запершись в туалетной комнате, тщательно вымыл руки, но слабый запах с оттенком древесины надолго въелся в кожу.
До первого петуха я ждал ареста. Не дождавшись, завернулся в халат, чтобы не идти под суд в исподнем, и спустился в вестибюль. Лакей помогал Константину одеться. Дарья Прокофьевна стояла рядом, держа портфель в зубах. За окном Ерофей вел по дороге из конюшни оседланную каурую кобылу.
– Доброго вам утречка, Тихон Игнатьевич, – полковник кивнул мне, придерживая край шляпы, – и до свидания. Нам с Дарьюшкой пора в путь. Продолжать следственное дело и охоту на душегубов.
– Счастливого пути, – громко сказал я, ответно притворяясь, что ночного происшествия вовсе не было.
– Доброго здоровья вам, огромного достатка, – напоказ пожелал царский шпион, – и берегите себя, – зловеще шепнул он напоследок, выходя за дверь.
Я проверил тайные письма, которые у меня обычно лежали на самых видных местах: письменном столе, книжных полках. Они выглядели нетронутыми. Хоть одно утешение!
Глава 7. Страшные сказки наяву
Несколько дней я вел себя особенно осторожно, практически стал затворником. Изнывающий от хронического безделья Павел соскучился по диспутам с просвещенным другом, но мой отказ от прогулок он воспринял как нежелание помириться.
17 июня 1832 года друг детства не пришел на семейный праздник в честь моего двадцать второго дня рождения.
Я появился на свет в десять часов вечера. В ожидании момента вручения подарков собравшиеся в столовой мои родители, Любонька и супруги Тузины часто посматривали на большие напольные часы с гремучим маятником. Отсутствие лучшего друга меня сильно обидело, с расстройства я охотнее налегал на выпивку, чем на закуску.
Под бой часов двери столовой открылись. Первым вошел Павел с тяжелой книгой в руках. За ним, приплясывая, ввалились шумные нарядные цыгане с гитарами, трещотками и бубнами. Их было шестеро, поровну мужчин и женщин.
– Прошу извинить, что задержался в пути, – Павел вручил мне книгу. – С праздником, друг. Прими в уплату за оскорбление новый сборник стихов Пушкина. Я ездил за ним в город, и по дороге встретил шебутной народец. Надеюсь, они украсят твое торжество, развеселят тебя песнями и плясками.
– Благодарю, Павлуша, – я усадил друга на почетное место рядом с собой.
Праздник начался. Высокие статные цыгане заиграли веселую мелодию. Грациозные цыганки пустились в пляс, размахивая веерами и платками, шелестя разноцветными многоцветными юбками. Самая красивая цыганка танцевала в кругу. Она высовывала из-под юбки то одну, то другую точеную ножку и манила плавными движениями белых рук.
Я не отводил счастливого взгляда от темноглазой жгучей брюнетки. Заметив мое пристальное внимание, она вытянула меня в круг под аплодисменты гостей.
– Назови свое имя, ангел, – взволнованно прошептал я.
Кружась с прекрасной незнакомкой в шальном танце, я забыл о назначенной на июль свадьбе с Любонькой и не замечал сердитого взгляда невесты.
– Людмила, – цыганка кокетливо поправила шелковый цветок в черных волосах. – Увы. Я отнюдь не ангел, дорогой барин. Мне милее тьма, нежели свет.
– Будь ты хоть демоном! Я за тобой в самое пекло пойду! Опущусь на дно ада. Позволь мне стать твоим Русланом, прекрасная Людмила, – я покрыл грудь и шею девушки страстными поцелуями и, опустившись на колени, поймал ногу, чтобы поцеловать и ее.
– Сладки, барин, твои речи. Любы они мне. Да хмель в тебе играет. Не от сердца говоришь.
– От сердца!.. От благородного сердца, пронзенного амуровой стрелой. Желаю я, чтоб и твое сердечко пронзила та стрела.
– Типун тебе на язык, барин, – цыганка шлепнула меня по губам тряпичным веером. – Неровен час, накаркаешь нам осиновых стрел… Эй, Фома! – она окликнула гитариста. – Не ведаешь, в каком краю амуровое дерево растет? Не губительно ли оно для нас?
Парень недоуменно тряхнул медно-каштановыми кудрями.
– Вели пир начинать, атаманша, – странно утяжеляя слова, произнес угрюмый верзила с бубном. – Мы умаялись ждать.
Меня напугал злобный прищур его мелких раскосых глаз. Я повис на плече Людмилы.
Верзила наклонился ко мне, но его тут же оттолкнула сильная рука Фомы.
– Не зарься на чужой кус, Ахтымбан, – сдержанно процедил Фома. – Со мной поделишься, Лютик? – он ласково обратился к Людмиле, – Полно нам скоморошиться, барчонка тешить. Пора и повечерять.
– Тихон с нами пойдет, – Людмила прижала меня к груди, – станет одним из нас.
– Не бывать тому, – отрезал Фома. – Я не попущу самодурства.
– Негоже нарушать заветы, атаманша, – подхватил Ахтымбан. – Беду накличешь.
– Вы мне не указ, – сухо возразила Людмила. Она приподняла мою голову и взволнованно шепнула. – Плюнь на моих невежд. Чуют они в тебе великую силу. Будешь ты над ними атаманом, – она склонилась к моей шее. – Скажи мне, родненький, согласен ли ты променять вольготную жизнь на бродячее скитание ради нашей любви? Хочешь примкнуть к табору?
– Хочу, любимая, – пробормотал я. – На край света с тобой уйду. Все брошу.
– Поклянешься ли, барин, любить меня вечно, до самого конца времен?
– Клянусь, – я чмокнул холодную ладонь Людмилы. – Я буду любить тебя вечно.
– И я тебе клянусь, – цыганка ударила меня по щекам, пробуждая от пьяной дремоты. – Гляди на нас. Перенимай наши повадки. Они пригодятся тебе, – она шире раскрыла рот, показывая выросшие клыки, и вонзила их в мою шею.
Я потерял сознание от боли. В чувство меня привел новый ее виток, расползающийся от горла по всему телу.
Тут я вспомнил и сказки Никитичны, и предупреждение полковника императорской канцелярии, и страшный сон. Вспомнил и о том, что в старину наше имение считалось заколдованным местом. Деревенские бабы и мужики издавна с увлечением рассказывали страшные байки о нападениях упырей и встречах с русалками, не считая их чистой выдумкой.
Людмила извлекла зубы из моей шеи и потащила меня за руки к столу. Я не мог пошевелиться. Глаза не закрывались. Неподвижным трезвым взором я смотрел на разыгравшуюся в столовой трагедию. Я видел дрожь раскинутых рук матери, в шею которой впился Ахтымбан; видел, как светловолосая вампирша бешеной собакой вгрызалась в грудь отца; видел, как пара вампиров: грязно-русый мужчина и женщина с короткими черными кудряшками, пожирали старших Тузиных. Ужасные предсмертные крики пробирали до костей мое скованное болью тело.
– Оставь барышню мне, Фома, – спокойно распорядилась Людмила, усаживая меня на стул.
Она связала мои руки толстой льняной бечевкой, потом, болезненно морщась, прокусила запястье своей правой руки и направила струйку хлынувшей из вены крови в мой приоткрытый рот. Я не пытался выплюнуть просочившуюся в желудок соленую жидкость. Временно потерял власть над потребовавшим крови телом. Контроль над разумом вернулся после того, как Людмила вырвала руку из моих зубов.
– Мертвая хватка. Погляди, – атаманша посмотрела налево.
Вампирская кровь вернула мне способность двигаться. Я повернулся и увидел Фому. Он приподнялся от лежащего на столе бездыханного Павла.
– Пустое дело, – Фома насмешливо улыбнулся. – Образумься, Лютик. Не по плечу нам такое поприще – барчонка пестовать. Давай его съедим.
“Ешьте меня! Грызите! Лучше вы меня съедите, чем я уподоблюсь вам”, – рвалось из моей несчастной души.
– Не замай! – Людмила угрожающе приподняла губу. – Дай ему срок до зимы. Коли Тихон не сделается путным добытчиком, мы вместе съедим его.
Фома не ответил. Его отвлекли прибежавшие на шум люди – Никитична и Ерофей. Летящим прыжком Фома пересек столовую и повалил кучера на паркет. Ахтымбан прыгнул с другой стороны от камина и приземлился на четвереньки рядом с ним. Фома яростно оскалился.
Ахтымбан тряхнул косичками черных волос, издал хриплое рявканье и огрызнулся. Секунду помедлив, он раздумал сражаться за намеченную добычу и настиг улепетывавшую с визгом кухарку.
Я закрыл глаза, опустил голову. Слеза медленно покатилась по щеке.
– Кушать подано, Тихон, – Людмила отвесила мне легкую пощечину.
Она втащила Любоньку на стол и, схватив меня за голову, прижала губами к кровоточащей ране на шее девушки.
– Нет… нет… Не могу, – сплюнув человеческую кровь, я отвернулся от шеи Любоньки и попытался вырваться.
Я задыхался от рыданий. Горячие слезы капали на розовую кожу девушки, пропитанную ароматами резеды и жасмина.
– Знать, рановато тебе, – сделала безжалостный вывод Людмила.
Любонька вздрогнула, когда вампирша впилась в ее рану. Ее глаза широко распахнулись. Моя невеста понимала, в кого мне суждено превратиться, но в ее последнем взгляде я видел нежность. Любонька не испытывала ко мне отвращения. Когда она умерла, в ее остекленевших глазах продолжала светиться любовь.
– Глянь, Лютик, чего мне под руку попалось, – измазанный кровью от носа до подбородка Фома помахал книгой в зеленом переплете. – Не чурайся, барчонок, – он улыбнулся мне. – Я крепко набил брюхо. Вошь можно придавить. Аж в огонь от жаркой кровушки бросает.
Разорвав когтями залепленную красными пятнами рубаху, он скинул ее и усмехнулся, любуясь своим рельефным торсом, будто выточенным из бело-розового мрамора.
– Что ты не хочешь умыть меня? – Фома понюхался с Людмилой, подставляя для вылизывания подбородок.
– Видишь, не до тебя мне, – вампирша отвернулась. – Умойся в корыте.
– В корытах свиньи банничают, – когти Фомы прочертили глубокие борозды на ореховой столешнице. – Ужель ты отныне почитаешь меня за свинью?
– Уйди, – разъяренно зашипела Людмила.
Левой рукой прижимая меня к стулу, она сделала резкий выпад. Ее челюсти сомкнулись в опасной близости от приплюснутого на кончике носа Фомы.
Слева раздалось тонкое хихиканье.
– Знать, не мил тебе я боле, – отступивший Фома барабанил когтями по кожаному поясу гусарских штанов. – Что ж, с барчонком возись, коли он полюбился тебе. Я докучать не стану. Зимы обожду.
– Примерь ш-шежь… незанош-шену одежу, коршунок, – зашипела светловолосая вампирша, увешанная одеждой, снятой с жертв. Она подскочила к Фоме и, бросив на меня беглый взгляд, лизнула его подбородок. – Ш-шо же тебе красоту под кровавой коркою таить? Дай же-ж, я тебя ображу.
Фома с напускным отвращением позволил блондинке вылизать его лицо, а после сам очистил языком от крови ее щеки и губы. Людмила едва сдерживала гнев.
– Хороша заноза! – Фома вдавил пальцы под ребра блондинки, заставив ее вздрогнуть от боли.
Насмешливо поглядывая на Людмилу, он надел белую косоворотку и зеленый верблюжий сюртук приказчика Ильи Кузьмича, надвинул на затылок его бордовый бархатный картуз.
– Как на тебя сш-шито, – обрадовалась блондинка.
– Вишь, до чего ты довела меня, Лютик. Как славно в былые годы я ляхов резал, а ныне с ляховским отродьем якшаюсь! И ведь, ядрена вошь, хороша Янка! Недаром Ахтым за нее горой! – Фома сгреб Яну в объятия и потащил ее к двери.
Людмила молча скрипела зубами. Почувствовав тошноту, я со стоном наклонился, повис на ее руке. Она позволила мне опереться на стол. Меня стошнило в широкое блюдо для десерта. Переводя дыхание, я приподнял голову и увидел туманные силуэты удаляющихся вампиров.
– Прошу, пани, в барские покои, – ворковал Фома. – Хочешь, я прочту тебе стихи атаманшина барчонка? Он, кажись, ее стихами одурманил.
Фома открыл книгу с записями и стал читать почти по слогам:
– Загляни в паучий дом –
Пауки одни кругом.
Бегают довольные,
Веселятся вольные.
Ты откроешь в доме дверь –
Сразу разбегутся.
Это было самое раннее мое произведение, написанное в детстве. Теперь я сам чувствовал себя мухой в паучьем доме, а не в черепаховом супе императора. Проходя в обнимку с хихикающей Яной мимо камина, Фома бросил сборник стихов в огонь. Волны пламени охватили раскрытую книгу. С тающих черных страниц взлетели красные искорки и затухли в непроглядной тьме. Погружаясь в темноту, я подумал, что очнусь жаждущим крови чудовищем, живущим только для того, чтобы убивать…
Глава 8. Опрокинутый мир
Я проснулся от голода. Резкий вдох принес букет неприятных запахов: гари, плесени, пота, сырой глины и кислых щей. “На кухне уборку затеяли”, – не открывая глаз, я потянулся на мягкой перине и замер в ожидании приглашения к столу.
В уши врезались громкие звуки. Сверху доносился треск, переходящий в гул. “Самовар поспел, – подумал я. – Ишь, как уголья шкварчат”. Слева слышалось постукивание, как будто маленькие ножки выбивали дробь. “Деревенские ребята играют в солдат. По саду маршируют”. Справа лилось мелодичное шуршание пряжи и позвякивание спиц. “Жена приказчика села под окном вязать шаль из козьего пуха”.
Самоварный гул стремительно приближался. Не понимая, что происходит, я открыл глаза и сел. Взору предстала широкая пещера, темно-коричневая с красными глинистыми разводами. Кипящий самовар оказался толстым рогатым жуком. Устрашающе гудели в полете его крылья свекольного цвета. Вместо мальчишек по полу маршировали черные муравьи. Роль жены приказчика исполнила серая в белых крапинках паучиха, она штопала прободанную жуком дыру в покрытой водяными капельками сети, раскинутой под потемневшим от влаги сводом пещеры.
Я вздрогнул и попятился к сложенному в уголке вороху одежды. Сердце ухнуло тяжело и гулко, словно главный колокол Сретенской церкви, расписным теремом высившейся на деревенском пригорке. Оно, будто порываясь выскочить из костяной клетки, заметалось в груди, а потом немного успокоилось, стало отстукивать непривычный замедленный ритм, производивший меньше шума, чем муравьиный марш.
Мои глаза тщетно разыскивали источник света под облепленным короткими ледышками сводом. Не сразу я связал способность видеть в полной темноте яркую цветную панораму, где можно было рассмотреть мельчайшие жемчужные крапинки на брюшке паучихи, и многократное усиление слуха с собственным перерождением.
В надежде пробудиться от кошмарного сна я ущипнул себя за уши. Голову пронзила нестерпимая боль. Я прыгнул на стену, с визгом описал круговое сальто, пройдясь по сталактитам высокого свода. Приземлился я на четвереньки, располосовал заскользившую под руками лисью шубу и прикусил язык.
Испуганно затаив дыхание, я слизал с удлинившихся клыков и проглотил капли крови. Новый виток голода смял пустой желудок. Похожие танталовы муки мне приходилось терпеть в рождественский сочельник. Мать запрещала притрагиваться к праздничным кушаньям до первой звезды, но я изловчался украдкой подцепить на палец кремовую розочку с торта или отщипнуть кусочек жареной гусятины.
Теперь моему изменившемуся телу была необходима иная пища – кровь.
– Я – упырь, – стоя на коленях, я вдыхал резкий запах выделанных шкур и рассматривал длинные светлые когти. В голове лихим галопом проскакали обрывки воспоминаний о случившейся трагедии.
– Это не сон.
Поднимаясь с шубы, я порвал когтями ночную рубашку и панталоны из тончайшего белого батиста.
– Упырь, – повторил я громче, будто вступая с самим собой в небезопасный спор, и посмотрел на висевшую перед глазами паучью сеть в раздумье, наберется ли хоть капля крови с ее шестилапой владелицы.
Будто угадав недоброе течение моих мыслей, паучиха спешно попятилась по спущенной с кокона нитке, поскрипывая суставами натруженных лапок.
– Но я – все еще я, – в моем разуме не нашлось признаков озверения.
Вспоминая последние минуты жизни самых дорогих людей, я нисколько не ощущал желания оказаться на месте их убийц. Напротив, испытывал сильнейшую ненависть к вампирам. Тут я уличил себя в желании утолить голод упырьей кровью, и мне стало еще страшнее.
– Пробудился дорогой мой барин. Спокойно ли почивалось тебе? – в пещерный закуток вошла Людмила, одетая в зеленую амазонку и серые шаровары.
Я инстинктивно пригнулся, отступая. Движения отличались непривычной резкостью.
– Что ты волком на меня смотришь? – вампирша насмешливо прищурилась. – Неужто разлюбил? Иль с голодухи поплохело? Не терпится добыть живой крови? То дело поправимое.
– Я убью тебя! – с диким воплем я бросился на Людмилу, но она оказалась намного сильнее меня.
Перехватив мои руки, вампирша прижала меня к холодной сырой стене и процедила сквозь зубы:
– Не убьешь. А ежели и сумеешь, мои удальцы тебя выследят и растерзают. Они доселе точат на тебя зубы. Не будь дурнем, Тихон. Опомнись, коли тебе дорога жизнь. Слушайся меня во всем.
– Не стану я тебя слушаться, – устав сопротивляться, я отвернулся к стене. – Ты отняла жизнь у моих родных и сотворила из меня проклятую кровоядную тварь. Я тебя ненавижу!
– Мне знакома твоя кручина, родненький, – Людмила тяжело вздохнула. – Моих родителей убили люди.
– Вот и разыскивала бы тех злодеев, а не убивала безвинных.
– Все люди – наши враги и наше питание. Попадись ты им в руки, они уж тебя пожалеют! На кол посадят, да сожгут. Ты также позабудь жалость. Делай, как мы, дорогой. Настанет время, отблагодаришь меня за подаренную вечность.
– Противно мне упыриное житье! Не хочу заниматься разбоем. Смилуйся надо мной! Отправь меня к родителям и невесте. Загрызи меня, как Любоньку.
– Не верю, что тебе опостылела жизнь, – Людмила нежно обняла меня за плечи. – Поразмысли хорошенько, Тихон. Жизнь единожды дается. На тот свет всегда успеешь. Не руби с плеча. Не проси тебя убить.
– Зачем я тебе? Ты обратила меня шутки ради? Такое у вас, упырей, веселье?
– Пожалела я тебя, глупая. Полюбила. Наперекор старым заветам пошла. Гнев своих удалых накликала. Ежели они сговорятся тебя погубить, то меня первой изничтожат. Без твоей помощи не остаться мне атаманшей. Не совладать с ними, ежели ты отступишься.
Мы сели рядом на ворох одежды, и Людмила рассказала мне о себе и своей упыриной шайке. Из ее долгого повествования я выяснил следующее:
Людмила родилась вампиршей. Ее лесное воспитание было непомерно жестоким. Родители приносили в нору ее человеческих сверстников для игр и приказывали убить их до рассвета. Если она отказывалась это сделать, ее избивали и на несколько суток оставляли без еды. Образованный отец научил Людмилу грамоте, а ее мать придумала выступать под видом цыган.
Людмиле было десять лет, когда родители не вернулись с охоты. Цепочка их следов оборвалась на деревенской улице. Их кровь впитала придорожная грязь.
Зимой осиротевшая девочка примкнула к поселившимся в лесу вампирам. Ей приходилось наравне со взрослыми участвовать в облавах на крупную дичь, чтобы самой не стать их жертвой. Набравшись опыта и повзрослев, Людмила покинула ту банду и занялась поисками одиноких сородичей, чьи имена приводили в трепет охотников на вампиров. Ее поиски увенчались успехом.
Подданных Людмилы я представлю в соответствии с их иерархическим положением:
1. Фома. Обращен в 28 лет. Он служил военачальником при Иване Грозном, принимал участие в сражениях с татарами, поляками и литовцами. Атаман вампирской шайки нашел его умирающим на поле боя и решил обратить, чтобы приобрести опытного воина. Фома сбежал от сородичей. Вернувшись к Ивану Грозному, он возглавил отряд опричников. В течение нескольких лет он устраивал набеги на усадьбы воевод, бояр и разночинного опального люда, часто руководил пытками и казнями неугодных царю людей. После разгона опричнины он ушел в Костромские леса. Молва о его службе при царском дворе обрекла Фому на опасное положение изгоя. Нет большего позора для вампира, чем служение человеку.
2. Ахтымбан. Обращен в 32 года. За выдающиеся боевые заслуги хан Батый назначил его наместником Золотой Орды в Рязанском княжестве. Впрочем, Ахтымбан недолго носил почетный титул. Пришедшие с Поволжья вампиры утащили его в лес, надеясь сделать своим главарем, только его не прельстила почетная должность. Он безжалостно расправился с сородичами, уничтожил всех. Долгую жизнь Ахтымбан хотел провести в одиночестве, но случайная встреча в лесу с Людмилой изменила его планы на будущее.
3. Яна. Обращена в 21 год. Польская красавица трудилась шпионкой в смутное время. Она считалась высококлассной специалисткой по ядам. Используя привлекательную внешность в качестве оружия, Яна завоевывала доверие приезжавших в Варшаву иностранных вельмож, узнавала у них необходимую информацию, а затем убивала их. Яна была направлена в Москву по личному распоряжению короля с целью отравить Бориса Годунова. Встрече с Борисом помешал неграмотный вампир из Сокольнического леса. Бедолага влюбился в Яну с первого взгляда. За ее похищение и обращение он поплатился жизнью, приняв с кровью куропатки смертельную дозу осиновой смолы.
4. Грицко. Обращен в 34 года. Украинский разбойник. Дважды сбегал с виселицы. Примкнув к восстанию Пугачева, он дослужился до ближайшего подручного атамана. Среди соратников выделялся особой жестокостью и деспотизмом. Следовавшие за повстанческой армией вампиры спасли Грицко от казни в третий раз.
5. Моня. Обращена в 18 лет. Воровка еврейского происхождения. Прошлой осенью Ахтымбан встретил ее на ярмарке, и ему понравилась удивительная ловкость девушки. В шайке Моня была первой кандидаткой на выбывание. Она успешно ловила мелких зверушек, за что удостоилась звания бельчатницы, но в охоте на крупную дичь ей везло редко.
До моего обращения в вампирском коллективе господствовал порядок. Людмила и Фома считались правящей парой. Борьба за лучшее место в иерархии ограничивалась незначительными стычками на низшем уровне. С личной жизнью также не возникало проблем. Фома и Людмила хранили верность друг другу. Ахтымбан по статусу имел право выбрать Яну или Моню, но предпочитал Яну, а Грицко довольствовался Моней, что вполне его устраивало.
Теперь ситуация коренным образом изменилась. Отвергнутый Фома из защитника Людмилы превратился в ее главного конкурента. Ахтымбан стал испытывать на прочность терпение Фомы. В любой момент он мог бросить вызов Людмиле. Соблазнительница Яна пыталась обойти Ахтымбана безопасным способом – вступив в коалицию с Фомой, но опричник соблюдал нейтралитет. Грицко выбрал мишенями для атаки Ахтымбана и Яну. Слабенькая забитая Моня нежнее ластилась к Ахтымбану, предполагая, что при недоступности Яны он обеспечит ей защиту от Грицко.
Людмила предчувствовала потерю контроля над сородичами. В период моего обучения ей оставалось надеяться на летнее изобилие пищи. Только оно могло притупить обострившиеся конфликты.
Признания Людмилы убедили меня подчиниться ей. Пускай она научит меня быть вампиром. Я просто обязан выжить, стать настоящим воином этого разбойничьего народа, чтобы отомстить… Убить их всех, до единого. Расправиться с ними жестоко, без снисхождения, как они расправились с моими близкими. Потом найти и убить Валко Вышковича. Он должен ответить за Алешку. Когда с врагами будет покончено, я смогу вволю поразмышлять о жизненных приоритетах, о совести, если она сохранится. А если последние ее отголоски умолкнут, легче будет коротать вечность одному. Или же совесть не позволит мне жить дальше, и я найду свою осину.
Терять мне больше нечего, моя жизнь и так потеряна. К людям мне никогда не вернуться.
– Я хочу жить вечно, – я просительно приподнял брови. – Научи меня упыриным премудростям и защити от лютой казни.
– Пойдем! – Людмила сильным рывком поставила меня на ноги. – Обуйся! С непривычки босиком до зари не проскачешь, – разбросав по пещере шубы, сюртуки и шинели, она достала пару кожаных сапог. Сама натянула их на мои ноги, чтобы я не порвал их когтями.
– Как мне с ними управляться? – я щелкал когтями, как трещотками.
– Поесть тебе надобно, – ответила Людмила. – Они сами уйдут. Убирать их научишься позже. Иди за мной.
Атаманша повела меня по длинным и узким коридорам пещеры, сворачивая то налево, то направо.
– Наши рыщут по лесу. Скоро они тебя накормят. Долю свою бери смело. Ни в чем страха не выражай, но в распри не лезь. Я постараюсь оградить тебя от беды. Сугубо прошу тебя, Тихон, не связывайся с Фомой. Сердце у него дюже ретивое. Коли он крепко озлобится, не удержать мне его. Ты больше помалкивай, покуда не постигнешь нашей науки. К зиме, дабы заполучить его место, придется тебе помериться с ним силой.
– Я не справлюсь с Фомой, – я сбавил шаг. – Мне никого из твоих воинов не победить.
– По осень я вольна тебе помогать. Дальше сам выкручивайся. Таковы наши порядки, Тихон. Да что ты оторопел? – Людмила потянула меня за воротничок рубашки, – До зимы сделаешься славным добытчиком. Помяни мое слово.
