Петр Заспа
Ломаный сентаво. Аргентинец
Пролог
Солнце висело над джунглями и клонилось к горизонту. Они выехали в полдень, а сейчас наступил вечер. Но, несмотря на усталость от езды по пыльной грунтовой дороге, сочный кровавый закат вызвал у Гитлера вдохновение. Он глядел на резко изменившийся ландшафт из окна автомобиля и счёл это добрым знаком, предвещающим перемены и возврат к прежнему величию. Стоило выдержать нелёгкий многочасовой путь на север, чтобы увидеть разительный контраст с патагонской пустынной пампой. Здесь уже начинались знаменитые аргентинские джунгли. Вдали виднелись низкие, ничем не примечательные горы, с голыми, покрытыми травой вершинами, – но стоило опустить взгляд к подножию, и воображение было потрясено буйством природы. Тропические ливни и разливы рек создали мир с богатой безумной флорой. В этом многослойном разноцветном коктейле прекрасно уживались карандай-пальмы и восьмиметровые кустарники чаньяр, колючие чащи бобовых мимоз и дебри лавровых деревьев. И вся эта густая растительность всевозможных цветов и оттенков чудесным образом подчёркивалась кирпично-оранжевым цветом земли.
– Стоит сделать шаг в сторону, и наткнёшься на скрытое болото, водопад или ягуара, – кивнул за окно Борман. – А ещё всюду гады, малярия, ядовитая мошкара да дикие туземцы.
Сидевшая вместе с Гитлером на заднем сиденье автомобиля Ева взглянула на спину партайгеноссе и передёрнулась всем телом.
– Какая мерзость!
– Вот, обратите внимание, – Борман показал на небольшой просвет в непролазной гуще сплетённых веток. – Наверняка одна из нор индейцев Чако. Такими ходами они пользуются для торговли и разбоев. Но с этими хотя бы можно договариваться. Президент Перон пытается подчинить их закону. Но кроме Чако существуют и совсем дикие племена. Цивилизацию не признают, да и не знают, живут как звери. Проводники говорят, что они не отказываются от каннибализма, приносят человеческие жертвы.
Гитлер посмотрел на побледневшую Еву и поспешил сменить тему разговора.
– Нам ещё долго ехать? – кивнул он на сузившуюся дорогу.
Теперь ветви хлестали по стеклу автомобиля, а над головой образовалась арка, от которой в салоне стало темно.
– Ещё немного, – ответил Борман.
– Мрачное место, – заметил Гитлер.
– Основатели Хаймата искали уединения.
– Им это удалось, – согласилась Ева, припав лицом к стеклу. – У меня создаётся впечатление, что нашим мучениям не будет конца. А ещё кажется, что вы, Мартин, возите нас в этом лесу по замкнутому кругу.
Неожиданно густые дебри закончились, и она увидела белые аккуратные домики с ухоженными цветниками под окнами и вымощенные камнями тротуары.
– Хаймат?
– Приехали, – подтвердил Борман.
– Чудесная картина! – восхитилась Ева. – Какой сюрприз! А я уж подумала, что мы будем колесить до утра!
После мрачного вида сплетённых кустов и деревьев ей показалось, что они въехали в детский кукольный городок.
– Жителям пришлось потрудиться, чтобы отвоевать этот участок у джунглей.
– А где люди?
– На площади Фатерлянд.
– Площадь Отечества! Очень хорошо! Здесь всё дышит Германией! – хлопнул в ладони Гитлер, пытаясь стряхнуть усталость и настроить себя на бойцовский лад. – Надеюсь, их тысячи?
– Увидите, – увильнул от прямого ответа Борман.
Стройный ряд домов раздвоился, превратился в улицу, автомобиль проехал всю её насквозь и упёрся в небольшую площадь, скорее напоминающую сельский рынок, чем место для состязаний ораторов. В центре толпилось не более полусотни человек, при виде включённых фар разом повернувших в их сторону головы.
– Это все? – не поверил Гитлер. – Судя по количеству домов, их должно быть в десятки раз больше. Где мои обещанные немцы?
– Работоспособное население – на вырубке леса. За счёт этого живут.
– Работу нужно было отменить! К ним приехал фюрер! – возмутилась Ева.
– Не стоит расстраиваться, – нехотя произнёс Борман и отвернулся. – Каждое сказанное на площади слово уже к вечеру станет достоянием всех жителей посёлка.
Гитлер вышел из автомобиля и бросил недовольный взгляд на Бормана. Он уже догадался, что это не более чем очередное звено в запутанной игре его секретаря. Но когда он посмотрел перед собой, то едва не потерял дар речи. Публика на площади сплошь состояла из едва передвигающихся стариков. Рядом, не в состоянии стоять, на заменяющем лавочку бревне сидели три старые немки. Они были настолько древние, что из-за морщин не было видно глаз. Такая аудитория сильно обескуражила Гитлера. Он привык выступать перед братьями по партии в коричневых рубашках, до краёв заряженными энергией. Ею он питался от них, аккумулировал и возвращал обратно в толпу, многократно приумноженную.
Гитлер встал на подножку автомобиля и обвёл задумчивым взглядом глядящих на него немцев. Он лихорадочно перебирал в голове собственные речи, подбирая наиболее подходящую для подобной публики. Почти все свои речи он считал гениальными и помнил наизусть. «Пожалуй, не стоит давить, – подумал Гитлер, переведя взгляд на старика в кителе капитана Вермахта. – Подойдёт речь, сказанная по радио по случаю взятия Орла в октябре сорок первого». Тогда ему пришлось оправдываться за непозволительно огромные потери при взятии города. Дорога на Москву оказалась открыта, но некому было наступать, и пришлось срочно перебрасывать резервы.
Гитлер ещё раз обвёл взглядом толпу и начал устало, как занятой и деловой человек:
– Мои немцы, мои дорогие преданные немцы, сегодняшнее появление здесь далось мне нелегко.
Затем его голос начал набирать силу.
– Но я с вами для того, чтобы сказать – мы развязали неистовую борьбу, поистине решающую для всего мира. Её размеры и последствия оценят лишь наши потомки. Но я не хотел этой борьбы!
– Кто это? – переглянулись перезрелые фрау из первого ряда.
Однако Гитлер сделал вид, что не услышал.
– Ещё с тридцать третьего года, когда провидение ниспослало мне руководство империей, я и мои соратники делали всё для предотвращения войны! Я протянул миру руку, но мою руку оттолкнули! Заговоры демократов, евреев и масонов вынудили нас начать эту войну! И с тех пор не прекращается борьба между правдой и ложью! С востока Европе угрожало нашествие орды, подобной ордам Чингисхана, и только мы, немцы, сумели разбудить Европу! От Белого до Чёрного моря, рядом с немецкими солдатами, плечом к плечу сражались итальянцы, финны, венгры, румыны, словаки, хорваты, бельгийцы, голландцы, испанцы, датчане, норвежцы и даже французы!
Устав от перечисления наций, Гитлер выдохся и взял паузу. По толпе побежал недоумённый ропот, суть которого сформулировал в одном вопросе немец с большим животом и в видавшей виды старой тирольской шляпе.
– Ты кто?! – выкрикнул он, приставив к уху ладонь.
Гитлер бросил поверх голов величественный взгляд и приложил к сердцу руку.
– Мы начали эту войну, но не довели её до конца. Эта война не окончена, пока её не выиграет наша немецкая Родина! Это говорю вам я – ваш фюрер, Адольф Гитлер!
После этих слов он рассчитывал на эффект разорвавшейся бомбы, но по площади пробежало только вялое перешёптывание.
– Там Гитлер? – прищурилась старая немка, растолкав тростью первый ряд. – Где он? Покажите. Я не вижу. Похоже на дурацкий розыгрыш.
– Пойду-ка я домой, – согласилась её подруга в традиционном наряде из нескольких юбок, не доходящих до земли строго на высоту пивной кружки. – Я пришла, потому что мне сказали, что сегодня пастор Хейнер будет читать проповедь не в церкви, а здесь, на площади, под открытым небом. Но, видимо, я чего-то не поняла.
– Погодите! – выкрикнула Ева. – Куда вы? – растерялась она, заметив, что толпа собирается расходиться. – С вами говорит наш фюрер!
– Это фюрер? – хмыкнула немка с тростью. – Это не фюрер. Где пиджак, где чёлка, от которой меня бросало в трепет, где мои любимые усики?
– Верно! – поддакнул немец в серой военной кепке. – Я пришёл в форме капитана-пехотинца, а он – в линялой рубашке. Какой же это фюрер? Марта, – обратился он к сидевшей на бревне соседке. – Ты же видала нашего Адольфа?
– Я пожирала глазами нашего фюрера в тридцать девятом! – вскочила Марта, обрадовавшись всеобщему вниманию. – Вместе со всеми я кричала на площади: фюрер, мой фюрер, завещанный мне Господом! Это был такой восторг!
– Так это он? – переспросил сосед.
– Где? – не поняла Марта. – Этот? Нет. Мой фюрер герой, он великан с могучими руками, которые мне снились ночами. Он качал меня на них, как качают возлюбленную, перед тем как отнести в спальню!
– Вот ваш фюрер! – указала на Гитлера Ева, пытаясь перетянуть внимание на себя. – Единственный и непогрешимый!
– Не похож! Пусть докажет! – выкрикнули из толпы.
– Да! Пусть докажет!
Гитлер заглянул в салон автомобиля и достал экземпляр «Майн Кампф», который он планировал подарить самому ярому поклоннику. Но сейчас даже затруднялся, кому бы мог его вручить.
– Вот моя Библия! – поднял он книгу над головой. – Моя жизнь и моя борьба!
Он хотел повторить ту самую речь, которую произносил, когда презентовал свой труд на партийном съезде в Мюнхене, но его перебили.
– Такая есть и у меня! – показал точно такой же экземпляр старый пехотинец.
Открыв книгу наугад, он всмотрелся в страницу и выкрикнул:
– А ну-ка, скажи нам, что написано на странице пятьдесят семь?!
– Это шутка? – удивился Гитлер. – Я писал её двадцать лет назад!
– Всё ясно! – вынес вердикт капитанский китель. – Никакой это не фюрер. А то он бы знал, что борьба за уничтожение еврейства – это борьба за дело божие!
– Так это тот, про которого говорили! – загудела толпа. – Проходимец из Зальцбурга!
– Зальцбургский пройдоха!
– Его подкупили жиды, чтобы порочить святое имя!
– Стойте! – выкрикнула Ева. – Мартин, почему вы молчите?
Она заглянула через стекло на так и не вылезшего из автомобиля Бормана, но Борман сосредоточенно разглядывал собственные пальцы.
– Немедленно замолчите и вскиньте руки, приветствуя вашего фюрера!
– А это кто?
Ева смущённо поправила причёску, одёрнула юбку и гордо склонила голову:
– В девичестве Ева Браун, но сейчас я Ева Гитлер!
– Так это наша Ева? – уже откровенно засмеялась толпа.
– Эта облезлая кошка?
– Я и Еву видела! – тут же вмешалась почувствовавшая вкус внимания Марта. – Вот как вижу сейчас глухую Зельду. Грудь у нашей Евы вот! – Марта оттопырила вперёд два локтя. – А задница, как два пивных бочонка! А теперь посмотрите на эту ощипанную курицу! Да наш фюрер с такой даже не сел бы на одном поле срать!
Ответом ей был взрыв хохота. Ева покраснела, её губы задрожали, она посмотрела на Гитлера, но тот тоже был в растерянности. И тогда он сделал последнюю попытку. Вспомнив, какое впечатление произвели на него слова Фегелейна, Гитлер решил зачаровать ими и своих немцев.
– Здесь, в Хаймате! – попытался он перекричать толпу. – В море огня и лавы рождается новая история! Из рек металла поднимается новорожденный Рейх! Я прежде вёл вас к величию Германии, поведу и сейчас!
И вдруг толпа замолчала. Гитлер обрадовался, что это реакция на его слова, но быстро понял, что ошибся. Народ на площади обернулся и торопливо расступился. Прихрамывая и опираясь на заботливо подставленные руки, в центр вышел немец в форме штандартенфюрера СС, с ярко-красным шрамом от лба до подбородка. Чувствовалось, что народ питает к нему глубокое уважение. В руках эсэсовца Гитлер увидел собственную знаменитую фотографию личного фотографа Вальтера Френца, на которой он был изображён в полупрофиль, в генеральской фуражке и кожаном плаще. Фотография была в дорогой портретной рамке и с алыми бумажными цветами по углам. Штандартенфюрер остановился и поднял над головой портрет. Речь его была короткой, но эффектной:
– Вот наш фюрер! А этих гоните прочь!
После своих слов, он наклонился, подбирая камень. От возмущения Ева едва не задохнулась. Она заметила, что Борман наконец-то соизволил выбраться из автомобиля и, надеясь на долгожданную помощь, протянула к нему руки, но партайгеноссе схватил её за локоть и, не церемонясь, втолкнул в машину. То же он проделал с Гитлером.
– Мы должны срочно уехать, – объяснил он, кивнув водителю.
– Мартин, кого вы мне собрали? Кто эти люди? Что происходит? – спросил ошеломлённый Гитлер.
– Вы сами всё видели. Для них Гитлер – это тот, который на портрете, икона, имя, святой образ. Только тот, и другого они не примут. Пытаться их переубедить – святотатство! Ещё немного, и они разорвали бы нас на части.
– Но как они могли? – уронила в ладони лицо Ева. – Как они могли? Почему вы ничего им не сказали?
– Толпа слышит только себя, – улыбнулся Борман. – А спорить с ней глупо и бессмысленно. Скоро я пришлю за вами самолёт. Забудьте обо всём и улетайте. Обещаю, я сделаю всё, чтобы сделать вашу жизнь безбедной и счастливой. И помните об обещанном мною поваре. Я отправлю её к вам на ранчо вместе с самолётом.
Глава первая
На окнах висят бордовые шторы из необработанного шёлка, давно выцветшие, хотя когда-то они явно стоили немалых денег. Небольшой домик, такой же полинявший, как и шторы, кажется зелёным холмом у склона горы. Его стены увиты плющом до самой крыши, он скрывает от посторонних глаз и двери, и окна. Побеги плюща увивают и террасу, и со стороны кажется, что на неё накинули рыжую паутину ажурного покрывала. Клим сидит в плетёном кресле и, боясь спугнуть звенящую тишину, смотрит перед собой, на руки собеседника. С Сергеем Ильичом произошли разительные перемены. В костюме, с тростью, в строгой чёрной шляпе – в первую их встречу он показался Климу суровым чиновником из не менее сурового государственного учреждения. Таких Клим помнил по детдому. Они всегда приезжали неожиданно, и всегда казавшийся бесстрашным директор Данил Иванович перед ними вдруг начинал пасовать и говорить дрожащим голосом. Однако стоило Сергею Ильичу оказаться дома, и суровый чиновник превратился в добрейшего хозяина, с не сходящей с лица молчаливой улыбкой. Поначалу Клим не смог скрыть растерянности от такой перемены. Тогда, заметив его удивление, Ольга Павловна доверительно взяла его под руку и шепнула на ухо:
– Климушка, Сергей Ильич кажется лордом лишь тем, кто не знает, что этот костюм у него единственный. Он прекрасный человек, и вы очень скоро в этом убедитесь.
Так и случилось. Теперь у сидевшего напротив Сергея Ильича шляпа не скрывала седину, а синяя фланелевая рубашка лишь подчёркивала потрёпанное суровой жизнью лицо. Спустя три дня Клим знал о чете Милодановичей почти всё. Он – в прошлом царский офицер, она – выпускница последнего предреволюционного выпуска Смольного института благородных девиц. Об их знакомстве Ольга Павловна рассказала взахлёб в первый же вечер, на этой самой террасе, при свете керосиновой лампы и полной луны. На столе стояло блюдо с пирожками, начиненными мясом курицы и оливками, и полным кувшином свежевыжатого апельсинового сока. Клим слушал и представлял себе бравого офицера с золотыми эполетами, с шашкой на боку и в строго по уставу надвинутой на лоб фуражке.
– Нас представил друг другу сам генерал Маннергейм! – весело щебетала Ольга Павловна, подкладывая Климу очередной пирожок.
Она была в восторге от его аппетита, а ещё у неё сохранился удивительно звонкий девичий голос.
– Сергей Ильич был офицером его штаба. Скажу вам по секрету, Клим, – Ольга Павловна заговорчески приложила к губам палец. – Сергей Ильич участвовал вместе с Густавом Маннергеймом в его секретной разведывательной экспедиции в западный Китай, а потому пользовался его особым доверием. И вот представьте, Климушка, я с сёстрами на балу у княгини Волконской, звучит Штраус, и вдруг ко мне подходит генерал. Я, конечно, до этого ловила на себе смущённые взгляды Сергея Ильича, но сам он никак не решался подойти. Тогда это сделал Маннергейм. Генерал подвёл его ко мне и громовым голосом произнёс, словно командовал парадом: «Позвольте представить вам капитана Милодановича! Мадемуазель, сей офицер блестяще окончил артиллерийскую академию, однако, грубоват, маловоспитан, но честен до неприличия! И если вы соизволите подарить ему танец, взамен получите бесстрашное благородное сердце!» Генерал не обманул. Это сердце греет меня и по сей день.
От этих слов грубая кожа на лице Сергея Ильича зарделась юношеским румянцем. Он смущённо потупил взгляд, затем благодушно обернулся, словно речь шла совсем не о нём, и не произнёс ни слова. Он вообще очень много молчал. Если говорил, то только по делу. Ради колебания воздуха, лирики или пустого поддержания разговора – ни одного слова. Молчание его не тяготило. Сергей Ильич работал в порту консультантом-инспектором по безопасности, и о работе тоже предпочитал не распространяться. Но сегодня утром ему удалось удивить Клима ещё раз. Услышать из его уст рассуждение о природе – это уже было что-то из ряда вон.
– Здесь, на высокогорье, пейзажи кажутся пустыми и бесконечными, – неожиданно произнёс Сергей Ильич, кивнув за плетёную ограду. – Не верится, что эти места щедро одарены природой. Клим, не желаете взглянуть?
Почувствовав, что всё неспроста, Клим согласно кивнул. Затем они отправились в лес, начинавшийся сразу за домом, и вышли к небольшому озеру. Спящая зелёная вода, словно покрытый скатертью стол, а на краю стола ряд спиленных пеньков.
– Клим, вы хорошо стреляете? – неожиданно спросил Сергей Ильич.
– Нет, – честно признался Клим.
Тогда Сергей Ильич запустил руку под накинутую на плечи меховую куртку, как у пастухов гаучо, и достал отливающий воронёным металлом маузер. В ответ Клим поправил челюсть, стараясь сомкнуть губы и не походить на распахнутую коробку для карандашей.
– Это наши мужские тайны, мой мальчик, – заговорщически подмигнул Сергей Ильич. – Тайны настоящих мужчин.
– Понимаю, – прошептал Клим.
Потом они положили на пеньки зелёные шары гуавы. Каждый расстрелял по полной обойме, и тогда Клим увидел, как умели стрелять царские офицеры. Сергей Ильич дал ему фору, отмерив линию в десять шагов. Сам же он стрелял с двадцати, и каждый его выстрел взрывался зелёным облачком гуавы. Ох, не прост был Сергей Ильич, далеко не прост. А когда они вернулись в дом, там их уже поджидал накрытый стол. Ольга Павловна не могла не слышать выстрелы, но не произнесла ни слова и лишь загадочно улыбалась. Она томно вздохнула, и где-то в глубине её матриархальной души Клим увидел юную девушку, запавшую на безумный стальной взгляд и так не вязавшийся с этим суровым взглядом мальчишеский румянец. Её глаза говорили: «Я знаю, что вы делали, я не одобряю вашу затею, считаю её безрассудной, вы как малые дети, но как же я хотела быть с вами рядом! Будь неладен тот занудный этикет, не дающий мне испытать восторг от грохота в ушах пистолетных выстрелов!» Потом за столом Сергей Ильич снова таинственно молчал, а Клим с Ольгой Павловной шутили и смеялись, распугав в кронах деревьев крикливых попугаев. Невдалеке шумел и горел огнями Мар-дель-Плата, а здесь, на его окраине, было тихо и безмятежно. Клим поймал себя на мысли, что, вероятно, так чувствуют себя дети в любящей семье. Это было то незнакомое чувство, о котором он мечтал всё детство, и которое вдруг пришло, когда он уже не ждал.
– Клим, составите мне компанию завтра в походе на рынок? – повторила Ольга Павловна, улыбнувшись тому, что в первый раз, замечтавшись, он её не услышал.
– Конечно! – спохватился Клим.
– Прекрасно, – произнёс Сергей Ильич. – Теперь я спокоен, что у тебя, Оленька, будет надёжное сопровождение. Наш город беспокойный, и каждый раз мне приходится волноваться, что ты не дождалась меня с работы для похода за продуктами.
– Но, Серж, – возразила Ольга Павловна. – когда ты возвращаешься, на рынке уже нечего покупать.
– Единственная просьба, Клим, – лицо Сергея Ильича неожиданно посуровело. – Никому не говорите, что вы русский. К далёкой России здесь двоякое отношение, и чаще неприязненное. Мне трудно найти объяснение этому феномену несправедливости, но всё так и есть. Поверьте на слово, аргентинцы – довольно странный народ. Это причудливое смешение наций – итальянцы, говорящие по-испански и думающие, что они французы, живущие в Лондоне, и при всём при том дружно невзлюбившие коммунистическую Россию. Им эту ненависть вдалбливают газеты президента Перона. Прискорбно, но с этим приходится считаться. Нас с Ольгой Павловной не трогают только потому, что давно знают, а вы – человек новый. Ваш испанский с жутким акцентом, так что уж лучше выдавайте себя за какого-нибудь перуанца с европейскими корнями. Или ещё за кого-нибудь, но только не за русского.
Как и договаривались, утром следующего дня они двинулись в город дружной процессией. При выходе из дома, пропустив Клима и Ольгу Павловну вперёд, Сергей Ильич на мгновение задержался. Затворив дверь, он неожиданно склонился и приподнял коврик. Что он туда спрятал, Клим не успел заметить, но предположил, что, вероятней всего, ключ от двери.
– Воры как раз в первую очередь там и смотрят, – весело подмигнул он Ольге Павловне. – Наша Октябрина Захаровна именно так прятала ключи от комода с сахаром. Мы все об этом знали, но делали вид, что это главная тайна детдома. А когда она впадала в послеобеденный сон, мы с ложками выстраивались к комоду в очередь.
– А вот, Климушка, и не угадал! – засмеялась Ольга Павловна. – Так Сергей Ильич тешит свои застаревшие рефлексы. Там он спрятал кусочек печенья. Этому трюку его научил ещё Маннергейм. Генерал тот ещё был Фома неверующий. Хотя меня это тоже забавляет. Сколько здесь живём, а печенье всегда остаётся целым – но Сергей Ильич неисправим!
В ответ Сергей Ильич промолчал и, пропустив колкость мимо ушей, целеустремленно направился в сторону города. В неизменном строгом костюме, в чёрной шляпе, гордо вскидывая трость. У входа на рынок они расстались. Клим с Ольгой Павловной вошли в арочные ворота с изображением петуха, а Сергей Ильич направился в порт. Здешний базар не был таким, как виденный Климом рынок в Саратове. Тот был строго поделён на вещевой и продуктовый. Здесь всё было вперемешку. Скорее, это был блошиный рынок, пахнущий конским навозом, рыбой, с жужжащей тучей мух над гнилыми фруктами. Сразу за воротами Климу попытались впихнуть в руки тяжёлый чугунный утюг. Отбившись от первого продавца, Клим тут же попал в лапы второму. На этот раз ему предлагали деревянное колесо от телеги. Затем последовал старый огромный сундук. Клим предательски выделялся из толпы, и продавцы тянулись к нему, как мошкара на свет маяка.
– Клим, да вы здесь произвели фурор, – заметила Ольга Павловна. – Вы новое лицо, а местные всех без разбору европейцев считают богачами.
Но были и положительные моменты. Когда они пошли вдоль ряда с цитрусами, Клима угостили довольно крупным апельсином. «Регало!» – протянул руку продавец, и Клим с благодарностью принял подарок. Он впился зубами в апельсин, но его тут же поправила Ольга Павловна:
– Климушка, здесь апельсины не едят. Из них давят сок. Взгляните на продавца – он шокирован.
Затем Клим отстал, а Ольга Павловна ушла вперёд, где гортанно перекрикивались принесённые на заклание куры. Он залюбовался продавцом с широким изогнутым мачете. Тот размахивал им у себя перед носом, хвастаясь, что может разрубить любого своим орудием пополам.
– Лихо! – невольно засмотрелся, улыбаясь, Клим.
Увидев рядом кокосовый орех, он положил его на стол, под лезвие мачете, и предложил:
– А с этим ваше оружие справится?
Продавец озадаченно посмотрел на орех, затем на проявивших интерес соседей.
– Разрубите с одного удара! – показал ребром ладони Клим.
Тогда торговец отступил на шаг и повертел пальцем у виска. Покраснев, Клим смущённо отошёл и уже собрался было идти на розыски Ольги Павловны, как вдруг услышал за спиной:
– Ничего оскорбительного. Просто вы его озадачили. Этим жестом продавец показал, что он не понял и будет думать над вашими словами. В его руках не оружие, а всего лишь нож для разделки тростника. Сразу видно, что вы здесь недавно.
Рядом с Климом стоял молодой человек, с зачёсанными назад короткими волосами, высоким лбом и широкой обаятельной улыбкой.
– Простите, что не представился сразу – меня зовут Герман. Как и вы, я в Мар-дель-Плата прибыл не так давно, и мне тоже пока всё в диковинку. Но этот жест я уже успел узнать. Так кто вы?
Клим удивлённо посмотрел на незнакомца и вдруг неожиданно для самого себя произнёс:
– Вилли, – и протянул руку в ответ. – Вилли Шпрингер.
– Немец! – обрадовался Герман, переходя с испанского на немецкий. – Я сразу так и понял. У вас классическое арийское лицо. Дайте догадаюсь – вы наверняка из Хаймата? О вашем городке я уже наслышан. Немецкая школа, немецкие пивные, и даже поговаривают, что есть ресторан с нашей свастикой над дверью? За мэра у вас, кажется, там герр Клюбер?
– Нет, – возразил Клим, почувствовав, что его проверяют. – Я не из Хаймата.
– Неужели из самого Буэнос-Айреса?
– Да, – на этот раз согласился Клим. – Из пригорода.
– Понимаю. Я слышал, что там тоже есть наша диаспора. Большая?
– Не очень, – неопределённо пожал плечами Клим, оглядываясь в поисках Ольги Павловны.
– У вас явный эльзаский акцент. Вы из Страсбурга?
– Я уже давно там не был.
– И это понимаю. Сейчас в Страсбурге хозяйничают французы. Все мы изгои на этой чужой земле. Потому вдвойне приятно встретить своего соплеменника здесь, в далёкой Аргентине. А в Страсбурге наверняка знали салон мадам Марлен Михельс, что на Людвигштрассе? Я там часто бывал.
Клим перехватил внимательный взгляд Германа, выдержал и снисходительно похлопал того по плечу. Клим почти физически чувствовал изучающий взгляд немца у себя на лице. Тот словно беззастенчиво прощупывал его от живота к горлу.
– Не знаю, кто вы, но в Страсбурге нет Людвигштрассе, – выстрелил он наугад и не промахнулся. – Извините, мне пора.
– Простите, мой друг, – снова заулыбался Герман, – за эту невинную проверку. Но вокруг столько проходимцев. Вы здесь по делам?
– Да, – согласился Клим, рассудив, что помощь Ольге Павловне вполне можно считать серьёзным делом.
Затем, заметив, что Герман и не думает уходить, задал вопрос вежливости:
– А вы?
– О, да! Хочу, знаете, заняться бизнесом. Недалеко здесь за углом снял небольшой офис. Продажа, перепродажа и всё такое. Кстати, я подбираю группу единомышленников, не желаете присоединиться?
– Признаться, я в продажах ничего не смыслю.
– Ну, это наживное. Начальный капитал у меня не слишком велик, однако обещаю платить больше, чем может вам предложить любой из здешних работодателей. Для меня главное, что вы – немец. Подумайте, Вилли, над моим предложением. Тут недалеко есть улочка Сан-Лоренсо, на её пересечении с переулком Доррио и находится моя компания. Название я ещё не придумал, но надеюсь, сочиним вместе. Как вам, к примеру, «Ностальжи»? Вы ведь тоскуете по Родине?
– Ещё как! – не сдержался Клим.
– Ваша открытость красноречивее любых слов. Тогда мы с вами товарищи по несчастью, – понимающе кивнул Герман. – Мне весьма по нраву, что вы искренни и не скрываете нашей общей любви к Германии. Здесь мне встречались такие, которые уже стыдятся, что они немцы. Так я вас жду.
– Я подумаю, – уклонился от прямого ответа Клим.
Он вдруг увидел Ольгу Павловну в окружении местных гаучо – кажется, она его тоже искала.
– Простите, я не один.
Герман проследил за взглядом Клима и засмеялся.
– Да мы дважды друзья по несчастью! Я тоже не один и, как и вы, выполняю роль сопровождающего носильщика. Скажу вам откровенно – то ещё испытание! Всего четверть часа назад моей знакомой всучили разбитый горшок, заверив, что это амфора с древнего затонувшего корабля. Здесь всюду проходимцы, и честных людей спасает лишь единство. Приходите, Вилли, мы должны держаться вместе. А сейчас не смею вас задерживать, мне тоже надо вспомнить о своих обязанностях, иначе придётся вдобавок к амфоре тащить ещё кучу всякого хлама.
Ольга Павловна подошла, озадаченно посмотрела вслед уходящему Герману и спросила:
– Кто это?
– Не знаю, – пожал плечами Клим. – Какой-то немец. Кстати, он мне предложил работу.
– Работу? – удивилась Ольга Павловна. – Клим, вы здесь всего три дня!
– Вот именно! И уже чувствую себя иждивенцем. Я хотел поговорить с Сергеем Ильичом, чтобы помог устроиться в порту, но если есть возможность самому решить проблему, то почему бы не воспользоваться предложением?
– Проблему? Клим, о чём вы говорите?
– Не беспокойтесь, Ольга Павловна. Наш Данил Иванович говорил – если проблему можно решить, то и не стоит о ней беспокоиться. А если она нерешаемая, то и думать о ней бесполезно. Мне стыдно сидеть у вас на шее, а теперь я вижу, что эту проблему могу решить сам. Да и Герман, несмотря на то, что немец, показался мне вполне приятным и порядочным человеком.
Клим поискал его взглядом среди текущего на выход людского потока, и вдруг удивлённо присвистнул. Когда они разговаривали, Клим заметил пару раз прошедшего за спиной Германа человека в яркой национальной перуанской накидке. Ничего необычного, если бы этот человек не был европейцем. Он сутулился, прятал лицо за наброшенной на голову накидкой, с деланым вниманием разглядывал на столе товары, и, кажется, исподволь пытался прислушаться к их разговору. Тогда Клим счёл объектом подобного внимания себя, как чужака, но сейчас увидел, что оно адресовано его новому знакомому. Неизвестный, не отставая, шёл за Германом на расстоянии пяти шагов, успевая кивать продавцам и трогая предлагаемые товары. Однако, несмотря на все его старания, было видно, что он занят единственным делом – слежкой.
– Ольга Павловна, подождите меня минуту у ворот, – вытянув шею, старался не потерять из виду Германа Клим. – Я сейчас вернусь.
Он бросился к выходу и успел заметить, как Герман направился к женщине в строгом платье и накинутом на плечи пиджаке. Рядом с ней был ещё один мужчина, обвешанный сумками, которые он с трудом удерживал на каждом пальце и даже на локте согнутой руки. Герман открыл заднюю дверь стоявшей в тени дерева машины и небрежно бросил покупки на заднее сиденье. Затем пропустил туда же женщину и сел рядом с водителем. Клим проводил взглядом тронувшуюся машину, потом поискал незнакомца в пончо. Но тот уже уходил в противоположную сторону. Оглянулся на прохожих, подождал, когда они минуют его, и вошёл во двор. Клим прошёл вдоль стены дома, всем своим видом демонстрируя, будто заблудился и не знает, куда идти дальше, а когда поравнялся с выходом, заглянул во двор. Там стоял ещё один автомобиль, одно окно было опущено, и незнакомец с кем-то разговаривал, согнувшись и едва не просунув голову внутрь салона. Клим прочитал название вывески на доме, затем, изобразив радость по поводу того, что сообразил, где находится, пошёл обратно к рынку. Кажется, переговаривающиеся шпион в пончо и пассажир автомобиля не обратили на него никакого внимания.
