Павел Полян
Жизнь и смерть в аушвицком аду

Полная версия

Оценки числа жертв

Общее количество эфемерных узников этого второго – незримого – лагеря насчитывало, согласно Ф. Пиперу, 880 тыс. чел. Подавляющее их большинство – 98 % – евреи, остальные 2 % приходятся на советских военнопленных, поляков, а также на неустановленных узников других концлагерей, привезенных в Аушвиц все с тою же гуманной целью – в видах экономного умерщвления.

Или же умерщвления экспериментального. Собственно говоря, экспериментами поначалу были и сами селекция и газация: именно с опыта двух тысяч советских военнопленных, – а вернее, с опыта над двумя тысячами советских военнопленных, – все и началось.

Их привезли в концлагерь Аушвиц в начале сентября 1941 года (а возможно, что несколько сотен поступили и погибли, как кролики, еще в августе). Привезли из окрестных шталагов^[29], где незадолго до этого их тоже подвергли селекции и вывели-таки на чистую воду – разоблачили как политруков или как евреев. На территории Рейха в шталагах их расстреливать не полагалось, вот и везли их, в точном соответствии с «Боевыми приказами» начальника РСХА Гейдриха, в их последний путь – в специально отведенные для этого места. Расстрелять их никогда не поздно, но не лучше ли принести их в жертву во имя науки, – науки, определенно центральной в этом Рейхе, – науки убивать людей?

История советских военнопленных в концлагере СС для военнопленных Аушвиц делится на легендарную, основанную главным образом на устной истории, и на документированную, ведущую свой отсчет от 6 октября 1941 года, когда на них впервые была заведена отдельная картотека.

Отсчет легендарной истории начинается чуть ли не тремя месяцами раньше – с середины июля. Именно тогда, по сообщению узника Казимира Смолена, в Аушвиц прибыл первый транспорт с советскими военнопленными^[30]. Это же подтверждал и комендант лагеря Рудольф Хёсс, уточнивший, что они прибывали небольшими партиями из лагерей в близлежащих областях – вокруг Бреслау, Троппау и Катовица^[31]. Житель Варшавы З. Барановский сообщил ЧГК, что первая партия советских военнопленных – около 400 человек – прибыла в Аушвиц 13 августа 1941 года и сразу же, без регистрации, была помещена в так называемый «бункер» – штрафной блок № 11, откуда их водили на работу в щебеночный карьер^[32].

Более вероятно, что первая партия военнопленных поступила в лагерь не ранее второй половины августа. Ибо только 14 августа был издан «Организационный приказ ОКВ № 40 об организации лагерей для военнопленных в Рейхе», в соответствии с которым в VIII Военном округе были созданы два шталага на территориях бывших стрельбищ – № 308 в Нойхаммере близ Бреслау и № 318 в Ламсдорфе близ Оппельна. Именно из них шло потом в концлагерь большинство зарегистрированных эшелонов.

Но когда бы первая партия советских военнопленных ни прибыла, состояла она из обреченных на смерть комиссаров и евреев, выловленных бдительным СД и направленных в Аушвиц, собственно говоря, на казнь. Для этого имелось два расстрельных места – или в щебеночном карьере, или у так называемой «стены смерти» во дворе самого страшного из блоков основного лагеря – одиннадцатого (так называемого Бункера).

Но очень вскоре от траты пуль отказались – после того как заместитель Хёсса шутцхафтлагерфюрер и гауптштурмфюрер СС Карл Фритцш революционизировал процесс казни. Именно он предложил поэкспериментировать с газами-инсектицидами и, в частности, с гидрогенцианидом – «Циклоном Б», разработанным для уничтожения вредителей на полях и в изобилии складированном в Аушвице^[33].

Всего таких экспериментов было как минимум три, и все они упоминаются в воспоминаниях Р. Хёсса, а по отдельности – и в других источниках. Самый первый пришелся на то время в конце августа, когда Хёсса вызвали в Берлин на совещание у Эйхмана. На совещании обсуждались вопросы логистики того грядущего нового, что сделает Аушвиц на весь мир знаменитым местом – эпицентром уничтожения евреев!

В отсутствие шефа его заместитель, шутцхафтлагерфюрер Карл Фритцш был занят тем же, чем и Хёсс в Берлине, а именно логистикой Холокоста. В порядке эксперимента он испробовал наличествовавшие инсектициды на «живых кроликах» – советских военнопленных^[34]. И произошло это, по-видимому, в конце августа, в так называемом Monopol-Gebäude^[35], в трехэтажном здании, обособленно стоявшем примерно в километре от лагеря (на полпути к вокзалу) и расположенном возле щебеночного карьера. Так это или не так, но именно в это время впервые сошлись все главные предпосылки для такого экспериментирования – наличие а) помещения, б) самого яда и в) смертников-жертв, о числе которых ничего не известно.

О втором эксперименте известно гораздо больше – и не от одного Хёсса. Состоялся он 3 сентября 1941 года и унес жизни 860 человек – 600 советских военнопленных^[36], 250 польских больных или инвалидов и 10 польских штрафников, коллективно осужденных за побег узника Яна Новачека 1 сентября^[37].

К эксперименту явно готовились заранее: в книге регистрации поступающих в «бункер» – ни одной записи о приеме кого-либо в интервале между 31 августа и 5 сентября^[38]. Вечером 3 сентября, в послерабочее время, во всем лагере была объявлена «шперра» – строжайший, под страхом смерти, запрет на выход из жилых блоков^[39].

Местом экспериментальной казни были выбраны камеры подвала 11-го блока, зарешеченные квадратные окна которых лишь узкой полоской выходили на улицу: эти окна присыпали землей. Намеченные жертвы переполнили собой все помещения.

Десять приговоренных к смерти поляков и без того находились к этому времени в бункере^[40]. Из соседней больнички санитары привели или принесли еще 250 поляков – туберкулезных больных, отобранных накануне лагерным врачом, доктором Зигфридом Смелой. Затем из бараков привели 600 советских военнопленных, скорее всего только что прибывших – вероятно, всех, что были на этот момент в наличии. Возможно, экспериментаторов интересовали различия в выживаемости больных и относительно здоровых еще людей.

Смерть наступала очень быстро, каждый успевал закричать всего лишь один раз, – похвалялся Хёсс в воспоминаниях. Но действительность была несколько иной: когда назавтра, 4 сентября, рапортфюрер Герхард Палиш, в противогазе, открыл дверь бункера, то увидел, что некоторые советские военнопленные еще живы. Двери тотчас заново закрыли и добавили еще газ. И только после обеда двери открыли, окна освободили от земли и открыли для проветривания. Вечером – снова «шперра».

В безлюдном лагере были собраны 20 штрафников из блока 5а (куда их перевели на время из бункера), все санитары и два помощника из мертвецкой с тачками (своеобразное «зондер-коммандо» нулевой формации) для транспортировки трупов в крематорий. Им была обещана дополнительная пища и строго-настрого приказано – молчать об этой операции.

Работа длилась всю ночь и состояла из четырех рабочих этапов и, соответственно, групп. Первые (в противогазах) вытаскивали трупы из бункера на поверхность. Вторые раздевали их догола: больные были в нижнем белье, а военнопленные в форме, в их карманах были документы, деньги и сигареты. Третьи относили трупы во двор блока 11, а четвертые грузили их на тележки и отвозили к крематорию. Но закончить все до утра они так и не успели, поэтому назавтра – в то же время и в том же составе – работа была продолжена. Особенно плохо получалось с проветриванием импровизированной газовой камеры и со сжиганием трупов: на это потребовалось еще несколько дней. Штрафная рота была возвращена в «свой» 11-й блок только 11 сентября.

Следующий – третий – эксперимент состоялся 16 сентября и уже в мертвецкой крематория (использование для этих целей бункера блока 11 создавало столько проблем, что было признано нецелесообразным). Жертвами послужили 900 человек – все советские военнопленные^[41].

Сведения об убийстве советских военнопленных и польских узников газами просочились наружу, – по-видимому, через тех, кто работал в крематории. В сообщении подпольного бюллетеня Главного командования Союза вооруженной борьбы «Текущий информатор» («Informator bieżący») от 17 ноября 1941 года событие датировалось 5–6 сентября, то есть в точности днями поступления трупов от второго эксперимента в крематорий.

В своих «Записках» Р. Хёсс вспоминал, что в ноябре 1941 года был в Берлине, на совещании у Эйхмана, на котором было дано указание приступить к экспериментам с газацией (удушением газами) в промышленном масштабе. Он скромно умалчивает о том, что такое указание могло появиться только на основании его, Хёсса, представления и анализа.

Что касается задокументированной истории советских военнопленных в Аушвице, то она начинается с 15 сентября. Именно этим числом датируется номинальное «открытие» рабочего лагеря СС для русских военнопленных в составе концлагеря Аушвиц. Под него была отведена и обнесена колючей проволокой под током практически вся территория лагеря слева от брамы: блоки 1–3, 12–14 и 22–24, между блоками 14 и 24^[42] был устроен вход^[43]. Организационно – рабочий лагерь СС и полиции, а не вермахта, как все остальные шталаги и дулаги!^[44]

Вторая важнейшая веха в этой истории – 1 октября 1941 года. С этого дня в структуре лагерного управления существовало Спецотделение по организации лагеря для военнопленных под началом группенфюрера СС инженера Хайнца Каммлера. 3 ноября, то есть спустя месяц с небольшим, оно было объединено с Управлением нового строительства СС Аушвиц, в результате чего образовалось Центральное управление строительства СС под началом штурмбанфюрера СС Карла Бишофа^[45].

Когда начальник политического отдела концлагеря Аушвиц Максимилиан Грабнер, отвечавший за регистрацию узников, обратился к Хёссу с предложением навести порядок в деле регистрации советских военнопленных, тот с улыбкой заметил: «Да не волнуйтесь Вы так, они все равно не жильцы»^[46].

Третья такая дата – 6 октября 1941 года. В этот день в лагере зарегистрированы первые советские военнопленные, о чем свидетельствуют фрагменты частично сохранившейся именной картотеки. Это как раз самые начальные ее фрагменты, они насчитывают 18 томов и охватывают 7900 человек, поступивших в Аушвиц-1 менее чем за две недели. Первые сто (ровно сто!) военнопленных были зарегистрированы 6 октября 1941 года. 7 и 9 октября были зарегистрированы две большие партии – примерно в 1800-1900 человек (крайний номер 3833). Затем – странная прогалина примерно в 250 душ (номера с 3834 по 4087), после чего еще около 900 человек, прибывших тоже 9 октября (номера с 4088 по 4999) и примерно столько же – за 14 октября (номера с 5000 до 5899). И далее, вплоть до номера 7900, идут – вперемешку – прибывшие 19 и 20 октября.

С этими данными неплохо коррелируют сведения о транспортах с советскими военнопленными, прибывшими в Аушвиц. Первые два задокументированные из них – с 2014 и 2145 душами – прибыли из шталага 308 в Нойгамме, соответственно, 7, 8 и 9 октября. Сравнение с числом зарегистрированных дает разницу примерно в 300 и 500 человек: вот они – первые жертвы селекции, еще не ставшей рутинной!^[47] 19, 20 и 25 октября в Аушвиц из шталагов 308 и 318 (что в Ламсдорфе) прибыли еще три эшелона с советскими военнопленными – соответственно, с 1955, 986 и 1908 человек. Задокументирована и партия в 75 человек, прибывшая из Нойгамме 15 ноября.

Сохранились Totenbücher – два журнала регистрации смерти советских военнопленных^[48]. Их естественная – уже после селекции, безо всякой газации – смертность была просто чудовищной: за первые 144 дня ведения журналов умерло 8320 человек. При этом в октябре 1941 года умирало в среднем по 51 человеку ежесуточно, в ноябре – 122 человека, в декабре – 61 человек, а в январе и феврале 1942 года – по 33 человека в день. Анализ картотеки регистрации и журналов смертности показывает, что к марту 1942 года в живых оставалось лишь 1688 человек из зарегистрированных не позднее 20 октября 1941 года, а медианная продолжительность их жизни располагалась где-то между 2 и 4 неделями^[49].

Рекордными стали первые четыре дня ноября, когда было зафиксировано соответственно 253, 213, 258 и 352(!) трупа, а также 13–15 ноября: 284, 255 и 201 покойника^[50].

Зондеркомиссия СД во главе с начальником гестапо в Катовицах д-ром Рудольфом Мильднером, прибывшая в Аушвиц на стыке октября и ноября, разделила военнопленных на четыре группы: фанатичные (около 300 чел.), политически отягощенные (700), политически стоящие вне подозрений (800) и способные к перековке (30). Иными словами, в ноябре к селекции по здоровью добавилась политическая селекция, и не исключено, что ноябрьские пики смертности возникли «благодаря» тем самым «фанатичным» военнопленным^[51].

Относительно крепких физически «фанатиков» либо расстреляли во дворе 11 блока, либо умерщвляли уколами фенола врачи. Трупы сжигали в Крематории-1, но, если он ремонтировался, то их, как, например, 19 ноября, вывозили в Биркенау, где к этому времени уже действовали первые огненные ямы.

Трудоспособных военнопленных эксплуатировали с первого дня, но официальное уведомление Инспектора концлагерей и Уполномоченного по трудовому использованию о введении их трудового использования датировано только 29 ноября. Соответственно вводилась и обязанность вести о трудящихся военнопленных такую же статистику, как и о других группах. Дважды в месяц (каждые 1-е и 15-е число) сообщались сведения об общем количестве, количестве специалистов среди них, трудовом использовании в разрезе профессий и др.^[52] В конце года было принято решение о строительстве в Биркенау нового гигантского лагеря для советских военнопленных, рассчитанного на 100–125 тыс. человек, – решение, за которым на самом деле «прятались» замаскированный переход к массовой концентрации и подготовка и массовому уничтожению, начиная с 1942 года, уже не военнопленных, а евреев.

Точное число узников Аушвица накануне 1942 года неизвестно: оценочно это около 20 тысяч. В течение 1941 года в лагерь поступило более 27 тысяч узников, среди них 9997 зарегистрированных советских военнопленных и 17 270 иных. Смертность среди зарегистрированных военнопленных составила 83 %, а с оценочным учетом незарегистрированных, то есть прибывших до 6 октября или не прошедших селекцию на рампе после этого, она зашкаливала и за 90 %.

Сам по себе концлагерь Аушвиц, изначально созданный в июне 1940 года как своего рода лагерь-тюрьма и, отчасти, транзитный пункт для штрафников-поляков из тюрем Верхней Силезии и Генерал-губернаторства, очень быстро выкуклился из этих своих функций и превратился в средоточие самых жесточайших репрессий истребительного характера по отношению к советским военнопленным и, отчасти, к польским политическим заключенным. Наряду с косвенными приемами уничтожения (нечеловеческие условия в сочетании с тяжелой работой) здесь применялись и прямые методы – экспериментальные и массовые убийства военнопленных и польских заложников посредством расстрелов, впрыскивания фенола или газации.

…На прямой вопрос, кому в концлагере Аушвиц приходилось хуже – евреям или советским военнопленным, такой уникальный польский свидетель, как Зигмунд Соболевский – узник Аушвица с порядковым номером 88! – не задумываясь, ответил: «Военнопленным!»^[53]

Подопытные: советские военнопленные

Итак, с советских военнопленных, предназначенных для пробных экзекуций с удушением газами, и начинаются все три основополагающие аушвицкие практики, сыгравшие определяющую роль в судьбе евреев, – практика селекции, практика нерегистрации^[54] и практика убийства в газовых камерах. Кроме того, использовались они еще и для дезинформации и маскировки подлинных целей палачей: обозначение всего лагеря в Биркенау (Аушвиц-2) как лагеря для военнопленных, но гигантского – вместимостью в 125 тыс. человек, вероятно, могло послужить формальным оправданием и прикрытием для строительства гигантских газовен (как камер по борьбе с вшивостью) и монстров-крематориев^[55]. Демаскирующим тут является и то обстоятельство, что организацией, курирующей крематории, была не комендатура лагеря Биркенау и не гигиеническая служба концлагеря в целом, а его политическое управление!^[56]

Однако отсутствие регистрации и картотек еще не означает отсутствия иной документации. Так, многочисленны документы, связанные с транспортировкой заключенных в Аушвиц (эшелонные списки, списки прибывших эшелонов и т. д.). Особенно подробны сведения такого рода, документирующие депортацию сюда 437 402 венгерских евреев^[57]. Кроме того, существовали отчеты наверх об итогах проведенных селекций, политический отдел концлагеря направлял их в РСХА в Берлин, а отдел трудового использования – в Ораниенбург, в отдел D II Главного управления концентрационных лагерей СС и полиции безопасности. Отчеты первого типа не сохранились, а вот отчеты второго типа, – по крайне мере, три – уцелели. В одном из них, датированном 20 февраля 1943 года, сообщалось о трех эшелонах, прибывших из Терезиенштадта 21, 24 и 27 января 1943 года. Всего в них находились 5022 евреев, из них 930, в том числе 614 мужчин и 316 женщин, были отобраны для трудового использования, а прочие 4092 человека, в том числе 1422 мужчины и 2670 женщин и детей, были «устроены по-особому» (sonderuntergebracht)^[58]. В таких случаях еще более употребительными, нежели «особое обустройство» (Sonderunterbringung), были термины «особое обхождение» (Sonderbehandlung) и «особые мероприятия» (Sondermaßnahmen). Но смысл их был всегда один и тот же – «ликвидация», или «убийство».

Сведения о самом лагере смерти, о его временных обитателях и их вечной трагедии, день изо дня столь рутинно и буднично разыгрывавшейся в Аушвице, достигали союзнических штабов, но, как правило, клались под сукно и на протяжении долгого времени в прессу упорно не попадали^[59].

Комитет по делам военных беженцев при правительстве США предал гласности справку об уничтожении в Аушвице, по состоянию на ноябрь 1943 года, около 1,5 млн евреев. Вальтер Розенберг (он же Рудольф Врба) на процессе А. Эйхмана в 1961 году называл еще большую цифру – 1750 тыс. по состоянию на 7 апреля 1944 года и на основании коллективного учета транспортов, а также 2,5 млн – как суммарную оценку^[60]. Эта цифра – максимальная из всей информации, поступившей от аушвицкого подполья. Она была сложена из еврейского населения следующих стран (в тыс. чел.): Польша – 900, европейские евреи, уже доставленные на территорию Польши, – 300, Франция – 150, Голландия – 100, Германия – 60, Бельгия – 50, Югославия, Италия и Норвегия – 50, Греция – 45, Литва – 30, Чехия, Моравия и Австрия – 30, Словакия – 30.^[61] С учетом данных о смертности других национальностей общее число убитых в Аушвице оценивалось подпольщиками приблизительно в 2 млн человек. И, хотя многие оценки существенно завышены по сравнению с поддающейся верификации действительностью, все же нельзя не подивиться тому вниманию, какое руководителями подполья уделялось такого рода подсчетам и оценкам, как и той тщательности, с которой каждая новая информация аккумулировалась и обрабатывалась в их руководстве.

Близкие цифры циркулировали и во втором центре подпольного сопротивления в Аушвице – среди еврейских членов зондеркоммандо. И Залман Градовский, и Залман Левенталь упоминали в своих сотрясающих душу записках «миллионы» евреев, прошедших буквально через их руки. Другие зондеркоммандовцы давали следующие оценки: Станислав Янковский, он же Альтер Файнзильбер, – 2 млн чел., Яков Каминский – 2,5 млн чел. (по состоянию на август 1943 года и в передаче Я. Гордона), Хенрик Таубер и Шломо Драгон – 4 млн чел., Хенрик Мандельбаум – 4,5 млн чел.^[62]

Того же порядка и оценки еврейских жертв нееврейскими узниками Аушвица. Поляк Казимир Смолен, работавший писарем в регистратуре политического отделения, утверждал, что из числа зарегистрированных узников концлагеря погибли не менее 300 тыс. чел., тогда как число незарегистрированных жертв составляло, по его оценке, 2,5 млн чел., итого – 2,8 млн чел. Там же работала и Станислава Рахвалова: она слышала о том, что число жертв – от 4 до 5 млн чел. Витольд Кула оценивал эту величину в 3,5–4,0 млн чел., Эрвин Ольшовка – в 4,0-4,5 млн чел., а Казимир Чижевский полагал, что их было от 4 до 5 млн чел. Немец Ганс Рот говорил о 4 млн, добавляя при этом, что это, мол, было известно каждому. Бернар Шардибо, капо^[63] складской команды в базовом лагере Аушвиц-1, давал максимальную из оценок такого рода – 5,0–5,5 млн чел.^[64] Близкие цифры называли и два венгерских свидетеля – Бела Фабиан говорил о 5,1 млн чел. (11 апреля 1945 года)^[65], а доктор Дьюла Галь – о 5 млн жертв, из них 3,5 млн евреев и 1,5 млн поляков и русских (22 марта 1945 года)^[66].

И, как ни странно, того же порядка оценки у большинства из представителей «палачей» (млн чел.): Пери Броуд и Фридрих Энтрес – 2,0–2,5, Вильгельм Богер – не менее 4,0; Влодзимеж Билан – 5,0–5,5 млн^[67], начальник политического отделения концлагеря Максимилиан Грабнер – от 3 до 6 млн^[68].

Особенно интересны в этой связи признания самого информированного из свидетелей – коменданта Хёсса. В своих показаниях на Нюрнбергском процессе он назвал 2,5 млн чел. как суммарную величину еврейских жертв в Аушвице, сославшись при этом на А. Эйхмана. При этом сам Хёсс находил эту оценку завышенной: «Возможности уничтожения даже в Аушвице были не безграничны». И когда он попытался восстановить по памяти число еврейских жертв по отдельным странам, то назвал следующий ряд цифр (тыс. чел.), суммирующийся в 1,13 млн чел., хотя и явно неполный: Верхняя Силезия и Генерал-губернаторство – 250, Германия и Терезиенштадт – 100, Голландия – 95, Бельгия – 20, Франция – 110, Греция – 65, Венгрия – 400, Словакия – 90^[69].

Что касается самого Эйхмана, то на своем процессе в Иерусалиме он отказался подтвердить или опровергнуть какую-либо конкретную цифру числа своих жертв в Аушвице.^[70]