bannerbannerbanner
полная версияКваздапил. История одной любви. Начало

Петр Ингвин
Кваздапил. История одной любви. Начало

Полная версия

– А вот и нет! – Машка вырывалась, перекручивалась и одновременно сыпала словами. – Во-первых, невеста, во-вторых, черная! Тили-тили-тесто, жених и невеста… Один белый, другой черный… Черный, черный, чернозадый, убил дедушку рассадой…

Не над всем можно смеяться. Терпение и самообладание полетели к чертям, сдерживающие рамки лопнули, из глубин подсознания поднялось что-то темное и злое. Я до середины содрал с мерзавки тканевую завесу приличий, и от всей оплеванной души ладонь звучно приложилась по живому.

– Ойёй!

– Как урок? Доходчиво объясняю?

– Лучше всех. Я уже все поняла. Кроме одного. Санька, а у нее задница черная? Ой, да больно же!

С извивающейся змеей сладить проще, но я пока справлялся.

– Как у тебя, даже белее. – Рука ритмично продолжала начатое с механической точностью ментально заклинившего метронома. – Приятно, если буду называть тебя белозадой?

– Пожалуйста, это факт, это не обидно. «Свет мой зеркальце, скажи, да всю правду доложи: я ль на свете всех милее, всех румяней и белее?..»

– Сейчас станешь самой румяной, спору нет. Отныне ты не Машка, а Белопопик, буду при всех называть, чтобы запомнили и поддержали.

– Только попробуй!

– Обидно? А другим, думаешь, не обидно, когда их по-всякому называют?

– Все-все, поняла. Воспитательный эффект достигнут.

Ну, наконец-то. Я снизил прилагаемые усилия.

– Ты мазохистка? Нравится, когда бьют?

– Нравится злить. Видел бы свое лицо!

– Тогда получи еще, за неправильное воспитание.

В момент удара над головой раздалось:

– Не двигаться, полиция!

Звук передернутого затвора заставил вздрогнуть: два словно бы материализовавшихся из ниоткуда стража порядка взяли меня на мушку. А говорят, что они долго едут по вызову. Наверное, рядом были. Один спрятал оружие в кобуру и с заломом руки уронил меня лицом в ящики. Второй собирался что-то спросить у Машки, но она с кулаками налетела на опешившего спасителя:

– Отпустите! Это мой брат!

Второму пришлось так же стреноживать и класть на ящики сестренку:

– Черт возьми, что здесь происходит?

Я вывернул лицо:

– Воспитываю молодое поколение, товарищ… как вас по званию?

– Сержант.

– Товарищ сержант. Или надо говорить «господин сержант»?

– Говори как хочешь. Брат, значит? – Сестренку отпустили, а удержание меня в болевом заломе ослабилось.

– Старший, – буркнула Машка, вдруг вспомнившая, в каком виде находится, и начавшая срочно оправляться.

А то по нам с ней не видно, кто старший, а кто младший.

– Это важное дополнение. – Некоторое время не сводившие с нее глаз полицейские задорно переглянулись.

Оба – примерно мои ровесники, молодые парни, для которых Машка с ее созревшей фигуркой и смазливым личиком – возможная кандидатка в подружки. Поскольку я брат, а не хахаль, то почему бы не познакомиться с шалуньей-сестрицей поближе? Напряжение разрядилось, меня полностью отпустили.

Второй полицейский вспомнил про обязанности:

– Ваши документы.

Мы предъявили. Прочитавший их указал сержанту на Машеньку:

– Малолетка.

– Сам такой, – надулась сестренка.

– Расскажите ваше видение ситуации, Мария Егоровна.

– Брату правда глаза колет, и он руки распускает.

– Часто?

Даже Машка поняла всю серьезность заявления. Хорошо, что она у меня сообразительная, а то ведь заберут меня «для галочки», и доказывай потом, что ты не гималайский верблюд.

– В первый раз в жизни, – сказала она, с вызовом поглядев на меня: «Видишь, спасаю, из петли вытаскиваю! А ты, мерин недоделанный, меня по мягкому месту…»

– За дело, – вставил я.

Сержант жестом попросил не встревать:

– Вашу версию выслушаем позже.

– А я уже все рассказала, – резюмировала Машка.

Сержант обернулся ко мне:

– Что же Мария Егоровна такого натворила, что заслужила рукоприкладство с нанесением легких телесных повреждений, которое было совершено сознательно и в присутствии многочисленных свидетелей, а, Алексантий Егорович?

– Каких таких повреждений? – Машенька хлопнула ресницами.

– Мы видели. – Полицейские едва подавили улыбки. – Можно сейчас же пройти медицинское освидетельствование, чтобы задокументировать следы побоев. В любом случае, мы видели и подтвердим.

Следы побоев… Видели…

У Машки вспыхнули щеки.

– А статьи за подглядывание в уголовном кодексе не найдется? У меня появилось, что заявить.

Полицейские поняли, что разговор пошел не туда. Проблем не любит никто.

– Претензии к брату имеются, гражданочка? Может, вас проводить, чтобы ваш брат вас больше не обижал?

– Попробуете проводить, и брат вас самих обидит, всю жизнь обиженными ходить будете.

– Рот-тердам столица Дании, – ругнулся младший напарник сержанта, принявшись ступней тереться о траву, – вляпался все-таки. Не каждая свинья такую грязь найдет.

– Столица Дании – Копенгаген. – Машка победно улыбнулась. – И не льстите себе. Каждая.

Когда до полицейских дошло, один прыснул в кулак, второй едва не поперхнулся.

– Бойкая девица. – Сержант уважительно качнул головой. – Если побудительные мотивы Алексантия Егоровича похожи на те, что сейчас возникли у меня, то отныне все понимаю и сочувствую. Вердикт присяжных был бы – «Оправдан полностью».

Как бы Машку ни склоняли и не выставляли в невыгодном свете, она купалась в обрушившемся мужском внимании. Думаю, прояви стражи порядка больше напора, и, возможно, завязалось бы знакомство. В обе стороны плыли флюиды соблазна, атмосфера стала почти романтической.

Очень своевременно (с моей точки зрения) у сестры зазвонил телефон. Она резко развернулась с трубкой около уха, юбка заложила вираж, и часть того, что всех румяней и белее, вновь ударило по глазам. Паршивка знала, что делает, и то ли насмехалась, то ли подстрекала.

– Да. – Разговаривая, Машка ходила вдоль площадки. – Почти. Когда? Хорошо. И я. Обязательно.

Останки разбитого асфальта взбивались в пыль подошвами кроссовок, глазки сестренки стреляли по сторонам и, намного чаще, под ноги, где легко утонуть в чем-то не самом благоухающем. Ветерок развевал и трепал юбочку, и взоры полицейских, которые, не отрываясь, следили за ней, казалось, молили о резком порыве. Я прокашлялся.

– Товарищ сержант, а меня выслушаете?

– Естественно, мы же задали вопрос.

– Однако забыли получить ответ. Как вас по фамилии?

Сержант мгновенно подобрался, мне в переносицу уперся суровый взгляд.

– Сержант Старомоев, а что?

– Сержант Старомоев, родная сестра обзывает мою девушку нехорошими словами, а мне нечем ответить, кроме, как в детстве, «лещом» по попе. Подскажите, каким еще способом воспитывать потерянное поколение?

Оценив подход, сержант хмыкнул, глаза подобрели.

– Раньше говорили: будешь баловаться, отдам дяде милиционеру. Времена и названия сменились, но преемственность сохранилась, и мы не против оправдавших себя методов. Можете использовать на полную катушку. Если балуется или шалит, с удовольствием заберем прямо сейчас.

Полицейские хитро переглянулись. В их глазах до сих пор маячила картинка нанесенных мной «легких телесных повреждений», сделавших сестренку всех румяней и краснее. Машка оказалась рядом, и я толкнул ее локтем – легонько, чтобы органы правопорядка вновь не вспомнили об обязанностях:

– Слыхала?

– Пусть забирают, я согласная.

– А маме что сказать?

– Пала смертью храбрых в борьбе с внутренними органами.

– Тогда мама подключит внешние.

– Но ты меня защитишь?

– Тогда папа отвоспитает твои внешние органы похлеще моего, и уже никто не поможет, потому что от папы защиты нет, кроме баллистической ракеты прямого наведения с противолобной боеголовкой из чугуна. У тебя есть такие?

– Как говорит тетя Вера, которая работает в магазине, «были, но только что кончились». Неужели все так плохо?

– Еще хуже.

– Что же делать? Молчи, я знаю, ты мне все детство твердил ответ на этот сакраментальный вопрос: снять штаны и бегать. Молодые люди в форме, как мне почему-то кажется, не возразят против такого решения проблемы, хотя форма на молодых людях обяжет их прекратить нарушение общественного порядка. Форма и содержание вступят в противоречие, наступит аннигиляция, и на месте хороших с виду людей возникнет черная дыра. Обидно, правда?

Сержант с улыбкой покачал головой, мне в руку вернулись документы:

– Алексантий Егорович, вы очень терпеливый человек. На вашем месте я бы сделал уже много большее, чем «легкие телесные», и статья, боюсь, была бы другая. Но постарайтесь сдерживаться и в дальнейшем, иначе внутренним органам придется забрать для воспитания вас. Всего хорошего.

Маша с удивлением проследила за исчезновением полиции.

– Санька, а ты бы меня отдал?

– Легко. Невоспитанным девочкам туда и дорога.

– Туда – куда?

Сестренке удалось меня смутить.

– Ну… во внутренние органы.

– Что-то путаешь. Это внешним органам дорога во внутренние органы невоспитанных девочек.

– Хочешь стать еще румяней и милее? – У меня снова руки зачесались. – Могу устроить.

– Тогда эти бравые полиционеры вернутся, и ты отправишься туда, где некоторых мужчин, бывает, тоже превращают в невоспитанных девочек.

– Теперь я буду умнее, следующее воспитание проведу в глухом мечте, а труп спрячу.

Машенька со вздохом поджала губки:

– Кроме шуток: зря я за тебя заступилась. Посидел бы пятнадцать суток в тюрьме за избиение несовершеннолетней, вот это было бы воспитание.

– Пятнадцать суток сидят в камере предварительного заключения, сокращенно КПЗ, а в тюрьме – годами. По предъявленной статье меня выпустили бы перед пенсией.

– Это еще лучше. Никогда не поднял бы на меня руку. Просто не смог бы от старости.

– Ты так меня не любишь?

– А за что тебя любить? За то, что бьешь?

 

– Говорят: «Бьет, значит, любит». Брат тебя любит, сестра.

– Вот подрасту, силенок наберусь для отпора, и тоже тебя полюблю.

Привычная юморная перепалка вернула мир в души, и мы под ручку зашагали дальше.

В отличие от женских шопингов с их бесконечными прикидками и приглядками, я заставил Машу покупать то, что приглянулось, сразу же, а стандартное, где не требовалось примерок, брал сам, не спрашивая, нравится или нет. Машка не сопротивлялась, убедившись в бесполезности возражений. Примерно через четыре часа хождений мы обросли пакетами, как по весне деревья листвой. Руки грозились оторваться. Я направился к остановке автобуса:

– Поехали домой, разгрузимся. Все основное купили, после обеда смогу тебе город показать.

– Езжай, а я сама погуляю и посмотрю. Есть не хочется, хотя твоя чо… – Машка плутовски сощурилась, – чопорная подружка очень вкусно готовит. Вечером отъемся за весь день.

Переубедить было невозможно, а применить силу мешали пакеты. Мы разошлись с обещанием, что если Машка заблудится или что-то случиться, она мне позвонит.

До вечера я сам дважды звонил узнать, как дела. Ничего не случилось, она гуляла, настроение у нее было отличное. У нее-то отличное, а я чувствовал себя матерью, отправившей дитя в темный лес. В сказке про Красную Шапочку на месте дровосеков я бы, следующим после волка, зарубил сбрендившую мамашу, которая настолько не любит дочь.

Вернулась Машка довольная, порозовевшая и голодная до чертиков. Пока Хадя накладывала в тарелки, сестренка – ну, вся в родительницу – как бы «вспомнила»:

– Мама сказала, что если будешь упорствовать в размещении меня в ущерб вашим отношениям, то сразу набирать ее и передать телефон тебе для выговора. Значит, сегодня я сплю на кухне.

– А вчера насчет маминых слов почему промолчала?

– Хотелось побыть наедине с твоей девушкой. Теперь любопытство удовлетворено, смогу уснуть спокойно.

Пока Хадя возилась на кухне, сестренка весла себя странно – сидела как на иголках. Чувствовалось, что она нервничает, с каждой минутой все сильнее. Машку постоянно тянуло к окошкам, глаза то и дело косились на телефон. Наконец, она позвонила куда-то сама.

– Не отвечает. Саня, поможешь? Нужно во двор сходить.

Я сложил руки на груди.

– Рассказывай.

Машка смутилась, взгляд превратился в таракана и попытался уползти в щель под плинтусом.

– Захар тоже в городе, мы договорились, чтобы он ждал на улице. Но он не звонит, а телефон выключен.

– Телефон заряжать нужно, конспираторы, тогда в глупую ситуацию не попадете. Ну, пошли, Джульетта, искать твоего Ромео.

Захар нашелся на детской площадке, куртка оказалась порванной, нос в крови.

– Телефон украли, – сообщил он, слегка гундося.

Задранная голова должна была замедлить поток крови, который в реальности давно иссяк.

– Бедненький мой… – Машка принялась квохтать, как наседка, прыгая со всех сторон и отирая разбитое лицо парня носовым платком.

– Пойдем, ковбой. – Приглашающим жестом я указал Захару на подъезд.

Хотел сказать «каратист», напомнив о рекомендации при знакомстве, но я не растаптывать его репутацию окончательно. Он же тогда честно отнекивался, это меня и подкупило.

– Ковбой – коровий мальчик, – блеснула Машка знаниями английского. – Ты кем сейчас меня обозвал?

– Тебя? А-а, дошло. Прости, пусть будет делавар, повстречавшийся с недружественными индейцами. Пойдем, походный лазарет ждет.

– Нога очень болит, – пожаловался Захар.

– Сломана?

Придется везти его в травмпункт. Конечно, лучше бы полицию вызвать и «скорую», но дома – Хадя. Начнут докапываться, кто есть кто, а у каждого полицейского, наверняка, на руках ориентировка с фотографией…

Машка опередила с предложением государственной поддержки избитых и униженных:

– Надо в полицию звонить, отобранный телефон денег стоит.

– Ерунда, он старый, я давно хотел новый купить.

Конспираторы переглянулись. Они хотели остаться вдвоем, парень ради этого ехал в другой город, а вместо романтического вечера светят долгие допросы в полиции с заполнением протоколов и поиском возможных обидчиков. Оба не желали тратить время на глупости. Последнее – с их точки зрения. Хорошо, что желания юных дарований сегодня совпали с моими. На всякий случай я решил просветить:

– Украли – это когда без твоего ведома. Если нагло отобрали – значит, ограбили, совсем другая статья. Покажи ногу. Встань. Сделай пару шагов.

Придерживаемый сестренкой, парень сделал несколько трудных шагов. По-моему, он переборщил с хроманием, но дама впечатлилась геройством едва не павшего кавалера.

– Простой ушиб, – констатировал я. – При переломе или вывихе на ногу не наступить.

Скорее всего, Захару дали в нос и толкнули на бортик песочницы, на этом драка, с Голливудским размахом рисуемая в Машкиной голове, закончилась.

– Значит, в «Скорую помощь» звонить тоже не надо? – подытожила сестренка.

– Нет, – уверил Захар, – все нормально. Пройдет.

– Пойдем, герой, умоем и приведем в порядок. – Отодвинув суетившуюся Машеньку, я сам повел «героя». – Ужинал сегодня?

– Нет.

– Тогда ты пришел по адресу.

В квартире нас встретила испуганная Хадя.

– Это Захар, Машенькин парень.

Я указал парнишке на вешалку. Хадя улыбнулась:

– Здравствуйте. Наслышана.

Вот как? Ах да, ночные разговоры. Любопытно, что Хадя знает о сестре такого, чего не знаю я.

Машка ухаживала за кавалером. Йод и бинты из выпотрошенной аптечки не пригодились, оказалось достаточным смыть кровь и грязь и обработать намоченной ваткой. Боль в ноге постепенно проходила, но Захар еще хромал.

За ужином парочка держалась за ручки. Машка липла к Захару, тот стеснялся неуместных проявлений нежности. Недолго. Ощущение дружелюбия растопило лед, в жестах и словах появилась бравада, свойственная всем пытающимся пустить пыль в глаза мальчишкам, когда они чувствуют себя не в своей тарелке.

Машка долго ерзала и, наконец, решилась:

– Можно Захар останется?

– На ночь? – глупо переспросил я.

– Помнишь разговор о просьбе и твоем выводе, который я просила запомнить?

Интриганка. Обо всем знала и заранее все спланировала.

– А его родственники, к которым приехал, возражать не будут?

Машка расцвела:

– Если честно, он специально ко мне приехал, нет у него здесь никого, кроме меня.

«Кроме меня». Гордость так и прет. Любофф, понимаешь. Тем более – первая. Ну, надеюсь что первая. В мое время в ее возрасте случалась именно первая, если вообще случалась, но времена меняются.

Первая любовь недолговечна. Так и слышался обратный отсчет для сестренки: до разочарования в мужиках и принятия как непреложный факт, что все они козлы, осталось десять… девять… восемь…

До единицы еще есть время. Машка счастлива.

– Не знаю. – Я беспомощно пожал плечами.

Не люблю, когда ставят перед фактом. Отправлять для ночевки на вокзал – как-то не по-человечески. Для гостиницы нужны деньги и, в любом случае, таких постояльцев по возрасту не возьмут. Отвезти на мою койку в квартире-общаге?

– Ты как?

Хадя, на которую я оглянулся, ждала решения от меня, но ее спросили, и она ответила:

– Пусть остается, как-нибудь разместимся. К нам домой иногда столько родственников приезжало, что спать получалось только стоя. Ничего, справлялись.

Она взялась за посуду, которую требовалось убрать и вымыть. Мнение высказано, дальнейшее зависело от меня, мужчины.

– Значит, он остается?! Спасибо! – На меня налетел светловолосый вихрь. – Чтобы вам не мешать, мы разместимся здесь, а вы сможете, наконец, побыть вместе.

– Но…

Машка перебила меня:

– Только попробуй сказать, что на полу холодно или любую другую заботливую хрень. Ты же вчера спал? А если у Захара снова кровь пойдет или понадобится что-то принести-унести – кто бегать будет? И насчет нас с ним не переживай, мы днем говорили с тобой на эту тему. Ты сделал вывод…

– Хватит тыкать меня этим выводом.

Захар, как лицо заинтересованное, с жадностью вслушивался, Хадя тоже косилась, но суть ими не улавливалась. Машка объяснила:

– Санька сказал, что спокоен за меня, что мозги у меня работают, поэтому глупостей не натворю. Надя, я сама домою. Спасибо. Идите.

Мы с Хадей не заметили, как оказались перед закрытой дверью в кухню.

– Так не пойдет, – громко произнес я. – Оставьте открытой.

– Свою закройте, тогда откроем, – донесся оттуда звонкий голосок. – Люди имеют право на личное пространство, к тому же нам совершенно не хочется слушать, как вы там… в смысле, о чем будете разговаривать.

И мы остались одни. В комнате с единственной кроватью.

Я покосился на Хадю. Ее кожа напоминала мрамор, лицо застыло каменной маской.

– Повторим трюк со звонком-вызовом?

Но мне очень не хотелось уходить. Неужели не найдется веской причины?

– Тебе нельзя уходить. – Хадя словно прочитала мысли. Мотивы были другими, решение объяснялось безопасностью, но как же я обрадовался сказанному! – Здесь твоя сестра. Если что-то произойдет…

– Что же делать? – Во мне все ликовало, но взгляд убито рухнул в пол, чтобы не выдать искр праздничного салюта.

Хадя ждала, что проблемой займется мужчина, но чувства мужчины оказались слишком на виду.

– Я буду спать на полу, – объявила она.

– Мы все отдали, постелить больше нечего.

– Не имеет значения.

– Не могу представить ситуацию, в которой парень блаженствует на кровати, а девушка ютится на полу. На полу сплю я. Точка.

Такой язык Хадя понимала лучше всего. Она собрала все, что нашлось матерчатого, получилась неровная, но мягкая подстилка. Подушку и простыню Хадя тоже отдала мне, чтобы прослойка между телом и холодом бетона получилась как можно больше:

– Мне достаточно матраса.

Мы легли полностью одетыми, как ходили дома. По полу ощутимо сквозило, с боков поддувало. Впрочем, терпимо, если сжаться в клубочек.

– Спокойной ночи. – Приподнявшись, я потушил свет.

– Спокойной.

В голове крутились мысли, вызванные невообразимой ситуацией – мы с Хадей спим в одной комнате. Одни. За закрытой дверью. Просто не верилось.

Было видно, как блестят открытые глаза соседки. Возможно, она думала о том же. Вернее, мне хотелось, чтобы она думала о том же. Она же не железная. Люди слабы. По себе знаю.

На кухне слышалась возня, затем донеслись звуки поцелуев. Молодежь дорвалась до свободы. Желание дать ремня мелким поганцам боролось с чувством собственного достоинства: как буду выглядеть, вмешиваясь в налаживавшиеся чужие отношения? На дворе давно не пещерные времена, «Домострой» отменили. Если юная парочка не будет осторожно заниматься интимным знакомством здесь под братским присмотром – кто знает, до чего они додумаются в каком-нибудь подвале или на чердаке, или куда еще занесет нелегкая. Возраст познания, ничего не попишешь.

Еще и пришлось извиняться за них:

– Прости.

Хадя странно улыбнулась.

– Я думала, что только у нас детей сводят с детства.

Не сразу до меня дошел смысл.

– Захара не родители сватали, они с Машенькой с одного двора, сами познакомились. О свадьбе даже речи не идет, они просто встречаются.

Пояснение ударило как кнутом.

– Считаешь это нормальным?

– Нет.

– Почему же не прекратишь? Если бы мой брат увидел меня так… – Лицо Хади приподнялось и указало на кухню, а новая мысль заставила глаза нервно закатиться. – Да и так, как мы сейчас, тоже…

Даже нахождение в одной комнате с мужчиной, который Хаде не близкий родственник, напрягало ее, что же говорить о смущавшей слух парочке и их чувственных исследованиях за хлипким фанерным полотном.

Я объяснил свою позицию:

– Я тоже не считаю это правильным, но я знаю сестренку. Если выгоню Захара, уйдет и Машка. Запереть в доме? Она вылезет в окно. Переживать о том, где ее носит ночью, спасать с чужого балкона или соскребать с асфальта – варианты хуже нынешнего.

Скрипнула дверь, кто-то занял туалет. У совмещенных санузлов есть большой минус – все идут туда в порядке очереди, как бы кто другой ни спешил. А мне как раз понадобилось.

– Тот самый выбор из двух зол, – довел я мысль до конца, – когда правильного ответа не существует.

– Маша это понимает и пользуется.

– Время упущено. Так, как тебя, ее уже не воспитать.

Едва туалет отворился, я появился в дверях.

Машка застопорилась, на губах возникла соучастническая улыбка:

– Тоже не спится? – Сестренка была в одних трусиках, ладони закрывали грудь. – А почему у вас тишина? Нас стесняетесь?

Меня затрясло.

– Не представляешь, как хочется тебе ремня дать.

– Все, прошли те времена.

На этот раз улыбка у сестренки вышла высокомерно-издевательской. Я с трудом преодолел позыв снова отшлепать. Она права, мы ушли из детства. Передо мной стояла современная девушка, она знала жизнь и свои права. В школе правам учат с первых классов, почему-то забывая упомянуть про обязанности. Спорить с такой – себе дороже, и я лишь тяжко вздохнул:

 

– Да, прошли, к сожалению. Хотя…

– Никаких «хотя». И – к счастью, а не к сожалению. Теперь мы взрослые, мы сами за себя отвечаем.

– За всех не говори. Я взрослый, а ты нет. Ставлю условие: немедленно одеться и вести себя предельно тихо, иначе…

Машка скривилась:

– Хватит строить из себя ханжу. А то мы не знаем, чем вы там занимаетесь. А вы, типа, не догадывались, чем здесь занимаемся мы.

Трудно описать, как внутри взбурлило. Дыхание стало тяжелым, взгляд налился чем-то нехорошим.

Сестренку пробрало, она оглянулась на дверь: успеет ли добежать и закрыться? Чтобы не смылась, я крепко схватил ее тоненькое предплечье – до боли.

– Завтра же вернешься домой, а сегодня чтоб ни звука, ни намека на что-то такое, за что захочется тебя выпороть. Иди.

Когда я вернулся, на выход поднялась Хадя. Очередь, однако.

Прошло две секунды, и она ворвалась обратно, испуганным жестом накрывая ладонью губы:

– Выхожу, а Захар тоже идет туда же. Он в одних трусах!

– Но ведь в трусах.

– В чужом доме, в чужом присутствии? «И скажет Иблис обитателям Огня: «У меня не было над вами никакой власти. Я лишь позвал вас, и вы вняли моему зову».

– Ты верующая? Не знал.

– Слово «верующий» имеет разное наполнение. Религия – часть традиции. Когда ты говоришь «Боже мой» или поздравляешь кого-то с Пасхой – это доказательства, что ты верующий?

– Но цитировать святые тексты…

– Когда говоришь «Око за око», «В чужом глазу бревна не замечает» – ты приводишь аргументы для некой ситуации или молишься?

– Понял.

Я насупился. Хадя взбудоражено продолжала:

– Благими намерениями известно куда вымощена дорога. Если воспитывать недеянием, это не воспитание, а самоотстранение от воспитания, отмазка, чтобы не быть виноватым.

– Я же объяснил – поздно вмешиваться. Они просто уйдут в ночь, где может случиться нечто похуже.

Хадя не удостоила меня ответом. Она дождалась, пока туалет освободится, а по возвращении легла и отвернулась от меня. Через какое-то время донесся тихий голос:

– Если тебе интересно, то дверь на кухню закрыта, а на ручке висит бейсболка. Мое мнение, конечно, не важно, ты из другого мира, и Маша – именно твоя сестра, поэтому тебе решать, согласуется ли то, что происходит, с тем, что ты говорил о воспитании.

Меня не подняло – подбросило. Ведь наказал же негоднице. И если там то, что думаю…

Как ребята ни старались, а звуки, едва доносившиеся из-за двери, сомнений не оставили. Крышка вскипевшего внутри меня котла слетела, он взорвался. Удар плечом чуть не разнес в щепы косяки и не вырвал петли. Дверь распахнулась.

То, что я увидел… лучше бы не видел.

– Ты чего?! – взвилась Машка. – Мы же к вам не ввалива…

Я схватил ее поперек тела, впереди в воздух взвились брыкающиеся ноги, сзади меня колотили кулачки:

– Отпусти!

Вскочил Захар: глаза круглые, лицо в пятнах, ладони безуспешно прикрываются. Он попытался броситься Машке на помощь. Молодец, хоть в чем-то мужик, но у меня силы удесятерились. Отлетевший защитник сполз по стеночке, и намерение помогать у него резко улетучилось.

– Так орать буду, весь квартал разбужу! – верещала Машка, пока кулаки молотили, а когти царапали. – Отпусти немедленно! Чем я хуже тебя?! Почему то, что можно тебе, другим нельзя?!

– Заткнись! Если соседи вызовут полицию, сдам пацана как насильника, свидетели и свидетельства налицо.

– Н… не надо! – пролепетал Захар, растерявший весь боевой задор, – я не думал… Она сказала…

Казалось, еще миг, и он расплачется.

В дверях спальни стояла Хадя и стекленела от происходящего.

– Подай ремень, – бросил я ей, в то время как руки продолжали укрощать брыкавшегося дикого зверя.

Когда брючной ремень оказался у меня, хрупкое тело в руках поняло, что обратного пути нет. В ожидании неизбежного оно съежилось, перекинутое через коленку. Голова свесилась, ладони уперлись в пол.

– А-а! – вылетел отклик на первую встречу белой и черной кож.

Побледневшая Хадя отвернулась. Захар скрючился в позе эмбриона.

– Ой! – второй крик боли разнесся где-то внизу, у моих ступней, далеко от места событий.

За ним последовал третий, четвертый, пятый… Белые луны вспухали кометными хвостами, а когда Захар попытался что-то пикнуть, сдвоенный плоский змей уставился ему в лоб:

– Ты следующий!

В ответ Захар подхватил вещи и был таков.

Едва донесся звук захлопнувшейся входной двери, мой запал иссяк. Провинившееся создание выскользнуло из рук, Хадя накинула на него свой халат. Все молчали.

– А где Захар? – Бегающий Машкин взгляд только сейчас заметил отсутствие бойфренда.

– Где-то на пути домой.

– Трус. Будто я одна виновата. Даже не заступился.

Хотелось сказать, что парень пытался вступиться, но припомнилась история во дворе, где тот притворялся героем. Я промолчал.

Выпоротая всхлипнула, прошлепала к зеркалу и осторожно потрогала под задранной полой халата место моего гнева.

– Дома меня никогда не били ремнем, – с неким обреченным спокойствием сообщила Машка, закончив рассматривать результат воспитания.

– А зря. – Я протянул ладонь. – Дай телефон.

– Чего это?

– Дай, говорю. А то… – Я снова поднял ремень.

Машка затравленно оглянулась, но Хадя устранилась из наших разборок. Помощи ждать неоткуда, все вопросы следовало решать со мной, а я был не в том состоянии, чтобы в чем-то пойти навстречу. Сгорбленная фигурка покорно поплелась на кухню и вернулась с телефоном.

– Сними блокировку.

– Блокировки нет. Саня, не надо…

– Надо. Теперь точно надо.

Открыв галерею, я листал фотографии, и волосы потихоньку вставали дыбом. Наша сладкая парочка фиксировала все экзерсисы с прилежностью отличников. Забавы юных натуралистов сначала отличались разнообразием и развитием сюжета, затем исключительно декорациями. Вот они дома, вот они в городе – сегодня, пока я ждал сестренку на ужин, и в конце альбома – они здесь, на моей кухне. Будто на десерт. Самое лакомое и неприглядное в одном флаконе.

Машка сжалась так, что превратилась в величину отрицательную.

– Только папе с мамой не говори, – выдавила она, пряча лицо в ладонях. Сквозь бледные пальцы проступили красные пятна.

И тут меня взнуздало и подбросило: на одном фото была Хадя, сфотографированная исподтишка!

– Я же просил!

– Всего один или два раза… я же никому не собиралась показывать…

Меня корежило изнутри, и отшатнувшаяся Машка на всякий случай осталась на небольшой дистанции. Я стал быстро листать в обратную сторону, и в какой-то миг выкатился снимок из следующего альбома.

– А это что?!!

Черная рука на белой груди. Черная – в прямом смысле, а не как недавно подкалывала сестренка.

Бывает так: на мониторе все исчезает, и – мертвый фон без проблеска. Такое преображение произошло с Машкиным лицом. Про фигуру и говорить нечего, крюк мясника показался бы примером правильной осанки. Сестра даже не взглянула на экран, бледные губы прошептали:

– У нас в классе есть негр, он ходит с Катькой Крапивциной. Но он же негр, мне было интересно, какие они. Он был не против.

Еще бы он был против. Покажите мне того, кто откажется. Даже если на тот момент с кем-то «ходит». Телефон в руке задрожал. И это не виброзвонок, это мой пульс с ума сошел. Казалось, что в груди сейчас что-то треснет и сломается.

Следующее изображение показало ту же пятерню, черное на белом, но не на груди. Совсем не на груди. Моя рука вновь потянулась к ремню.

– Саня! – Машка попятилась.

– Кваздик!

С другой стороны ремень перехватила Хадя. Я молча оттолкнул ее и вырвал ремень. Силой инерции Хадю отбросило в стене. Машка раскрыла рот в немом крике. Тушка содранного с нее халата спланировала павшей птицей на сердобольную защитницу маленьких. Машка убегала, пряталась, прикрывалась, а я стегал, куда придется.

– Интересно, говоришь? – Злость из меня лилась, как пена из перекипевшего кофе. – А вот это не интересно?

Подхваченная поперек тела сестренка полетела на кровать лицом вниз, воспитание продолжилось.

– И это же я еще не все посмотрел, не так ли, Машулька?

Звонок в дверь совместился с громким стуком:

– Откройте, полиция!

И снова получилась немая сцена почти по Гоголю. Что-то везет мне в последнее время на Гоголя. Надо бы перечитать на досуге. Может быть, судьба на что-то намекает?

Рейтинг@Mail.ru