Перл С. Бак
Дом разделенный
За время пути, еще до того, как они подъехали к дядиному дому, Юань успел многое узнать о своем дяде, тетушках и их сыновьях, потому что Ай Лан без умолку болтала о них, рассказывая то одно, то другое, кривя алые губки и пересыпая свои рассказы смехом и озорными гримасками. Юань, слушая ее, живо представлял себе родственников и, как ни пытался соблюдать внешние приличия, все же не мог сдержать смеха, так остроумны и игривы были речи Ай Лан. Он сразу же вообразил дядю: «Ох, это не человек, а гора, Юань! Брюхо такое громадное, что на двух ногах его не унесешь – впору отращивать третью! Щеки свисают до плеч, а макушка лысая, как у священника! Хотя какой из него священник, ему лишь бы сцапать какую-нибудь девицу да усадить себе под бочок. Одна у него печаль: жир плясать мешает!» Тут девушка разразилась смехом, а ее мать укоризненно вздохнула, хотя глаза ее тоже засверкали.
– Ай Лан, следи за языком, дитя мое! Он ведь твой дядя.
– Потому я и говорю, что хочу! – дерзко отвечала она. – А моя тетя, Юань, его первая жена, ненавидит город и мечтает вернуться в деревню. Но оставлять его одного боится: мало ли, вдруг какая-нибудь девица помоложе позарится на его денежки. Современные девушки в наложницы не идут, только в жены, а первая и вторая жена тогда останутся не у дел. Хотя бы в этом они согласны: ни за что не пустят в дом третью… Такой вот женский союз на современный лад, Юань! А три моих двоюродных брата… Ну, про старшего ты знаешь, он женат, и жена в их семье за главного, спуску никому не дает, поэтому моему бедному двоюродному брату приходится тайком искать наслаждений на стороне. Но женщина она умная: то новые духи на нем учует, то пудру на халате приметит, то любовную записку в кармане найдет. Словом, недалеко он ушел от родного отца. А второй мой кузен, Шэн, тот поэт, красавец и умница, пишет стихи для журналов и милые рассказики про любовь и смерть. Он немножко бунтарь – мягкий, нежный, улыбчивый бунтарь, каждый день у него новая возлюбленная. А вот третий кузен – тот бунтарь самый настоящий, Юань. Он революционер, я точно знаю!
Ее мать на сей раз воскликнула с неподдельной тревогой:
– Осторожнее с такими словами, Ай Лан! Он ведь родственник, а в наши дни и у стен есть уши!
– Да он мне сам признался, – отвечала Ай Лан, но уже тише и при этом украдкой косясь на спину человека за рулем.
За время пути она много всего успела рассказать Юаню, и когда Ван Юань вошел в дом своего дяди, он сразу узнал в лицо всех родных, так точно их описала сестра.
Дом этот очень отличался от большого дома, который Ван Лун купил в старом северном городишке и оставил своим сыновьям. Тот был старинный и просторный, с огромными, глубокими, темными залами и крошечными комнатками при дворах. Верхних этажей у него не было, зато он разрастался вширь множеством пристроек, так что места под высокими стропилами крыш хватало для всех. Окна были забраны раковинами каких-то завезенных с юга моллюсков.
А этот новый дом в новом приморском городе стоял на улице среди точно таких же домов, плотно прижимаясь к ним стенами. То были дома, выстроенные по заграничному образцу: высокие, узкие, вытянутые, без садов и дворов, с тесными комнатками, и очень светлые, потому что на стеклянных окнах не было решеток. Ослепительное солнце свободно лилось в комнаты и высветляло все краски на стенах и атласной обивке мебели с цветочным узором, и яркие шелка одежд на женщинах, и алый цвет их губ. Потому Юань, войдя в зал, где собралась вся его родня, сперва зажмурился от блеска – именно от нестерпимого блеска, а не от красоты.
Тут же ему навстречу поднялся, придерживая руками огромное брюхо, дядя. Парчовые одежды свисали с него, как шторы, и он, задыхаясь, приветствовал гостей:
– Здравствуй, дорогая невестка, и племянник, и Ай Лан! Что ж, Юань, ты вырос высоким и ладным мужчиной, совсем как отец… Хотя нет, нет, клянусь… Ты, пожалуй, поласковей Тигра будешь…
Он засмеялся сиплым надрывным смехом и вновь опустился на свое сиденье, а его жена поднялась, и Юань, покосившись на нее, увидел опрятную женщину с белыми волосами, неказистую и очень степенную в своих черных атласных одеждах. Руки, спрятанные в рукава, она сцепила вместе и слегка покачивалась на своих маленьких забинтованных ножках. Поприветствовав гостей, она сказала:
– Надеюсь, у вас все хорошо, невестка и племянник. Ай Лан, ты очень похудела – так нельзя! Нынче все девицы морят себя голодом и носят маленькие узкие платьица, дерзкие, как мужские одежды! Прошу тебя, садись, сестра…
Рядом с ней стояла женщина, которой Юань не знал, с отмытым до блеска румяным лицом, по-деревенски убранными назад волосами и блестящими, но не слишком умными глазами. Никто из присутствующих не подумал представить ему это женщину, и Юань не знал, слуга она или нет, покуда госпожа не поздоровалась с ней по имени, и тогда он понял, что это дядина наложница. Тогда он слегка склонил голову в знак приветствия, и женщина, покраснев, поклонилась ему на деревенский манер, сцепив перед собой руки, но ничего не сказала.
Наконец, когда с приветствиями было покончено, двоюродные братья позвали Юаня в отдельную комнату пить чай, и они с Ай Лан ушли, радуясь возможности отделаться от старших. Юань сидел молча и слушал болтовню родственников, для которых он, даром что двоюродный брат, пока был чужим человеком.
Он сразу понял, кто из них кто: старший двоюродный брат был уже не молод и в теле, с брюшком, как у отца. В своем суконном сюртуке он отчасти походил на чужеземца, и его бледное лицо еще не утратило привлекательности, руки были мягкие, а беспокойный блуждающий взгляд слишком надолго останавливался даже на двоюродной сестре, так что его хорошенькой громкоголосой супруге то и дело приходилось глумливыми усмешками возвращать его внимание к своим словам. Еще там был Шэн, поэт, средний двоюродный брат, с прямыми волосами, тонким лицом, белыми изящными пальцами и рассеянной улыбкой на задумчивом лице. Лишь третий двоюродный брат не отличался приятной внешностью и манерами. То был парень лет шестнадцати, одетый в простую серую школьную форму, застегнутую под горло, и лицо у него было некрасивое, вылепленное наспех и прыщавое, а руки длинные, тощие, угловатые и разболтанные. Он молчал, пока остальные говорили, и только ел арахис из стоявшего рядом блюда, ел жадно, но с выражением такого отвращения на лице, словно его заставляли есть.
По комнате, под ногами у взрослых шныряли дети – пара мальчишек десяти и восьми лет, две девочки и закутанный в отрез материи орущий двухлетка, за которым ходила нянька. На груди у кормилицы висел младенец. То были дети дядиной наложницы и его сыновей, однако Юань стеснялся и не отваживался их приструнить.
Поначалу разговаривали все, а Юань сидел молча – хоть ему и велели угощаться различными сластями, разложенными по тарелкам на маленьких столиках, а жена старшего двоюродного брата велела служанке разлить чай, – казалось, о его присутствии все совершенно забыли, а учтивым обращением с гостями, которому был обучен Юань, никто из них себя не утруждал. Поэтому он безмолвно щелкал орешки, прихлебывал чай, слушал да смотрел по сторонам, время от времени угощая орехами кого-то из детей. Те с жадностью набрасывались на орехи и никогда не благодарили дядю.
Но вскоре разговор клеиться перестал. Старший двоюродный брат все же задал Юаню вопрос-другой о том, где тот собирается учиться. Услышав, что Юань, возможно, поедет за границу, он с завистью произнес: «Хотел бы я тоже учиться за границей, но отец никогда не тратил на меня деньги!» Потом он зевнул, сунул палец в нос и о чем-то задумался; наконец он взял на колени своего младшего сына, угостил сладостями, немного понянчил на руках и громко захохотал, когда тот разозлился, а потом засмеялся еще громче, когда тот принялся в ярости молотить его по груди своими кулачками. Ай Лан вполголоса беседовала о чем-то с женой двоюродного брата, а та отвечала с отчетливой злобой, тихо, но Юань все равно слышал ее и понял, что речь идет о свекрови, которая требует от нее того, чего ни одна женщина в наши дни не делает для другой.
– В доме, где полно слуг, она хочет, чтобы именно я подносила ей чай, Ай Лан, и еще она бранит меня на чем свет, если в одном месяце я потрачу больше риса, чем в прошлом. Сил нет терпеть! Не каждая современная женщина согласится жить с родителями мужа, и я тоже отказываюсь! – И так далее, и тому подобное.
С особенным любопытством Юань приглядывался к среднему брату, Шэну, которого Ай Лан назвала поэтом. Юань и сам любил стихи, кроме того, ему понравился изящный облик юноши, его грация и стремительность, подчеркнутые простым темным платьем заграничного кроя. Он был красив, а Юань очень ценил красоту и с трудом мог отвести взгляд от золотистого овального лица Шэна и от его девичьих глаз с поволокой, мягких, черных и мечтательных. В этом брате Юань разглядел родственную душу, почувствовал некое глубинное понимание жизни, похожее на его собственное. Ему не терпелось поговорить с Шэном, однако и Шэн, и Мэн хранили молчание, и скоро Шэн погрузился в книгу, а Мэн, доев орехи, и вовсе ушел.
В людной и шумной комнате разговор не клеился. Дети чуть что рыдали, двери без конца скрипели, когда в них входили слуги с чаем и угощениями, а на заднем плане бубнила жена старшего двоюродного брата и раздавался поддельный смех Ай Лан, изображавшей интерес к ее байкам.
Так тянулся долгий вечер в семейном кругу. Начался и закончился пышный ужин, во время которого дядя и его старший сын объедались сверх всякой меры, жалуясь друг другу, если то или иное блюдо не оправдывало их ожиданий, сравнивая способы приготовления мясных и сладких яств и вознося громкие хвалы повару за хорошо приготовленные кушанья. Причем всякий раз повара звали к столу – слушать их суждения. Стоя перед ними в грязном, почерневшем от трудов переднике, он испуганно выслушивал хозяев, и его маслянистое лицо расточало улыбки от похвал, а от порицаний он, наоборот, вешал голову и рассыпался в извинениях и обещаниях все исправить.
Что же до госпожи, жены дядюшки, у той были свои печали: про каждое блюдо она спрашивала, есть ли в нем мясо, сало или яйцо, потому что недавно стала буддисткой и поклялась не есть никакой животной пищи, и у нее был собственный повар, умевший очень хитро готовить овощи, так что те по вкусу и виду напоминали мясо, и блюдо, которое любой принял бы за суп с голубиными яйцами, не содержало ни единого голубиного яйца, а рыба так точно имитировала настоящую рыбу с глазами и чешуей, что распознать подделку можно было только путем разрезания: внутри не было ни рыбьего мяса, ни костей. Всем этим госпожа просила заниматься наложницу мужа, причем делала это напоказ, говоря: «Вообще-то обо мне должна заботиться жена сына, но в наши дни невестки пошли не те, что прежде. Считай, невестки-то у меня и нет!»
А невестка сидела прямо и неподвижно, очень красивая, но с заметной прохладцей во взгляде, делая вид, что не слышит упреков. Наложница, имевшая легкий и миролюбивый характер, ласково отвечала на это: «Я не возражаю, госпожа. Не люблю сидеть без дела».
И она действительно не сидела без дела, хлопотала по хозяйству и поддерживала за столом мир – румяная женщина с невзрачным лицом, здоровая и улыбчивая, для которой самое большое счастье было посидеть несколько минут в тишине и повышивать узоры на своих туфлях или на туфлях своих детей. Вышивание у нее всегда было под рукой: кусочки атласа, вырезанные из тонкой бумаги узоры цветов, птиц, листьев и многочисленные шелковые нити на шее. На среднем пальце у нее сидело кольцо-наперсток; оно стало такой неотъемлемой ее частью, что порой она даже забывала снять его на ночь, а иной раз, потеряв, принималась всюду его искать и вдруг замечала, что кольцо так и сидит на пальце. Тогда она заливалась столь громким, детским и заразительным смехом, что все вокруг тоже невольно начинали смеяться.
Среди всего этого семейного шума-гама, среди детских воплей и звона посуды сидела с тихим достоинством ученая госпожа, мачеха Юаня. Если к ней обращались с вопросом, она спокойно отвечала, ела изящно и без излишнего внимания к пище, и даже с детьми разговаривала учтиво. Своим безмятежным серьезным взглядом она могла без труда смирить слишком острый язык Ай Лан и ее же чересчур горящий взгляд, подмечавший кругом множество поводов для смеха. Удивительное дело: само ее присутствие в этом семейном кругу оказывало на окружающих благотворное действие, делало их добрее и учтивее. Юань это заметил и проникся еще большим уважением к ней, и с гордостью называл ее своей матерью.
Некоторое время Юань жил такой беспечной жизнью, о какой раньше и помыслить не мог. Он во всем доверял госпоже и подчинялся ей, как малое дитя, притом исполнял все ее просьбы с радостью и готовностью, потому что та никогда не командовала, а всегда сперва спрашивала его мнения о той или иной своей затее, и говорила при этом так ласково и спокойно, что Юань тут же соглашался с ее суждениями, полагая, что и сам, если бы только подумал об этом, рассудил бы точно так же. Однажды в начале дня, когда они сидели вдвоем за завтраком, к которому Ай Лан никогда не спускалась, госпожа сказала:
– Сын мой, нехорошо держать старого отца в неведении, надо дать ему знать, где ты находишься. Если хочешь, я могу сама написать ему письмо и сообщить, что ты у меня и в безопасности: враги не доберутся до тебя, поскольку этим приморским городом управляют иностранцы, и они не пускают сюда междоусобные войны. Я буду молить, чтобы он освободил тебя от брака и позволил однажды самому выбрать себе жену, и скажу, что здесь ты будешь учиться, что у тебя все благополучно и я позабочусь о тебе, как о своем единственном сыне.
Юань и сам волновался из-за отца. Днем, когда он гулял по городу и смотрел достопримечательности, когда оказывался среди странных горожан или сидел в чистом тихом доме и изучал книги, купленные для новой школы, он еще мог своевольничать и внутренне убеждать себя, что жить на свободе – его право, и отец не заставит его вернуться домой. Но по вечерам или ночью, когда Юань просыпался в темные часы утра, непривычный к шуму городских улиц, свобода казалась ему невозможной и недостижимой, возвращались детские страхи, и он мысленно восклицал: «Вряд ли я смогу здесь жить. Что если он явится сюда со своей армией и силой увезет меня обратно?»
В такие минуты Юань забывал об отцовой любви и его добрых поступках, забывал о преклонном возрасте и болезни старика и помнил только его приступы ярости, и как тот всегда подчинял его своей воле, и тогда Юань чувствовал, как вновь его одолевают мучительные детские страхи. Множество раз он думал о письме, которое напишет отцу, и продумывал выражения, чтобы разжалобить его, или воображал, где от него спрячется, если тот все же приедет.
Поэтому теперь, когда госпожа так сказала, он понял, что это самый простой и правильный выход, и он благодарно воскликнул:
– Конечно, мама, так и нужно сделать! Ваша помощь мне очень пригодится!
За едой он еще немного подумал, сердце его успокоилось, и он позволил себе немного посвоевольничать:
– Только когда будете писать, пишите очень просто, потому что зрение у него стало совсем не то, что прежде. Как можно яснее дайте ему понять, что я не вернусь и не женюсь на той, кого он мне выберет. Я никогда не вернусь домой, даже попрощаться с ним, если мне будет грозить такое рабство.
Госпожа миролюбиво улыбнулась его пылкости и отвечала:
– Конечно, я все скажу, только слова подберу более мягкие и учтивые.
Она произнесла это так уверенно и невозмутимо, что Юань наконец отринул страхи и доверился ей так, как если бы был рожден от ее плоти. Он больше ничего не боялся, чувствовал уверенность в будущем и с задором погрузился в новую жизнь во всех ее многочисленных проявлениях.
До сих пор жизнь Юаня была очень проста. В отчем доме занятий у него было немного, и все они были просты и понятны; в военной школе, единственном его втором пристанище, были те же немудреные книги и законы, да еще дружба и перепалки с другими парнями в редкие, свободные от учебы часы. Уходить из школы и слоняться без надзора среди незнакомых людей им не дозволялось, так как большую часть времени они должны были посвящать правому делу и подготовке к грядущей войне.
Здесь же, в этом большом шумном городе Юань вдруг обнаружил, что жизнь его подобна книге, страницы которой необходимо прочесть все разом: вокруг было великое множество занятий самого разного рода, и он с жаром и жадностью принимался за все, боясь упустить даже самую малость.
Совсем рядом, дома, кипела веселая семейная жизнь, которой так не хватало Юаню. Он, никогда не смеявшийся и не игравший с другими детьми, никогда не забывавший о долге, переживал теперь запоздалое детство рядом с Ай Лан. Вдвоем они то во что-нибудь играли, то беззлобно вздорили, то смешили друг друга так, что Юань забывал обо всем, кроме смеха. Поначалу он робел рядом с ней и только сдержанно улыбался, и душа его была стеснена и не могла свободно излиться. Его так долго учили, что он должен быть серьезен, должен двигаться медленно, с достоинством и хранить полную невозмутимость, а на любые вопросы отвечать обдуманно и взвешенно, что теперь он не понимал, как ему быть с этой озорной девчонкой, которая смеялась над ним и дразнила его, придавая степенное выражение своему сияющему личику, отчего оно сразу вытягивалось, как его собственное лицо, и даже госпожа не могла сдержать улыбки при виде этого зрелища. Конечно, Юань смеялся – пусть поначалу и не знал, нравятся ему насмешки сестры или нет, потому что раньше никто над ним не потешался. Но Ай Лан не давала ему спуску. Она не успокаивалась, покуда он не отвечал на ее колкость, и только что не кричала «Браво!», если ему удавалось придумать смешной ответ.
Однажды она заявила:
– Матушка, наш мудрый старец впадает в детство, точно-точно! Мы еще сделаем из него мальчишку. Я знаю, как надо поступить: купим ему заграничных нарядов, я научу его танцевать, и он будет иногда ходить со мной на танцы!
Однако это было уже чересчур, на такое веселье Юань согласиться не мог. Он знал, что Ай Лан часто позволяет себе такие чужеземные утехи, которые называются танцами, и он порой видел на улицах ярко освещенные изнутри дома, где люди танцевали, но зрелище это всегда заставляло его опустить взгляд, таким оно казалось непристойным. Чтобы мужчина так близко прижимал к себе чужую женщину, не жену… Да если бы и жену, все равно выделывать такое на виду у всех, по его мнению, было неправильно. Столкнувшись с его неожиданным упрямством, Ай Лан тоже заупрямилась и начала настаивать, чтобы он пошел с ней. Тогда он стыдливо опустил глаза и сказал в свое оправдание:
– Я никогда не смог бы плясать. У меня слишком длинные ноги.
– Подумаешь! У некоторых чужеземцев ноги еще длиннее твоих, и ничего, прекрасно пляшут. Минувшим вечером я танцевала с белым мужчиной в доме Луизы Лин, и клянусь тебе, мои волосы то и дело застревали в пуговице у него на пупке, а все же он танцевал, как высокое дерево на ветру! Нет, придумай лучше другую отговорку, Юань!
Он не посмел назвать ей истинную причину. Тогда она засмеялась и, погрозив ему указательным пальчиком, сказала:
– Я знаю, почему ты не хочешь идти! Думаешь, все девицы влюбятся в тебя по уши, а ты боишься любви!
Тут госпожа мягко произнесла:
– Ай Лан, Ай Лан! Не дерзи, дитя мое!
Юань сдавленно засмеялся и переменил тему.
Однако Ай Лан не могла просто так это оставить и каждый день восклицала:
– Ты не отвертишься, Юань, я еще научу тебя танцевать!
Многие ее дни были настолько полны развлечений, что, прибегая с учебы, она бросала книги, переодевалась в платье какой-нибудь более веселой расцветки и опять убегала – смотреть спектакль или «картину», где люди двигались и говорили, как в жизни, но даже в такие занятые дни она улучала минутку-другую, чтобы подразнить Юаня, грозя, что завтра или послезавтра возьмется за него всерьез и ему пора готовить свою душу к любви.
К чему все это могло привести между ним и Ай Лан, Юань не представлял, потому что он до сих пор боялся хорошеньких болтливых девушек, которые приходили и уходили с Ай Лан и которых, хоть та и представляла их брату и говорила: «Это мой брат Юань», он до сих пор почти не знал и не отличал друг от друга, так они были похожи и так хороши собой. Юань страшился чего-то глубокого и потаенного в себе, некой тайной силы внутри себя, которую могли пробудить в нем эти легкие беспечные ручки.
Однажды произошло нечто, что помогло Ай Лан в осуществлении ее коварных замыслов. Как-то вечером Юань вышел из своей комнаты и спустился к ужину. Внизу уже сидела госпожа, которую он теперь называл матерью. В столовой стояла полная тишина, так как Ай Лан не было дома. Это не удивило Юаня, поскольку они с госпожой часто ужинали вдвоем, пока Ай Лан развлекалась с друзьями. Однако в тот вечер, стоило Юаню устроиться за столом, госпожа своим тихим и вкрадчивым голосом заговорила:
– Юань, я уже давно хочу обратиться к тебе с одной просьбой, но, зная, как ты занят и как тебе не терпится изучить свои книги, как рано ты встаешь и как тебе нужен сон, я не осмеливалась это сделать. Так вышло, что мои возможности в отношении одного дела исчерпаны. Я нуждаюсь в помощи, и, поскольку все это время я относилась к тебе как к родному сыну, я прошу тебя о том, о чем не могу попросить никого другого.
Вот теперь Юань удивился не на шутку, ибо госпожа всегда была так спокойна и уверена в себе, в своих силах и своем здравомыслии, что как будто и не нуждалась ни в какой помощи. Он поднял глаза от миски с едой и, недоумевая, сказал:
– Конечно, мама, я все для вас сделаю, ведь с самого первого дня моего приезда вы делали для меня больше, чем родная мать. Вы окружили меня такой заботой и столько сделали для меня, что о большем нельзя и просить.
Госпожа была так растрогана его добрым голосом и взглядом, что на миг забыла о своей напускной степенности. Губы ее задрожали, и она произнесла:
– Речь пойдет о твоей сестре. Всю свою жизнь я посвятила этой девочке. Поначалу я грустила, что у меня родился не мальчик. Мы с твоей матерью зачали почти одновременно, а потом твой отец ушел на войну, и к его возвращению мы обе родили. Не могу выразить словами, Юань, как мне хотелось, чтобы ты был моим. Отец твой на меня даже не смотрел. Я всегда чувствовала в нем способность к сильному чувству – у него удивительное, глубокое сердце, но никому еще не удавалось завоевать его, кроме тебя. Не представляю, почему он так ненавидит женщин. Но я знала, как он мечтает о сыне, и все месяцы его отлучки я говорила себе, что если рожу мальчика – я не глупа, Юань, в отличие от большинства женщин, ибо отец передал мне все, что знал, – я думала, что тогда он присмотрится ко мне и увидит мое сердце, и сможет утешиться мною и той мудростью, что во мне есть. Но нет, для него я была всего лишь женщиной, которая могла родить ему сына, а родила дочь. Когда он вернулся домой с победой, то сразу кинулся к тебе, Юань, спящему на руках у матери-крестьянки. Я нарядила Ай Лан, как мальчика, в смелые красные и серебряные одежды, и она была очаровательной малышкой. Но он на нее даже не взглянул. Снова и снова я посылала ее к нему под тем или иным предлогом или приводила ее сама, ведь она была так умна и развита не по годам – мне так хотелось, чтобы он это увидел! Но в нем засело какое-то странное предубеждение ко всему женскому полу. Он видел лишь то, что она – девочка. Наконец, не находя себе места от одиночества, я решила покинуть дом Тигра – не демонстративно, а под предлогом, будто хочу дать образование дочери. Я была уверена, что смогу дать Ай Лан все, что получил бы мой сын, и постараюсь развеять предрассудки, связанные с женским уделом. Твой отец был щедр, Юань, он посылал нам деньги, и мы ни в чем не нуждались. Вот только ему было безразлично, жива я или мертва, и что сталось с дочерью… Я помогаю тебе не ради него, сын мой, а ради тебя.
Она обратила на него печальный и глубокий взгляд, и Юань поймал этот взгляд, и смутился, потому как ему открылись истинные мысли и чувства госпожи; от смущения от потерял дар речи, так как она была много старше. Госпожа продолжала:
– Я посвятила Ай Лан всю свою жизнь. Она была чудесным веселым ребенком. Я думала, что ее ждет величие – она станет великим художником или поэтом, а может, талантливым врачом, как мой отец, ведь в нашей стране теперь и женщины становятся врачами, или возглавит какое-нибудь современное женское объединение. Мне казалось, моя единственная и ненаглядная дочь должна добиться того, чего могла бы добиться я сама – стать ученой, мудрой и прочее. Сейчас я иногда беру в руки заброшенные ею учебники и плачу: сколько в них того, что я уже не в силах постичь… Однако теперь я понимаю, что великой Ай Лан не станет. Ее единственный дар – это смех, обаятельность, хорошенькое личико и умение покорять сердца людей. Работать по-настоящему она не способна. Она ничего не любит, кроме развлечений. Она добра, но ее доброте не хватает глубины. Она добра лишь потому, что жизнь приятнее, когда она добра. О, поверь, Юань, я не жду от нее многого и знаю ее слабые стороны, как скульптор знает материал, из которого ваяет. Я не питаю ложных надежд. Мои мечты давно рухнули. Сейчас я хочу лишь одного: выдать ее за достойного человека. Ей нужно замуж, Юань. Она не сможет жить одна, о ней должен заботиться мужчина. А поскольку с самого детства она росла на свободе, то и мужа выбрать она должна сама, мой выбор ее не устроит. Она своевольна, и я очень боюсь, что она влюбится в неразумного юнца или выскочит за богатого старого дурня. Ей не чужда некоторая извращенность: было время, когда она присматривалась к чужеземцу и почитала за честь, когда ее видели в его обществе. Но этого я больше не боюсь. Теперь у нее новое увлечение. Кажется, она влюблена в мужчину и проводит с ним все свое время. Я не могу следить за ней и не доверяю ни ее двоюродному брату, ни его жене. Юань, окажи мне милость, как-нибудь вечером составь ей компанию и удостоверься, что ей ничего не грозит.
Она говорила очень долго, и тут в столовую вошла Ай Лан, уже принарядившаяся и готовая идти на танцы. Она была в длинном темно-розовом платье с серебристой отделкой и коротким воротником-стойкой по последней моде, на ногах сверкали серебристые заграничные туфельки на высоком каблуке, а шея казалась гладкой и золотисто-белой, как у ребенка; короткие рукава едва прикрывали плечи и оголяли красивые белые руки, тонкие, но не костлявые, одетые в нежнейшую и мягчайшую плоть. На ее запястьях, по-детски тонких и по-женски округлых, сияли узорчатые браслеты из серебра, а на средних пальчиках рук – серебряные кольца с нефритом. Завитые волосы, блестящие и черные, как агат, она уложила вокруг очаровательного накрашенного лица. На плечах ее лежало манто из пушистого белого меха. Войдя в комнату, Ай Лан откинула манто с плеч и с улыбкой поглядела сперва на Юаня, а затем на мать, прекрасно отдавая себе отчет, как она хороша и невинно-горделива в своей красоте.
Оба подняли головы и невольно залюбовались ею, и Ай Лан, заметив это, хихикнула и издала восторженно-победный возглас. Это привело ее мать в чувство, и она тихо спросила:
– С кем ты сегодня идешь, дитя мое?
– С другом Шэна, – весело отвечала Ай Лан. – Он писатель, мама, его истории нынче очень популярны! У Ли Ян!
Это имя в самом деле было на слуху у Юаня. У Ли Ян писал сказки в западном духе, очень нескромные, свободолюбивые и полные рассуждений о любви между мужчиной и женщиной, часто с трагичным финалом. Юаню, конечно, было любопытно познакомиться с таким писателем, хотя его истории он читал втайне и при этом все равно сгорал от стыда.
– Ты как-нибудь возьми с собой Юаня, дитя мое, – мягко проговорила госпожа. – Он заучился, я считаю. Можно иногда и развеяться с сестрой и двоюродными братьями.
– Конечно, Юань, я жду не дождусь! – вскричала Ай Лан, широко улыбаясь и сверкая большими черными глазами. – Только сперва нужно купить тебе подходящую одежду. Мама, заставь его купить заграничное платье и туфли! Танцевать куда удобнее, когда ноги не путаются в полах халата. Обожаю, когда мужчины одеваются в заграничное, завтра же пойдем и купим ему все-все необходимое! Ты ведь не так уж дурен собой, Юань, и в заграничном платье будешь выглядеть не хуже других. Я обязательно научу тебя танцевать, братик. Начинаем завтра же!
Тут Юань покраснел и покачал головой, но без прежней решимости, потому что понял просьбу госпожи и не мог отказать. Она была так добра к нему, и вот ему наконец представилась возможность ее отблагодарить! Тут Ай Лан воскликнула:
– А что же ты будешь делать, если не научишься танцевать? Сидеть в одиночестве за столом? Мы, молодые, все танцуем!
– Да, такова нынешняя мода, Юань, – с тихим вздохом произнесла госпожа. – Очень странная и сомнительная мода, пришедшая к нам с Запада. Мне она тоже не по душе, я не вижу в этих танцах ничего хорошего, но что поделать?
– Мама, ты такая странная и старомодная, но все же я тебя обожаю! – со смехом сказала Ай Лан.
Не успел Юань ответить, как дверь открылась, и вошел Шэн, одетый в черный заграничный костюм, а с ним – еще один мужчина, тот самый писатель, и хорошенькая девушка в точно таком же наряде, как у Ай Лан, только зелено-золотом. Впрочем, для Юаня все современные девушки выглядели одинаково: все они были накрашены, все стройны и легки, как дети, все с одинаковыми звонкими голосками и все постоянно перемежали свою речь восторженными или обиженными возгласами. Словом, на девушку Юань внимания не обратил, он глядел только на знаменитого писателя – высокого, холеного, с крупным гладким лицом, бледным и очень красивым: узкие красные губы, черные раскосые глаза, прямые черные брови. Однако первым делом Юань заметил его руки, которые постоянно двигались, даже когда он молчал; кисти были крупные, но по-женски округлые, с длинными пальцами, заостренными на кончиках и пухлыми у основания, благоухающие, лоснящиеся от масел и смуглые – чувственные руки, ибо когда Юань стиснул одну в знак приветствия, та будто растаяла и растеклась теплом промеж его пальцев, и Юаню стало тошно.
Ай Лан и писатель обменялись пылкими взглядами, и своим взглядом он красноречиво сказал ей все, что он думает о ее красоте. Мать, заметив это, помрачнела.
– Видишь, Юань, почему я волнуюсь? – тихо спросила она. – Этот мужчина уже женат. Я знаю. Я спросила Шэна, и тот поначалу отнекивался, но потом все-таки признался, что в наши времена, если жену мужчине по старинке выбирали родители, то ему незазорно ухаживать за другими девушками. Что ж, пусть ухаживает, но только не за моей дочерью, Юань!
