Павел Корнев
Падший
– Оно мне надо? – удивился смотритель, забрал газету и спросил: – Да что он натворил-то?
Спросил без особого интереса, просто от скуки. Индус перестал существовать для него, как только освободил комнату, но я счел нужным ответить.
– Недостача в кассе, – прибег к самой простой лжи и поспешил откланяться.
– С вещами что делать? – уже в спину крикнул смотритель.
– Ваше дело!
Вещи индуса меня нисколько не интересовали. А вот сам бармен – весьма и весьма. Он сорвался из города неспроста. Не иначе ему посулили за мое отравление сумму, достаточную для переезда в Новый Вавилон.
Но кто и зачем? И связан ли с этим поджог дирижабля?
Ответов на эти вопросы не было. Более того, положа руку на сердце, все подозрения и предположения по достоверности лишь немногим отличались от гадания на кофейной гуще. Вороватый бармен мог просто позариться на золотой хронометр и попытаться опоить простака, а потом запаниковать и сбежать, не дожидаясь обвинений.
Из-за горного воздуха и пеших прогулок разыгрался аппетит, я купил в уличной палатке лепешку, начиненную расплавленным сыром, жареным мясом и овощами. Прямо на улице умял ее, вытер пальцы носовым платком и запил стаканом газированной воды без сиропа.
Потом перешел через рельсы и зашагал к центру. Солнце зависло прямо над головой, тени прижимались к стенам домов, было жарко. Я бы с удовольствием оплатил билет и доехал до места назначения в вагоне электрической конки, но ее линия лишь опоясывала город. К тому же вагоны ходили только в одном направлении, и курсировало их одновременно по кольцу едва ли больше трех или четырех. Тут либо пешком, либо на извозчике.
Я предпочел первый вариант. Не столько из-за стесненности в средствах, сколько желая сохранить втайне свои перемещения по городу. Лишний свидетель в моем положении был бы действительно лишним. Ни к чему это.
Для начала я сходил по адресу, указанному в выходных данных «Утренних новостей». Редакция газеты располагалась неподалеку от телеграфного отделения, именно его в качестве ориентира назвала мне продавщица ларька с газированной водой. Заодно отправил еще одну телеграмму, на этот раз – своему бывшему сослуживцу Рамону Миро. Попросил встретить господина Рошана на вокзале и обеспечить мне возможность пообщаться с ним с глазу на глаз. Не желая вызывать подозрений у сотрудников телеграфа, подробностей указывать не стал, но подробности и не требовались. Еще сообщил поверенному время своего ориентировочного прибытия в Новый Вавилон, дабы он принес паспорт и деньги прямо на вокзал.
После этого я отправился в редакцию газеты. Скорее всего, приближался срок сдачи материалов в завтрашний номер – по коридору бегали растрепанные репортеры с красными из-за постоянного злоупотребления кофе и сигаретами глазами. В рекламном отделе, несмотря на распахнутое настежь окно, было нещадно накурено. Клерк даже глаз от печатной машинки не оторвал, когда я вошел и принялся рыться на столе с брошюрами и рекламными материалами.
Отыскав визитную карточку Марека Фаре, я покинул редакцию и отправился на Виа Антик, дом семь, корпус два. Снимки бульвара нередко красовались на почтовых открытках, и отыскать эту улицу не составило никакого труда, иное дело – второй корпус седьмого строения. Возведено трехэтажное здание было внутри квартала, виды которого точно не входили в перечень городских достопримечательностей, найти его оказалось совсем не просто.
Не желая попадаться на глаза консьержу, я зашел со двора, благо калитку в заборе оставили распахнутой настежь. В отличие от нее, дверь черного хода оказалась заперта, но проблемой это не стало. Только уперся плечом и надавил, как сразу с легким треском отошел косяк и скрипнули ржавые петли. Выбивали замок здесь явно не в первый раз.
По шаткой лестнице я поднялся на второй этаж, в темном коридоре осмотрелся и отправился дальше. Вход в обиталище фотографа обнаружился на третьем этаже, прямо напротив лестницы.
Я подступил к двери с неровно прикрученными медными цифирями и прислушался. По соседству лихорадочно трещала печатная машинка, этажом ниже забивали гвозди в стену с такой силой, что сотрясался весь дом, из комнат фотографа не доносилось ни звука.
Повернув круглую латунную ручку, я толкнулся внутрь, дверь не шелохнулась. Пришлось постучать, но на стук никто не отозвался.
Выбор оставался небольшой: либо уйти несолоно хлебавши, либо совершить уголовное деяние, именуемое взломом, и осмотреться внутри.
Без особых колебаний я взялся повторить трюк, позволивший попасть в здание: вывернул ручку, уперся плечом в филенку и осторожно надавил, ожидая услышать хруст и треск, но вместо этого дверь вдруг подалась и рывком приоткрылась.
Немного, всего сантиметров на десять, но хватило и этого. Пахнуло отвратительной вонью, качнулось сине-багровое лицо фотографа с вывалившимся изо рта языком. Затянутый вокруг шеи газетчика желтый шелковый галстук другим концом был намотан на внутреннюю ручку двери, и закоченевшее тело покойника наполовину висело, наполовину лежало на залитом мочой полу.
Самоубийство? Неужели мой талант заставил фотографа наложить на себя руки?
Меня будто электрическим разрядом шибануло, но я сразу выкинул эту мысль из головы, достал носовой платок и обернул им дверную ручку, стирая отпечатки. Следствие по факту подозрительной смерти откроют в обязательном порядке; еще не хватало по собственной глупости в поле зрения полиции угодить!
Избавившись от отпечатков, я попытался прикрыть дверь, но покойник зацепился окоченевшей ногой за ножку письменного стола и не сдвинулся с места. Выдохнув беззвучное проклятье, я потянул снова, и тут смолк стук печатной машинки, а секунду спустя щелкнул замок соседней двери.
Я быстро отскочил на лестничную площадку и поспешил вниз, надеясь на невнимательность соседей мертвеца, но лишь спустился на второй этаж, как по зданию разлетелся пронзительный женский визг. Пришлось броситься наутек, перепрыгивая через несколько ступенек. Выскочив на задний двор, я со всех ног припустил прочь, а только завернул за соседний дом и сразу перешел с бега на шаг. На ходу вытер носовым платком вспотевшее лицо, свернул на Виа Антик и без всякой спешки зашагал по направлению к центру.
Далекая трель полицейского свистка прозвучала, когда уже удалился на пару кварталов. Я даже не обернулся.
Шел и обдумывал смерть фотографа. Версию о самоубийстве всерьез не рассматривал. Подобные циники не накладывают на себя руки даже под угрозой неминуемого тюремного заключения. И хоть чужая душа – потемки, я успел немного покопаться в страхах этого проныры и был твердо убежден, что он не удавил бы себя ни в минуту уныния, ни в пьяном угаре. Реши вдруг фотограф оборвать свою жизнь, он остановил бы выбор на яде или револьвере, но никак не на петле.
В таких вещах я никогда не ошибался, и значит, Марека Фаре убили.
Убили на следующий день после того, как я помешал ему сделать фотоснимок Черной Лилии. Да еще ударился в бега бармен, который неким косвенным образом оказался причастен к моему появлению на задворках варьете.
Совпадение это или чья-то хитрая игра?
Дьявол! Никто не мог знать, что тем вечером я окажусь в этом увеселительном заведении! Никто не сопровождал меня, я сам решил посетить варьете. Сам!
Все же совпадение? Но совпадений не бывает, все в этом мире так или иначе связано между собой.
Вот беспринципный фотограф – он преследует самозваную жрицу Кали, стремясь сделать ее фото. А вот вороватый индус – он зол на заклинателя змей, поскольку старик выдает себя за приехавшего из Индии факира. Так не бармен ли надоумил газетчика, как подкараулить самозваную жрицу Кали? А Марек Фаре вовсе не показался мне простаком, если он и заплатил бармену вперед, то лишь часть всей суммы. И когда на следующий день индус не получил обещанного, он вполне мог вспылить и удавить обманщика. А потом имитировать самоубийство.
Но фотограф и сам получил у кого-то аванс, вряд ли он располагал суммой, достаточной для подкупа извозчика и бармена, не говоря уже о найме пары громил. Деньги потрачены, фотографий нет – вспылить мог и заказчик.
Мое же отравление могло объясняться алчностью индуса, который перед отъездом вознамерился позаимствовать у посетителя варьете золотой хронометр.
Мысли крутились в голове, кусочки мозаики складывались один с другим, рассыпались и складывались уже в ином порядке. Пока шел до площади, успел перебрать с десяток версий, но ни одна из них целиком и полностью меня не устроила. Не отпускала убежденность, что я не принимаю в расчет некий важный факт. А какой – понять не мог.
Вскоре над крышами домов замаячило брюхо дирижабля с уходящими от гондолы к земле канатами, потом показались стены восстановленного амфитеатра. Но лишь на площади Максвелла я сумел в полной мере оценить масштаб древнего сооружения, которое едва ли уступало размерами римскому Колизею. Некогда камни амфитеатра пустили на строительство окрестных домов, и античное строение долгие века пребывало в полнейшем запустении, но теперь ему вернули первозданный облик с высокими арками и узкими оконными проемами внешних коридоров, мраморными колоннами и барельефами. Я даже представить не мог, сколько пришлось вложить в реставрационные работы.
Сама площадь Максвелла была полукруглой. С одной стороны на нее выходил фасад амфитеатра, с другой вплотную прижимались дома средневековой постройки. До встречи с Лилианой оставалось еще полчаса, поэтому на тенистую веранду ресторана я проходить не стал и двинулся к памятнику Максвеллу. У постамента плескался на солнце прозрачной водой сооруженный фонтан, а мне хотелось умыться.
В отличие от запечатленного на многих полотнах хрестоматийного образа, здесь Максвелл был изваян в камне один, без своего потустороннего компаньона. Но на статую я как-то даже не смотрел, взгляд сам собой цеплялся за паривший над площадью дирижабль. Летательный аппарат буквально подавлял своими размерами, не давая прочувствовать ни помпезность памятника, ни величественность амфитеатра. Реставрация и торжественное открытие и в самом деле оказались хитрым рекламным ходом заезжего миллионера, не зря на дирижабле огромными буквами было выведено название его корпорации: «Меллоун и партнеры».
Подобраться к фонтану оказалось не так-то просто: на облицованном мрамором парапете расположились многочисленные живописцы, на вид – студенты школы искусств Императорской академии. Одни делали наброски амфитеатра: кто – в первозданном виде, кто – со строительными лесами и летательным аппаратом в небе, другие зарисовывали виды площади и памятник великому ученому.
Их старшие товарищи подходили к делу куда более основательно. Расположившиеся под солнечными зонтами мастера принимали заказы на портреты состоятельных курортников, а в качестве сувениров продавали либо доведенные до ума наброски учеников, либо собственные работы, но написанные в студиях, по фотоснимкам.
Я протолкался к воде и умылся. Затем вытер ладони носовым платком и уже двинулся в обратный путь, когда под одним из просторных солнечных зонтов вдруг мелькнул знакомый профиль. Высокий седой старик с изможденным лицом стоика спрятал глаза под черными очками слепца, но при этом уверенными движениями набрасывал карандашный рисунок.
Это был Шарль Малакар. Талант сиятельного позволял слепому рисовальщику забираться в подсознание клиентов и переносить на бумагу наиболее яркие образы, обнаруженные там. Сейчас он занимался дамой средних лет с неестественным румянцем на щеках. Она полулежала на раскладной софе, веки были смежены, по губам блуждала легкая улыбка.
Отчетливый запах камфары с нотками аниса меня нисколько не удивил. Опиумная настойка продавалась в аптеках без рецепта и давно пользовалась популярностью у состоятельных дам, мучимых мигренями и скукой. А часто – и тем и другим одновременно.
Я бесшумно приблизился и встал за спиной художника. Обычно он ограничивался черно-белыми рисунками, но сейчас использовал разноцветные карандаши, создавая причудливую картину с искаженной перспективой пшеничного поля и скачущей через него на золотом единороге златовласой дамой-заказчицей. Ярко-желтые тона буквально переполняли холст.
– Посмотри наброски, Лео, – произнес Шарль своим неизменно-скрипучим голосом. – Освобожусь через пять минут.
Я удивлено хмыкнул.
– Брысь! – шикнул художник. – Ты мне сейчас дыру в голове взглядом просверлишь! Уйми свой талант!
– Хорошо, больше не буду, – пообещал я и взял скрепленную железным кольцом стопку карандашных рисунков.
Большей частью это были виды городской площади, какой она представлялась клиентам художника, но встречались совсем уж замысловатые картины. На одной из таких фигура Максвелла на постаменте обзавелась компаньоном: на руку великого ученого была намотана цепь, другой ее конец был прикован к ошейнику потустороннего существа, выведенного несколькими скупыми чертами. Создавалось впечатление, что работа еще не завершена, хотя, скорее всего, человек просто не представлял, как именно выглядел знаменитый демон Максвелла. Точнее, его падший.
Шарль и в самом деле уложился в обещанные пять минут. Дама пришла от цветовой гаммы картины в полнейший восторг, щедро расплатилась с рисовальщиком и отправилась восвояси. Я занял софу и кивнул заказчице в сед:
– Опиум?
– И абсент, Лео. Не забывай об абсенте. У меня до сих пор в голове все желтое перед глазами.
– У тебя нет глаз, Шарль.
– Не придирайся! – одернул меня художник. – Где пропадал, Лео? Больше года ни слуху ни духу.
– Путешествовал, – уклончиво ответил я. – Какими судьбами здесь? Думал, ты прирос к своему месту под статуей Микеланджело.
– Не прирос, как видишь, – хрипло рассмеялся старик. – В Новом Вавилоне сейчас адское пекло. Дым и чад, не хватает только серных дождей. Мне подвернулся денежный заказ, я не стал отказываться. Проведу лето на чистом воздухе.
– Что за работа? – удивился я, поскольку Шарль терпеть не мог никаких рамок и ограничений.
Рисовальщик ткнул пальцем себе за спину, как если бы точно знал, что именно там находится. Впрочем, он знал.
– После гала-концерта я зарисую для организаторов, как это событие виделось участникам. Из-за пристрастия творческого люда к опиуму и абсенту уверен: это будет незабываемая работа, – сообщил художник и рассмеялся: – Стоило согласиться только ради этого!
– Рад за тебя.
– А ты, как обычно, весь в делах и заботах, Лео?
– Есть немного, – вздохнул я, запрокинул голову и закрыл глаза. – Окажешь небольшую услугу?
– Нет! – наотрез отказался Шарль. – Нет, Лео! Я не стану снова рисовать твоих пассий. От несчастной любви у меня изжога. Не говоря уж о том, что твой талант просто разрывает мне голову. Еще, знаешь ли, работать и работать сегодня. Солнце высоко.
– Брось, Шарль, – усмехнулся я, – никакой несчастной любви. Нужен портрет одного человека. Я его едва помню, если честно. Никаких сильных эмоций.
– Простой портрет?
– Очень простой. Чтобы это походило на работу полицейского художника. Ты такое сделаешь с завязанными глазами.
– Не дают покоя мои глаза?
– Извини, Шарль.
– Ты всегда был не сдержан на язык, Лео, – укорил меня рисовальщик. – Говоришь быстрее, чем думаешь.
– Не замечал за собой такого.
– Обрати внимание, – попросил Шарль и закрепил на мольберте новый лист. – Начнем, пожалуй.
Я постарался восстановить в голове образ стоявшего за стойкой бара индуса, уловил легкое давление в висках, когда талант художника проник в голову, и постарался расслабиться, отпустив на волю свой собственный дар сиятельного. Но Шарль вдруг шикнул на меня:
– Соберись! Что с тобой такое?
– Я пытаюсь!
Я действительно пытался, но индус выходил каким-то совсем уж обезличенным.
– Что ты принимаешь, Лео? – спросил старик. – Я с такой сильной дрянью еще не сталкивался!
– Ничего не принимаю! В тот день меня чем-то опоили, хочу найти поганца!
– Тогда сосредоточься!
– Тебе не угодишь! – огрызнулся я и постарался вспомнить свои ощущения, когда после душного зала сделал глоток изумительно вкусного и холодного лимонада.
Дремавшее до того воображение в один миг проснулось, словно я ненароком нажал скрытый в памяти спусковой крючок. Щелк! – и с кристальной ясностью перед глазами возникло лицо индуса.
Шарль досадливо зашипел и принялся быстро-быстро скрипеть грифелем карандаша по листу бумаги. Вскоре он раздраженно бросил карандаш в стаканчик и объявил:
– Забирай!
Когда я открыл глаза, слепой художник вытирал платком текшую из носа струйку крови.
– Сведешь когда-нибудь старика в могилу… – проворчал он.
– Я все компенсирую.
– Когда ограбишь банк?
– Деньги у меня есть, – усмехнулся я. – Надо только их получить.
– Брось, – махнул рукой Шарль Малакар, взял из ведра с колотым льдом бутылку с питьевой водой и сделал несколько жадных глотков. На худой шее заходил крупный кадык. – Принимай работу!
Я посмотрел на портрет и одобрительно зацокал языком. Скупые линии, резкие и формальные, складывались в легко узнаваемый образ. Никаких лишних деталей, как обычно и рисуют полицейские художники со слов очевидцев, но, раз увидев беглого индуса, уже точно не ошибешься и не спутаешь его с другим соплеменником. Вот что значит настоящий талант!
Более того, в левом нижнем углу Шарль изобразил открытый глаз – известную всем и каждому эмблему Детективного агентства Пинкертона; ниже уверенной рукой был начертан девиз: «Мы никогда не спим». И удивительное дело – хоть символ и бросался в глаза, от лица беглеца он внимания нисколько не отвлекал.
– Возьми мою кепку, – посоветовал старик, – в ней ты будешь похож на шпика.
– Благодарю! – не стал отказываться я от подарка, свернул рисунок и убрал его в карман. – С меня причитается.
– Проваливай! – рассмеялся Шарль. – Клиентов распугаешь.
– Еще увидимся.
– Меньше болтай, больше делай.
– Счастливо оставаться! – попрощался я и отправился в ресторан.
Справился у метрдотеля о госпоже Монтегю, и тот велел официанту проводить меня на второй этаж. Людей в ресторане было немного, публика собиралась в этом респектабельном заведении уже ближе к вечеру, зато с избытком хватало пальм, фикусов и античных статуй в нишах стен.
Лилиана забронировала столик на две персоны у открытого окна террасы. Прохладный ветерок так и раскачивал легкие полупрозрачные занавески.
– Лео! – обрадовалась моя новая знакомая и отставила на стол бокал с белым вином и льдом. – Я уже начала опасаться, что ты не придешь!
– Как ты только могла такое подумать? – уверенно улыбнулся я, хоть на самом деле еще час назад понятия не имел, приму приглашение или нет.
Делать хорошую мину при плохой игре – так это называется.
– Что будете заказывать? – подошел к нам официант с меню в кожаной обложке.
Я принял у него увесистый том и без тени смущения признался:
– Дорогая Лилиана…
– Просто Лили.
– Лили, всех моих денег в бумажнике хватит здесь разве что на пару медовых коржиков. Хочешь коржик?
– Лео, я же угощаю! Ты забыл? – напомнила Лилиана. – Пусть твою помощь не оценить материально, но я хочу, чтобы этот символический жест позволил нам начать все с чистого листа.
– Отлично! – улыбнулся я и заказал стейк с гарниром из жареных овощей стоимостью в четверть сотни франков. Гулять так гулять!
– Что будете пить?
– Черный чай. Лучше всего – южноафриканский.
– К сожалению, у нас есть только индийский, – сообщил официант, подливая вина в бокал Лили.
– Тогда индийский. И кувшин лимонада, пожалуйста. Лимонад несите сразу.
Девушка округлила глаза.
– Так ты не шутил насчет лимонада? Это действительно твой любимый напиток?
– Я вообще редко шучу, – улыбнулся я. – А ты ничего не закажешь из еды?
– Уже заказала, – отмахнулась Лили и спросила: – Чем занимался?
Я неопределенно пожал плечами.
– Да так, ничем особенным. Отправил пару телеграмм, выяснил расписание поездов.
– Уезжаешь? – кинула собеседница на меня быстрый взгляд поверх бокала с вином.
– Завтрашним пятичасовым.
– Уже купил билеты?
– Поеду после ресторана.
– Отлично! – улыбнулась Лили. – Я с тобой! Обожаю смотреть на поезда. Всегда любила путешествовать. Не возражаешь? Я такая бесцеремонная…
– Не возражаю, – просто ответил я и наполнил высокий бокал принесенным лимонадом. Общество Лилианы мне нравилось. Впрочем, Лили была способна очаровать даже каменную статую.
– Может, потом сходим в синематограф?
– Не люблю, – признался я. – Тесно, темно, вечно накурено.
– Что тогда?
Я сделал глоток лимонада и сообщил:
– В городском парке сегодня лекция на тему «Обитаемы ли планеты».
Лилиана посмотрела на меня с неприкрытым удивлением, но после недолгих раздумий согласилась.
– Чудесно! – отсалютовала она мне бокалом вина. – А после лекции останемся на танцы!
– Танцы я тоже не особо жалую, но…
– Останемся! – отрезала Лили. – Я уже не помню, когда ходила на танцы последний раз!
– В пятницу? – напомнил я и сразу пожалел о сказанном.
Она болезненно поморщилась и попросила:
– Давай не будем об этом, хорошо?
– Как скажешь, – пообещал я и откинулся на спинку стула, пытаясь понять, какие чувства испытываю к собеседнице.
В итоге так ни к какому определенному выводу и не пришел. Лилиана мне совершенно точно нравилась, с ней было легко и просто. Это с одной стороны. С другой – она танцевала полуголой в варьете с удавом на плечах. И кто мог поручиться, что наша встреча была случайной? Я не знал и не мог знать, чего ожидать.
Просто надеялся на лучшее.
А почему бы и нет? Меня не так-то легко убить. И запугать – тоже непросто. А вот я и в том и в другом изрядно преуспел. Это вселяло определенную уверенность в будущем.
И – черт побери! – мне действительно нравилось находиться в обществе Лилианы! С ней окружающая действительность казалась четче, сочнее и ярче, и даже лимонад был вкусней, нежели обычно.
Любовь? Нет. Я точно знал, что это не она.
Просто… просто между нами протянулась некая ниточка.
И это даже немного пугало. А я не привык поддаваться собственным страхам.
Сначала принесли салаты и легкие закуски, потом дошла очередь и до горячего. Мы без лишней спешки отобедали и перешли на открытую террасу, благо солнце перевалило через дом и получилось разместиться в тени.
От озера дул прохладный ветер, мы сидели в плетеных креслах и пили; я – чай, Лили – белое вино. О чем болтали, даже не скажу, но было легко и приятно.
Удивительно даже; обычно я так запросто с людьми не схожусь.
– Ты поразительный человек, Лео! – заявила вдруг Лилиана, задумчиво глядя на игру света в бокале. – Просто не знаю, чего от тебя ждать!
Она словно повторила мои мысли, это вызвало легкую оторопь.
– Почему это? – спросил я после долгой паузы, поставил на подставку фарфоровый чайничек и повторил вопрос: – Ну, скажи на милость, почему?
– Будто сам не знаешь! Татуировки и все остальное… ты похож на головореза, но каким-то чудом умудрился произвести самое благоприятное впечатление на папу! А он в людях не ошибается! И ты пригласил меня на лекцию! Не в синематограф, не на танцы, а на лекцию, Лео!
– Может, я просто страдаю от чрезмерной стеснительности?
– Ты? – Лили рассмеялась, и глаза ее мягко засветились изнутри, словно отражая солнечные лучи. – Да, действительно. Это просто не пришло мне в голову. Извини. Ты такой решительный на вид…
– Внешность обманчива.
– Но мы останемся на танцы?
– А у меня есть выбор?
Лили задумалась и покачала головой.
– Нет. Иначе я поеду домой заливать тоску и разочарование в жизни вином. И тебе станет стыдно.
– Стыд – моя ахиллесова пята, – улыбнулся я и насторожился, заслышав странный шум на площади.
Обернулся и удивленно хмыкнул при виде подъехавшей к памятнику самоходной коляски, крайне непривычной на вид. Она была не столь массивна, как полицейские броневики, и обладала куда более тихим движком.
«Форд-Т»! Самоходная коляска на паровом ходу производилась в Новом Свете, и по эту сторону Атлантики встречались лишь единичные экземпляры. Тем удивительней было увидеть ее в курортном городке.
Вслед за «фордом» к памятнику Максвеллу подъехало три открытых конных экипажа, и констебли принялись вежливо и вместе с тем решительно просить разойтись оккупировавших площадь студиозиусов. На своих местах полицейские позволили остаться лишь художникам-мэтрам.
Выбравшийся из-за руля самоходной коляски молодой черноволосый человек установил на брусчатке треногу кинокамеры и начал съемку. Его ассистентка в неприлично короткой юбке и блузе с коротким рукавом щелкнула перед объективом хлопушкой и поспешно отступила в сторону. Важные господа из прогулочных экипажей встали у памятника и принялись что-то степенно обсуждать.
– Ну надо же! – присвистнул я. – Обычной фотокарточки на память теперь недостаточно?
Лилиана поднялась из-за стола и грациозно облокотилась на ограждение террасы. Смотреть на нее снизу вверх было не слишком-то прилично, поэтому я встал рядом.
– Я их знаю, – произнесла вдруг она. – Вон тот высокий толстяк в цилиндре и с сигарой – это Джозеф Меллоун. Папа недавно пригласил его на ужин, так он и к нам со своим кинохроникером пожаловал, представляешь?
– Меллоун? Миллионер и меценат? – догадался я. – Тот самый, что профинансировал реставрацию амфитеатра? А остальные?
– Ближе к памятнику, – присмотрелась Лили, – режиссер, запамятовала, как его зовут. Он тоже из Нового Света, работает на Бродвее. Будет ставить театральную постановку в амфитеатре и режиссирует гала-концерт открытия. А семейная пара – это Адриано и Белинда Тачини.
В памяти что-то ворохнулось; я напрягся и припомнил:
– Архитектор?
– Очень известный. Он руководил восстановительными работами, – подтвердила Лилиана. – Они с супругой как-то гостили у нас в Калькутте. Красивая пара. Только несчастная.
– А что такое?
– Адриано безумно любит жену, но у них никак не получается завести детей.
Я потупился.
– Не уверен, что мне стоило об этом знать.
– Это общеизвестный факт, – спокойно ответила Лили, поправляя черные локоны, растрепанные ветром. – Когда лучшие врачи оказались бессильны, Адриано пытался найти помощь у народных целителей, представляешь? Он очень целеустремленный.
– У народных целителей? – поморщился я, не скрывая неодобрения. – У шарлатанов или у малефиков?
– Лео, ну что ты такое говоришь? Малефики могут только убивать! – возмутилась Лили. – Нет, его интересовали созидательные силы. Сибирские знахари и шаманы туземцев Нового Света, персидские дервиши, мудрецы-мандарины Поднебесной, индийские йоги.
– Значит, к шарлатанам.
– Откуда столько скептицизма?
– Но ведь ничего не помогло, так?
– Нет, не помогло. В Калькутте Адриано намеревался просить помощи у жрецов Кали, но папа его отговорил. – Лилиана спокойно выдержала мой удивленный взгляд. – Да, я подслушала их разговор. Вполне естественное поведение для подростка, ты так не считаешь?
– Понятия не имею, как должны вести себя девочки-подростки, – признался я и взглянул на хронометр. – Пожалуй, пора ехать, если хотим успеть с вокзала на лекцию.
– Серьезно? – горестно простонала Лили. – Жизнь на Марсе или Венере? Пожалуйста, Лео, скажи, что ты это не всерьез!
– Почему бы и нет? – пожал я плечами и подал руку спутнице.
Мы спустились на первый этаж, попрощались с метрдотелем и вышли на улицу. Почти сразу к нам подъехала коляска; я помог Лили забраться в нее, уселся рядом и не удержался от язвительного замечания:
– Архитектор, видно, совсем разум потерял, раз решил искать помощи у богини смерти.
Лилиана глянула на меня как на неразумного ребенка.
– У Кали две ипостаси, – сообщила она, отвернулась и замолчала.
Никогда не понимал женщин. Вот сейчас-то что не так сказал?
К счастью, дурное настроение моей спутницы не продлилось долго, и большую часть поездки мы мило беседовали, старательно обходя неудобную тему. Ехали до вокзала совсем недолго. В отличие от Нового Вавилона, да и остальных мегаполисов, где мне довелось побывать за последний год, на чистеньких улочках Монтекалиды встречного транспорта почти не попадалось, и наша коляска катила в гордом одиночестве.
Остановились только раз – на переезде через линию электрической конки пришлось пропустить дребезжавший на стыках рельсов вагон. Летевшие из-под проводов контактной сети искры напугали лошадей, те захрипели и начали пятиться, но кучер с невозмутимостью старого вояки удержал их на месте.
Сам вокзал на меня никакого впечатления не произвел. Не слишком большое вытянутое вдоль путей здание с кассами на первом этаже и залом ожидания на втором было выстроено вплотную к железнодорожной платформе. Первый перрон прятался от дождя и палящих лучей солнца под тентом, остальные находились под открытым небом.
На небольшую площадь перед вокзалом, посреди которой бил невысокой струей фонтан с поилками для лошадей, заехать не получилось – там оказалось не протолкнуться от извозчиков. Судя по напечатанному в газете расписанию, они ожидали прибытия скорого поезда «Новый Вавилон – Капе». Хоть на дальнем краю площади и был установлен навес остановки электрической конки, мало кто из нагруженных багажом курортников решался воспользоваться этим видом транспорта. Все же люди на воды приезжали состоятельные и привыкшие к комфорту.
Рука об руку, мы вошли в здание вокзала, и я с интересом огляделся по сторонам. Холл у центрального входа был двухуровневым, поверху его окружала балюстрада второго этажа, под высоким потолком висела выключенная сейчас электрическая люстра, на мозаичном полу было выложено изображение фонтана. Через остекление задних дверей виднелась платформа, там толпились грузчики с тележками для багажа, а на деревянных лавочках ожидали поезда покидающие город пассажиры.
– Извини, Лео, – отстранилась от меня Лилиана, – мне надо попудрить носик. Встретимся на втором этаже, хорошо?
– Договорились.
Лили отправилась в дамскую комнату, а я нахлобучил на голову прихваченную у художника кепку и поспешил к кассам. Мельком глянул на свое отражение и решил, что в таком виде и в самом деле похож на полицейского топтуна. Во всяком случае, замотанный долгой сменой кассир не стал устраивать скандала или требовать объяснений, просто посмотрел на портрет индуса и покачал головой:
– Нет, не видел.
Во втором окошечке ситуация повторилась, и лишь в третьем мне улыбнулась удача. Совсем молодой паренек при виде листка с символикой Детективного агентства Пинкертона даже присвистнул от восхищения.
– Да, помню такого! – зашептал он, подавшись к окошку. – Прибежал утром, взял билет третьего класса до Нового Вавилона.
– Когда, незадолго до отправления?
– Нет, – покачал головой кассир. – Поезд проходил в одиннадцать, а когда он пришел, еще девяти не было.
По всему выходило, что индус прибежал на вокзал прямиком из дома, а затем отправился куда-то еще и за багажом по какой-то причине уже не вернулся. Так не покойного ли фотографа он ходил навестить? Очень похоже на то.
