Пиня Копман
Байки негевского бабайки. Том 3. Проза
Уже давно, глядя на море, я не говорил любимой: «Здравствуй!» Сегодня сказал. И это было не патетично, а романтично. А она ответила мне, точно по сценарию, звонким криком чайки.
И еще она нежным солнечным лучом приласкала мне лицо, как ласкала его когда-то по утрам.
Анна еще спала. Одеяло сбилось. Солнечный луч из окна пробежал по узкой ступне, пощекотав маленькие пальчики. Действительно, почти детская нога. Лицо уже не было таким бледным, как вчера ночью. И синие круги под глазами исчезли. Зато отчетливей видно было, какие у нее длинные ресницы. И резче проступил белый шрам на виске. След ножа? Она слегка повернулась и что-то пробормотала сквозь сон. Под пижамой отчетливо проступила грудь. Уже вовсе не детская. Ну-ну… На травести она уже не годится. Уже не Джульетта… но еще не Оливия. А я собираюсь сыграть Бенволио, не иначе! Съехавший с ума старый паралитик за пол года до могилы задумался о женщине! Курам на смех! Я перебрался в свою каталку и направился в ванную. Душ по утрам мне просто необходим. Это не самая приятная часть дня. Нужно выполнить процедуры с конечностями. Потом переодеться. Здесь же, в ванной, унитаз и биде. И специальные перекладины. Иначе как бы я тут перемещался?
А когда я выкатил из ванной, то буквально натолкнулся на ее взгляд. Ну, как на столб.
– Это Город старых башен? – спросила она тоном больше утвердительным, чем вопросительным.
– Так его называют здесь, на карте он, кажется, называется иначе (Ну, чем не Бенволио?)
– А ты – Иоанн?
– Так меня называют здесь. И я уже привык к этому имени.
– А почему ты на коляске? Ты давно так?
– Милочка, ты задаешь нетактичные вопросы. Лучше б ты спросила, как я себя чувствую, или какая сегодня погода… Впрочем, я отвечу. Я «так» почти всю жизнь.
– Погоди, значит, ты не Иоанн?
– Когда-то меня действительно звали иначе.
– А где Иоанн?
– Анна, если только тебя действительно зовут Анна, почему так много вопросов? Ты уж объясни, пожалуйста, а то мне как-то непонятно.
– Я ищу Иоанна, владельца булочной. Он мне очень нужен! Очень!
Какая убедительность! Жаль, что я уже сказал, что не Иоанн.
– Ты опоздала на шесть лет. Тот Иоанн, который владел булочной все эти шесть лет ждал тебя на городском кладбище.
Она заплакала. Ну чисто девчонка, которой сладкую булочку не хотят покупать. У меня таких по три на день в булочной плачут. Потом, когда слезы потекли уже не рекой, а ручейком, я сумел ее расспросить подробней. Устарел Шекспир! Анна, по ее словам, росла в столице. Отец был большой начальник, и все у нее было очень хорошо. Пока ей не исполнилось 17 лет. Она окончила очень престижный колледж и должна была ехать учиться в Сорбонну. Специальность – то ли психоэлектронника то ли электропсихика. Я так и не понял. Но вдруг ее отца посадили в тюрьму. Потом пришел его бывший начальник, сказал, что отца еще можно вытащить, но они с матерью должны вернуть те деньги, которые отец вроде бы украл. У них не было этих денег. Мать продала все, что у них было. Но этого все равно было мало. Потом матери сказали, что Анна может отработать долг в постели у начальника. Тогда мать и перестала соображать. Попала в психушку. А Анна сбежала. Про дядю Иоанна ей рассказывала мама, когда еще что-то понимала. Он был ее последняя надежда. Мама говорила, что у него есть деньги. И, хотя он жадный, но племянницу, быть может, пожалеет. Если не даст денег, чтоб вытащить брата из тюрьмы, то хоть спрячет ее у себя. Книжка, которую я у нее увидел, – это семейный фотоальбом. Я посмотрел. Морда у настоящего Иоанна действительно, выдавала очень жадного человека. Кащей и Плюшкин в одном лице. Вряд ли Анне что-либо у него светило. Разве что сдал бы ее в аренду в бардак в Веселом квартале. Я ей так об этом и сказал. В результате получил очередные реки слез.
Мог бы догадаться. Дальше надлежало что-то придумать с этой девчонкой.
Прятать ее бесполезно. Она показала в альбоме фото начальника отца, и я узнал его. То есть лично мы знакомы не были, но о его делах я, в свое время, читал. Очень крутой. И очень опасный по женской части. В газетах писали о двух его женах, покончивших с собой, о пропавших бесследно девушках, о тайном притоне в пригороде столицы.
Тут было над чем подумать. Отныне я – рыцарь, защищающий вдов и сирот. И чем моя коляска не Росинант? На одной из фотографий в альбоме отец Анны был с каким-то типом, похожим на меня. То есть на меня тех времен, когда я ходил на двух ногах. Эту фотографию я и взял. Потом предупредил Анну, что если она выйдет из дома, то на нее нападут пираты, бандиты и инопланетяне одновременно, а если высунется в окно, то подстрелит снайпер-самоубийца. Еда в холодильнике. Книги в шкафу. Телевизора, радио, магнитофона нет и никогда не будет. Никому не открывать. А если вражеские армии взломают дверь – хоть под пытками утверждать, что она моя племянница, а я ее родной дядя.
После этого я покатил в мэрию. Секретарша впустила меня в кабинет мэра без вопросов и препирательств.
– Здравствуй Иоанн! Что ты все на коляске? Купил бы уже машину! – это он так приветливо со мной шутил. Знаем мы эти барские шуточки! Он знал, что машин я не люблю. Да и некуда мне на машине ездить. В исторической черте города внутри крепостных стен автотранспорту движение запрещено. Даже мэр ходит пешком. Мерседес ждет его на автостоянке за крепостными воротами. А всего в двух милях от города – порт. Там и машины, и мобильные телефоны, и компьютеры. Словом, сумасшедшая современная жизнь.
После моего приветствия заговорили о делах.
– Мэр, вот на фото я с братом. Брат работал во Всеобщих системах связи. Но его босс, этот рыжий боров, захотел его дочку, мою племянницу Анну. Он посадил брата, довел до психички его жену и насел на девочку. Это ведь полный беспредел. Девочка сейчас у меня.
Можете Вы спасти племянницу? (Все это – со слезой в голосе. Убедительно, чуть сентиментально, но без сю-сю. По-моему – неплохо!)
Мэр Города старых башен не последний человек в нашей стране. Его влиянию мог бы позавидовать иной министр. Тому есть несколько причин, называть которые не стоит. Ну а мэр, в свою очередь, играет роль покровителя инвалидов. Кроме того, мне удалось решить одну очень сложную и запутанную проблему, связанную с личными и финансовыми взаимоотношениями мэра, его заместителя и его жены. Но это совсем другая пьеса.
Мэр достал из сейфа телефон с особым диском, и стал его накручивать. Я тактично отъехал в угол кабинета, но имена, которые я слышал, меня радовали.
В результате получасовых переговоров по этому хитрому телефону, мэр пообещал, что поможет решить проблему. Только на это нужно время. Пару месяцев. До этого времени покидать стены города племяннице не следует, а внутри стен ее, если нужно, защитит полиция. Ну, в этом я серьезно сомневался. От того, кто хотел Анну, никакая полиция в мире защитить не могла. Зато могли другие люди.
Я зашел в банк, и достал из своего сейфа несколько вещей, которые хранил как раз на такой случай. Потом я скатился в свою булочную. Я говорю «скатился», потому что мэрия находится в самой высокой точке города, в бывшем княжеском дворце. Георгиос отпускал покупателей. Он был расторопным и вежливым парнем, по-доброму шутил и мило улыбался. Не слишком умный, но и это – слава Богу! Зато не имеет комплексов. И не играет никого. То-то будет хороший булочник через пару лет!
Взгромоздившись за прилавок, я попросил парня повидать Хлыста и Грузина – обоих главарей банд (то есть, простите, директора концерна «Дары моря» Виктора Сергеевича Шматько и председателя Союза предпринимателей Приморского региона Сакварелидзе Георгия Шалвовича). Каждому я послал записочку с просьбой навестить меня в полдень. Мне нужны были они оба и сразу, потому что только так, ревниво следя за действиями друг друга, они представляли особую силу. Грузин, поддерживавший среди своих твердую дисциплину, «держал» игорный бизнес, и все прочие развлечения в городе, сервис, а также промзону за городом: склады, мастерские, автобусный и грузовой транспорт. Ну, а у Хлыста народ был вольный – контрабандисты и пираты. Каждый рыбак и каждый грузчик в порту платили ему процент. Под началом у каждого было по сотне отъявленных головорезов, в том числе адвокаты и спецназовцы. В мэрию эти два «бизнесмена» никогда вместе не ходили. Только ко мне. В свое время мне удалось убедить обоих, что в равновесии их сила. Я говорил, как Дизраэли! Жаль, что никто кроме них не слышал!
У меня в булочной два входа: для тех, кто спускается сверху, из центра, и для тех, кто поднимается снизу, от моря. Оставив своих бугаев-телохранителей на улице, оба зашли ко мне в булочную ровно в полдень, под бой часов на башне княжеского замка, каждый через свою дверь. Я перед этим удалил всех покупателей, а Георгиос поставил посреди зала стол, два стула, и уже нес кофе.
Хлыст, бывший морской десантник, здоровенный и вроде даже неуклюжий, ум имеет острый и пронырливый, слывет большим любителем парадоксов. Грузин – бывший спортсмен, любит во всем систему и порядок. Преферансист. Любит планировать и терпеть не может, когда планы нарушаются. Вот этим, столь несхожим людям, я и изложил свою просьбу: на племянницу охотятся, и ее нужно поберечь. Месяц, ну пусть два.
Хлыст первый сказал: «Добро!» Ему улыбалась перспектива посоревноваться со столичными фраерами. Ему лишь следовало сказать всем своим: «С моря ни одного чужого в город!» Грузину это явно нравилось меньше. Отвлекать людей от уже распланированных дел он явно не хотел. С другой стороны, это была новая интересная комбинация, и он уже начал планировать. Я словно читал в его лице: «Трех человек и джип к посту дорожной полиции, двух человек на автозаправку, по два человека на городской автовокзал и пригородную автостоянку, распоряжение в гостиницы, нищим под мост». Наконец он проронил «Согласен!». Ни один не сказал о своих затратах. Не перевелись еще у нас джентльмены! Впрочем, я тоже не хотел оставаться неблагодарным. Вечером Георгиос отнес каждому из них небольшой футляр. Хлыст получил малайский крис XVI века (он собирал коллекцию ножей), а Грузин, любитель искусства, – православную икону XIX века в серебряных ризах. Я же сыграл роль рыцаря, спасающего девицу от дракона. Что может быть прекрасней! Множьте добрые дела!
Домой я вернулся, как всегда, затемно. Анна сидела в кресле, поджав колени к подбородку, и глядела в камин. Там догорало, уже подернувшись пеплом, толстое березовое бревно. Ее одежду я выбросил в мусорник еще утром. Но сейчас принес новые джинсы, свитер и кроссовки. И халат – хватит ей ходить в моей пижаме!
– Все, красавица! – сказал я, – период отшельничества кончился. Отныне и до особого распоряжения стены твоей темницы расширяются до стен этого горда. Завтра ты, вместе с моим помощником Георгиосом, обойдешь весь город чтобы каждый налогоплательщик и каждый нищий запомнил твое ясное личико. Так мы сбережем тебя от позора и поношения, дабы неповадно было…, – как завершить эту глупую фразу я так и не придумал, поэтому попросил Анну достать из кладовки на кухне оплетенную лозой бутылку и сыр из холодильника.
Крестьяне, что живут на окрестных горах, испокон веку выращивали виноград и делали вино. Некоторые сорта местного вина могли бы выигрывать золотые медали на выставках, если б кому-нибудь взбрело в голову туда эти вина послать. Но пока, слава Богу, этими винами наслаждаются жители Города старых башен. То, что поставила на столик Анна, было темно-красным, густым , сладким и пахло почему-то сухой выжженной степью. Я налил вино себе в пузатый бокал, ей в маленькую ликерную рюмочку. Мы выпили за тех, кто в море, и за успех нашего предприятия, потом за то, чтоб нашим врагам снились огромные тараканы, потом за здоровье полицейских и воров. Потом я понял, что очень даже пора спать. Ведь прошлую ночь поспал совсем мало, а день был напряженный. Анна пошла в ванную, а я подкатил к креслу, и перебрался в него. Книгу я взять не успел. Заснул сразу. Давненько я так быстро не засыпал!
И снова ласковое, уютное утро. Любимая бросила мне в глаза солнечный лучик. Однако пора! Когда я вышел из ванной, Анна еще спала.
– Вставайте, Принцесса! Вас ждут, как утверждал один социалист, великие дела! Нынче Вас представляют двору! Его величество рабочий класс уже ждет с нетерпением. Нельзя спать в такой день!
Анна проснулась легко, вскочила с кровати и умчалась в ванную. Когда она вышла оттуда, я ощутил чувство, похожее на гордость. Мне не довелось стать отцом, но, думаю, что именно так себя чувствуют отцы, выводящие красавицу-дочь в свет. (Лев Гурыч Синичкин, привет!) Хотя мне Анна даже не племянница.
– Пошли, красавица. Ты позавтракаешь в городе. Сегодня весь он у твоих ног.
И мы пошли. То есть опять же, она пошла, а я покатил. Через десять минут мы были у порога моей булочной. Я позвал Георгиоса.
– Сынок, это моя племянница. Ее зовут Анна, и она поживет у меня какое-то время.
У нее неприятности там, в большом мире, ее хотели забрать себе нехорошие парни. Поэтому она и приехала ко мне. Хлыст и Грузин обещали, что у нас она будет в безопасности. Но ты с ней погуляй по городу. Представь ее людям. Пусть все знают, какую жемчужину мы забрали у нехороших парней. Ты возьми вчерашнюю выручку, чтоб вы могли перекусить, да и прикупить чего-нибудь, что она захочет.
Они ушли, а я весь день провел за прилавком.
Когда я прикатил домой, Анны еще не было. Я сидел в кресле, держал в руках «Записки о Галльской войне», но читать не мог.
Окно было приоткрыто, и я хорошо слышал в ночной тишине музыку и смех из Веселого квартала. Вот принципиально не буду о ней думать!
Они пришли далеко за полночь. Еще издали был слышен ее смех, потом она запела что-то. Георгиос пытался ее утихомирить, Боже, да она пьяна! Упала! Они завозились у входной двери. Георгиос хотел уйти, но она, видно, совсем не держалась на ногах. Он затащил ее в дом, и, как мешок, бросил на кровать. Я молчал, и пристально смотрел на него. Мальчик был очень смущен.
– Иоанн, она просто очень устала. Мы обошли весь город, и теперь каждый нищий и каждый лавочник знают ее в лицо. А потом сидели в кабачке у Остапа. Выпили совсем чуть-чуть вина. Она танцевала без конца, очень понравилась Остапу, и он сам угостил нас украинской горилкой с перцем. Ее просто от усталости развезло.
Георгиос всегда говорил правду. Ну что ж! После того, что эта девочка пережила, она могла расслабиться.
Остаток ночи я без сна провел в кресле. Спокойное течение жизни нарушилось, и я еще не знал, стоит ли об этом жалеть. Я ведь, кажется, хотел именно покоя?
Утром я покатил в булочную, когда она еще спала. Ничего. Пусть проспится.
После полудня послал Георгиоса со свежими булочками к себе домой. Он вскоре вернулся, и сказал, что Анна только проснулась, передала за булочки «Спасибо», и обещала чуть позднее подойти в булочную.
А потом она пришла. Я сперва и не узнал ее. В булочную вошла суперзвезда. Шикарное, облегающее, открытое красное платье, красная широкополая шляпа с тонкой черной лентой, тонкие черные туфельки на высоком каблуке с крошечными красными камушками и такая же черная с красными камушками сумочка. И большие черные очки, тоже с крошечными красными камушками. Но главное – фигура, походка. Это действительно была звезда. Королева подиума. Оказывается, они с Георгиосом вчера купили ей эти шмотки в лучшем магазине города. Сюрприз мне делали. По этому поводу мы закрыли булочную раньше обычного, и пошли кутить к Остапу. Мне тоже хотелось расслабиться. На двери я повесил объявление: «Желающие выпить за мой счет, милости прошу к Остапу»
Остап – мой приятель. Мы с ним иногда играем в шахматы. Он бывший моряк, и у него одна рука. Вторую когда-то отгрызла акула. В летнюю пору Остап выставляет столики на площадь перед своим кабачком. У него не так изысканно, как в ресторанах и барах Веселого квартала, но его жена замечательно готовит рыбные блюда, цены доступны, а маленький оркестрик знает бесконечное количество мелодий. В этот вечер у него было людно. Анна была безусловной королевой. С музыкантов пот лил в три ручья, а она, не уставая, танцевала каждый танец. Сам Остап сплясал с ней горячую самбу. Эта девочка, которой и 18-и то не было, влюбила в себя всех. Я видел, как Шкворень, один из людей Хлыста, увел в темноту двух здоровенных моряков, которые особо рьяно к ней приставали. Обратно они вернулись поврозь. Моряки притихли, быстро расплатились и ушли. Шкворень умел убеждать. А Анна все танцевала. Георгиос выбился из сил. Только красивый невысокий паренек с длинной черной гривой держался с ней наравне. Судя по говорку – голубой. Ну и пусть! У нас здесь демократия и плюрализм.
Поздно вечером подошел сын Остапа, сам моряк. Его попросили спеть, и он взял в руки гитару, и запел красивым, высоким голосом:
Прощай, родная. К черту грусть!
Не стой у пирса сиротливо.
Я может быть к тебе вернусь.
В полночный час с волной прилива.
Я вернусь! Я вернусь! Я вернусь!
Я вернусь, и насмешливым глазом
Будет солнце блестеть в небесах
Будут чайки лететь и рыдать над баркасом
Будет ветер гудеть в парусах
А если даже не вернусь,
Не так уж велика потеря
Пусть ты взгрустнешь разок и пусть
Другой не ждет в тот день за дверью
Ну и пусть. Ну и пусть. Ну и пусть.
Ну и пусть. Пусть насмешливым глазом
Будет солнце блестеть в небесах
Будут чайки лететь и рыдать над баркасом
Будет ветер гудеть в парусах.
Нас проклял Бог и царь морской,
Забрав навечно наши души,
И в море вновь глядим с тоской,
Едва ступив ногой на сушу.
Бог морской, царь морской, черт морской.
Черт возьми, ведь насмешливым глазом,
Будет солнце блестеть в небесах
Будут чайки лететь и рыдать над баркасом
Будет ветер гудеть в парусах.
Прощай, родная, не грусти
Пусть ветер крут, и мачты гнутся
Ведь, чтобы в море вновь уйти
Сперва должны домой вернуться.
Чтоб уйти. Чтоб уйти. Чтоб уйти.
Вновь уйду, и насмешливым глазом
Будет солнце блестеть в небесах
Будут чайки лететь и рыдать над баркасом
Будет ветер гудеть в парусах.
Пусть будет сын всегда с тобой
Пускай цветет за домом слива,
Ты жди, что вынесет прибой
В полночный час с волной прилива.
Нам с тобой, нам с тобой, нам с тобой.
Нам с тобою насмешливым глазом
Будет солнце блестеть в небесах
Будут чайки лететь и рыдать над баркасом
Будет ветер гудеть в парусах.
Веселье притихло ненадолго. Ведь здесь почти в каждой семье море забрало хоть одного мужчину. Но моряки не умеют долго грустить. Снова заиграл оркестрик, и Анна снова танцевала с длинноволосым геем.
Когда часы на замковой башне пробили полночь, я сказал, что пора домой. Анна, разгоряченная и веселая, пожала плечами , потом взялась за спинку моей коляски, и покатила меня к дому. Георгиос плелся сзади.
Дома она сразу направилась в ванную, а я перебрался в свое кресло у камина и взял в руки Моммзена. Анна вышла из ванной в махровом халате, с полотенцем, обернутым как тюрбан вокруг головы. Увидев меня в кресле, запротестовала:
– Ты уже три ночи провел в кресле! В конце концов, это невежливо. Я молодая и здоровая…, – тут она запнулась, потому что сказать: «А ты старый калека» постеснялась, – и мне тоже хочется ночевать в кресле! – закончила весело. У меня почему-то не было сил возражать. Я принял душ, переоделся в пижаму и улегся в постель, а она котенком свернулась в кресле.
Заснул я сразу, но спал плохо. Моя любимая вместе с теплоходом уходила под воду, а я стоял на берегу, по колено в песке, и никак не мог вытащить ноги, чтобы броситься к ней на помощь. Проснулся еще затемно. Меня била дрожь. Было очень холодно, хотя я лежал под пуховым одеялом. Похоже, вернулась та болезнь, которая изводила меня зимой. Я зажег лампу на столике при кровати, перебрался в коляску и покатил в кухню. Выпил аспирин, стакан чаю. Потом натянул толстый вязанный свитер, и снова улегся. Мне удалось достаточно быстро заснуть, и снова я видел кошмары. Море. Я сижу в лодке, которая медленно погружается в воду. Я ладонями вычерпываю воду, а она все прибывает. Берег виден, он совсем недалеко. Но я не могу взяться за весла и грести, потому что нужно вычерпывать воду…
– Иоанн! Проснитесь!
Я просыпаюсь. Уже день. И у моей постели доктор Петр. Круто же меня прихватило! Оказывается, утром Анна проснулась от моих криков. Меня трясло крупной дрожью, она испугалась и побежала в булочную за Георгиосом. Тот позвал врача. Доктор Петр, осмотрев меня сказал, что это та же болезнь, названия которой я так и не запомнил. Приступы будут повторяться, так что нужно полежать пару дней в постели. Выписал мне какую-то микстуру, посоветовал растираться акульим жиром. А когда начну выбираться из дому, поменьше бывать на открытом солнце.
Когда доктор ушел, я попросил Анну позвать Георгиоса.
– Сынок, – сказал я ему, – я сдаю тебе вахту. И ты знай, если болезнь меня одолеет, то все распоряжения в большой шкатулке с документами в книжном шкафу. Ты станешь хозяином булочной и этого дома, и счета в банке. Я там указал, что прошу похоронить меня в море. Ты сам знаешь, как это сделать. И если Анна еще будет здесь… ты ведь поможешь ей? Ей нужно помочь! (Что-то из Вальтера Скотта, или даже еще хуже – Корнеля… Но публика отреагировала и почти заплакала)
– Помогу, Иоанн! Конечно, я помогу Анне! Только это все зря. Ты же несерьезно? Не такая у тебя страшная болезнь! Доктор Петр говорил, что от нее совсем немногие умирают. И только старики, а тебе еще и сорока пяти нет.
При этом он посмотрел на Анну так, будто это она была виновата в моей болезни, а не проклятый ДЦП.
Анна, в свою очередь, переводила удивленный взгляд с Георгиоса на меня. Она, наверно, думала, что мне не меньше шестидесяти. Болезни не красят!
Потом я, наверно, заснул, потому что, открыв глаза увидел только Анну.
– А где Георгиос?
– Ушел в булочную. Я сама за тобой поухаживаю. Я тут сварила бульон, и думаю, что тебе пора поесть.
Это была хорошая идея, но приступ еще не прошел. Меня колотило крупной дрожью, так, что зубы стучали. И чашку с бульоном я не мог удержать. Убедившись в этом, Анна покормила меня с ложечки, как маленького мальчика. Потом я опять забылся. Очнулся, когда за окном уже стемнело. Приступ прошел, только слабость осталась.
Анна сидела в кресле и что-то читала.
– Георгиос приходил. В булочной все в порядке. Он придет завтра с утра и принесет акулий жир. Его, оказывается, можно купить только у старого рыбака, которого называют Катраном. Этот Катран сегодня ночью вернется с уловом, и приготовит акулий жир, потому что для растираний он должен быть совершенно свежий, а еще он помогает от язвы и при высоком давлении, только тогда его нужно пить.
Она рассказывала вещи, которые я давно знал, но мне было приятно слушать ее болтовню. Потом я почувствовал страстное желание облегчиться. И подумал, что лучше бы на ее месте был Георгиос. Мы же не модернисты какие-нибудь, чтобы испражняться на сцене!
– Красавица, помоги мне забраться в коляску! – пробормотал я, умоляя в душе, чтобы только она не стала расспрашивать: «Зачем?»
Она промолчала. Тактичная. Я сделал то, что хотел, кое-как сполоснулся под душем.
Растереть конечности камфорой я уже не мог. Сил не было.
И вновь утро. Меня разбудили голоса. Георгиос и Анна возбужденно говорили о чем-то на кухне. Кажется, ругались. Я позвал: «Георгиос!»
Он зашел. Красный, очень смущенный.
– Георгиос, сынок! Ты ведь обещал заботится об Анне, а не ругаться с ней.
– Она не хочет, чтобы я оставался с тобой! Она говорит, что сама может за тобой ухаживать. А я ей объяснял, что есть случаи, когда мужчина должен помогать мужчине. Посрать, например.
Георгиос вообще-то вежливый малый, но он из рыбацкого квартала. Здесь в выражениях не стесняются, и вещи называют своими именами.
Тут выскочила из кухни Анна – пунцовая, и какая-то взъерошенная.
– А я говорю, что нет таких случаев. Я все прошлое лето проработала сиделкой в приюте для слабоумных и престарелых. Нет таких случаев! Я лучше него могу и судно подать, и член обмыть и жопу подтереть!
Вот от нее-то я таких выражений не ожидал! Хотя, если подумать, реализм в искусстве, великий Феллини…
– И парализованные ноги камфорой растереть умею лучше него! Я ведь знаю, что тебе надо!
Но тут меня опять начало трясти, и я отключился. Пришел в себя – Георгиоса нет, Анна дремлет в кресле. Я пытался встать, перебраться в коляску, но тут она проснулась.
– Иоанн! Я ведь не шутила. Георгиос принес судно, одолжил у соседки. Ты не вздумай сам дергаться. Я действительно все сделаю. И подам, и вытру, и обмою. Ты только скажи.
– Успеешь еще, красавица. Покуда я еще в состоянии шевелиться, я уж сам… Ты только помоги мне в каталку перебраться.
На этот раз мне удалось собраться с силами и растереть ноги. Но когда я выкатил из ванной, Анна ждала меня с бутылочкой желтой жидкости в руках.
– Никуда не деться! Акульим жиром я тебя разотру, хоть на помощь зови!
Я покорно сдался на ее милость, и стащил с себя свитер и пижамную куртку. Акулий жир пах тем, чем и положено: рыбой. В принципе, здесь, невдалеке от рыбацких причалов, все пахло рыбой, но акулий жир пах особенно пронзительно. Я после растирания чувствовал себя здоровенной полусонной рыбиной, выброшенной волной на берег. И пах соответственно. Анна достала откуда-то байковую рубашку и надела на меня. Оказывается, Георгиос по ее поручению уже сделал покупки. И продукты принес, и сменную одежду. Она им уже вертела! Ну и девчонка!
Потом я рассказывал ей об Индии и Тибете, где мы побывали с любимой. О том, какие там, в горах, восходы и закаты. О хитрых буддистах и мудрых ламах. И о том, почему Рериха не пустили в Шамбалу.
Была уже ночь, когда меня опять начало трясти. И тут она сказала: «А ну-ка подвинься, я устала спать в кресле. Как ты только здесь три ночи просидел!» И тут же сама подвинула меня, и улеглась рядом. Потом я поплыл…Я нырял с лодки. В руках у меня был тяжелый камень, как у индийских ныряльщиков за губками. Я был гол и только к руке была привязана короткая пика – от акул. Камень утягивал меня в глубину, и там, в бездне, что-то черное и страшное ждало моего приближения. Потом я начинал задыхаться, бросал камень, всплывал, и вновь нырял. Этот странный, тяжелый сон продолжался всю ночь. Утром я обнаружил, что вместо камня сжимаю в руках Анну. Как она оказалась у меня под одеялом, я не помнил. Впрочем, камень и женщина для меня значили одно и то же. Я ясно помнил, что я старый, умирающий инвалид, уже почти 12 лет как безногий и бесполый.
Я осторожно разжал руки и постарался отодвинуться от Анны. Что, впрочем, оказалось не так и просто: она и сама обхватила меня руками. Куда как мило! Что бы подумал Георгиос, если бы вдруг зашел?
Тут она проснулась, разжала руки, и проворковала, улыбаясь:
– С тобой очень приятно спать! Ты крепко обнимаешься, но не пристаешь!
– Это главное достоинство моей болезни. Полная безопасность для женщин. Я как раз собирался открыть маленький бизнес по согреванию девиц в постели инвалидами.
Потом она помогла мне перебраться в коляску, и я направился в ванную.
После завтрака она сказала:
– Иоанн! Ты уже пошел на выздоровление, а я засиделась дома. Я хочу попробовать стать булочницей. Вчера Георгиос обещал меня всему научить. В жизни это больше пригодится, чем психотроника. Так что, если ты не возражаешь, я до обеда поработаю в булочной, а потом или я, или Георгиос к тебе придем.
Ну что ж! Мне приятно смотреть на этот розовый бутон, но это совсем не значит, что и ей приятно смотреть на сморщенный стручок перца, каковым я, по сути, являюсь.
– Иди, красавица, постигай! Авось пригодится!
И она пошла. А я стал мечтать о будущем. Я выдал Анну замуж за Георгиоса, и сделал толстой доброй матроной с тремя сыновьями и тремя дочкам. Потом все зачеркнул за банальностью, и сосватал ее за Хлыста. Она наследует пиратскую империю, как Мадам Вонг. И в черном облегающем кожаном плаще всходит на палубу океанского лайнера, под вопли пиратов: «Кошелек или жизнь!» Нет, слишком феерично! Она выходит замуж за мэра! Он становится премьером, а Анна бродит с унылым видом по светским раутам и артистическим тусовкам. Хотя, почему обязательно замуж? Звезда психотроники за выдающийся вклад получает Нобелевскую премию! Очень интересно! А положены дамам при этом полосатые брюки? Анна во фраке и полосатых брюках!
Но тут пришла Анна. Принесла теплые булочки и молоко. Очень мило!
Потом она погладила меня по щеке и сказала: "А я узнала, что у тебя завтра день рожденья. Это здорово! Это нужно как-то отметить, неординарно". И спросила, не хочу ли я покататься на катере по заливу. Георгиос возьмет катер у Шкворня (я уже рассказывал, это помощник Хлыста, и у него несколько прогулочных катеров), и мы покатаемся.
Мне очень хотелось. Но я боялся. После того, как море забрало мою любимую, я и в ванной-то сидеть не мог. Да, я смотрел на море. Но только пока море было достаточно далеко. Подойти к воде, залезть на эту тонкую железку. Нет, это выше моих сил! И ощущать глубину под ногами. Затягивающую глубину.
– Иоанн! Иоанн! Да что с тобой?!
Я, кажется, потерял сознание. И почему я не сошел с ума на какой-нибудь другой лад?!
– Все, принцесса, я еще не слишком здоров для таких прогулок. Как-нибудь потом…
Вечером это предложение изложил Георгиос.
– Я знаю, тебе страшно. Но ты ведь настоящий моряк!
Даже такого умного и хитрого угря, как я, можно купить на лесть. И взять голыми руками.
Я не моряк, я безногий и бесполый калека. Уже почти 12 лет. Но я растаял.
Шкворню я послал записку. Катер ведь не игрушка, и просить его должен не мальчишка, а мужчина. Моряк. Я играл совершенно глупую роль, играл бездарно, но даже не замечал этого.
На причале нас ждал Стоян, адъютант Шкворня. Детина, размером с одежный шкаф.
Когда он взял меня на руки, чтобы перенести на катер, я поверил, что все будет хорошо. Такой мог поплыть с нами со всеми и без катера.
Мою коляску привязали (по морскому – принайтовали) к металлическим поручням впереди, перед рубкой. Хотя меня накрыли пледом, я уже начал трястись. С какой радостью оказался бы сейчас на берегу! Но я сцепил зубы и молчал. Они ведь думают, что доставляют мне удовольствие! Это была пытка. Главное, было не думать о той глубине, что под нами.
Потом из каюты вышла Анна в купальнике, и мне сразу стало легче. Глядя на нее думать о чем-то другом, – уже не получалось. Она действительно была прекрасно сложена, но, главное, двигалась так, что у Стояна челюсть отвисла. А Георгиос, который сзади укладывал причальный канат, сразу отвернулся. Он был в плавках, и его чувства, как бы это сказать, выпирали наружу.
