Петра Диттрич
Возвращение императора. Невероятные приключения в XXI веке. Петр I и президент
Вот и сейчас, сам от себя того не ожидая, зашел в церковь. Не только наедине со своими мыслями ему нужно было побыть, но и наедине с Богом.
Вошел и тряхнул головой, привычным жестом скидывая парик. Усмехнулся, что возвращалась память движений, при входе в дом Божий он всегда избавлялся от головного убора.
Церковь была новая, современная. Народу мало. Слева сидела женщина в платочке. Перед ней были разложены свечи. Петр привычно, как хозяин, взял самую большую свечу и направился к иконе Святой Троицы.
– Будьте добры, заплатите, – обратилась к нему женщина.
Петр уставился на нее сердито, что прервали его разговор с Всевышним.
– Без денег уже и к Богу не обратиться?! – спросил он.
– Ну почему, молитесь себе, но свечки у нас платные.
Петр перекрестился, постоял, помолился и, положив свечу обратно, вышел из церкви.
– Благословение Господне не купишь! – сказал он служительнице напоследок.
* * *
Выйдя из церкви, направился самодержец прямо к мосту на Заячий остров. Пройдя небольшой сквер, дошел до светофора и, не зная, что это такое, зашагал вперед, невзирая на загоревшийся красный свет.
Иван Данилович в ужасе высунулся из машины.
– Задавят ведь, Толик. Задавят! Только воскрес! Им же, гадам, все равно, кого давить!
– Да стой ты! – схватил его за полы пиджака водитель. – Он большой, его видно, – объедут.
– Уф, кажется, уже на той стороне. Глаз да глаз за ним! Не выпускайте его из виду!
Петр тем временем благополучно перешел дорогу, не обращая внимания на мат, доносившийся до него со всех сторон.
– Не разучились за века! – хмыкнул он. – Да мы и не то слыхали, покуда город строили!
В первый же момент, увидев Заячий остров и Петропавловскую крепость, Петр хотел бежать туда. Ноги сами несли.
* * *
Бывшая когда-то неприступной крепость показалась Петру уменьшившейся в размерах. По Ивановскому мосту он вошел внутрь. Навстречу шли оживленные толпы иноземцев, и уже во второй раз, как и в музее, он удивился, узнавая итальянскую, испанскую, французскую речь. В его время, помимо русского, здесь слышался голландский, аглицкий, немецкий говор.
– Отовсюду понаехали! – усмехнулся он.
Пройдя через ворота, Петр увидел свой бастион и, привычно взглянув на Меншиковский, подумал: «Всё одно мой крепше!».
Наблюдать за возведением бастионов поручил пятерым: Меншикову, Зотову, Головкину, Нарышкину, Трубецкому. Три шкуры с них драл и смотрел в оба, чтобы камень со строительства к себе по домам не крали. Особливо за Алексашкой нужен был догляд! Милый друг пер домой все, что плохо лежало! К тому году дворец, что он строить начал для себя, не уступал, а то и превосходил красотами царский.
– Видать, наворовал довольно, коли громину такую размахнул! – укорял его Петр.
– Да что ты, мин херц, обидно даже, – оправдывался Алексашка. – Для пользы государевой бьюсь. Вон к тебе послы заморские придут, а где их принять? У тебя? Не по чину. Чай, не цари. А ко мне всякий вхож, веди всех, я приму. Кого хошь приму, хоть послов, хоть кого!
Милому другу приходилось из кожи вон лезть, чтобы его бастион не отставал от государева. Украсть оттуда тяжеловато было, покуда он всегда был на глазах. Но Алексашка ухитрялся все равно! Сколько раз Петру докладывали, что видели ночью груженые лодки, курсирующие от крепости в сторону его дома. Царь гневался, старался уличить Меншикова. Солдат пытал, что крепость охраняли, стражу, – не признался никто! Да и винить их не мог. У светлейшего князя проход был везде открыт! Ничего не изменилось и позже, когда назначил его губернатором. Не мог понять Петр: пустое дело – к себе самому в карман лазать! Но Меншиков без этого не мог. Злился на него Петр, но за прежние заслуги много раз прощал.
* * *
Сохранность Петропавловской крепости порадовала Петра. Узнавал он стены, построенные еще при нем по его же чертежу. А вот канала, проходившего прямо через крепость, чтобы находившиеся в оной никакой нужды в водной потребе не испытывали, не было. Оттого и все внутри иным казалось. Непривычно было видеть и вместо строгого порядка и военного строя разноцветный людской поток.
– И мню, не купеческого звания, не по делу тут, а из любопытства! Не дело справить, а утробу ублажить.
Одеты все были чудно́, красочно, но весьма похоже.
– Порты, порты, порты: и на дамах, и на кавалерах, и на старых, и на младых.
А углядев голые колени и юбку, задранную непотребно, он так удивился, что сплюнул от возмущения. Его поразило то, что никто не обращал на это внимания, не столбенел, не крутил головой, не толкал плечом соседа и не хлопал себя по ляжкам.
Бегали дети, чинно шли пары, целовались влюбленные, горластые дамы рассказывали что-то столпившимся перед ними. Кругом гомон, разноречье, суета. Петр дивился на все, и странно было ему ощущать себя здесь чужим.
– Будто в Курляндии али еще где. Язык чужой, и я не свой! Не признают, и прятаться не надо!
* * *
Иван Данилович тем временем, увидев, что Петр вошел в крепость, заволновался еще больше.
– Упустим, Толик, он уже за воротами. Мост пешеходный – не проехать, что делать?
Он выскочил из машины и понесся вслед за Петром. Догнал он его уже перед памятником.
– Что за уродец такой? – спросил Петр ученого, показав на своего бронзового двойника.
Иван Данилович сконфузился.
– Это, простите, вам памятник поставили, – пробормотал ученый. И, чтобы смягчить гнев Петра, льстиво добавил: – Чтят вас очень, Петр Алексеевич! Во всех учебниках написано, что вы – самый великий царь. Вот видите, народу сколько, и все из-за Вас!
Петр недовольно поморщился.
– Мнишь, тот урод со мною схож? – ткнул он в свое подобие. – Голова с горошину, лицо – будто плоский блин, пальцы как у упыря, а замес-то тела – гробовая доска в камзоле? Таким меня сегодня видят? – Лицо его дернулось в припадке гнева, но он сдержал себя. – Не царь, слизняк какой-то!
– И вправду непохож! – согласился ученый. – Неудачно вышло!
– И кто же сотворил такое? Небось и денег получил за то, что царя чучелом выставил!
– Скульптор Шелякин.
– Шелякин? Кто таков? Денщик у меня был Шелякин.
– Очень известный.
– Повстречаю – сам памятником станет! Токмо без рук. Они ему без надобности!
Тут Петра толкнул какой-то лысый дядька, взбиравшийся сидячей скульптуре на колени.
– Ты меня вот так щелкни! – лыбился он приятелю. – Сейчас мы с тобой такой кадр заделаем! Я Петра по щеке поглажу или по носу стукну. Ну, щелкнул?
Вдруг по непонятной причине его тело оторвалось от скульптуры и повисло в воздухе.
Это Петр, подняв его, как кутенка, зловеще сказал:
– Сейчас я тебя гладить буду, коль просишь! Ногой по заду! – И, взглянув бедняге в глаза, спросил: – Или по носу щелкнуть?
– Не надо. Отпустите. Не снимай!
– Щелкай-щелкай, – поощряли то ли Петра, то ли владельца фотоаппарата прохожие.
– Вот это снимок! – восхитился фотограф. – Мужик, подержи его еще! Ну прямо Петр! Один в один!
– О-ля-ля! Экселенто, экселенто! Вери гуд! Ванс мо, плиз! – окружили Петра иностранцы.
– Вы не могли бы повторить для наших зарубежных гостей? – подошла к Петру переводчица.
– Зер гут, зер гут! Бите, бите. Файв хандрит рублс!
– Они дадут вам пятьсот рублей, почти пятнадцать евро, если вы повторите кадр.
Петр усмехнулся, поднял иностранца за шиворот, развернул для снимка. Затем поставил на место и, взяв деньги, зашагал прочь.
– Донт гоу, донт гоу! Плиз! Донт лив!
– Фантастик! Ван саузент рублс!
– Не уходите. Они вам дадут тысячу рублей, две тысячи! – слышалось вслед.
– А может, вернетесь, Петр Алексеевич? – нагнал царя Иван Данилович. – Две тысячи за пять секунд! А один-то вообще хотел, чтоб вы его вместе с супругой приподняли! Три тысячи обещал!
– Что, деньги дешевы, коль за безделицу тысячи кидают? – спросил Петр.
– Кому как! – ответил Иван Данилович. – Я вон за две тысячи почти неделю вкалываю! А вы на две тысячи могли бы и в ресторане перекусить.
– На эти деньги дворец построить сподобно было в мои времена! А пообедать – на грош!
– А сейчас грошей нет.
* * *
Шпиль Петропавловского собора, который, по задумке Петра, должен был вознестись выше, чем колокольня Ивана Великого в Москве, сиял золотом.
Увидев эту красоту вблизи, Петр немного успокоился после осмотра своего памятника. Он подходил к святому месту. Это была усыпальница, где лежали Романовы.
Перед входом их уже ждал Толик, заранее купивший билеты в кассе.
Петр покосился на бумажки, но ничего не сказал.
Собор блистал великолепием. Горящий золотом алтарь, украшенный резными, позолоченными статуями. Царское место с красным балдахином и золотым набалдашником, светлый мрамор надгробий с большими золочеными крестами.
Петр тряхнул головой, забыв, что он без парика.
– А вот здесь располагается могила основателя Петербурга Петра Великого, величайшего царя, в котором грандиозность предвидения сочеталась с нечеловеческим упорством и волей к достижению целей, – вещала экскурсовод.
– А правда ли то, что он ожил? – спросил русоволосый парень из толпы. – А что, я слышал в новостях! – объяснил он, когда в группе засмеялись.
– Это интернетная утка, – авторитетно заявила экскурсовод. – Пожалуйста, не отвлекайтесь, на все вопросы я отвечу в конце экскурсии. Вы видели недавнее захоронение последних Романовых. Все знают, что имя последнего царевича династии – Алексей. Это имя было несчастным для царской семьи. Бедный наследник престола, с младенчества страдал гемофилией. А сейчас мы с вами перейдем к следующему захоронению – еще одного царевича Алексея.
Группа стала перемещаться, и Петр неотступно следовал за ней. Он уже сердцем понял, к чьей могиле они направляются. Не зная, как отыскать могилу сына самому, он покорно следовал вместе со всеми. Их привели почти что ко входу, где слева в маленькой каморке был похоронен цесаревич в окружении жены и тетки – сестры Петра.
– Вы видите, что юноша, лежащий здесь, записан под титулом князя. А ведь он был старшим сыном Петра и должен был унаследовать титул цесаревича. Однако по воле отца Алексей был лишен возможности стать преемником престола. Петр боялся, что воспитанный в духе старой России Алексей повернет страну в прежнее русло. Принимавший мало участия в воспитании сына царь обнаружил в подросшем царевиче не продолжателя своих идей, а человека, равнодушного к отцовским начинаниям. Признать правду для царя было горько, и он прилагает много усилий, стремясь заинтересовать сына своими помыслами. Берет на строительство флота, поручает следить за доставкой необходимого. Однако цесаревич не проявляет интереса и ждет, как бы освободиться от опеки отца. Потеряв надежду вовлечь сына в дела государства, царь обращает свои чаяния в сторону малолетнего Петра Петровича – «шишечки», его совместного сына с Екатериной. Он надеется, что сможет в будущем передать ему свои дела и управление государством. Однако судьба сыграла с императором злую шутку. Учинив дело об измене цесаревича, закончившееся его смертью, Петр вскоре лишается и последней надежды – младшего сына. Ужасная участь царевича лишний раз доказывает, что Петр не остановился бы ни перед чем, чтобы завершить задуманное.
Слова экскурсовода были прерваны глухими рыданиями.
Все обернулись и увидели мужчину гигантского роста, который рыдал в голос и, как ни старался, не мог остановиться.
– Вон! Все вон! – закричал он, стесняясь своих слез. – Гоните всех! – махнул он одной рукой Ивану Даниловичу и Толику, второй же прикрывая лицо. – Хочу быть наедине с сыном!
Толик подошел к экскурсоводу и попросил ее увести группу.
– Граждане! – перекрикивая возмущение толпы, попросил Иван Данилович. – Проходите, пожалуйста, в основное помещение собора.
– Да это же Петр! – наконец дошло до одного из экскурсантов. – Я ж вам говорил, что он ожил! В новостях врать не станут! Да смотрите же! Рост два метра с лишним, над могилой царевича плачет, и этот его Петром Алексеевичем назвал. Граждане, – он вдруг окончательно осознал невероятное, – это же правда Петр!
– Где? Что? О чем он говорит?
Группа, уже начавшая выходить, вдруг рванула назад, в закуток, где все еще оставался Петр.
– Они же сейчас всех затопчут! – в ужасе прокричал Толик Ивану Даниловичу. – Гляди, совсем шальные!
Смотреть на людей и, правда, было страшно. Они бросились туда, где стоял Петр. Каждый старался пролезть поближе, толкая тех, кто был впереди. Обезумев от удивления, смешанного с восторгом, некоторые уже лезли на надгробья, лишь бы увидеть Петра получше.
И тут все поняли, почему Петр был поистине великим царем. Они на себе ощутили безудержную силу его воли.
Он повернул к толпе залитое слезами лицо и сказал спокойно, но так жутко, что стоявшие впереди попятились, оттесняя задних и боясь смотреть в его отливающие могильным холодом глаза:
– Вон!.. Все вон! Один буду… с сыном!
Наступила гробовая тишина. Все враз онемели. И те, кто находились в зале, и кто имел смутное представление о происходившем. Затем со всех сторон послышался шепот:
– Поворачивай. Петр хочет побыть один с сыном.
Присутствующие, как будто подчиняясь гипнозу, стали выходить из собора. И только оказавшись на улице, будто опомнившись, давали волю эмоциям. Собор опустел, царь остался в одиночестве оплакивать свои грехи. Зато площадь перед собором в момент заполнилась людьми, привлеченными странными криками: «Ожил! Ожил!».
– Кто ожил?
– Петр ожил!
* * *
Народу в Петропавловской крепости набралось очень много. Автобусы один за другим освобождались от публики на площади перед Монетным двором. Услышав возгласы выходивших из собора людей, туристы заинтересованно приглядывались к толпе, спрашивая, что происходит.
Выйдя из собора, Петр неожиданно увидел площадь, целиком запруженную народом.
– Ура Петру! – первым крикнул все тот же любопытный экскурсант. – Ура!
Толпа подхватила его крик.
– Ура! Ура!
Тысячи глаз смотрели на ожившего царя. Появившиеся милиционеры, не получившие приказа сдерживать народ, бездеятельно стояли тут же.
Петр меньше всего хотел быть на виду. Он попытался было спрятать лицо в парик, как это делал всегда, чтобы укрыться от любопытных глаз, но вспомнил, что парик в новой жизни не предусмотрен.
– Скажите что-нибудь! Петр Алексеевич! – крикнул кто-то.
Петр, все еще находившийся под гнетом вины перед сыном, оглядел толпу и сделал попытку повернуть назад.
– Петр Алексеевич! – умоляюще попросил Иван Данилович. – Поговорите с народом! Ведь такое событие! Они же и внукам, и правнукам расскажут!
– А правда, скажите! – присоединился к ученому Толик.
– Как там, на том свете? – крикнул кто-то из толпы.
На него зашикали со всех сторон, считая вопрос дерзким. Но, как ни странно, именно на него Петр Алексеевич захотел ответить. Совпал он с его состоянием души.
Петр задумался и сказал глухо:
– К той дороге всю жизнь готовиться надобно. По Библии жить. На каждый случай нам Божий совет даден. Слушать и следовать ему должны! – Он помолчал, оглядел толпу и добавил голосом, от которого каждому сделалось жутко: – СТРАШЕН БОЖИЙ СУД! ОХ, СТРАШЕН! Каждая мысль наша ему ведома! Я об том забывал!
Он замолчал, и никто не смел нарушить звенящую тишину. Казалось, весь город застыл! Люди боялись моргнуть.
– В своих деяниях помните о том! Живите по-божески! Не копите грехи, а благо копите! Добро делайте! Страну любите!
Находившиеся тогда на площади, даже в самом дальнем ее уголке, поняли слова, которые царь произнес совсем негромко. Как будто высшая сила помогла донести их до каждого.
– И еще помните: как бы Его ни называли – Аллах ли, Будда ли, Бог един. И прощение Его здесь просить надо! Там оно вам не поможет!
* * *
Сказав это, Петр вложил в умы и сердца находившихся в тот день в Петропавловской крепости самую суть – жить по Божьим заповедям. Некрещеные пошли креститься, иноверцы еще усерднее стали молиться. Люди поняли, что сказанное Петром – завет для них и следующих поколений.
* * *
Но все это было позже. А в тот момент, когда все пришли в себя, прозвучал житейский вопрос, всех волновавший.
– А вы здесь насовсем, или как? – раздался все тот же голос.
Петр вгляделся в толпу, оттого первые ряды опустили глаза, боясь его взора, а спросивший спрятался за спинами.
– Мое время мне неведомо, как и вам. Все в Божьей воле.
Слова Петра вызывали живую реакцию толпы, сопровождались гулом обсуждавших его ответ и шиканьем на них остальных.
– Понравился ли вам современный Петербург? – пробился сквозь шум девичий голос.
Петр посмотрел туда, откуда доносился голос, и, увидев жадные до чуда широко распахнутые глаза, ответил:
– Что видал, то любо. Ладно перекроен, крепко сшит. А остальное – поглядим.
– А как же Президент? – спросила женщина, стоявшая поблизости. – Вы что, вместо него теперь будете?
После ее слов на площади опять повисла тишина, как будто природа враз замерла.
Петр задумался на мгновение и ответил твердо:
– Каждому овощу свой сезон! Мой прошел, его идет. Я здесь не для смены, а для помощи.
Все сразу зашумели, и кто недослышал, переспрашивали соседей:
– Что он сказал? Что он сказал?
Петр повторил громче:
– Идите и всем скажите. Прислан я не для смуты, а для дела. Не бока ломать, а Русь утверждать. А ноне разойдитесь. Время не для речей, а для дела.
Тут Иван Данилович вышел вперед и стал расчищать дорогу.
– Эй, милиция, что без дела стоите? Помогите Петру Алексеевичу пройти до машины.
Как под гипнозом, милиционеры стали теснить людей, освобождая дорогу.
Толик показывал Петру, где машина. Он вдруг почувствовал себя очень важным и нужным. Ему льстило, что он шел рядом с таким великим человеком.
* * *
«Сенсация века! В России ожил царь Петр Великий!», «Не позволим властным структурам избавиться от ожившего, чтобы обеспечить себе спокойное правление!» – такие лозунги наводнили Интернет. Об этом говорили по всему миру.
Президент собрал проверенных людей в Кремле.
– Что будем делать?
– Хотите, спецслужбы его так упекут, ни один журналист не пронюхает, – предложил главный ответственный из органов внутренних дел.
– Раньше думать надо было! Головой, а не… – Президент перевел тяжелый взгляд на главного ответственного за прессу. – Почему не проследил. Как узнали?
Тот округлил без того круглые глаза.
– Вы были в коме… Я же не знал, что он… оживет. А может, сделать из этого пиар-ход? – оживился он. – Дать его интервью по зарубежным каналам, это ведь такие деньги! Такие деньги!.. В казну, конечно. На цифру можно всю страну посадить.
– Кто кого посадит, мы еще посмотрим! – проворчал главный ответственный за государственную безопасность.
– Ни на минуту из строя выйти нельзя! Как допустили, чтобы информация просочилась! – Виктор Александрович повернул голову в сторону премьер-министра Александра Викторовича. – Вы ведь замещали меня! Как проморгали?
– Может быть, не все так страшно? Представить его как достижение российской науки. Недаром же мы Сколково построили!
«Неплохая идея! – подумал главный ответственный за оборону. – Под этим делом я представлю факт оживления как секретное оружие. И мне престиж, и моим амазонкам. Мол, наши силы могут и мертвого из могилы поднять!»
– Виктор Александрович, – подобострастно произнес Александр Викторович, – Петр еще не разбирается ни в чем. У нас время есть.
«Ладно, на месте решу!» – подумал Виктор Александрович и собрался вылететь в Петербург, чтобы лично встретить Петра.
Пока он ехал в сторону аэропорта, ему докладывали обо всех шагах царя.
Слова, сказанные им на площади перед Петропавловским собором, немного успокоили Виктора Александровича. «“Я здесь не для смены, а для помощи. Не для смуты, а для дела”, – так видит свое пребывание, – обдумывал Президент. – Ну хотя бы опять в цари не полезет! И на том спасибо! Ему годы понадобятся, чтобы понять, что сейчас в мире происходит! Россия так изменилась за три века! По сути – это совсем другая страна!»
Зная по истории характер Петра, было трудно представить его уступчивым, терпимым, принимающим чужое мнение.
«Свою правду он палкой вколачивал. На это указывали все его приближенные. Страна большая, народу много, не жалел! Сейчас так нельзя!» – Виктор Александрович понял, что его ждет немало трудностей с ожившим царем.
* * *
Проезжая Дворцовый мост, Петр оглянулся назад, на Петропавловскую крепость, и вздохнул:
– Эх, Данилыча бы сюда! Поглядел бы на Янни-саари!
– Что это? – спросил водитель.
– «Заячий остров» по-чухонски. Было здесь рыжее болото, кусты, зверье да трава. Мечтали мы с Алексашкой, что выстроим здесь Парадиз, а он ныне краше, чем виделось нам! Мой Зимний дворец на Канавке, чай, снесли?
– Не снесли! – затараторил Иван Данилович. – Внутри от театра, что при Екатерине Второй отстраивался! Вон, видите, голубое ажурное здание. Недавно несколько комнат отрыли. Кабинет ваш в целости. Хотите, заглянем?
Петр, скрывая эмоции, молча махнул рукой.
– Зимний дворец же дальше! – вмешался Толик.
– Не путайте, вы про Екатерининский говорите, а я про тот, что был построен Петром Алексеевичем, Дворцовая набережная, 32.
Иван Данилович хотел провести его через бальный зал театра Эрмитажа, тем, что над каналом, но решил, что Петру сейчас не до красот.
Увидев вместо своего, любимого им, творения другое сооружение, царь нахмурился и пребывал в дурном расположении духа, пока не заинтересовался компьютером. Обратив внимание на картинку, как дворец выглядел в его время, он хотел сказать, что художники ошиблись и все было не совсем так, как изображение вдруг поменялось и начался фильм о строительстве первого дворца. Он был так поражен меняющимися картинками, что застыл, наблюдая за реакцией окружающих. Но никого вокруг не удивляло, что на экране очень маленькие люди, что они двигаются и живут своею жизнью. Он крякнул от удивления, покрутил головой и еле сдержался, чтобы тут же не вскрыть крышку и не заглянуть внутрь, дабы понять, как там помещается так много народа. Затем, увлекшись, стал смотреть о строительстве второго дворца и о том, как с помощью переделок был придан парадный вид дворцу последнему.
– Правильно ли все? – спросил Иван Данилович. – Ведь по крупицам информацию собирали.
– Поглядим, – сказал Петр и прошел вперед.
* * *
Спустившись вниз, туда, к своему веку, он понял, что сохранилась лишь малая толика от его жизни. Не было ни красиво убранного двора, ни пристани, откуда он любил утром садиться в лодку, чтобы объезжать весь город, ни парадных покоев, где принимал важных особ, ни спальни, где умирал.
Правда, о том не пожалел. Слишком тяжелы были воспоминания о последних месяцах жизни. Измена жены, предательство друга, недуг, страшные боли, метания, сомнения, кого оставить после себя, и наконец уход… Память отозвалась в нем ноющей болью: он увидел себя, метавшегося в агонии на кровати, свое разбухшее тело, не способное выдавить мочу, беспомощность от страшной болезни, недоверие к лекарям и их методам лечения, приносившим ему под конец столько мучений! Ощутил, как тогда, снедавшую горечь обиды и недоверия к жене, предавшей его после того, когда он возвысил ее так высоко! Как ему непереносимо вдруг стало ее присутствие, опущенные глаза, скрывавшие мысли, страх перед ним после измены, желание оградить его от преданных ему людей. Будто вновь пережил он свои подозрения, когда у его постели Меншиков и Екатерина, оба страшась своей участи, переглядывались и, как казалось, желали ему смерти. Невыносимо давила на него зависимость от близких, кому он более не доверял… Она ли это, боясь за свою участь, Меншиков ли, в страхе за открывшееся казнокрадство, но из-за их чрезмерной заботы не могли дойти до него тогда те, кого он желал бы видеть… Токмо дочери. В агонии он молил Бога о том, чтобы не отойти в мир иной 27 января – в день рождения Анны. Не хотел доставлять любимице горе своим уходом.
Петр крепко сжал губы, не желая выплеснуть наружу ни капли эмоций. «Георгиевский зал, – прочитал он, – место, где находился саркофаг с телом Петра Великого. Караул вокруг него стоял день и ночь, непрерывно шли люди, чтобы проститься с любимым царем. Императора похоронили на сороковой день…».
Петр не смог читать дальше, воспоминания захлестнули его, встали комом в горле… Он отвернулся от всех, чтобы набраться сил для осмотра сохранившегося дворца.
Для этого нужно было спуститься вниз и пройти туда, где его ноги ступали в другом столетии.
* * *
Иван Данилович, следовавший за Петром, вел императора по его же дому, вдруг ставшему чужим и незнакомым.
Петра резануло то, что не увидел он ни Гаванца, ни Зимней Канавки, ни Невы. Раньше внутренний дворик с трех сторон окружала вода и чувствовал он себя в своем кабинете – Конторке, как капитан на родном судне. Теперь же и не сразу сориентировался, где находится.
– Видите сени и чулан истопника? Они подлинные! – забежал вперед Иван Данилович. – А вон кабинет ваш и столовая.
– Столовую перенесли.
– А остальное? Все как при вас. Так ведь?
– Ее спроси, – зло повернулся к нему Петр, войдя в Конторку и указав на чучело своей любимой собачки Лизетты около камина. – Ну что, как при нас, аль нет? – обратился он к мохнатому другу. Голос его звучал сдавленно. – Как тебе шкуру оставили, а нутро соломой набили, так и в музее оном. Сторожишь не нашу жизнь.
– Ну как же, – расстроенно развел руками Иван Данилович. – Вот токарный станок ваш, и бюро, под ваш рост изготовленное, и морские инструменты. Неужели ничего не узнаете?
– Да, пес, свою шерсть на чужом горбу не признать! – сказал Петр то ли чучелу собаки, то ли кому-то еще. Иван Данилович, сначала приняв это на свой счет, хотел обидеться, но потом поставил себя на место Петра: как бы он реагировал, если бы в его доме все было бы не так, как при нем, и вздохнул.
– Собака моя. Я сам приказал чучело изготовить. Подарок князя Меншикова. Отписал, что зело глупа, но стрельбы не боится и бросается на того, кто стреляет. Однако ж сей презент золотником обернулся!
Иван Данилович подошел к бюро и стал рассматривать предметы на нем: табакерка с надписью «Царь Петр. 1697 Саардам», циркули, уникальный сейф-ларец, параллельные линейки… Откидная полка бюро была ему по плечи.
«А ведь Петр здесь работал стоя», – подумал он.
– Вещи мои. – Петр оглядел изразцовую печь, компас на полу и облокотился на бюро. Старое дерево, поначалу отнеслось к хозяину как к чужому, не приняло его, но потом, узнав знакомую руку, ответило ему воспоминаниями. Как он, не имея времени присесть, стоя писал здесь указы, рисовал эскизы кораблей и домов, обдумывал письма, отдавал распоряжения.
Петр погладил деревянную поверхность: «Сколько мыслей моих тебе ведомо! За триста лет ту тайну никто не распечатал. Не чаял воротиться».
* * *
Бюро это было изготовлено под его рост. Высота рабочей откидной доски такова, чтобы царю было удобно руки размещать, когда он стоя писал или чертил. Не удержался и открыл он сейф-ларец.
– Пуста казна! При мне такого не бывало!
Сейф был подарен Августом Сильным – польским королем, который так понравился ему при первой встрече. «И на старуху бывает проруха», – усмехнулся Петр тому, что принял его расположение за дружбу. А вот сейф был действительно хорош! С семью запорами, с отверстиями на дне, чтобы привинчивать к столу, надежная защита от воров. Он и снаружи был красив!
Петр привычно взглянул на себя в янтарное зеркало слева от конторки, презент от прусского короля Фридриха Первого, и как будто очутился опять в своем времени.
Вспомнился эпизод, как вернулся он однажды из Адмиралтейства, а собака его не встречает. Он не придал этому значения, мысли были делами заняты. И тут вдруг скребется кто-то в дверь. Он выглянул в окно, увидел Лизетту, дал знак караульному пустить. Собачка вбежала, хвостом виляет, на задние лапы встает, когтями за чулки цепляется.
Разозлившись, отшвырнул ее, потом угрызения совести почувствовал, что обидел преданного друга, и наклонился погладить.
Лизетта, забыв обиду, стала ласкаться и руки царя лизать.
– Что тут у тебя? – заметил вдруг Петр что-то за ошейником. – Да тут записка. Лизетта, и ты у меня просить вздумала! – развернул он послание.
«Всемилостивейший государь! Ваша преданная Лизетта челом бьет. Вы давеча изволили приказать в Петропавловскую крепость слугу своего царского заключить и кнутом бить. По моему собачьему разумению, вина его не есть правда. Мне доподлинно известно, что не виновен он. Мы, собаки, не токмо везде бегаем, а и разговоры слушаем. Я служу вам верой и правдой бескорыстно столько лет. Прошу вас простить сего виновного и пересмотреть дело. А я уж вам отслужу! Лижу ваши ноги и руки, преданная вам, собака Лизетта».
– Ох ты, шельма! Ох шельма! – ласкал собаку Петр. – Когда бы послушны мне были все в добре, как ты, тогда не гладил бы я их дубиною! А подучил-то кто? Руку, писавшую, признаю. Екатерина постаралась, – усмехнулся он способу заступничества, к которому прибегла жена. – А об том, что невиновен, то мы поглядим!
Екатерина нередко заступалась за тех, к кому испытывала симпатию или дружеское расположение. Чаще всего ее просьбы касались Александра Меншикова. Его жадности не было предела! Он то вымогал взятки для проталкивания выгодных прошений, то сам пер из казны при любой возможности. Петр вспомнил, как за шесть лет до своей кончины решил построить канал длиной 100 верст из Волхова в Неву в обход Ладожского озера. Желал судоходство облегчить. Торговля с Европой по Балтике требовала расширения водных путей. Надзирать над строительством Меншикова поставил, 2 миллиона рублей выделил из казны на строительство. Деньги пропали. Несколько тысяч рабочих умерло от голода, а работа продвинулась мало. Петр слушал тогда здесь, в Конторке, его юливый голос, как он всеми прикрывался, чтобы с себя вину снять, не выдержал и отлупил от души! Алексашка отделался тумаками и огромным штрафом и клялся, что верой и правдой, что больше никогда!
Но Меншиков не смог совладать со своей натурой. Воровал даже из денег, отпущенных на царские нужды: для него – Петра два парика по 10 рублей, а для себя восемь по 60 рублей. Екатерина оправдывала его тем, что однажды он потратил около пятидесяти тысяч на палатки и провиант для полков, расквартированных за границей. И иные случаи бывали. Но все же брал из казны он неизмеримо больше, чем отдавал.
Двор недоумевал, как это Меншикову все сходило с рук! В конце концов его рвачество так всех вывело из себя, что Сенат направил Петру донесение с перечислением случаев воровства князя из государственной мошны.
Царь и тогда не отдал Меншикова на растерзание, ответствовал: «Вина немалая, да прежние заслуги более. Рука вороватая, да верная».
Однако незадолго до смертельной болезни Петра еще одно воровство Меншикова обернулось отстранением его от должностей президента Военной коллегии и генерал-губернатора Санкт-Петербургской губернии. К этому времени Петр уже едва переносил милого друга. Он все еще ценил и нуждался в нем, но прощать больше не мог. Царь был так разгневан, что готов был убить Меншикова. Тот это почувствовал и на коленях молил о прощении, но гнев Петра был страшен: «Теперь в последний раз дубина. Ей, впредь берегись! – зазвучало грозное предупреждение».