Павел Шарпп
Ирония на два голоса
7. Открытие виртуального мира
Это были полеты без адреса и цели. Тем не менее от широты мира книг дух захватывало. Мы с братом приносили домой разнообразные печатные творения, и зачастую не хватало дня для прочтения всего, что хотелось. Наступал вечер, и я с напряжением ждал, когда мама погонит меня в кровать, сказав, что хватит уже мучить зрение, надо дать отдохнуть и глазам, и голове… Меня же это разочаровывало так, как будто я терял найденные сокровища или исчезали огромные богатства, а мир снова сужался до бледных узоров на потолке. Впрочем, теперь и эти самые узоры давали мне возможность создавать новые необычные образы, строили невероятный и потому привлекательный мир, которому не было аналогов в реальности.
Чтобы хоть как-то отдалить момент перехода ко сну, я выдумал несколько хитростей. Вначале я говорил маме, что боюсь засыпать при выключенном свете, что было бы хорошо оставить свет включенным еще на полчаса или хотя бы минут на пятнадцать. Вначале она верила мне, а потом, раскусив эту хитрость, стала просто забирать книгу, которую я читал, а свет выключала, говоря, что электричество надо экономить. Я тогда просил ее оставить зажженной хотя бы маленькую свечку в подставке или в блюдце на каком-нибудь жире. Я исхитрялся читать при таком скудном освещении и совсем не боялся, что, как говорила мама, потеряю зрение. Казалось, все было как раз наоборот – при каком бы свете я ни читал, зрение у меня оставалось острым, и на тестовой таблице у врача-офтальмолога я видел даже на две-три строчки ниже, чем при уровне нормального зрения.
Позднее, уже учась в школе, я придумал новые возможности для продления чтения допоздна, иногда даже до полуночи. В те времена среди детей и подростков становились популярными электрические фонарики, которые называли «китайскими». Я стал экономить на школьных завтраках, чтобы полученные от родителей деньги тратить на батарейки для фонарика. Теперь нередко я отворачивался к стене или накрывался с головой покрывалом, чтобы, подсвечивая тайным источником, допоздна читать самые интересные книги. В то же время меня поджидали новые неприятности, связанные с китайскими фонариками, поскольку иногда после школы могли подкараулить хулиганистые пацаны, чтобы на темных улицах отобрать их. Но это в какой-то мере закаляло характер и стимулировало к занятиям боксом в спортивной школе, куда я записался вначале как бы по необходимости.
Сверхранние навыки чтения и письма, с одной стороны, сделали мою жизнь намного интереснее, а с другой – фатально снизили мою мотивацию в выполнении школьных заданий. Когда я пошел в первый класс, как тогда полагалось – в семь лет, я не только умел читать и писать, но и успел прочесть немало книг, с которыми обычно дети знакомятся в средних или старших классах. Было поистине мучительно сидеть на уроках, где ученики с трудом вычитывали простые предложения по слогам, коверкая слова и фразы. Скука и отсутствие интереса к урокам подталкивали меня искать какие-то иные развлечения.
Нередко я притаскивал в школу разные запрещенные предметы, такие как рогатки, бумажные самодельные самолеты, кораблики, поджиги, разнообразные игрушечные пистолеты. Чаще всего я развлекался чтением под крышкой парты книг, которые регулярно брал в библиотеке. Учителю, конечно, не нравилась моя посторонняя деятельность, и он пытался подловить меня, внезапно заставляя продолжать чтение с того места, где только что читал, запинаясь и потея, какой-нибудь ученик-бедолага. Я с готовностью вскакивал и без труда быстро прочитывал целые абзацы. Иногда мне подсказывала сидевшая рядом со мной юморная девчонка Лерка с усыпанным веснушками лицом. Эта неугомонная соседка по парте не стеснялась подставить меня, нарочито давая неправильные подсказки о том, где закончили только что читать. Она при этом тихо веселилась, прикрыв ладошкой рот, получая видимое удовольствие от таких шуточек. Я мстил ей тем, что на переменах подсыпал возле ее части парты кристаллы йодистого натрия, наступая на которые, она пугалась и взвизгивала от резких щелчков. Но чаще мы все-таки помогали друг другу и забавлялись разными проделками на занятиях.
Политика незаметно, но неизбежно проникала в мою жизнь – через объявления по радио, через разговоры взрослых, книги и газеты, а впоследствии через школьную политинформацию, собрания, упоминания в учебниках, через сочинения, диктанты и изложения… Внутренний голос не помогал мне разобраться в этом, резонно считая, что политика – дело голосов скорее заокеанских, а не внутренних. Нечто странное я слышал и запоминал из радиопередач, из пересудов взрослых. Почему-то запомнилась частушка, исполненная подвыпившей теткой, которая шла по улице, покачиваясь и размахивая сумкой: «Берия, Берия, потерял доверие, а товарищ Маленков надавал ему пинков!»
Что мог бы значить для нас, для меня лично, мир политики, я не понимал, но все же где-то внутри возникали причудливые образы. Если бы тогда я имел возможность детально описать и зарисовать ассоциации, возникающие под действием политических новостей и лозунгов, это наверняка бы показалось кощунственным и ввергло бы в чудовищное изумление даже тех, кто сочинял всю эту пропагандистскую абракадабру. А ведь нельзя исключить, что, слушая плоские политические штампы по радио и читая подобные агитки в газетах, творцы «шедевров» гордились собой и даже хвалились перед родственниками. Не исключено, что иногда в темноте подъездов и подворотен наскоро обученные мальчики «очаровывали» подружек напыщенными газетными перлами, а девушки в патриотических косынках мнили себя героинями своего времени. На довольно скептический внутренний голос это не производило заметного впечатления, и в моих снах и фантазиях это все если и отображалось, то весьма абстрактно.
То, что я рано проник в сокровищницу городской библиотеки, помогло мне прочесть немало литературной классики, которую обычно читают старшие дети и взрослые. Бытует мнение, что Достоевского, Бунина, Шекли и многих других классиков школьникам трудно читать и тем более понимать, но, возможно, я легко прочитал целую гору литературы, имевшейся в библиотеке, именно потому, что был еще ребенком и не знал, что это «скучно» и «трудно».
Уникальный сибирский город, в котором мне повезло родиться и расти, был невелик по населению, но имел громкое прошлое. Когда-то, в старые самодержавные времена, город являлся столицей гигантской губернии от Урала до Дальнего Востока. Наследием тех времен было множество храмов, несколько монастырей, духовная семинария, гимназии, школы, институт и единственный за Уралом каменный Кремль, возведенный на высоком холме. Он виден издалека со всех дорог, ведущих в город, и особенно впечатляет, если смотреть с реки, когда плывешь на теплоходе или лодке. Может быть, именно духовное развитие привело к тому, что город породил и воспитал людей мирового значения. По каким-то особым каналам и историческим связям он был близок к Санкт-Петербургу. Один из таких связывающих путей пролегал через известную тюрьму под названием «Тюремный замок». В ней размышляли над жизнью и вечностью многие яркие личности, например петрашевцы, декабристы. Немалая часть истории города сформировалась под влиянием ссыльных людей, которые попадали сюда в периоды политических смут и переворотов, а иногда наказывались за нестандартность мышления и убеждений.
Символической и значимой частью нашего города, по моему убеждению, была широкая деревянная лестница с массивными перилами и крышей, ведущая к Кремлю, на самом видном месте в городском пейзаже. Эта лестница была построена из дерева лиственницы, красивого на срезе и долговечного даже под действием снегов и дождей неугомонного сибирского климата. Она называлась Прямским, или Софийским, взвозом.
8. Язык подражаний
Мы сидим с моей собакой, шотландской колли, и пьем за компанию «чай на двоих». Она разговаривает со мной своими выразительными взглядами и движениями чутких ушей. Но, правда, она сидит на полу, а не в кресле, а в качестве «чая» я налил ей мясной бульон, и она вместо шумного потягивания, восхитительно ловко лакает длинным языком, поглядывая на меня и приглашая рассказывать дальше. Похоже, ей очень интересно все, что я говорю. Мне же крайне важно рассказать ей многое из того, что никто другой просто не станет слушать…
В довольно ранней юности я понял, что можно легко подражать языку некоторых животных. Идею испытать на себе возможности «поговорить» на языке домашних любимцев породил внутренний советчик, высказывания которого вначале казались никчемным размышлением. Я поддался его внутренним увещеваниям незаметно, но, возможно, мне и самому этого хотелось, хотя бы потому, что жизнь домашних животных представлялась мне загадочной и наполненной многозначным смыслом.
Наша корова Зойка, каждый раз, вваливаясь во двор после пастбища, протяжно и призывно мычала, сообщая хозяйке: «Я пришла». Моя мать обычно выходила на крыльцо и примирительно говорила:
– Ну вот, кормилица наша пришла, пора идти доить. Отец, готовь ей пойло.
ВГ где-то внутри меня откликался на эту встречу, тихо хихикая, подсыпал немного ехидства: «Бедняжка, она же не понимает, что ее хвалят…»
Вскоре мама как на таинственную процедуру уходила в стайку к нашей рогатой красавице и, выходя с полным подойником молока, всегда хвалила Зойку, одобрительно похлопывая по гладкой спине. Когда дома никого не было, я начал тренироваться мычать на коровьем «языке». Лучше всего у меня получалось, когда я начинал произносить коровье «соло» на вдохе, а продолжал на выдохе. Хотя легкие у меня были меньше, чем у Зойки, но особые возможности человечьей артикуляции позволяли довольно точно повторять то, что мы называем мычанием.
Когда я начал довольно сносно изъясняться на коровьем диалекте, ВГ похвалил меня в своей саркастической манере, но останавливаться на достигнутом не входило в его планы. Без раздумий он тут же предложил мне стать «зоополиглотом» – изучить еще и собачью манеру общаться, подражая стражу нашего дома и двора, сильному и сообразительному псу Джерри. Надо признаться, что новую задачу я принял почти с восторгом. Не прошло и недели, как я довольно бегло залаял, вызвав интерес к себе со стороны удивленного пса. Мне пришлось составить своего рода «словарь», следуя которому я научился заливисто лаять, услышав голоса других дворовых охранников, грозно рычать на незнакомцев и даже повизгивать, как наш любимец, увидевший, что ему несут что-то из собачьего угощения.
С подачи ВГ я, как завзятый полиглот, должен был освоить хотя бы еще один язык мира животных. Выбирать долго не пришлось. Не теряя времени, в течение нескольких дней я учился подражать коту Трохе. Мне понравилось вникать в манеры и тонкости общения с миром этого пушистого обитателя, сопровождая его повсеместно, чтобы копировать даже мельчайшие нюансы «разговоров» кота в доме и на улице. В итоге я проникся эмоциональными оттенками «высказываний» хвостатой личности, когда он настойчиво мяукал у двери, просясь на улицу, и освоил его возбужденное «мя-яя-ау!», когда на столе в кухне разделывали рыбу или мясо.
Все происходило неспешно, никто не ставил ограничений по времени, но все же и для этих лингвистических изысков в мире домашних любимцев настал момент кульминации. В один пушистый денек, во второй его половине, будучи в хорошем настроении, я совершенно спонтанно, ради тренировки, умеренно громко, но протяжно замычал, как наша корова Зойка. Мать, ничего не подозревая, простодушно всполошилась и выбежала на крыльцо… Вскоре она вернулась совершенно озадаченная и проговорила в недоумении: «Вроде наша корова пришла так рано, мычала, а никого не видно. Не случилось ли чего?»
Потом она с подозрением взглянула на меня, но ни слова не сказала. Неожиданный успех приободрил меня и подвигнул к новым авантюрам. В тот же день я выбрал момент, и, когда мама пошла на кухню, громко и истерично мявкнул как кот Троха, когда ему наступали на лапу или хвост. Моя добрая и деловитая мама подпрыгнула и стала озираться, полагая, что причинила коту какую-то болезненную порчу. Никого и ничего не обнаружив, она тем не менее напустилась на «кота»: «Куда тебя черти несут!» Внимательно исследовав все вокруг, она еще долго оставалась в растерянности и недоумении. Мне было немного стыдно, тем не менее я испытывал гордость, которая, вероятно, свойственна людям, достигшим успехов, пусть даже сомнительного свойства.
Чтобы мои «подвиги»» в области животного языкознания не были разоблачены, я решил немедленно прекратить свои «спектакли» на домашней сцене. Так бы, наверное, и случилось, но тут вмешался мой ироничный и насмешливый некто, живущий в глубинах личности. Он проявился как всегда неожиданно, нанеся моим убежденностям необратимый урон, когда заявил со своей обычной иронией на грани сарказма: «Самый трудный язык домашних животных – это собачий. А ты выбрал то, что легче, и думаешь, что чего-то достиг». Это было так неожиданно, что я непроизвольно зарычал, что, видимо, по-собачьи, означало что-то ругательное:
– Р-ррррр-рр!
Как бы я ни пытался быть невозмутимым, это оказалось невозможным. Внутренний ментор добился своего – я уже не мог отказаться испытать свои возможности и в области собачьего «языкознания». Впоследствии оценивая достижения в этой сфере, я пришел к выводу, что именно собачий диалект нашего Джерри оказался мне ближе всего. Да тут и сомневаться не приходилось – наибольшей натуральности я достигал, когда лаял, мысленно помахивая хвостом в подражание Джерри. Мне очень захотелось проверить эффективность моего собачьего «произношения», когда я узрел на улице соседку, тетю Лену. Семейство Кондриковых – наши самые давние и близкие соседи. Взрослые общались с моими родителями, а мы, дети, дружили с Валеркой – почти ровесником моего брата.
Когда тетя Лена, привычно повернув кольцо на двери наших ворот, стала входить во двор, я зарычал и заполошно залаял, хотя Джерри спокойно дремал в своей конуре. Соседка взвизгнула и бросилась обратно на улицу, удивленно охая и пугливо оглядываясь. Вскоре она уже выкрикивала через открытое уличное окно призывы к моей матери унять агрессию пса, который, похоже, взбесился и соседей не узнает. Мой внутренний голос был доволен и утверждал, что я уже почти освоил язык домашних животных, они постепенно начнут считать меня «другом и братом», а потому поведают самое главное и секретное из их жизни. Мать не скоро поняла, как и кто ее разыгрывал, подражая животным, но, в конце концов, мои «подвиги» были раскрыты. Однако и позже мне нередко удавалось ловить взрослых и детей, приходящих к нам в гости, с помощью этого вообще-то нехитрого приема.
9. Возникновение и первые эффекты магического узора
Как много в нашей жизни пишется природой! В конечном итоге все произведения искусства тоже написаны природой, поскольку человек – ее часть. В пятом классе у нас вел уроки рисования учитель, который был неплохим живописцем, но не сделал иной карьеры, кроме учительской, занимался копированием картин великих художников, но не создал чего-то своего. Вероятно, общение с детскими произведениями заменяло ему собственное самовыражение, поскольку дети всегда творцы, иногда даже в очень удивительной степени.
Этот наш серьезный и увлеченный преподаватель преподносил нам временами готовые схемы: как рисовать дома, фигуры людей, как смешивать краски, ценить художественные произведения и проявлять себя в искусстве живописи и графики. Мы это все воспринимали с удовольствием и даже с энтузиазмом. На его уроках нередко бывало шумно, но никогда не было скучно и не возникало никаких скандалов, связанных с дисциплиной. Этот интересный для многих и для меня преподаватель однажды задал нам на дом нарисовать композиции, связанные с темой «Орнаменты». Перед этим он вскользь коснулся описания того, какие виды орнаментов бывают, из чего их создают и даже как их самому можно придумать.
Спустя почти неделю, придя домой, я сделал часть уроков, заданных на дом, и увидел, что завтра будет урок рисования. Конечно, я сразу вспомнил, что задали нечто интересное. Не знаю почему, но внутренний голос подтолкнул меня взять в руки циркуль и начертить два концентрических круга, между которыми можно было разместить с фривольной неповторимостью узоры, как на керамической тарелке, создавая их перьями, кисточками, тушью и акварельными красками. Когда я сделал первые элементы орнамента, внутренний голос вначале забавлялся надо мной, а потом все более активно стал вмешиваться, да так уверенно и старательно, как будто это он рисовал их, высунув язык, а не я придумывал все новые неожиданные композиции. Меня это очень забавляло, потому что фигурки орнамента получались почти живыми, со своим загадочным характером и даже индивидуальной историей возникновения. В итоге все пространство между кругами постепенно заполнялось похожими, но все же разными паттернами в виде совмещения фигурки человека с необычным крестиком. Все эти символические фигурки вначале я начинал изображать в виде контура черной тушью, а потом заполнял акварельными красками. Получалось это не очень быстро, и мне пришлось сделать перерыв. Через некоторое время я решил продолжить. Протянув руку, я стал приоткрывать альбом, и вдруг мне почудилось, что орнамент движется, причем весьма импульсивно. Это мелькнуло буквально на секунду и угомонилось, все стало выглядеть вполне обычно. Выбор красок и их смешение были спонтанными, хотя иногда мне казалось, что этим управляет мой внутренний ментор-самоучитель. Закончив, наконец, создавать орнамент, я захлопнул альбом, не придав этому деянию слишком большого значения.
На другой день на уроке рисования наш учитель прошел вдоль рядов парт, собрал альбомчики с выполненными домашними заданиями и дал всем новые упражнения. Наступила тишина, в которой через несколько минут раздался удивленный возглас нашего учителя-художника. Он был явно чем-то поражен и при этом смотрел на меня… Не считаясь с тем, что класс работал над его заданиями, он спросил у меня, немного нахмурившись:
– Зачем вы это сделали? В этом же не было никакой необходимости!
Я был удивлен, пожалуй, не меньше его и ответил совершенно искренне:
– Вы сами нам дали задание нарисовать орнамент, какой получится.
– Да, но я не просил прибегать к помощи взрослых, и тем более профессионалов, – ответил, казалось, чем-то возмущенный учитель. – Скажите честно, кто вам написал это произведение? Не будете же вы утверждать, что сделали это сами… Чтобы создать такой орнамент, нужно знать некоторые серьезные приемы и законы живописи.
– Да, я сделал это сам, – промямлил я.
Я не любил и не умел оправдываться. В классе начались разговорчики и еле сдерживаемые хихиканья. Если бы учитель сказал что-нибудь еще в мой адрес, весь класс наверняка бы грохнул хохотать. Но тут, как всегда неожиданно, прозвенел звонок, возвестивший о конце урока. Учитель подошел ко мне и попросил после занятий зайти к нему в мастерскую, которая, как все знали, располагалась в довольно большой комнате рядом со сценой в актовом зале школы. Наш учитель нередко рисовал декорации для школьных спектаклей и писал лозунги для праздников. Дирекция школы не зря выделила ему это помещение. Он тратил свое время и трудился с видимым удовольствием, а среди школьников у него всегда находилось немало помощников.
После того как отзвенел звонок последнего урока, я направился в соседний корпус школы и постучал в покрытую лаком деревянную дверь мастерской нашего учителя рисования. В школьном портфеле у меня лежал альбом с тем самым орнаментом, который вызвал странную, на мой взгляд, реакцию учителя. Поскольку никакого ответа не последовало, я нерешительно толкнул дверь, а она неожиданно легко открылась. Учитель сидел у противоположной стены за столом, сосредоточенно что-то просматривал. Увидев меня, он помахал рукой, приглашая подойти и сесть рядом на стул. Я был немного смущен, поскольку еще никто из учителей так не приглашал меня для общения. Художник внимательно взглянул мне в лицо и доброжелательно предложил рассказать все, что я знаю о происхождении орнамента, который был представлен недавно в классе. Я достал альбом и, положив его перед собой открытым на странице с орнаментом, глубоко вздохнул, как бы набираясь решимости. И в тот момент, когда я собирался заговорить, мне на мгновение опять показалось, что элементы рисунка зашевелились и начали слегка двигаться и даже вспыхивать, соблюдая странный ритм, как танцующие фигурки худощавых смуглых человечков. Я встряхнул головой, и фигурки замерли. Дальше я в подробностях изложил учителю всю последовательность: как начал готовить домашнее задание и спонтанно пришел к решению нарисовать циркулем круги и как без помощи взрослых смешивал краски в разных пропорциях, не задумываясь и не пытаясь откуда-либо перерисовывать, скомпоновал этот заживший своей жизнью орнамент. Художник слушал внимательно, не перебивая, но видно было, что он не очень-то верит моему рассказу… Я был почти в отчаянии из-за его недоверия и неожиданно для себя сказал:
– Да, этот узор нарисовал действительно не я сам.
Учитель оживился и попросил, как мне показалось, с заметным облегчением:
– Ну давай, скажи же честно, кто это сотворил!
– Знаете, вы можете не верить, но мне постоянно подсказывал и помогал в выборе красок и самой формы частей орнамента некто внутри меня. Он живет своей интересной жизнью и в то же время способен участвовать в решении моих проблем, я ощущаю его участие, его опыт, логику и нередко юмор… Я хочу у него учиться, но временами чувствую, что он иной, хотя все же друг и даже больше – он часть меня.
– Хорошо, – сказал художник, – если он часть тебя, то откуда он берет свои знания и умения? Конечно, ты этого знать не можешь, но что об этом думаешь?
Я сидел перед ним неподвижно, но мысли проносились в голове, как картинки из окна скорого поезда. Мое сознание никак не могло зацепиться за что-то стабильное и надежное. Мы оба молчали, но в этом не было ничего неловкого. И когда я снова заговорил, то высказал свое сомнение и уверенность – все вместе. Это оказалось неожиданным для меня самого.
– Понимаете, я думаю, он получает подсказки или даже готовые знания от кого-то еще, о ком мы, люди, не догадываемся.
– Да уж, тут мы, конечно, должны вспомнить о Боге и его вмешательстве, – улыбнулся художник.
– Нет, я не могу это утверждать, нет определенности. Возможно, это именно тот Бог, которому молятся в церкви и о ком написано в Библии. Но утверждать это я не могу. Мы не знаем пока, кто это или что.
– Так спроси у того, кто направляет и подсказывает, – оживился учитель, – вдруг он все объяснит.
– Я не знаю, как спросить, не понимаю, как к нему обратиться и в каком виде задать вопрос! – с сожалением воскликнул я.
Мы еще долго разговаривали с учителем, и я не испытывал никакого стеснения, что разговариваю на равных со взрослым умным человеком, за которым чувствовался сложный жизненный путь. Учитель был на войне, как и мой отец. Я знал, что у него были ранения и награды. Художник больше не задавал мне вопросов, он только стал очень задумчивым и нередко хмурился, сгоняя вместе крупные складки в середине лба. Это вначале казалось мне очень необычным и даже загадочным. А потом стало почти очевидным, что он вспоминает что-то из своей жизни, и, возможно, это тоже как-то связано с его вторым, внутренним «я». Ну конечно, а почему бы и нет?
Когда уже довольно поздно я шел домой, то все ждал, что внутренний голос каким-то образом откликнется и подскажет мне, как вести себя дальше. Однако он молчал, хотя я почему-то чувствовал, что сейчас приблизился к нему еще на несколько шагов, и мы сможем откровенно пообщаться. Но как и когда это случится – было пока совсем неясно.
