Павел Сергеевич Почикаев
Тонкий вкус
За это я ненавидел самого себя, я испытывал стыд и ужас, но раз за разом продолжал наполнять стаканы жидкостями и вставлять их в непослушные пальцы гостей. Иуда продал всего лишь одного Христа, а передо мною за тот вечер успело пройти куда больше народу, обеспечивающего мне дополнительный гонорар к наступающим праздникам.
К моему тапочку прицепился сброшенный толстяком галстук. Дорогая ткань больше всего напоминала издохшую змею с разводами от слюней, я отпинул его в сторону и продолжил наблюдать за тем, как люди теряли самих себя под приглушенным светом в круглой комнате с толстой звукоизоляцией на стенах.
***
Я работаю инженером-конструктором и никогда не опаздываю на работу. Каждый вечер я возвращаюсь в маленькую квартирку, разогреваю остатки вчерашнего ужина или же готовлю себе еду на единственной работающей конфорке. Запиваю всё это горьким чаем и ищу способы потратить свободное время, теперь у меня его очень много.
Всё человечество перешагнуло в следующий год, а я застрял в том вечере за две недели до большого праздника, иногда он приходит ко мне ночами. Я вздрагиваю, когда замечаю людей в строгих костюмах, практически потерял аппетит и избегаю ресторанов.
Та двоица пресытила свои чрева только около половины двенадцатого ночи. Нам с Даниэлле пришлось тащить их отяжелевшие туши до выхода, потому что сами они были не в состоянии перебирать ногами и тем более держаться на них ровно. Толстяк с обслюнявленной эспаньолкой всё норовил заснуть прямо у меня на плече, благо мне довольно быстро удалось довести его до поджидавшей машины и сбросить на заднее сидение.
Видимо, мероприятие оказалось несколько более протяжённым, чем задумывалось изначально, потому как получил за него я больше обещанной суммы. В любой другой ситуации это был несомненный повод порадоваться, но глядя на пачку денег, я вспоминал живое лицо девочки и подвижные пальцы парня, которых неизвестная прихоть толкнула на алтарь чужого чревоугодия. Я старался как можно меньше касаться заработанных купюр, быстро сунул их в карман, не заботясь об их внешнем виде. Если когда-нибудь в жизни мне и приходилось иметь дело с грязными деньгами, то это был тот самый случай, «Иудины сребреники» травили мне душу и жгли изнутри карман, мне не хотелось иметь с ними ничего общего, но, как часто случается в этом мире, нужда перевесила гордость. Я старательно припрятал заработанный за вечер гонорар в конверте с остальными своими финансами.
А на следующий день уволился из забегаловки. Думаю, никого это не удивило, по крайней мере владелец-директор-управляющий не задавал лишних вопросов, Даниэлле, если и уделил внимания моей персоне, то не больше, чем пустому месту. Конечно, другие официанты удивлялись моей поспешности, но им просто не доводилось бывать за закрытой дверью.
В самый канун Нового Года я занимался уборкой, перетаскивал коллекцию своих дисков с видного места в шкаф. Раньше я гордился своей коллекцией, мне нравилось смотреть на ряд одинаковых коробочек с яркими обложками, рассортированным по исполнителям и расставленным в хронологическом порядке, сейчас же меня начинало тошнить. Какое-то время я пытался с этим бороться, но в итоге вынужден был смириться с тем, что музыка потеряла для меня всякое очарование, хотя до этого я был свято уверен в том, что смогу слушать её вечно.
Рок кумирам и членам Клуба 27 теперь предстояло пылиться в шкафу рядом с моим «Ovation», который я не настраивал уже несколько недель. Я слишком неуклюже схватился за стопку дисков так, что они разлетелись по сторонам, нарушая тщательно поддерживаемый мною порядок. Раньше бы я заново рассортировал их, но я не стал делать этого, я сгрёб их в одну кучу и понёс к шкафу, когда случайно уронил взгляд на верхнюю обложку.
Это был сборник лучших песен разных не сильно популярных групп из тех, кому так и не удалось вкусить славы. Я уж и не помнил, как он попал ко мне, да и слушал ли его я хоть раз? Мне на глаза попался снимок какой-то испанской группы: двое мужчин с гитарами-дредноутами и в широких сомбреро, ещё один с маракасами и барабанными палочками. Я смотрел на гитариста, лицо было не сильно узнаваемым (сборник был тридцатилетней давности), но тёмную рубашку я признал практически сразу. Оказывается, на ней были нарисованы уточки.
Длинными вечерами, когда стрелки часов отмеряют время вращением, а краски за окном начинают тускнеть, я включаю настольную лампу и достаю из шкафа свой чёрный «Ovation», привычным движением накидываю ремень, размещая деку на бедре и сижу в тишине.
Но никогда не провожу пальцами по струнам, боясь, что меня могут услышать. Боясь, что меня тоже могут лишить голоса…
