Орхан Памук
Другие цвета
Глава 27
Землетрясение
Я проснулся ночью – как я узнал позднее, в три часа, от первого толчка. Это произошло 17 августа 1999 года, я спал у себя в кабинете на прохладном первом этаже нашего каменного дома на Седеф-ада, рядом с Бюйюк-ада, и моя кровать, стоявшая в трех метрах от стола, неистово содрогалась. Ужасный гул шел из-под земли, как раз из-под моей кровати, – так мне казалось. Даже не пытаясь найти очки, не осознавая, что делаю, я мгновенно бросился в сад.
В саду, за кипарисами и соснами, за огнями города, вдалеке, над морем, неистовала ночь, полная страха и паники. Часть моего сознания следила за землетрясением, другая же часть недоумевала, слушая гул из-под земли: откуда эта ночная стрельба? (Наверное, политические убийства, теракты и ночные облавы 1970-х годов напомнили о себе.) Впоследствии я так и не понял, что именно могло вызвать ассоциацию с выстрелами.
Первый толчок продолжался сорок пять секунд и унес жизни тридцати тысяч человек; прежде чем он закончился, я поднялся по боковой лестнице на верхний этаж, к жене и дочери. Они проснулись и со страхом ждали чего-то в темноте. Электричество давно отключилось. Мы вышли в сад, в ночную тишину. Страшный гул прекратился, и все вокруг, казалось, замерло в страхе. На маленьком зеленом острове, утопавшем в садах и окруженном крутыми скалами, было тихо, и только листва мирно шелестела от легкого ветерка, но мое колотившееся сердце говорило мне, что кошмар еще продолжается. Мы стояли под деревьями, изредка перешептываясь – словно для того, чтобы отогнать землетрясение. Потом последовали еще толчки, уже слабее, и они не напугали нас. Позднее, лежа в садовом гамаке со спящей семилетней дочкой на руках, я услышал звуки сирен «скорой помощи», доносившиеся со стороны Картала.
В последующие дни, пока продолжалась нескончаемая череда толчков, я слышал рассказы людей о том, что они делали во время этих первых смертельных сорока пяти секунд. Двадцать миллионов человек одновременно почувствовали ужасный первый толчок и услышали гул из-под земли, но говорили они не о первых погибших, а об этих секундах и о том, что пережили за эти мгновения. Большинство из них говорили: «Не поймешь, пока сам не переживешь».
Аптекарь, выбравшийся невредимым из жилого дома, который превратился в груду камней, клялся, что его слова подтверждают двое спасшихся, а значит, ему ничего не померещилось. Его пятиэтажный дом сначала на мгновение взлетел на воздух – он это очень хорошо почувствовал, – а потом обрушился на землю и рассыпался. Некоторые, проснувшись, заметили, что раскачиваются из стороны в сторону вместе с домом, который вдруг накренился и стал падать; они понимали, что погибают, и все равно пытались за что-нибудь схватиться, тянули друг к другу руки, держали друг друга в объятиях, о чем свидетельствовали и позы трупов, вытащенных из-под обломков. В домах обрушилось все и сразу уже после первого толчка, и поэтому матери, сыновья, дяди, бабушки, в панике искавшие друг друга, лишь натыкались в темноте на чужие, незнакомые стены и вещи, не понимая, где они и как найти выход. Некоторые за эти сорок пять секунд сумели пройти несколько этажей по лестнице и выйти на улицу, пока здание не обрушилось. Я слышал истории о тех, кто был ночью в гостях и остался жив, успев выбежать; истории о старике и старушке, которые остались лежать в кровати, ожидая смерти; о тех, кто думал, что выходит на балкон четвертого этажа, а оказался на террасе; о тех, кто среди ночи пошел к холодильнику поесть, да там и остался, оцепенев от страха. Многие люди не спали и пытались сначала что-то предпринять в темноте, но потом страх перед грубой силой, трясшей дом, брал верх, и они оставались лежать там, где упали, не осмеливаясь подняться. Многие со смехом рассказывали мне, что остались лежать в кровати, натянув простыню на голову и уповая на Аллаха, – было найдено очень много погибших именно так.
Все это я услышал от людей – стамбульского сарафанного радио, работавшего с невероятной оперативностью. Наутро после землетрясения все крупные телевизионные каналы, установив камеры на вертолеты, вели постоянные репортажи из района землетрясения. На островах особых потерь не было, но эпицентр землетрясения находился в сорока километрах от нас, на расстоянии птичьего полета. На побережье напротив нашего острова рухнули некачественно построенные здания, погибли люди. Весь день на рынке Бюйюк-ада царила тишина, пропитанная страхом и скорбью. Я все никак не мог осознать, что землетрясение произошло так близко, что оно унесло столько жизней и уничтожило места, где я провел почти все свое детство, – именно поэтому землетрясение казалось одновременно нереальным, но осязаемым кошмаром.
Больше всего пострадал от землетрясения Измитский залив. Он имеет форму полумесяца, и если представить себе турецкий флаг, то группа островов, в которую входит мой маленький остров, расположена на месте звездочки напротив полумесяца. Через неделю после рождения меня привезли на один из островов, и последующие сорок пять лет я бывал и жил на этих островах и в бухтах. Город Ялова, который очень любил Ататюрк за его термальные источники и куда мы ездили всей семьей в детстве, теперь лежал в руинах. Нефтехимический завод, где отец одно время работал директором, горел. Маленькие города, деревеньки, куда мы в детстве ездили за покупками на катере или на машине, все побережье, впоследствии заросшее блоками многоквартирных домов, – все, о чем я с грустной любовью рассказывал в «Доме тишины», все теперь сровнялось с землей. Мой разум решительно отказывался вспоминать первый день катастрофы и думать о масштабах бедствия, и я с головой окунулся в роман, который тогда писал. Мне не хотелось выбираться со своего маленького острова, где жизнь потихоньку шла по-прежнему.
На второй день я не выдержал. Сначала на катере мы отправились на Бюйюк-ада, а оттуда на регулярном пароме – в Ялову, на противоположное побережье в часе езды. Никто не просил нас, меня и моего друга-писателя, автора книжки под названием «Похвала аду», ехать туда; мы совершенно не собирались о чем-то писать или с кем-то об этом говорить. Нами двигало странное желание оказаться рядом с мертвыми и умирающими и погрузиться в ужас, покинув наш маленький счастливый остров. На пароходе, как и везде, люди читали газеты и тихим голосом говорили о землетрясении. Почтальон-пенсионер, сидевший рядом, сказал, что у него на Бюйюк-ада есть лавка, где он торгует молочными продуктами, которые привозит из Яловы, где живет сам. А сейчас, через два дня после землетрясения, он едет домой, в Ялову, посмотреть, все ли там в порядке.
Раньше Ялова была маленьким городком с зеленым побережьем, долина которого снабжала Стамбул овощами и фруктами. За последние тридцать лет зелень уступила место бетону, фруктовые деревья вырубили, и здесь были построены тысячи жилых домов; летом население городка, вместе с маленькими поселками, приближалось к полумиллиону. Едва оказавшись в городе, мы увидели, что девяносто процентов этих бетонных гор обвалились или разрушены настолько, что войти в них невозможно. Мы поняли, что зря втайне надеялись кого-то спасти, помочь разобрать завалы: за два дня под завалами мало кто выжил, да и их могли спасти лишь немецкие, французские и японские спасатели, прибывшие с необходимым оборудованием. Случившееся горе было настолько огромным, что практически изменило судьбу города, – ему невозможно было помочь, можно было помочь лишь отдельным людям.
Многие, как мы, растерянно бродили по улицам. Мы ходили среди развалившихся и разрушенных зданий, машин, заваленных обломками, упавших стен, электрических столбов и минаретов, наступая на куски бетона, осколки стекла, электрические и телефонные провода. Во дворах лицеев, в маленьких парках и на пустырях стояли палатки. Солдаты перекрыли улицы и разбирали развалины. Люди искали несуществующий адрес и потерявшихся близких, люди ругались и дрались за место для палатки. На улицах не прекращалось движение: машины спасателей, откуда раздавали коробки с молоком или консервами, грузовики с солдатами, подъемные краны и экскаваторы, разбиравшие руины обрушившихся зданий. Люди на улицах заговаривали друг с другом, не здороваясь и не знакомясь, как дети, которые играют в свою игру, забыв о правилах взрослого мира; они рассказывали истории своего горя. Катастрофа заставила всех почувствовать, что они живут во враждебном мире, обрушившиеся стены обнажили не только нутро домов, они обнажили и проявили самые неприглядные и жестокие законы жизни.
Я долго смотрел на хаос вещей в искореженных зданиях: тканые дорожки, печально свисавшие из углов, как флаги в безветренную погоду; шкафы, развалившиеся и абсолютно целые; ветхие журнальные столики – неотъемлемая принадлежность гостиных; диваны и кресла; черные от дыма подушки, перевернутые телевизоры, цветы в горшках, как ни в чем не бывало красовавшиеся на балконе разрушенного дома; изогнутые зонтики от солнца, пылесосы, вытянувшие в пустоту свои шланги, приплюснутые велосипеды, разноцветные рубашки, одежда в открытых шкафах, халаты и пиджаки, висящие на дверцах… Тюлевые занавески, развевающиеся от легкого ветерка, будто ничего не произошло… Мы бродили среди этих вещей и чувствовали, как хрупка и уязвима человеческая жизнь.
Мы долго бродили по улицам, понимая, что катастрофа необратимо изменила наши души. Иногда я заглядывал в какой-нибудь переулок или садик, куда выходило окно полуразрушенного дома, куда, как и в большинство домов, уже не войти никогда, и представлял, как домохозяйки многие годы смотрели из своих кухонь на эту сломанную сосну, на сад, покрытый сейчас осколками, кусками бетона и черепками посуды. Знакомые нам картины: в окне напротив женщина на кухне, мужчина в кресле, смотревший по вечерам телевизор, девушка – мы привыкли видеть ее за полуоткрытой занавеской… Теперь их там не было, потому что не было ни окна кухни напротив, ни стен дома напротив, ни тюлевой занавески, – картины, к которой привык наш взгляд, больше не было. А может, не было и нас самих.
Оставшиеся в живых сидели сейчас на где-то найденных стульях, обломках стен, обочинах тротуаров и ждали, пока достанут из-под развалин погибших. «Здесь мои папа с мамой», – говорил мальчик, указывая на груду бетонных блоков. «Нас здесь не было, мы прибежали сразу после землетрясения. Сейчас ждем, пока их вытащат». Мужчина из Кютахьи, показывая на руины дома матери, говорил: «Мы заберем тело и сразу уедем!»
Все люди на улице чего-то ждут: новостей о потерявшихся знакомых, информации о том, что мать под развалинами (может, она куда-нибудь ушла из дома поздно ночью, до землетрясения, хотя на нее это не похоже); ждут, чтобы забрать труп дяди, брата или сына и уехать; ждут, когда можно будет найти что-то из вещей или ценностей среди кучи бетона и пыли; ждут грузовик, чтобы погрузить на него вещи, которые удалось спасти; ждут, чтобы пришли бригады спасателей и открыли проезд по дорогам – чтобы могли подъехать машины реанимации и спасти жену или сестру, которые все еще живы под обломками. Хотя телевидение и пресса постоянно рассказывали о чудесных спасениях, к концу третьего дня осталось мало надежды на то, что из-под завалов можно достать живых людей. Хотя многие были живы – были слышны их голоса и удары, которыми они старались привлечь внимание.
Существуют два типа завалов. Первый – когда коробки домов упали набок, сохранив форму, а часть этажей сложилась, словно колода карт… Тогда в пустотах между стенами еще могут быть живые. Завалы второго типа – это груда развалин, причем непонятно, как выглядело само здание. И в этом случае почти невозможно найти живых. Для спасения хотя бы одного человека требуется масса времени. Когда подъемный кран медленно поднимает бетонную плиту, жители дома и те, кто ищет тела близких, смотрят на нее сонными, усталыми глазами. Когда достают чей-то труп, они сетуют: «Он здесь вчера весь день плакал, но никто так и не пришел!» Иногда завалы расчищают экскаваторами, иногда подъемниками, иногда железными прутьями или просто лопатами. И прежде чем находят тело, из откопанного завала появляются сначала вещи погибших – свадебная фотография в рамке, коробка с ожерельем, одежда. И сильный трупный запах. Когда под завал пробирается спасатель или доброволец, чтобы осмотреть, в толпе, ожидающей перед завалами, начинается волнение, раздаются крики и плач. Потом ищут технику, людей, решают, как достать тело. И все это длится так долго, что становится понятно: чтобы поднять каждую плиту и достать каждое тело, потребуются долгие месяцы, что совершенно невозможно из-за жары – быстрое разложение тел чревато возникновением эпидемии. Судя по всему, эти груды бетона вместе с трупами, домашними вещами, вставшими часами, сумками, разбитыми телевизорами, подушками, занавесками и коврами соберут экскаватором, погрузят на грузовики и захоронят подальше от города. Уже сейчас неопознанные трупы фотографируют и сразу отправляют куда-то на захоронение.
Я словно раздвоился: часть меня хотела все забыть, сделать вид, будто ничего не происходит, а другая часть – впитать все увиденное и рассказать.
Мы видели на улицах людей, разговаривавших сами с собой; кто-то спал в машине, поставленной на пустыре, кто-то аккуратно расставлял коробки с вещами, вытащенными из полуразрушенных домов. Мы видели людей в госпитале, устроенном на стадионе, где поднимались и садились вертолеты. Мы встретили одного нашего приятеля-фотографа – он шел с женой-писательницей к дому ее отца, по пути фотографируя. Дом уцелел, и его тесть рассказал нам о шуме, который он слышал ночью из развалин. В саду маленького полуразвалившегося дома мы нарвали запыленного сладкого винограда и поели.
Когда люди видели наши фотоаппараты, они говорили: «Журналисты, напишите обо всем!» Они жаловались на государство, на муниципалитеты, на воров-подрядчиков; об этих жалобах говорили журналисты в прессе и на телевидении, но, по всей вероятности, эти люди опять изберут политиков, чиновников и мэров-взяточников, на которых сейчас жаловались, а те опять будут гордиться полученными голосами избирателей. И скорее всего, нынешние жалобщики тоже когда-то платили взятки в муниципалитет, чтобы обойти кое-какие строительные нормативы, считая, что это разумно. В стране, где президенты называют взятки практичностью, в обществе, где все вопросы принято решать неформально, где на мошенников жалуются, но терпят, трудно ожидать, что подрядчики не будут воровать бетон и цемент и начнут соблюдать все правила строительства, учитывая вероятную сейсмическую ситуацию. Ходили слухи, что из сорока домов, выстроенных одним подрядчиком, уцелел лишь один – тот, в котором жил он сам.
Государство, не принявшее мер до землетрясения, а после него не сумевшее вовремя организовать необходимые спасательные работы, не может вызывать уважения граждан. Но тем не менее это государство по-прежнему будет уважаемо, так как беспомощному народу нужна вера в некую силу, которая, как Аллах, может защитить их. То же касается и армии, которая пришла на помощь слишком поздно, – отчасти из-за того, что у них развалились их собственные дома. Это землетрясение сильно ударило по национальной гордости народа. Я часто слышал, как многие люди говорили: «Вот, даже немцы и японцы успели приехать, а из наших никто не приехал на помощь!» То же писали и газеты. Почему это произошло? «Мы неорганизованные!» – сказал один старик, зная, что смирение лучше лечит, чем гнев. В одной части города хлеб гнил в грузовиках, а в другой части его не хватало. Люди, похороненные под завалами, умирали, плача от беспомощности, а спасательные машины стояли в другом месте из-за автомобильной пробки или кончившегося горючего.
Мы видели одного человека, ездившего по переулкам на запыленной машине, подъехав к развалинам первого попавшегося дома, он останавливался и кричал из окна: «Сколько раз я говорил вам, что на вас – гнев Аллаха, я говорил вам – покайтесь в грехе!» Я читал множество статей на эту же тему: многие считали, что Аллах наказал военных и чиновников за то, что они слишком часто вмешивались в вопросы религии. Кое-кто, правда, спрашивал: почему в таком случае было разрушено столько мечетей и минаретов?
Среди этого опустошения – развалин и трупов – были, конечно же, и моменты счастья. Кого-то достали живым из-под завалов, хотя прошло столько времени! К нам на помощь поспешили люди из других городов и из-за границы, из стран, которых государство постоянно представляло как «врагов»! Но больше всего люди радовались тому, что они остались живы, что можно забыть об этом кошмаре. К концу третьего дня многие уже смирились с бедой и строили планы на будущее; несмотря на все предупреждения и запреты, эти смельчаки осторожно вытаскивали свои вещи из разрушенных домов. Мы видели двух молодых людей, которые вошли на первый этаж дома, лежавшего на земле под углом сорок пять градусов, и снимали с потолка люстру.
На пристани кофейня под большими каштанами была забита людьми. Несмотря на все смерти и потери, в зале царила атмосфера радости. Владелец кофейни нашел где-то электрогенератор и сумел охладить напитки в холодильнике. Молодые люди, подходившие к нашему столу, говорили не о землетрясении, а о книгах, литературе и политике. Жизнь продолжалась.
На обратном пути мы опять встретили на пароме почтальона. Он подсел к нам. «Я пришел на нашу улицу и увидел, что дома нет, – сказал он тихо. – А под завалами еще оставалась двенадцатилетняя девочка». Казалось, он испытывает чувство вины за все случившееся.
Позднее мой приятель вспомнил об одном знакомом англичанине, который всегда жаловался на плохую погоду во время отпуска. А почтальон, у которого теперь не было дома, не жаловался. Мы решили, что, наверное, землетрясения в Турции и уносят столько жизней, потому что люди не жалуются, но мысли эти меня ужаснули. Ночь предстояло провести в ожидании нового землетрясения.
Когда паром был на середине залива в форме полумесяца, я смотрел на многочисленные новые города, выросшие за последнее время, – они слились в один город из одинаковых бетонных многоэтажек. И теперь вся эта земля живет в страхе перед новым землетрясением, которое, по прогнозам сейсмологов, будет еще более сильным и произойдет ближе к Стамбулу. Точная его дата неизвестна, но, судя по информации в газетах, линия разлома будет проходить как раз под моим маленьким островом, к которому подплывал паром.
Глава 28
Стамбульская боязнь землетрясения
Раньше я никогда не задумывался о том, что высокий минарет, который стоит у меня прямо перед окном и который я вижу из-за стола, однажды может упасть на меня. Мечеть была построена по приказу султана Сулеймана Великолепного[4] в память о его сыне, принце Джихангире, умершем в юном возрасте; с 1559 года она стояла на склоне отвесного холма, обращенного на Босфор, как «символ постоянства».
На эту мысль натолкнул меня мой сосед сверху, когда пришел поделиться опасениями по поводу землетрясения. Посмеиваясь, волнуясь, мы тут же вышли на балкон и на глаз измерили расстояние. За последние четыре месяца в Стамбуле и окрестностях произошло два землетрясения и множество слабых толчков; мы оба еще слишком хорошо помнили о них и о смерти тридцати тысяч человек. К тому же (я читал это по глазам моего соседа, инженера-строителя) мы оба верили прогнозам ученых: в скором времени вблизи Стамбула, в Мраморном море, произойдет еще одно крупное землетрясение, которое разрушит город и унесет жизни сотен тысяч людей.
Расстояние до минаретов, вычисленное на глаз, нас не убедило. Пролистав книги и энциклопедии, мы выяснили, что за прошедшие четыреста пятьдесят лет мечеть Джихангира, которую мы считали «символом постоянства», была дважды разрушена и отстроена заново из-за землетрясений и пожаров и что ни минареты, ни купол напротив нас не являются подлинными. Проведенное нами краткое исследование показало, что все старинные стамбульские мечети и памятники – включая и Айя-Софию, купол которой обрушился от землетрясения через двадцать лет после окончания строительства, – хотя бы однажды рушились от землетрясений, большинство же отстраивалось заново по несколько раз, «с расчетом на большую нагрузку».
Что касается минаретов, то тут дела обстояли еще хуже. Во время самых сильных землетрясений, случившихся за последние пятьсот лет, – например, во время землетрясения 1509 года, названного «маленьким Судным днем», или землетрясений 1766 и 1894 годов – рушились в основном не купола, а минареты. После последних двух землетрясений я видел очень много упавших минаретов – и по телевизору, и в районах бедствия, куда мы ездили. При падении они разрезали здания пополам, как длинный тонкий нож: студенческие общежития, где ночью сонные охранники играли в нарды, дома, где матери кормили детей, или, как это было во время землетрясения в Болу, квартиры, где вся семья в тот момент смотрела теледебаты о том, будет ли землетрясение или нет.
Большинство не разрушенных во время двух последних землетрясений минаретов были повреждены. Не подлежащие реставрации сооружения оттаскивали цепями и подъемными кранами и разбивали. И я, и мой друг много раз видели по телевизору кадры сноса минаретов в замедленной съемке, поэтому знали, как падает минарет и под каким углом. Мы с соседом попытались установить угол падения нашего минарета. После землетрясения 17 августа 1999 года верхушка над его балкончиком слегка деформировалась, а камень под полумесяцем после удара молнии треснул и упал во двор.
Несмотря на малоутешительную информацию, мы взяли веревку и измерили расстояние от нашего дома до минарета – выяснилось, что, даже если минарет упадет точно под прямым утлом, до наших верхних этажей он не достанет. Наш дом, обращенный к Босфору, был выше минарета и находился далеко от него. Уходя, сосед сказал: «Минарет вряд ли упадет на нас. Скорее всего, наш дом упадет на него».
В последующие дни, пока я выяснял, упадет ли дом, где я работаю, на минарет и какова вероятность обрушения домов, где находится моя рабочая квартира и где я живу, с соседом мы не встречались. Не потому, что мне не нравился его циничный юмор – обычная реакция людей, которым угрожает опасность, – а потому, что он, как и все мы, чувствовал, что прогнозирование вариантов собственной гибели – дело сугубо личное. Мой сосед отковырнул кусочек стены нашего шестиэтажного дома и отправил его в Стамбульский технический университет на экспертизу; правда, ответ обещали не скоро, так как то же самое сделали тысячи других людей. Я знал, что это ожидание немного успокоит его, ведь он сделал все, от него зависящее.
Я же понял, что моя успокоенность – в сборе информации. Во время поездок по району землетрясений я усвоил, что здания рушатся по двум основным причинам: первая – некачественный материал, вторая – рыхлый грунт. Так что я, как и многие другие, попытался выяснить у инженеров-строителей, на какой почве стоят дома, где я провел всю жизнь; я разглядывал чертежи и схемы, консультировался со специалистами, разговаривал с теми, кто, как и я, познал вкус тревоги и страха.
Хотя два последних сильных землетрясения произошли на расстоянии ста пятидесяти километров от центра города, от их толчков проснулся весь Стамбул; гибель тридцати тысяч человек подтвердила, что строительство в Турции ведется некачественно и неграмотно. И для двадцати миллионов человек, живущих в окрестностях Стамбула, мысли о предстоящем землетрясении превратились в ночной кошмар – они вполне обоснованно опасались, что их дома рухнут. Отсутствие единого плана застройки, некачественные стройматериалы, бесконечные пристройки, достройки и перепланировки, проводившиеся без соблюдения норм безопасности и без точных инженерных расчетов – во многих домах были бездумно снесены несущие стены и колонны, – все это превратило наши дома в смертельную ловушку. Многие пытались успокоить себя тем, что их дома строили их собственные отцы и деды, что гарантирует прочность здания. Но даже если вы уверены, что ваш дом не выдержит будущего землетрясения, и решите укрепить его, что соразмерно трети стоимости вашей квартиры, вам все равно придется убеждать циничных, безразличных ко всему, иронизирующих, глупых, пройдошистых и, скорее всего, безденежных соседей, которые не хотят ничего делать. В Стамбуле я не знаю ни одного дома, жильцы которого, договорившись, взялись бы за его укрепление. Да что соседи! Многие не смогли договориться с собственными женами, мужьями, детьми. У кого-то просто не было денег для этого; покоряясь судьбе и продолжая бояться, они находили утешение в циничных высказываниях вроде: «Хорошо, даже если я потрачусь и укреплю дом, вдруг на нас свалится дом напротив?»
Из-за этой беспомощности и безнадежности миллионы стамбульцев в этом году страдают ночными кошмарами. Мои собственные кошмары похожи на кошмары других людей. Сначала вы видите кровать, в которую собираетесь лечь. Прежде чем лечь, вы думаете, не произойдет ли землетрясение. И оно вдруг начинается, и очень сильное. Вы долго качаетесь вместе с кроватью – все происходит как в замедленной съемке, потом ваша маленькая комната, ваш дом, ваша кровать и все предметы вокруг, качаясь, начинают перемещаться и менять форму. Стены комнаты постепенно раздвигаются, и вашему взору предстает картина бедствия, похожая на кадры съемки с вертолета, которые вы много раз видели по телевизору. Но, несмотря на ад кромешный, вы в глубине души довольны, раз вы, свидетель бедствия, живы. Мать, отец и супруга, которые обвиняют вас в случившемся, тоже живы – они ругают вас, а значит, живы. Эти сны снятся людям из-за ощущения обреченности, поэтому пробуждение приносит радость и чувство облегчения. Когда мы просыпаемся от страха и находимся между сном и явью, нам кажется, что землетрясение в самом деле произошло; мы кидаемся с расспросами к родным, так и не поняв, во сне или наяву было землетрясение, или хватаемся за газеты, ища последние сводки о толчках.
Так как мы не верим в прочность наших домов и никак не можем избавиться от состояния паники, царящей в Стамбуле, мы вдруг подумали, что помочь нам могут только ученые.
Профессор Ышыкара, директор первой и единственной в Турции сейсмической станции, рассказал нам, что на севере Турции есть линия разлома, как и в Калифорнии, которая проходит через всю страну, и что последние землетрясения начинались на востоке и постепенно приближались к Стамбулу. После первого крупного землетрясения, 17 августа 1999 года, когда за ним гонялась вся пресса, он каждый вечер перемещался с одного канала на другой, повторяя свои теории, которые годами никто не слушал, а все ведущие задавали ему только один вопрос: «Профессор, скажите, пожалуйста, сегодня ночью будет землетрясение?» Сначала он отвечал: «Землетрясение может случиться в любой момент». Потом, увидев, что миллионы людей ошалели от страха, выпрыгивая в окна при малейшем толчке, он решил отвечать иначе: «Когда будет землетрясение, нам неизвестно». Спустя два дня после первого сильного землетрясения участились последующие толчки, и вся Турция смотрела по телевизору выступление профессора – он намекнул, что ночью возможно землетрясение. Люди, утратив хладнокровие, опять ночевали в садах и на улицах. Стамбульцы очень любили этого приятного рассеянного профессора с внешностью Эйнштейна (но без его гениальности) за то, что в дни, когда невыспавшиеся люди от страха окончательно потеряли надежду, он говорил именно то, что мы хотели услышать, даже если его слова не были обнадеживающими (например, высказывал предположение, что линия разлома пока довольно далеко от Стамбула). Он улыбался, даже когда сообщал что-то неприятное.
Были и другие ученые, более жесткие и принципиальные. Таких стамбульцы ненавидели. Одним из них был геолог, профессор Шенгёр. Он вызвал всеобщий гнев, когда хладнокровно и беспристрастно назвал первое землетрясение, унесшее жизни тридцати тысяч человек, «очень красивым». Истинная же причина ненависти к нему и к ему подобным заключалась в том, что они неопровержимо доказывали, что приближающееся к Стамбулу землетрясение будет невероятно сильным. И говорили они об этом с отстраненностью истинных ученых. Беспристрастность и своего рода жестокость профессора объяснялись просто: при строительстве некачественных жилых домов к робкому голосу науки так никто и не прислушался, как, впрочем, никто не обратил внимания на зарубежную прессу, ссылавшуюся на его прогнозы уже миллионы раз. И поэтому он, как имам, пугающий безбожников грозными карами, с удовольствием рассказывал миллионам непросвещенных стамбульцев о том, что с ними скоро приключится.
Обычными гостями телевизионных программ, куда приглашали ученых, были королевы красоты и чемпионы по бодибилдингу, а ведущие, не слушая подробных объяснений ученых, спрашивали одно: «Скажите, пожалуйста, будет ли в Стамбуле в ближайшее время землетрясение? А сколько баллов?» В одной из главных турецких новостных программ 14 ноября 1999 года разгорелась такая жаркая дискуссия о последних данных относительно линии разлома в Мраморном море, что визиту Клинтона в Турцию уделили пару минут из сорока пяти. Передача закончилась, а мы так и не получили ответа на свои вопросы, поэтому нам остается лишь ждать новых неубедительных дискуссий, новых вопросов и новых заявлений.
Так как ученые не смогли конкретно и убедительно спрогнозировать ситуацию, миллионы стамбульцев, живущих в опасных для жизни домах, пришли к выводу, что им самим надо искать выход из этого кошмара. Некоторые положились на волю Аллаха, некоторые решили просто обо всем забыть, некоторые испытали ложное чувство успокоения, приняв определенные меры предосторожности.
Теперь люди держат у изголовья мощные фонари, чтобы, в случае отключения электричества, суметь быстро выбраться из разрушенного дома, пока не начался пожар. Рядом с фонарями лежат свистки и мобильные телефоны, чтобы подать знак спасателям, если окажешься под завалами. Некоторые носят на шее свистки и ключи, чтобы не тратить время на их поиски. Многие перестали закрывать двери, чтобы мгновенно выбраться на улицу из своего двух-трехэтажного дома, у других из окон свешиваются веревки, чтобы быстро спуститься в сад. В первые месяцы после землетрясения кое-кто из стамбульцев постоянно носил дома каски. Так как катастрофа произошла ночью, жильцы домов – даже те, кто жил на верхних этажах и все равно бы не успел покинуть здание, – ложились спать одетыми. Я слышал о людях, сокративших до минимума время посещения ванной или уборной, и о парах, утративших от страха интерес к любовным утехам. Во многих домах на случай землетрясения держали наготове сумки со всем необходимым – едой, молотком, фонарем и прочим, что может понадобиться, чтобы выжить в полыхающем, разрушенном городе. Кое-кто носил при себе очень крупные суммы денег, чтобы было на что жить. Изменилась обстановка в квартирах – кровати отодвинули подальше от стен, шкафов и полок. Рядом с плитами и холодильниками устраивались маленькие убежища, так называемые треугольники жизни, в которых, как учили пособия по выживанию, можно было защититься от падающего потолка.
