Пелам Гренвилл Вудхаус
Безрассудная Джилл. Несокрушимый Арчи. Любовь со взломом
Мельком покосившись на галстук, Фредди слегка успокоился.
– Привет, старушка Джилл! Никого еще нет?
– Ну, я-то есть… или скромная фигурка, прикорнувшая у камина, не в счет?
– О, я совсем не то хотел сказать!
– Очень надеюсь, тем более что даже платье новое купила, чтобы тебя очаровать. Шедевр, да и только, хоть имя особое ему давай. Что скажешь?
Фредди присел на другую сторону скамейки и окинул платье взглядом знатока. Он сам любил приодеться, а потому ценил шик в одежде и у женского пола.
– Высший класс! – выдохнул он. – Иначе не скажешь. Просто заглядение, убиться можно. Ты в нем такая… как не знаю что!
– Замечательно! – рассмеялась Джилл. – Всю жизнь мечтала выглядеть как не знаю что, но ни разу не удавалось.
– Как лесная нимфа! – нашелся наконец Фредди. – Черт побери, Джилл, есть в тебе что-то этакое! Ты – как там говорится? – такая легкокостная…
– Фу! Наверное, это комплимент, но звучит ужасно! Чувствуешь себя каким-то скелетом.
– Я хотел сказать, изящная.
– Уже лучше.
– На вид в тебе унции полторы, не больше – словно пушинка. Принцесса-фея, честное слово!
– Фредди, уйми свое красноречие! – Джилл выразительно покрутила колечко на пальце. – Не забывай: я обручена, и мое сердце, увы, отдано другому. Такое чувство, будто ты делаешь мне предложение!
Фредди достал белоснежный платок и стал полировать монокль, окутавшись, словно облаком, мрачной задумчивостью. Затем обратил на Джилл мудрый отеческий взор.
– Кстати, как раз хотел потолковать с тобой об этом – ну, о помолвках и всем таком прочем. Рад, что застал тебя одну, пока не явилось Божье наказание.
– Ты это про мать Дерека? Да уж, веселенькое прозвище, воодушевляет.
– Ну так наказание и есть, – серьезно подтвердил Фредди. – Та еще птица, даже не сомневайся! Всякий раз внушает мне страх божий. Никогда не знаю, что ей сказать.
– Попробуй загадывать ей загадки.
– Нет, я серьезно! – Всегда улыбчивое лицо Фредди помрачнело вконец. – Погоди, еще познакомишься. Видела бы ты ее утром на вокзале! Ты и не догадываешься, с кем связалась.
– Ох, Фредди, у меня просто мурашки по коже. С кем же это я связалась?
Он методично перемешал огонь в камине и подбросил угля.
– Тут вот какое дело, – начал он наконец. – Старина Дерек, само собой, лучший на свете…
– Я знаю, – мягко вставила Джилл, благодарно погладив руку Фредди. Его преданность Дереку была так трогательна! Девушка задумчиво взглянула на пламя, ее глаза сияли, словно отражая его блеск. – С ним никто не сравнится.
– Однако, – продолжал Фредди, – он всю жизнь провел у мамаши под каблуком.
Джилл раздраженно поморщилась.
– Что за глупости, Фредди! Такой, как Дерек, не будет ни у кого под каблуком.
– Ну ты же понимаешь, о чем я!
– Ни капельки не понимаю.
– А ты представь, как будет паршиво, если мамаша настроит его против тебя!
Джилл стиснула зубы и зябко передернула плечами, вдруг ощутив себя брошенной и несчастной. Затем пробудился гнев. Пылкий нрав таился под ее жизнерадостностью слишком неглубоко. Она старалась уверить себя, что болтовня Фредди лишена смысла и оснований, но отмахнуться от дурных предчувствий не удавалось.
Сладкую мелодию любви к Дереку портила лишь одна фальшивая нота – его опасливое отношение к матери. Джилл полюбила в нем сильного мужчину, который презирает мнение толпы, и его страх перед леди Андерхилл казался мелким и низменным. Можно было попробовать закрыть глаза на этот единственный изъян, но как, если указывает на него даже Фредди, обожающий Дерека всей своей романтической душой? Джилл ощутила горечь и излила ее, как водится у женщин, на ни в чем не повинного собеседника.
– Помнишь, Фредди, как я окатила тебя из садового шланга? – сердито прищурилась она, вскочив на ноги. – Много лет назад, когда мы играли еще детьми и вы с тем ужасным Мейсоном – как там его звали? Уолли! – принялись меня дразнить? Уже не помню, из-за чего, но я тогда страшно разозлилась, направила на вас шланг и вымочила обоих до нитки. Так вот, если ты будешь еще молоть вздор о нас с Дереком и его матери, я пошлю Баркера за кувшином воды и оболью тебя с головы до ног! Настроить Дерека против меня! Как будто любовь можно взять и перекрыть каким-то краном! Ты думаешь, когда двое любят друг друга, как мы, их хоть немного волнует, что говорят другие, даже собственная мать? У меня нет матери, но если бы вдруг дядя Крис вздумал настраивать меня против Дерека…
Гнев ее исчез столь же быстро, как и вспыхнул. Такова была Джилл: то кипит от ярости, то вдруг подумает о чем-нибудь смешном и вновь хохочет. Мысль о том, что милый дядюшка Крис не поленится настроить кого-нибудь иначе чем против вина или сигар низкого сорта, заставила ее прыснуть со смеху, и Фредди, совсем было увядший на скамейке перед камином, воспрянул духом.
– Джилл, ты просто невероятная! Никогда не знаешь, с чего ты вдруг заведешься.
– Твоих глупостей вполне достаточно, чтобы завестись, как ты выражаешься.
– Да брось, старушка, я же хотел как лучше!
– В том-то и беда с тобой, Фредди Рук! Вечно ты хочешь как лучше, а люди бегут вызывать полицию. Да и потом, что во мне может не устроить леди Андерхилл? Денег у меня в избытке, и я одна из самых очаровательных светских красоток! Можешь не верить, а сам вряд ли заметил, но так меня назвали в колонке Сплетника из «Морнинг Миррор», когда писали о нашей помолвке с Дереком. Горничная показывала мне вырезку из газеты: длинная такая колонка с фотографией, где я похожа на зулусскую принцессу, снятую в густой туман в угольном подвале. Кто теперь посмеет сказать хоть слово против меня? Я же просто находка! Леди Андерхилл должна была вопить от радости и распевать на всю Ривьеру, когда узнала!
– Ну, в общем… – протянул Фредди с сомнением. – Да, конечно… ну да.
Джилл окинула его суровым взглядом.
– Фредди, ты чего-то недоговариваешь! Тебе не верится, что я очаровательная светская красотка? Признайся, и я докажу, что ты неправ. Тебе не по душе мое лицо, манеры, фигура? Молодая жена из Афин как-то мужу сказала: «Ты свин!» Отвечал он: «Ma chère, это в смысле манер, или пузо торчит из лосин?» Что у меня «торчит», Фредди?
– Да ты высший класс, говорю же!
– Однако почему-то боишься, что мать Дерека подумает иначе. Почему леди Андерхилл может не согласиться со Сплетником?
Фредди замялся.
– Отвечай!
– Видишь ли… Не забывай, я знавал старую грымзу еще…
– Фредди Рук! Где ты набрался таких выражений? Только не от меня!
– Про себя я только так ее и зову… Так вот, я знаком с ней еще с тех пор, как гостил у них школьником, и изучил досконально, что ее обычно бесит. Она, как говорится, из старой гвардии, а ты у нас вся такая… внезапная! Сама ведь это знаешь за собой: что на уме, то и на языке.
– Ха, пока на ум не придет, ничего и не скажешь!
– Да ладно, ясно же, что я имею в виду, – настойчиво продолжал Фредди, отвергая шутливый тон. – Порывистая ты очень, неуемная, того и гляди выпалишь что-нибудь странное или сделаешь… безрассудная, вот!
– Ну и какой суровый критик мог бы углядеть странность хоть в одном моем поступке?
– Я вот собственными глазами видел, как ты остановилась посреди Бонд-стрит и помогала толпе подтолкнуть телегу. Нет, я тебя не виню…
– Надеюсь! Бедная лошадка совсем выбилась из сил, как тут не помочь?
– Да я-то понимаю! Сочувствую и все такое, но сильно сомневаюсь, что леди Андерхилл со мной согласится. А еще ты как-то уж очень на короткой ноге с прислугой…
– Не будь снобом, Фредди!
– Никогда им не был! – обиделся Фредди. – Наедине с Баркером, к примеру, я чертовски разговорчив… но я же не спрашиваю официантов в ресторане, как поживает их радикулит!
– А у тебя самого был радикулит?
– Нет.
– Так имей в виду: это очень больно, и официанты страдают не меньше герцогов. Думаю, даже больше, потому что приходится то и дело нагибаться и таскать тяжести. Как их не пожалеть!
– Как ты вообще узнала, что у того официанта радикулит?
– Спросила его, как же еще!
– Ну так умоляю, если сегодня тебя потянет на такие подвиги, держи себя в руках! Не надо спрашивать у Баркера, как поживают его суставы, когда он станет подавать леди Андерхилл гарнир. Уверяю тебя, она этого не оценит.
– Ох, совсем забыла! – вскинулась Джилл. – Спешила поскорее согреться, вот и вылетело из головы. Должно быть, он считает меня настоящим чудовищем! – Она подбежала к двери. – Баркер! Баркер!
Слуга возник на пороге, словно ниоткуда.
– Да, мисс?
– Прошу прощения, не спросила вас… Как ваши суставы?
– Намного лучше, мисс, благодарю вас.
– Вы лечились, как я советовала?
– Да, мисс, сразу полегчало.
– Замечательно!
Джилл вернулась в гостиную.
– Все в порядке, – улыбнулась она. – Ему гораздо лучше.
Она беспокойно прошлась по комнате, разглядывая фотографии, уселась за пианино и тронула клавиши. Часы на каминной полке отбили полчаса.
– Скорей бы уж приехали!
– Я полагаю, вот-вот, – отозвался Фредди.
– Страшно подумать, – вздохнула она, – что леди Андерхилл мчалась из Ментоны в Париж, из Парижа в Кале, из Кале в Дувр, а из Дувра в Лондон только для того, чтобы увидеть меня! Так что не удивляйся, Фредди, что я вся на нервах.
Фредди с изумлением вытаращился, уронив монокль.
– Ты что, серьезно?
– Ну конечно! А ты не нервничал бы на моем месте?
– Глядя на тебя, и не скажешь.
– А почему, думаешь, я столько болтаю? Набросилась на тебя бедного, ни в чем не повинного? Я же просто холодею от ужаса!
– По твоему виду ничего не заметно.
– Стараюсь быть стойким солдатиком. Так меня называл дядя Крис – с десяти лет, когда водил рвать зуб. «Будь как стойкий оловянный солдатик», – повторял он, и я держалась. – Джилл глянула на часы. – Но если они прямо сейчас не приедут, стойкость моя растает. Такое ожидание трудно вытерпеть. – Она пробежалась пальцами по клавишам. – А вдруг я и правда не понравлюсь матери Дерека? Видишь, Фредди, как ты меня напугал!
– Я не сказал, что не понравишься, только посоветовал быть чуточку осмотрительнее.
– Нет, не понравлюсь! Просто нутром чую. Вся моя храбрость куда-то подевалась… – Джилл в отчаянии тряхнула головой. – Какая пошлость! Я думала, такое бывает только в комических рассказах и песенках… Постой, ведь и правда была такая песенка! – Она расхохоталась. – Помнишь, Фредди? Я только начало припоминаю:
Привел меня Джонни к мамаше своей.
К мамаше своей.
К мамаше своей.
Настала пора познакомиться с ней.
Познакомиться с ней.
Она острым глазом меня оглядела,
На части разъяв платье, душу, и тело,
Устроила мне перекрестный допрос,
Кивнула, вздохнула и сморщила нос.
А следом раздался трагический стон:
«О бедный мой Джон!
О бедный мой Джон!»
Давай, Фредди, подпевай! Воспрянем духом, нам это требуется!
Привел меня Джонни к мамаше своей…
– К мамаше своей! – хрипло подтянул Фредди. Примечательно, что эта песенка была из его любимых и трижды с успехом исполнялась им на деревенских праздниках в Вустершире. Льстя себе мыслью, что может спеть ее не хуже прочих, он принялся издавать хриплые рулады, которые искренне считал тем, что в музыкальных кругах именуется «вторым голосом». – К мама-а-аше своей! – повторил он, изображая ужас и отвращение.
Настала пора познакомиться с ней.
Познако-о-омиться с ней!
Она острым глазом меня оглядела,
На части разъяв платье, душу, и тело,
– Ох, ох, ох!
Устроила мне перекрестный допрос…
Откинув голову, Джилл заливалась во все горло. Чрезвычайная уместность песенки и впрямь поднимала дух, делая все опасения нелепыми и обращая в фарс надвигавшуюся трагедию, столь измотавшую нервы.
Кивнула, вздохнула и сморщила нос.
А следом раздался трагический стон:
«О бедный мой Джон!»
– Джилл, – перебил голос с порога гостиной, – я хочу познакомить тебя со своей матерью!
– О бе-е-едный мой Джон! – проблеял злополучный Фредди, не успев остановиться.
– Обед подан! – провозгласил возникший в дверях Баркер, вторгаясь в наступившую мертвую тишину.
Глава 2. Премьера в театре «Лестер»
1
Проводив компанию театралов, Баркер аккуратно запер за ними дверь. Он всегда тонко чувствовал настроение хозяев, и натянутая атмосфера за обедом пошатнула его душевное равновесие. То ли дело шумные разговоры и общее веселье!
– Эллен! – окликнул Баркер, направляясь по коридору в опустевшую столовую. – Эллен!
Миссис Баркер появилась из кухни, вытирая руки. Работа ее на сегодня закончилась, как и у мужа. Вскоре явится приходящая прислуга, перемоет посуду, а свободный вечер можно посвятить семейному общению. За минувший день миссис Баркер неплохо услужила гостям, и теперь хотела спокойно поболтать с мужем за стаканчиком хозяйского портвейна.
– Что, уже ушли, Гораций? – спросила она, усаживаясь за стол.
Баркер выбрал из хозяйской шкатулки сигару, похрустел ею возле уха, затем понюхал, отрезал кончик и закурил. Налил жене бокал вина из графинчика, а себе смешал виски с содовой.
– Счастливые деньки? – хмыкнул он. – Ушли, ушли.
– Так я и не повидала ее милость! – пожаловалась миссис Баркер.
– Мало что потеряла, поверь! Жуткая особа – лютый зверь, да и только. «Мила, добра и прочее» – уж точно не про нее. По мне, так уж лучше бы ты, Эллен, подавала им вместо меня, а я на кухне возился подальше отсюда. Что за радость, когда в воздухе грозой пахнет! Не завидую я им, пускай твои волованы и сущее наслаждение. «Лучше блюдо зелени и при нем любовь, нежели откормленный бык и при нем ненависть», – процитировал супруг Библию, забрасывая в рот грецкий орех.
– Да неужто поругались?
Баркер сердито покачал головой.
– Такие не ругаются, Эллен, только молчат да таращатся.
– А как поладили ее милость с мисс Маринер?
Он криво усмехнулся.
– Видала когда-нибудь, как незнакомые собаки друг на дружку поглядывают – опасливо так? Один в один! Нет, мисс Маринер, само собой, любезничала, всякие приятности говорила. Она правильная, наша принцесса. Не ее вина, что обед, ради которого ты костьми легла, больше смахивал на вечеринку в морге. Она уж как старалась… да что поделаешь, когда сэр Дерек закусил губу и молчит, а его мамаша строит из себя эскимо на палочке! А что до нашего хозяина… ты б только на него глянула, Эллен! Знаешь, мне порой не по себе – все ли у него в порядке с головой? Сигары выбирать умеет, и его портвейн, ты говоришь, хорош – сам-то я к нему не притрагиваюсь, – но иногда так и кажется: тронулся наш хозяин, да и все! Весь обед смотрел на тарелку так, будто еда кусается, да еще и подскакивал при каждом моем слове! Я-то чем виноват? – сердито фыркнул Баркер. – Или мне сигналить, что сейчас, мол, спрошу, хереса налить или рейнвейна? Не в колокольчик же звонить или в горн трубить. Мое дело тихонько подойти и шепнуть сзади на ухо – и нечего подскакивать и толкать меня под руку! Вон, хорошее вино пролил. Видишь пятно на скатерти рядом с тобой? Хоть убей, не пойму, почему бы людям такого высокого полета не вести себя разумно, как вот мы с тобой? Помнишь, когда мы еще только встречались, я привел тебя на чай к своей матушке? Как славно мы посидели в тот вечер! Красота и благолепие, истинный пир любви!
– С твоей матушкой мы сразу поладили, Гораций, – тихо ответила миссис Баркер, – в том вся и разница.
– Ну, мисс Маринер понравилась бы любой здравомыслящей матушке… Нет, ты не поверишь, Эллен, как меня сегодня тянуло пролить соус на голову этому ископаемому чучелу! Весь обед просидела нахохлившись, будто старая орлица. Да ежели хочешь знать мое мнение, мисс Маринер даже чересчур хороша для ее драгоценного сыночка!
– Ну что ты такое говоришь, Гораций! Сэр Дерек – баронет…
– И что из того? Как сказал поэт Теннисон, «доброе сердце дороже короны, а вера от сердца – дворянских кровей».
– Гораций, да ты прямо социалист!
– Да какой социалист, просто рассуждаю здраво! Ведать не ведаю, кто родители у мисс Маринер, но каждый скажет, что она леди до мозга костей. Однако, хоть и так, разве бывает гладок путь истинной любви? Нет, говорит великий Шекспир! Сдается мне, бедняжку ждут нелегкие времена.
– Ах, Гораций! – Нежное сердце миссис Баркер сжалось в тревоге. Расклад, на который намекал муж, был далеко не нов и лежал в основе доброй половины сюжетов ее любимой книжной серии «Преданное сердце», но неизменно трогал читательницу до глубины души. – Думаешь, ее милость встанет между ними и погубит их любовь?
– Уж как-нибудь, да постарается!
– Но ведь у сэра Дерека есть свои деньги, верно? Не то что у сэра Кортни Трэверса, который влюбился в молочницу. Мать-графиня вертела им как хотела, а сэр Дерек может делать что угодно!
Баркер вновь покачал головой, но уже снисходительнее. Отличная сигара и виски с содовой несколько смягчили его раздражение.
– Ты не понимаешь, Эллен. Женщина вроде ее милости и уговорит мужчину на что хочет, и отговорит. Мне-то самому дела нет, да только видно, что наша бедная мисс вконец запала на своего Дерека. Что она в нем нашла, в толк не возьму, ну да это нас не касается.
– Он такой красавчик! – возразила миссис Баркер. – Глаза так и сверкают, а рот такой мужественный!
– Что ж, тебе виднее, – фыркнул Баркер. – На меня все это сверкание не действует, а своим мужественным ртом он лучше бы что поумнее говорил, чем советовать нашему хозяину запирать курево на ключ. Вот уж чего не выношу, так это недоверия! – Баркер придирчиво оглядел сигару. – Так и знал: выгорела с одного бока – непросто с ними… Ладно, там еще хватает. – Он встал и направился к шкатулке. – Нет худа без добра, – философски добавил он. – Не будь хозяин такой взвинченный, не оставил бы ключ в замке. Плесни-ка себе еще винца, Эллен, гульнем сегодня на славу!
2
Как подумаешь, насколько отягощен жизненными невзгодами простой завсегдатай театра, поневоле удивишься, что сочинителям пьес удается занять его внимание хотя бы на пару часов. Во всяком случае, что касается как минимум троих зрителей на премьере «Испытания огнем» в театре «Лестер», задача перед автором стояла воистину неподъемная.
Уже из замечаний достойного Баркера легко сделать вывод, что парадный обед у Фредди Рука едва ли удался в полной мере, а в поисках достаточно мрачных исторических аналогий последующей поездке в такси можно припомнить разве что отступление Наполеона из Москвы, да и то едва ли происходило в такой мертвящей тишине.
Из всей компании, как ни странно, хоть сколько-нибудь довольным можно было назвать лишь самого Фредди. Первоначально он купил на этот вечер три билета, однако неожиданное прибытие леди Андерхилл вынудило докупать четвертый – на место чуть дальше от первых трех, которое Фредди собирался занять сам, как и сообщил Дереку за завтраком.
Хоть и говорит нам Книга Иова, что человек рождается на страдание, как искры, чтобы устремляться вверх, настоящий философ и в нашем жестоком мире найдет для себя утешительные мелочи. Мысль о том, что сидеть он будет за несколько рядов от леди Андерхилл, восстановила душевное равновесие Фредди не хуже порции горячительного и всю дорогу наполняла его сладким трепетом, как торжественный гимн. Попроси его в тот момент кратко определить, что такое счастье, он ответил бы: сидеть подальше от леди Андерхилл.
Когда компания прибыла в театр, зал уже почти заполнился. На этот сезон «Лестер» был арендован сэром Честером Портвудом, недавно возведенным в рыцарское звание и имевшим массу поклонников. Какая бы участь ни ждала спектакль в конечном счете, премьера есть премьера. Партер сиял драгоценностями и крахмальными манишками, дорогие ароматы наполняли воздух в жестокой битве с плебейским запашком мяты из задних рядов. Ложи были полны, а суровые завсегдатаи галерки невозмутимо ожидали поднятия занавеса, твердо вознамерившись получить хоть на один шиллинг удовольствия за свои монеты.
Огни рампы вспыхнули, свет в зале померк, утих гомон зрителей. Занавес пополз вверх. Джилл поерзала, устраиваясь в кресле, и просунула ладошку в руку Дерека. Пожатие его пальцев наполнило ее теплом счастья. Все в мире было в порядке.
Все за исключением действия, которое разворачивалось на сцене. Пьеса была одной из тех, что не задаются с самого начала и уже не могут воспрянуть. Уже через десять минут по зрительному залу стало расползаться то неловкое ощущение, которое охватывает публику, когда спектакль обещает быть скучным. Партер застыл в летаргии, в бельэтаже закашляли, галерка погрузилась в угрюмую тишину.
Сэр Честер Портвуд приобрел свою репутацию актера и режиссера на легких комедиях «чайного» стиля, и от его спектаклей многочисленные поклонники с привычным удовольствием ожидали беспечной игривости с искрометными диалогами и не слишком обременительным сюжетом. Однако сегодня вечером сэр Честер, судя по всему, пал жертвой амбиций, нередких у деятелей его ранга, которым хочется доказать, что комедия для них не потолок и они способны, подобно чтецу-декламатору, резко сменить тон.
Лондонская публика твердо знала: уж чего-чего, а тяжеловесности в постановках Портвуда можно не опасаться, а меж тем «Испытание огнем» оказалось нудным до зубовного скрежета. При всей доброжелательности зрителей, у них даже закрались подозрения, что эта пафосная драма написана белым стихом!
Актерская игра ничуть не помогала рассеять растущую неловкость. Сам сэр Честер, подавленный, видно, значимостью события и ответственностью за непривычный товар, отказался от своей легковесной манеры и ударился в декламацию. Дикция была хороша, но красноречием и не пахло. К тому же по известным лишь режиссеру мотивам роль героини досталась юной особе с кукольным личиком, которая еще и пришепетывала, и публика резко осудила ее с первого же выхода на сцену.
Первый акт близился к середине, когда Джилл, чье внимание к действию стало ослабевать, услыхала тихий стон. Места, купленные Фредди, находились на краю седьмого ряда, Дерек сидел слева от нее рядом с матерью, а справа оставалось еще одно место, последнее. Когда поднялся занавес, оно пустовало, но несколько минут назад туда кто-то бесшумно пробрался. Темнота не давала разглядеть лицо, но было ясно, что он страдает, и Джилл прониклась сочувствием. Мнение незнакомца о спектакле явно совпадало с ее собственным.
Наконец первый акт закончился, и в зале вспыхнул свет. В партере раздались жидкие фальшивые аплодисменты, которые слабым эхом отдались в задних рядах и бельэтаже, а до галерки не докатились вовсе.
– Ну как? – обернулась Джилл к жениху. – Что скажешь?
– Нет слов, так ужасно, – мрачно буркнул Дерек.
Он подался вперед, чтобы присоединиться к беседе леди Андерхилл с какими-то знакомыми в другом ряду, а Джилл, отвернувшись, неожиданно встретила пристальный взгляд мужчины справа – лет двадцати с небольшим, широкоплечего, с жесткой взъерошенной шевелюрой и насмешливым ртом.
За краткий миг обмена взглядами Джилл успела решить, что сосед некрасив, но привлекателен. Он напоминал здоровенного лохматого пса, который в гостиной все перевернет, но станет отличным товарищем в загородной прогулке. Пожалуй, спортивный твид смотрелся бы на нем куда лучше, чем вечерний костюм. Глаза были хороши. Их цвета Джилл рассмотреть не успела, но смотрели они открыто и дружелюбно.
Отметив все это с обычной своей быстротой, Джилл отвернулась. Мелькнуло странное чувство, будто она уже где-то встречала этого человека или очень похожего, но тут же растаяло. Казалось, он так и не отвел взгляда, но она продолжала скромно глядеть прямо перед собой, не пытаясь в этом удостовериться.
Внезапно между ними втиснулась раскрасневшаяся физиономия Фредди. Терпеливо выждав в проходе, пока опасное внимание леди Андерхилл не переключится на светскую беседу, он уселся позади Джилл на пустое место, хозяин которого любил проводить антракты в буфете. Фредди испытывал глубочайший стыд. Как мог он допустить столь грубую промашку!
– Ради всего святого, прости меня! – начал он покаянно. – В смысле, что затащил вас на этот дурацкий бред. Как подумаю, что мог взять билеты на любую из десятка классных музыкальных комедий, так и тянет отвесить себе пинка! Хотя, по правде говоря, откуда мне было знать, что нам такое подсунут? У Портвуда спектакли всегда живые, яркие и все такое – в толк не возьму, с чего вдруг ему вздумалось это ставить. Тоска зеленая, да и только!
Сосед справа издал язвительный смешок.
– Должно быть, – обронил он, – псих, который написал эту пьесу, вложил в постановку все свои сбережения.
Если что и способно потрясти до глубины души невозмутимого лондонца, так это неожиданное обращение незнакомца. Фредди окаменел, его чувство приличия было оскорблено до крайности. Голос из могилы едва ли потряс бы его сильнее. Традиции, в которых он воспитывался, закрепили в нем уверенность, что такого просто не бывает – никогда, ни в коем случае. Ну, кроме как при землетрясении, кораблекрушении или в Судный День. Заговаривать в другое время, не будучи представленным, не положено, разве что попросить спичку или узнать время.
Природное добродушие не позволяло Фредди осадить невежу, но и терпеть унизительную ситуацию было невозможно. Оставалось только спасаться бегством.
– М-м… да, – промямлил он и повернулся к Джилл. – Пожалуй, мне это… пора. Увидимся…
Пробормотав слова прощания, Фредди удалился, окончательно лишившись душевного равновесия.
Украдкой покосившись на Дерека, все еще поглощенного светской беседой, Джилл обернулась к соседу справа. В отличие от Фредди, она не была рабыней этикета и слишком интересовалась жизнью, чтобы воздерживаться от общения с незнакомцами.
– Вы его шокировали! – На щеках ее появились лукавые ямочки.
– Да уж, – хмыкнул сосед. – Бедняга Фредди не знал, куда деваться.
Теперь наступила очередь Джилл испытать потрясение.
– «Фредди»? – изумленно глянула она.
– Это был Фредди Рук – я ведь не ошибся?
– Да, но… разве вы знакомы? Он вас, кажется, не узнал.
– Жизнь состоит из трагедий, – пожал плечами незнакомец. – Друг детства забыл меня!
– А, вы учились в одной школе!
– Нет, он в Винчестере, насколько помню, а я в Хейлибери. Общались только в каникулы, наши семьи жили по соседству в Вустершире.
– В Вустершире? – оживилась Джилл. – Я тоже там жила и знаю Фредди с детства! Тогда, должно быть, мы встречались и с вами.
– А как же!
Она наморщила лоб. В глазах соседа вновь мелькнуло что-то странно знакомое. В памяти, однако, ничего не отзывалось.
– Нет, не помню вас, – покачала головой Джилл. – Прошу прощения.
– Ничего страшного… К тому же воспоминания бывают и болезненными.
– Что вы имеете в виду?
– Ну, оглядываясь назад, я понимаю, что ребенком был отвратительным. Со стороны моих родителей было просто подвигом позволить мне вырасти. Могли бы и уронить на меня из окна что-нибудь тяжелое, но сдержались, хотя такой соблазн, должно быть, возникал сотню раз. Сущим наказанием я был… Мои грехи искупало лишь то, как я обожал вас!
– Что?
– Именно так. Вы наверняка и не замечали, потому что я выражал свое восхищение довольно своеобразно. Так или иначе, вы остались ярчайшим воспоминанием моего злополучного отрочества.
Джилл долго вглядывалась в его лицо, затем снова покачала головой.
– Так ничего и не шевельнулось? – участливо вздохнул сосед.
– Просто безобразие! – воскликнула она. – Ну почему память такая короткая?.. А вы, случайно, не Бобби Моррисон?
– Нет, не он. Более того, никогда им не был.
Джилл снова нырнула в прошлое и выудила еще одну кандидатуру:
– А может, Чарли… как его?.. Чарли Филд?
– Вы меня обижаете! Чарли Филд – с его-то золотистыми локонами и бархатными костюмчиками в стиле маленького лорда Фаунтлероя! Слава богу, хоть этим мое прошлое не запятнано.
– Может, вы просто назовете свою фамилию?
– Не знаю, поможет ли. К примеру, вашу я забыл, хотя имя Джилл, конечно, помню. Мне оно казалось самым прекрасным созвучием на свете. – Незнакомец задумчиво взглянул на нее. – Удивительно, как мало вы изменились. Фредди тоже такой же, только покрупнее… ну и монокля тогда не носил, хотя позже, видно, пришлось. А меня так вообще не узнать – вот как жизнь помотала! Чувствую себя Рипом ван Винклем, старым и дряхлым. Или, может, это пьеса так действует?
– Она ужасна, верно?
– Это еще мягко сказано! Выражаясь беспристрастно, она никаким боком не лезет ни в какие ворота. Фредди очень метко выразил всю ее суть, он выдающийся критик.
– Да, пожалуй, ничего хуже мне не приходилось видеть.
– Не знаю, какие еще пьесы вам доводилось видеть, но чувствую, что вы правы.
– Ладно, может быть, второй акт нас порадует, – улыбнулась Джилл с оптимизмом.
– Не надейтесь, он еще хуже. Смахивает на похвальбу, но так и есть, уверяю вас. Хочется встать и принести публичные извинения.
– Но как же… Что?! – лицо Джилл вспыхнуло ярким румянцем. В душе шевельнулось чудовищное подозрение.
– Беда лишь в том, – продолжал сосед, – что публика тут же меня линчует. Меж тем, хоть в это и трудно сейчас поверить, я еще жду от судьбы в будущем кое-каких подарков. Да и вообще, не очень-то приятно, когда тебя рвут на части, пускай и в приступе справедливой ярости. Неопрятность в этом какая-то. «Любит» – и отрывают ногу. «Не любит» – руку долой. Нет, пожалуй, не стану высовываться. В конце концов, не мое это дело, они сами виноваты, раз пришли по своей воле…
Джилл слушала его добродушную болтовню с нетерпением.
– Так это вы написали пьесу? – не выдержала она наконец.
Незнакомец кивнул.
– Хорошо понимаю, – вздохнул он, – почему вы спрашиваете с таким ужасом. Отвечу, но строго между нами, при условии, что вы не встанете и не изобличите меня. Да, пьесу написал я.
– Ох, извините, мне так жаль!
– А уж мне как жаль!
– То есть, я ни за что не стала бы…
– Да ну, бросьте! Вы не сказали ничего такого, чего я не знал бы сам. – Люстры стали тускнеть, и он поднялся с кресла. – Начинается! Простите, но я больше не в силах присутствовать на этих похоронах. Если захотите чем-нибудь занять себя во время второго акта, попробуйте вспомнить мое имя.
Сосед исчез. Джилл вцепилась жениху в локоть.
– Дерек, какой ужас! Я только что говорила с человеком, который написал эту пьесу, и сказала ему, что ничего хуже в жизни не видела!
– Серьезно? Что ж, пора было кому-нибудь его просветить на этот счет. – Дерек вдруг нахмурился. – А кто он? Я не знал, что вы знакомы.
– Мы не знакомы, я даже не знаю его имени.
– Если верить программке, зовут его Джон Грант. Не слыхал о таком… Не заводила бы ты, Джилл, бесед с посторонними, – добавил Дерек с ноткой раздражения, – мало ли на кого нарвешься!
– Но…
– Особенно при моей матери. Тебе следует быть осторожнее!
Занавес поднялся, но сцена перед Джилл была как в тумане. Она с детства тяжело переносила резкости от любимых людей, не в силах избавиться от такой досадной чувствительности. Укоры всех прочих она выдерживала стойко, но впадала в уныние от самого легкого неодобрения со стороны близких – когда-то отца, теперь Дерека.
