Павел Корнев
Падший
– Нет, – сознался я, но бумажник все же достал. Что-то в рисунке не дало развернуться и уйти, непонятно откуда возникло желание увидеть танец вживую. К тому же мои новые знакомые после сытной трапезы шагали очень уж неторопливо, еще не хватало столкнуться с ними на улице.
Пришлось достать из бумажника пять франков и вручить их швейцару.
– Милости просим, – ощерился тот неровной из-за сколотых и выбитых зубов улыбкой.
Наверняка был здесь еще и за вышибалу.
С необъяснимым любопытством – будто раньше в варьете не бывал! – я отодвинул занавесь и прошел в зал. Вдоль одной стены протянулась длинная стойка, за ней маячил высокий смуглый бармен в тюрбане – то ли настоящий индус, то ли крашеный по случаю представления местный работник. Все столы оказались заняты, фривольно одетые официантки разносили закуски и напитки. Часть зрителей выстроилась вдоль стен, к этим посетителям я и присоединился, вполглаза наблюдая за красотками из кордебалета, задиравшими на сцене стройные ножки и трясшими пышными белыми юбками.
Понемногу закралось подозрение, что швейцар облапошил меня как последнего простака, но воспоминание об искусном рисунке девушки со змеей успокоило и заставило не делать поспешных выводов.
В зале оказалось жарко, сильно пахло одеколоном и табачным дымом. В горле моментально пересохло, захотелось пить. И дело было не только в духоте и пересоленной картошке, поданной в русском ресторане. Как ни крути, фривольный танец дюжины симпатичных девиц не мог не найти вполне понятного отклика; мне даже захотелось улизнуть из заведения через черный ход. Но тут музыка смолкла и танцовщицы убежали за кулисы, а на смену им вышел нарумяненный конферансье в клетчатом пиджаке, ярко-синей сорочке и вульгарной бабочке – розовой, с перламутровыми блестками.
– Леди и джентльмены! – объявил он, неожиданно легко перекрыв разговоры зрителей. – Встречайте наших очаровательных и совсем-совсем неопасных мумий! Еще недавно они танцевали при дворе фараона, а теперь готовы ублажать ваш взор своим невероятным мастерством!
Конферансье неожиданно проворно соскочил со сцены, и сразу потускнел свет висевшей под потолком люстры. На фоне черного бархата занавеса возникли две белые фигуры. Оркестр заиграл незнакомую мелодию, и танцовщицы, с ног до головы замотанные в полосы бинтов, принялись в меру своего умения и понимания изображать египетский танец.
Зрители смотрели за ними, затаив дыхание. И немудрено! Никакой другой одежды, кроме намотанных в несколько слоев бинтов, на стройных девицах не было вовсе, в просветах ткани белела обнаженная кожа. Мне окончательно стало нехорошо.
К счастью, затем на сцену вышли исполнители степа, коих представили известными танцорами из Нового Света, но цвет их кожи объяснялся, скорее, ваксой, нежели естественной чернотой. Дальше выступал персидский глотатель огня, за ним – китайские акробаты, а следом – факир, укротитель змей.
Смуглый старик в цветастом индусском одеянии сел на тростниковую циновку, скрестил ноги и принялся тихонько наигрывать заунывную мелодию на флейте со странным утолщением посередине; в зале сразу наступила тишина. Обычный холщовый мешок перед укротителем вдруг зашевелился, и наружу высунулась змеиная голова. Никакого обмана – это была самая настоящая кобра. Она раскачивалась из стороны в сторону и грозно раздувала капюшон, позволяя разглядеть напоминавший очки узор.
Конферансье проявил к ней боязливое почтение и поднялся на сцену лишь после того, как старый факир завязал горловину мешка веревкой и принялся сворачивать циновку.
– Леди и джентльмены! Встречайте Невероятного Орландо! – закричал ведущий. – Он делает все, что делает Гарри Гудини, только не тратит время на пустую болтовню!
Послышался смех.
Я огляделся и с немалым удивлением отметил, что обращение «леди и джентльмены» преувеличением не являлось. Хватало среди публики и женщин. И вовсе не вышедших на ночную охоту жриц продажной любви, а приличных дам, коих сопровождали ничуть не менее приличные на вид кавалеры.
На сцену вышел мим. Его темный наряд растворялся в тенях, выбеленное лицо с нарисованными бровями казалось застывшей маской, а белые перчатки летали на фоне черного занавеса нервными птицами. На миг мне стало не по себе.
Неловко-ломаные движения мима завораживали; при всей своей эксцентричности он, казалось, не совершал ни одного лишнего жеста. Из белых перчаток вылетали голуби и чудесным образом возникали вещи, владельцы которых находились в другом конце зала, но никакой магии в этом не было, одна лишь ловкость рук. Мим даже сиятельным не являлся; я несколько раз ловил на себе взгляд его карих глаз.
Пока Орландо развлекал публику, доставая из карманов зрителей зажженные сигареты, игровые карты и цветы, его помощники выкатили на сцену приличных размеров бочку и принялись носить ведра, наполняя ее водой; слышался плеск, на сцену летели брызги. Когда они закончили, по сцене растеклась небольшая лужа воды.
– Леди и джентльмены! – объявил вдруг конферансье, привлекая к себе внимание зрителей. – Уверен, любоваться этими трюками вы готовы до самого утра, но сегодня, как и каждую пятницу, нас посетит Черная Лилия, поэтому время Орландо подошло к концу. И знаете… – ведущий прошелся по краю сцены, – гонорары наш бессловесный друг требует просто заоблачные, но сегодня платить не придется. Посудите сами, к чему деньги покойнику? Орландо, прошу!
Мим вернулся на сцену, и я с облегчением перевел дух. Мысль о том, что он подойдет и достанет из моего уха зажженную сигару, заставляла нервничать.
Когда Орландо встал рядом с ведущим, из-за кулис появились две ассистентки. Одна несла поднос с парой наручников и цепью, вторая – крышку от бочки. Конферансье попросил мима вытянуть перед собой руки и сковал его запястья стальными браслетами, затем проделал ту же процедуру с ногами и соединил кандалы короткой цепочкой, как поступают с наиболее опасными каторжанами.
– Никаких трюков, убедитесь сами! – провозгласил он после этого.
На сцену поднялось сразу несколько человек, и один из них, крупный мужчина средних лет с кривым носом, уверил собравшихся, что в ход пошли обычные полицейские наручники.
– Сто раз такие надевали, – с усмешкой добавил он.
– Легко ли от них избавиться? – вкрадчиво поинтересовался конферансье.
– Кому как, – многозначительно ответил бывалый зритель.
– Ну конечно! – рассмеялся конферансье. – Такому умельцу, как Невероятный Орландо, ничего не стоит избавиться от оков! Но хватит ли на это дыхания?
Ведущий тычком в грудь отправил мима в бочку, тот завалился в нее спиной, мелькнули туфли, выплеснулась на сцену вода. Конферансье водрузил сверху крышку и уселся на нее для надежности. Раздалась барабанная дробь, в руке артиста возникли карманные часы.
Зал замер в немом восторге, на меня накатил невероятный сплав чужих эмоций, щедро приправленный страхом. Несколько раз крышку явственно толкали изнутри, но конферансье и не подумал встать, продолжая смотреть на часы. И лишь когда нервы у всех натянулись до предела, вскочил и объявил:
– Пять минут истекли!
И тотчас смолк барабан. Крышка не шелохнулась.
А потом кто-то тронул меня за плечо. Я нервно отмахнулся и вдруг обнаружил, что каким-то невероятным образом оказался в центре всеобщего внимания. Обернулся – за мной стоял мим. С его будто бы приклеенной к волосам шапочки и промокшей насквозь одежды капала вода, но грим нисколько не потек.
– Невероятный Орландо! – во всю глотку гаркнул конферансье и опрокинул бочку, на сцену хлынула вода.
В зале засвистели, застучали ногами, захлопали, заголосили. Мим издевательски выверенным движением выудил у меня из-за уха пикового валета и помахал картой, требуя освободить проход. Я машинально отступил и, лишь когда Орландо подошел к сцене, почувствовал, как в очередной уже раз за сегодняшний день к лицу приливает кровь. Но теперь виной тому было не смущение, а злость. Нет, не злость даже – самая настоящая ярость. Губы обтянули оскаленные зубы, пальцы сами собой стиснулись в кулаки. Нестерпимо захотелось догнать наглеца, сбить с ног и хорошенько попрыгать на его мослах, а потом ухватить за грудки и пару раз приложить затылком об пол…
Я тряхнул головой, прогоняя наваждение, и поспешил затеряться среди зрителей, дабы не ловить больше на себе насмешливые взгляды соседей. Ноги сами привели к бару, там я без особой надежды спросил лимонада; индус с невозмутимым видом наполнил из пузатого кувшина бокал с толстым стеклянным дном и щедро сыпанул в напиток колотого льда.
Я расплатился, пригубил лимонад и одобрительно покивал.
– Отлично! – сообщил бармену. Индус остался невозмутим.
Неспешно попивая освежающий напиток, я отыскал свободное место у стены и прислонился к ней, ожидая возобновления представления. На сцене подсобные рабочие орудовали лентяйками, протирая вылитую из бочки воду. Вскоре они скрылись за кулисами, и на смену им пришли девицы из кордебалета. Вновь заиграл оркестр, я взглянул на часы и поморщился: было уже поздно. Но уходить не хотелось. Слишком много времени потерял, чтобы покинуть варьете, не дождавшись выступления звезды сегодняшнего вечера. Почему-то образ танцовщицы с афиши у входа накрепко засел в памяти и не отпускал, подобно китобойному гарпуну.
Решив подождать еще пять минут, я в пару глотков допил лимонад и поставил пустой стакан на поднос проходившей мимо разносчицы. Та игриво подмигнула, я сделал вид, будто не заметил. Под конец приятная кислинка напитка сменилась приторной сладостью, и вновь захотелось пить, но урок пошел впрок, выбрасывать деньги на ветер я не собирался. Жулики, кругом одни жулики.
Расстегнув верхнюю пуговицу сорочки, я в очередной раз взглянул на часы, и как раз в этот момент музыка смолкла, танцовщицы покинули сцену и к зрителям вновь вышел конферансье.
– А теперь то, ради чего вы все здесь собрались! – объявил он. – Выступление блистательной, обворожительной и таинственной Черной Лилии, жрицы самой Кали!
Заиграла тягучая мелодия, музыканты пытались подражать заклинателю змей, и у них это неплохо получалось. Солировала флейта. А потом из-за кулис на сцену выскользнула стройная девушка, с головы до ног укутанная полупрозрачными шелковыми накидками. Были видны лишь изгибы фигуры, босые ступни и кисти с тонкими пальцами, светлые глаза сиятельной и… немалых размеров удав, который возлежал на плечах танцовщицы и плавно водил из стороны в сторону головой и хвостом.
Разговоры враз смолкли, слышны стали лишь шорох одежды и дыхание людей, и тогда девушка торжественно произнесла:
– Во имя Кали, Матери Вселенной и Высшей Богини!
Послышался женский вскрик – какая-то экзальтированная дамочка за ближним к сцене столом лишилась чувств; я остался невозмутим.
Индия, Кали и ее ритуальные душители последнее время не сходили с первых страниц газет, и вся богема буквально помешалась на этой теме, потому более выигрышного начала для выступления было не сыскать.
Черная Лилия плавно шагнула вперед, ее накидки колыхнулись и сразу опали, струясь по соблазнительным изгибам женской фигуры, и стало ясно, что банального танца живота ждать не стоит. Девушка постепенно ускоряла плавные движения, и вскоре в полумраке сцены начало казаться, будто удав на ее плечах превратился во вторую пару рук. Зал следил за выступлением как завороженный.
Глаза танцовщицы мягко светились в темноте, но едва-едва, большинство собравшихся, полагаю, даже не определили в ней сиятельную. Вне всякого сомнения, сейчас девушка использовала свой талант, но столь тонко, а возможно, и неосознанно, что мне не удалось ощутить никакого внешнего воздействия. Один лишь прилив сил. И ощущал его не я один.
Лица людей разрумянились, глаза загорелись восторгом. Какой-то господин даже попытался влезть на сцену, но бородатый швейцар сноровисто стянул его обратно и окатил водой из специально приготовленного ведра.
А потом Черная Лилия скользнула за кулисы, зал взорвался аплодисментами и свистом, а у меня разболелась голова. В ожидании выхода танцовщицы на бис я вытер с раскрасневшегося лица пот и заказал у индуса еще один бокал лимонада. Холодный, с колотым льдом напиток немного унял охвативший меня жар, но с духотой ничего поделать не мог. Закружилась голова.
На бис Черная Лилия не вышла, и зрители начали расходиться, я поставил стакан с недопитым лимонадом на стойку и тоже двинулся к выходу, но там обнаружился Невероятный Орландо. Мим пытался увлечь покидавших варьете людей и цеплялся со своими фокусами ко всем и каждому.
Попадаться ему на глаза и вновь становиться всеобщим посмешищем не хотелось, и я двинулся мимо сцены к черному ходу. Все вокруг словно заволокло туманом, пол качался под ногами, дышать удавалось через раз. Накатила тошнота, но я собрал волю в кулак, миновал уборную и свернул в служебный коридор, темный и безлюдный.
Бородатый швейцар возник, будто чертик из коробочки.
– Сюда нельзя! – заявил он и уперся широченной ладонью мне в грудь. – Назад!
Меня качнуло, в попытке удержать равновесие я облапил вышибалу и поначалу даже повис на нем, а потом осторожно опустил на пол и разжал стиснувшие толстую шею пальцы. Все вышло само собой, у меня и в мыслях не было лишать швейцара сознания, просто невыносимо хотелось выйти на свежий воздух. А еще – сильно кружилась голова.
Едва не теряя сознание, я перешагнул через швейцара и побрел к двери черного хода. Пол раскачивался под ногами все сильнее, и столь же сильно что-то раскачивалось в голове, поэтому в прохладу летнего вечера я буквально вывалился.
Словно рухнул из лодки в ледяную воду.
Раз – и хорошо…
Глава вторая, или Старые друзья и немного загадок
Свет – это боль.
Я осознал это сразу, как только открыл глаза. И потому немедленно зажмурился, но боль не ушла. Она все глубже и глубже вгрызалась в голову, давила в темечко и стучала в виски.
А еще – позвякивание. Легкое позвякивание через равные промежутки времени, словно кто-то размешивал в стакане чай и ненароком задевал ложечкой стеклянные стенки.
Дзинь, дзинь, дзинь.
Позвякивание было даже хуже света. Казалось, еще немного – и у меня из ушей побежит кровь.
«Где я?» – Вопрос пробился через одуряющую боль и заставил взять себя в руки.
Где я, черт побери?! И как здесь очутился?
Я лежал. Лежал на мягком матраце и был укрыт простыней, а потому никакая это не кутузка, не притон и не подворотня, куда запросто может угодить опоенный непонятным зельем простак.
А что меня опоили, в этом не было никаких сомнений. В памяти зияли бездонные провалы, после завершения танца Черной Лилии я не помнил ровным счетом ничего. Духота вкупе с табачным дымом, возбуждением и нервным перенапряжением так подействовать не могли. Не иначе чертов индус подмешал что-то в лимонад.
Проще всего было открыть глаза и осмотреться, но, памятуя о недавнем приступе мигрени, я продолжал лежать со смеженными веками и прислушиваться к легким шорохам и тревожному позвякиванию.
– Вы проснулись? – спросил вдруг женский голос.
Я вздрогнул и открыл глаза. Голос был знаком. Раньше он казался более низким и волнующим, но изменился лишь тембр – человек был тот же.
«Черная Лилия?!» – промелькнуло в голове, и я с изумлением уставился на девушку, которая стояла у стола и длинной железной ложкой размешивала лимонад в кувшине из прозрачного стекла.
Высокая, стройная, черные волосы убраны в простую прическу, бледное лицо с тонкими чертами урожденной аристократки. Выбивались из общей картины лишь глаза, светлые глаза сиятельной; они смотрели на меня с неприкрытой насмешкой. Острые, проницательные, умные.
Домашнее платье строгого покроя с закрытыми плечами и руками нисколько не походило на откровенный наряд экзотической танцовщицы, но ошибки быть не могло. Я помнил этот взгляд. И помнил его по выступлению в варьете…
…Я вывалился из черного хода варьете в прохладу летнего вечера и едва устоял на ногах. Сильно шатало, кружилась голова, но свежесть уличного воздуха прогнала тошноту и прочистила сознание. Звон в ушах стих, стали слышны раздраженные голоса.
«Щелк!» – разложился вынутый из кармана нож.
Но голоса не приближались, и стало ясно, что это не засада, что ждут не меня.
Благоразумие заставило спрятать складной нож; я сделал несколько глубоких вдохов и зашагал по переулку.
Вокзал. Мне надо было на вокзал.
Но голоса звучали все отчетливей, а когда я осторожно заглянул за угол, то увидел, что проход перегорожен конным экипажем. Развернуться и уехать ему не давали двое громил. Один из бугаев перехватил поводья и свободной рукой наставил на возницу наваху, другой пытался распахнуть запертую изнутри дверцу.
Спиной ко мне стоял коротышка; он возился с установленным на трехногом штативе фотографическим аппаратом.
«Какого черта тут происходит?» – хотел было во всеуслышание поинтересоваться я, но вместо этого молча шагнул вперед. Настроения разговаривать не было…
– Ваш лимонад, – улыбнулась Черная Лилия, переливая напиток из кувшина в высокий бокал.
Пользуясь случаем, я слегка приподнял простыню и кинул под нее быстрый взгляд. Вопреки шальному предположению, на мне все же оказались кальсоны, и это обстоятельство не столько разочаровало, сколько заставило недоуменно наморщить лоб.
Да что здесь происходит? Картинка никак не складывалась.
А танцовщица спокойно подошла к кровати и протянула бокал.
– Прошу…
Памятуя о событиях вчерашнего вечера, принимать напиток из рук незнакомки не следовало, но всякая попытка сглотнуть царапала горло наждаком, поэтому я плюнул на осторожность и выпростал из-под простыни левую, лишенную татуировок руку.
Лимонад оказался в меру сладкий, с легкой кислинкой. Я сразу почувствовал себя живым.
Черная Лилия без тени смущения уселась на кровать рядом и принялась с интересом разглядывать меня.
– Идеально! – выдохнул я, отрываясь от бокала.
Танцовщица рассмеялась.
– Вчера ты очень подробно рассказал, как его следует готовить, – сообщила она и многозначительно добавила: – Прежде чем лишиться сознания.
Я откинулся на подушку и отрешенно уставился в потолок.
– Наверное, что-то съел.
– Или выпил, – поправила меня Черная Лилия, поднялась с кровати и вернулась к столу. – Или покурил? О нет! Судя по твоим венам, вколол.
Мое вчерашнее состояние и в самом деле походило на наркотическое опьянение, а поскольку вены усеивали многочисленные точки старых уколов, любые попытки оправдаться прозвучали бы по меньшей мере жалко. И уж совершенно точно – неуместно.
– Еще лимонада? – предложила танцовщица.
– Не откажусь, – согласился я и прислушался к шороху под кроватью. – Скажи, удав…
– Нет! – рассмеялась Черная Лилия, протягивая бокал. – Не беспокойся. Я не держу его дома.
– Отлично, – усмехнулся я. – Не хотелось бы ощутить его удушающие объятия.
– Не удушающие, – поправила меня танцовщица. – Удавы не душат жертву, они обвивают ее, сдавливают и останавливают кровоток.
– Буду знать, – сказал я и откинулся на подушку. Слова об удушении вызвали некий подсознательный отклик, словно в памяти вдруг сложился очередной кусочек мозаики.
Вчера я кого-то душил. Это точно.
Бородатого швейцара? Нет, кого-то еще. Но кого?
Фотограф стоял ко мне спиной.
– Живее, черти! – выругался он. – За что я вам деньги плачу? Мне нужен снимок!
Я подступил к нему и зажал шею в сгибе локтя. Не знаю, почему, но захотелось поступить именно так.
– Тише! – шепнул я на ухо коротышке, заставляя его подняться на цыпочки, и повторил: – Тише, не дергайся.
Фотограф захрипел. Я слегка ослабил хватку, позволяя ему глотнуть воздуха, и свободной рукой зашарил по пиджаку. В нагрудном кармане наткнулся на замусоленную визитную карточку внештатного сотрудника местной газеты «Утренние новости» на имя Марека Фаре.
– Это ты? – поднес я ее к лицу фотографа.
– Да, – просипел газетчик. – Что вы делаете? Отпустите…
И тут меня заметил громила, который держал поводья.
– Эй, ты! – рыкнул он. – Проваливай!
– Отпусти, а то хуже будет! – потребовал фотограф, обеими руками цепляясь за мое предплечье.
Но я распознал бившийся в нем страх и вновь приподнял локоть, заставляя жертву встать на облезлые носки туфель. А когда второй бандит оставил в покое дверцу экипажа и угрожающе двинулся в мою сторону, предупредил газетчика:
– Марек, будь паинькой, попроси своих друзей пойти погулять.
– А то что? – просипел газетчик, сохраняя присутствие духа. – Тебе наваляют по первое число!
– Сначала сверну тебе шею.
– Чушь!
Но я уже ухватился за потаенный страх и принялся разматывать его, размеренно и без всякой спешки шепча на ухо фотографу:
– Марек, ты же знаешь, как выглядят задушенные! Сам не раз снимал их, так? Неприглядное зрелище, скажу тебе. Еще и обмочишься. Будешь лежать в вонючей луже, а полицейские пропустят какого-нибудь прощелыгу сделать снимок для криминальной хроники. Мертвый, обмочившийся перед смертью газетчик – зрелище прискорбное и душераздирающее. Но знаешь, что все будут говорить? Собаке – собачья смерть.
Мне почти не пришлось задействовать талант сиятельного, столь сильна оказалась фобия фотографа.
– Стой! – приказал он бандиту. – Стой, не подходи! – И обратился уже ко мне: – Не лезь в это дело! Я никому не причиню вреда! Просто сделаю один чертов снимок, и все!
– Чей снимок?
Марек замялся. Но мой талант сиятельного вскрыл его, будто консервный нож – жестяную банку.
– Чей снимок ты хочешь сделать? – повторил я, вновь приподнял локоть, и газетчик сломался.
– Черной Лилии! – сознался он и попытался оправдаться: – Люди должны знать жрицу Кали в лицо! Это важно!
– Серьезно?
– Дам тридцать франков, только уйди!
– Нет.
– И еще пятьдесят – завтра! Мне хорошо заплатят за снимок!
Я остался непреклонен.
– Скажи им, пусть проваливают!
На глаза фотографа от злости и разочарования навернулись слезы, но сопротивляться моей воле он уже не мог и хрипло выхаркнул:
– Уходите!
Громилы переглянулись.
– Деньги мы не вернем, – предупредил парень с навахой.
– Уходите! – сорвался газетчик на крик.
Мордовороты пожали плечами и растворились в темноте переулка, а я слегка придушил фотографа, опустил его на землю и забрался на козлы к обмершему от страха вознице.
– Гони!
Дальше воспоминания вновь затягивал туман забытья, но остальное было понятно и так: преисполненная благодарности танцовщица приютила спасителя на ночь.
Я допил лимонад и убрал пустой стакан на тумбочку, взял с нее хронометр и просунул ладонь в золотой браслет. Черная Лилия подошла к платяному шкафу и распахнула его, демонстрируя мою одежду, аккуратно развешенную на плечиках.
– Я поручила прислуге вычистить костюм, – сообщила она. – Надеюсь, вы не против?
Упоминание прислуги резануло слух, разрушая уже сложившуюся в голове картинку, но я воздержался от расспросов и молча уставился в потолок.
– Одевайтесь! – призвала меня девушка покинуть постель. – Сейчас будем завтракать.
– Хм… – только и промычал я в ответ.
– Бросьте! – рассмеялась танцовщица. – Вид ваших татуировок меня не смутит. Кто, думаете, укладывал вас вчера в постель? Вы были не в состоянии позаботиться о себе.
Упираться дальше было бы чистым ребячеством, потому я решительно откинул простыню и ворчливо заметил:
– Почему же вы не поручили прислуге и это?
– О! Мне вовсе не хотелось, чтобы среди слуг ходили слухи о гостящем у меня уголовнике!
Я только фыркнул и разубеждать собеседницу в каторжанском происхождении наколок не стал. Вместо этого спокойно подошел к шкафу, достал из него брюки и принялся одеваться.
Черная Лилия улыбнулась и сообщила:
– Я долгое время жила в Индии, там очень распространены татуировки. Видела даже цветные.
Я молча кивнул, и танцовщица рассмеялась:
– Надо признать, вчера вы были более красноречивы. Восхищались моей красотой, как истинный джентльмен.
– Вчера я был не в себе, – отметил я очевидный факт.
– То есть вы больше не находите меня привлекательной?
Я обернулся к танцовщице, продолжая застегивать пуговицы сорочки. Черная Лилия была красива. Очень красива. Но говорить об этом не стал. Вместо этого усмехнулся:
– Больше не полагаю приличным произносить подобные вещи вслух.
– Удивительная тактичность. Вчерашняя ваша манера вести себя показалась более… естественной.
Я только пожал плечами. Меня принимали за бандита, и было совершенно непонятно, как к этому следует относиться. К тому же не стоило сбрасывать со счетов возможность того, что знакомство с танцовщицей было подстроено людьми, которые устроили поджог дирижабля. Зачем-то ведь меня опоили, так?
Впрочем, вздор! Никто не мог заранее спланировать подобного развития событий! Да и Черная Лилия казалась искренней в своих чувствах. Я ощущал одно лишь любопытство, никак не страх. А людям свойственно бояться тех, против кого они замышляют недоброе и кто способен свернуть им шею одним движением руки.
Если честно, танцовщица мне попросту нравилась, чертами лица она чем-то неуловимо походила на классические греческие статуи, и вчера я восхищался ее красотой совершенно искренне. Это не было выражением пьяной симпатии, мимолетной и обманчивой.
– И все же, как вас зовут? – спросила вдруг танцовщица. – Я так и не смогла добиться от вас имени, вы лишь твердили, что это – большой секрет.
Я досадливо поморщился и представился:
– Лео, – но сразу поправился: – Лев.
– Так Лео или Лев? – уточнила девушка, забавно наморщив нос.
– Как вам больше нравится.
– Лео, – решила танцовщица. – Мне больше нравится Лео. Вы не похожи на Льва.
Я кивнул.
– Как вам будет угодно, – затем надел пиджак и с некоторой долей смущения сознался: – К сожалению, в моей памяти зияют досадные пробелы. Подскажите, как обращаться к вам. Вряд ли уместно называть вас Черной Лилией…
– Меня зовут Лилиана, – сообщила нисколько не удивленная подобной забывчивостью танцовщица. – И я буду крайне признательна, если вы сохраните в тайне мой секрет. Огласка разрушит мою жизнь и причинит много бед родным.
– Можете на меня рассчитывать, – пообещал я, застегнул пиджак и подошел к окну.
Со второго или третьего этажа открывался чудесный вид на тенистый парк с посыпанными мраморной крошкой дорожками и статуей посреди немалых размеров фонтана. Сбоку тянулось боковое крыло дома с крытой старой черепицей крышей и каменными горгульями у водостоков.
Я совершенно точно провел ночь в чьем-то загородном имении, и это абсолютно не укладывалось в голове.
Лилиана – содержанка какого-то богача? Или она – из богемной компании, снявшей особняк то ли вскладчину, то ли на пожертвование щедрого мецената?
Почему-то в это не верилось.
– Надеюсь, Лео, вы не откажетесь встретиться на завтраке с моими родителями? – огорошила вдруг меня Черная Лилия очередным неожиданным заявлением. – Они с нетерпением ждут встречи со спасителем их дочери!
– С родителями? – растерянно пробормотал я и замялся. – Если это и в самом деле необходимо…
– Очень обяжете! Ну прошу…
Лилиана умоляюще посмотрела на меня, и я сдался, хоть и осознавал, что в ход пущено элементарное женское лукавство.
К тому же что еще оставалось? Сбежать? Черт, да я даже не знал, где именно нахожусь!
– Встречусь, – скрепя сердце, пообещал я.
– Спасибо, Лео! – обрадовалась девушка, подошла ко мне и смахнула несуществующую пылинку с лацкана пиджака. – Мои родители понятия не имеют, куда я отлучаюсь по пятницам. Они подозревают роман. Лучше обходить эту тему стороной, хорошо?
– Постараюсь, – вздохнул я, нисколько не вдохновленный предстоящим разговором.
– Не волнуйтесь, вам не придется изображать моего тайного поклонника. Вчера вы просто отогнали двух бандитов, получили удар по голове и почувствовали себя плохо.
– Договорились.
Лилиана посмотрела в окно и оживилась:
– Папа возвращается с прогулки!
– Мне бы умыться…
– Идемте, я проведу вас в уборную!
Лилиана потянула меня к двери, но я на миг задержался у окна и посмотрел на пожилого господина в светлом прогулочном костюме, который шел, тяжело опираясь на массивную трость. Семейное сходство было очевидным, и я отбросил подозрение, будто поневоле стал участником какой-то постановки. Все происходило на самом деле.
В уборной я умылся, прополоскал рот и расчесал растрепанные после беспокойного сна волосы. Затем внимательно изучил собственное отражение и с тяжелым вздохом покачал головой.
Осунувшееся лицо с еще более резкими, нежели обычно, чертами, запавшие глаза с красными ниточками капилляров, едва заметная отметина кровоподтека на левой скуле. Костюм из магазина готового платья, недорогая сорочка, характерная стрижка…
Бандит? Не обязательно, но я бы точно не обрадовался, приведи моя дочь подобного типа домой. Мне не хотелось ни встречаться с родителями Лилианы, ни тем более завтракать с ними за одним столом.
Раздался требовательный стук в дверь, я сбросил оцепенение, вытер висевшим рядом с умывальником полотенцем руки и вышел в коридор.
– Все хорошо? – присмотрелась ко мне встревоженная Лилиана.
– Просто замечательно, – без всякого энтузиазма ответил я и растянул в широкой улыбке губы.
– Будь собой, – посоветовала танцовщица и провела меня в просторную гостиную, где был накрыт круглый стол. На стенах висели потемневшие от времени картины, но прежде чем я успел толком оглядеться, распахнулась противоположная дверь и служанка в белом переднике и чепце вкатила тележку с подносом, накрытым выпуклой крышкой.
Следом вошла представительной наружности пара лет пятидесяти на вид. Мать Лилианы была стройной женщиной, ничем внешне не примечательной. Тусклый взгляд светлых глаз сиятельной безразлично скользнул по мне и сразу ушел в сторону.
Отец ее, так же сиятельный, радушно улыбнулся и протянул руку. Если на прогулке отец Лилианы показался сутулым и уставшим, то теперь словно стал выше ростом и раздался в плечах.
– Лев Шатунов, – первым представился я, самую малость опередив уже открывшую рот Лилиану.
Та искоса глянула на меня и после едва уловимой заминки произнесла:
– Маркиз и маркиза Монтегю.
– К чему эти условности? – улыбнулся маркиз, расправляя торчащие в разные стороны усы. – Зовите меня Джорджем.
Маркиза промолчала. Служанка поспешно выдвинула стул, и мать Лилианы первой опустилась за стол.
– Прошу! – пригласил меня маркиз.
Мы расселись, и я, дабы хоть чем-то занять руки, взял тост и принялся намазывать его малиновым джемом. Расспросов о событиях вчерашнего вечера особо не опасался, да никто выпытывать подробности и не стал. Обычный завтрак в необычных обстоятельствах, только и всего.
Лилиана ничего есть не стала, сославшись на то, что уже успела перекусить; ее мать пила красное вино. От нее повеяло горьковатым ароматом лауданума – не иначе маркиза прямо с утра приняла успокаивающую опиумную настойку, что и объясняло ее чопорную отстраненность. Подобное обстоятельство могло свидетельствовать о каком-то серьезном заболевании, но я не стал забивать этим голову.
