Полина Елизарова
Собачий рай
Лариса встретила их во дворе в задрипанной – футболка и брюки – одежде.
От нее пахло чем-то пережаренным на сковородке с чесноком и луком.
– Ну как ты? – бросилась она навстречу. – Хоть поспала? А я полночи крутилась… Пришлось у Наташки транквилизатор брать… Теперь хожу, как муха пришибленная. И легче не стало, и голова дурная.
Видя, как любопытный мальчишка ловит слова соседки, Варвара Сергеевна, покосившись на него, быстро сделала круглые глаза.
– Ой! – делано спохватилась Лариса. – И кто это к нам пришел? Чаю хочешь с конфеткой? – засюсюкала она.
– Ага! Лучше с двумя! – растянув рот в уже знакомой глумливой улыбке, не растерялся Жора.
– Ну пойдем, пойдем к Наташе. Правда, она сегодня опять не в духе.
Дождавшись, пока мальчик пройдет вперед, Лариса, нагнувшись к Самоваровой, зашептала:
– Пытала меня, как он умер… Я говорю – никак! Выпил, лег и умер. А Жора твой, оказывается, ей все, что видел, рассказал – и про машину следаков, и про то, как полицейский в понятые позвал. Он у тебя, оказывается, читает уже хорошо, раз понял, что на ихней машине написано.
Варвара Сергеевна невольно рассмеялась:
– Он и Чехова уже читает.
– Вот время! Вот прогресс! – заверещала Лариса. – Дети с пеленок читать умеют, любой подросток – считай хакер, а вирус какой-то сраный все умы мира до сих пор победить не могут. Ты, кстати, ревакцинировалась? А чем?
– Отвод у меня, – дабы не развивать проблемную, успевшую расколоть мир надвое тему, быстро ответила Самоварова. – А что Наташа? Рада будет нашему визиту? Ты же сегодня ее, надеюсь, предупредила?
– Жоре-то рада… Она говорит, он у тебя этот… индиго… Но, говорю же, она меня вчера пытала, в моем-то состоянии! А потом разозлилась, распсиховалась, мол, я из нее дуру полную делаю. Еще вчера, я видела, она полезла искать про генерала в инет, но там пока про этот ужас ничего не написали.
– Думаю, и не напишут, – вспомнив жесткую и решительную генеральскую дочь, предположила Варвара Сергеевна. – На твоем месте я бы рассказала Наташе правду.
– Чтобы потом очередной срыв был? – замахала рукой Лариса. – Ты не знаешь, какая она чувствительная! – И, словно желая подкрепить свои слова, вцепилась в рукав платья Варвары Сергеевны, подергала на нем тонкую льняную ткань. – Варя! – нервно хохотнув, продолжала соседка. – Всякой чернухи полно в этом гребаном инете. Но там хоть не существующий в ее реальности виртуальный мир. А узнай она, что под боком вот так… ох, как он лежал… как глазом своим страшным пялился… Прямо душа его как из ада глядела… Есть у всех, оказывается, душа, хоть я и думала, что у генерала она давно выгорела.
– У всех есть, – мягко сняла с себя ее руку Самоварова. – Но Наташе лучше скажи правду. Без подробностей. Все равно так или иначе узнает, что Полякова убили.
– А индиго твой про смерть его знает?
– Нет. Но ему нет и пяти. А Наташе?
– Скоро двадцать пять.
– Разница есть.
Вчера, когда вернулись домой, она, памятуя слова Жоры после встречи с генералом о том, что «смерть стоит у него за спиной», не стала рассказывать мальчику, что умер именно тот человек, которого они видели недавно на дороге.
Сам факт его столь ярко выраженного в эмоциях «предчувствия», рассказ о гибели старика в парке, говорил о том, что ребенок, несмотря на повторяющееся агрессивное и, увы, вполне объяснимое в его ситуации поведение, очень чувствителен.
Да уж, ему было в кого…
Правдивый рассказ о произошедшем в доме Поляковых жутком событии нанес бы его лабильной психике еще больший вред.
На ее счастье, после знакомства с Наташей Жора был увлечен своими рисунками и этой необычной девушкой.
«Дай бог, у нее хватит ума не обсуждать сейчас с ребенком свои предположения!» – в смятении думала Самоварова.
Наташа сидела в кресле, одетая в джинсовые шорты и короткую маечку.
Холст с сиренью был почти закончен, не хватало только глубины цвета в букете и мелких предметах вокруг вазы.
– Сегодня нарисуешь собаку, – сдержанным кивком поприветствовав Самоварову, обратилась девушка к Жоре, как к старому знакомому.
– Я ненавижу собак.
– Вот и нарисуй мне такую собаку, которую ты ненавидишь, – скользнув по нему пристальным взглядом, не отступала Наташа.
– Монстра, что ли?! – удивленный ее ответом, Жора приоткрыл рот.
– Как чувствуешь, так и рисуй. Что застыл, как памятник? Иди к столу, бери карандаш и бумагу! – В ее глазах мелькнул радостный огонек.
– Я вернусь примерно через час, – обратилась к девушке Самоварова.
Наташа, взяв в руки кисть и повернувшись к холсту, пожала плечами и не ответила.
– Мам, кофе мне сделай, покрепче! – вернувшись к работе над картиной, крикнула она замешкавшейся в коридоре матери.
В ее требовательном, хорошо поставленном голосе уже не было вчерашней агрессии.
* * *
Внешний вид дочери генерала не соответствовал тому образу, который успел сложиться в воображении, – образу бесполой категоричной прокурорши.
Надежда Романовна была уютно полноватой, невысокой, с короткой, лаконичной и модной стрижкой выкрашенных в натуральный светлый оттенок волос.
Лицо ее, с правильными тонковатыми чертами, можно было бы при других обстоятельствах назвать даже милым, но фиолетовые тени под глазами, скорбная складка на переносице, плотно сжатый узкий рот и ледяной, с застывшей в нем горестной растерянностью взгляд небольших карих глаз делали ее облик не то что отталкивающим, скорее предостерегающим – «не лезь ко мне!».
Одета она была просто, но дорого – в черную трикотажную футболку, ненавязчиво расшитую по вороту мелкими стразами, и в трикотажные черные, хорошо скрадывающие недостатки фигуры свободные брюки.
Встретив Самоварову там, где и положено хозяйке встречать не бывавших ранее в доме гостей, – у ворот, она, сдержанно поздоровавшись за руку, сразу повела в дом.
Попав в просторную, но темную прихожую, Варвара Сергеевна замешкалась, не зная, как поступить с обувью – в доме была плитка, и ходить по ней босыми ногами она не хотела, так как всю прошедшую зиму промучилась с циститом. Попросить у едва знакомой женщины тапки было не слишком удобным, оставалось только рассчитывать, что в доме найдутся бахилы.
– Не разувайтесь, – уловив ее замешательство, сказала Надежда Романовна. – Здесь не мыли после вчерашнего столпотворения. Тело увезли только к вечеру, а в доме до ночи толклись следователи и криминалисты.
– Так вы вчера приехали? – спросила Самоварова о теперь уже очевидном факте только для того, чтобы завязать диалог.
– Два дня назад прилетела в Питер. Работаю в основном в Москве, часто мотаюсь в командировки. Если бы я была в отъезде, что было бы с телом?
Она говорила отстраненно, так, словно речь шла не о ее отце.
Самоварова особо не удивилась: у некоторых людей шок от случившегося вызывает ступор.
– То же самое. Увезли бы в морг.
– Понятно. Мы можем подняться и пройти на балкон, он на втором этаже, как раз в кабинете отца, а можем, если хотите, остаться здесь, – она указала на небольшую зону отдыха – два кресла, телевизор и стол, – примыкавшую к кухне-столовой.
– Лучше подняться, – предложила Самоварова, ее профессиональное любопытство – ничего не поделаешь! – жаждало любых деталей из оборвавшейся жизни ее не случайного, как оказалось, знакомца.
В ушах звучали его странные слова о том, что она может ему помочь, «но не сегодня».
– Помощников здесь нет, – словно испытывая некоторую неловкость, сказала Надежда Романовна, – но у отца в кабинете вроде была кофемашина.
На втором этаже было три комнаты, разделенных небольшим коридором: хозяйская спальня, гостевая и кабинет генерала.
Ремонт и убранство дома, насколько успела разглядеть Самоварова, были далеко не роскошными, но качественными и продуманными в мелочах.
Для живших здесь людей это место (в отличие от доктора или той же Ларисы) однозначно было не летним домом, но местом постоянного проживания.
Посреди кабинета уверенно занимал свое место массивный дубовый письменный стол с придвинутым к нему солидным кожаным креслом.
На столе царил идеальный порядок – тяжелая, на основании из камня, подставка для письменных принадлежностей, величавая кабинетная статуэтка бронзового орла, хрустальная пустая и чистая пепельница и настольная, похожая на казенную, с матовым овальным плафоном лампа.
Еще в кабинете был небольшой дубовый шкаф и одинокий обшарпанный венский стул, задвинутый в угол.
На гладко выкрашенных в бледно-зеленый цвет стенах висело несколько маленьких, обрамленных в простые деревянные рамы картинок старого Питера и только одна личная фотография.
Это была не обычная современная фотография, но литография – генерал Поляков и, вероятно, его покойная жена.
Визуализация, притягивающая взгляд выразительными, несколько гипертрофированными чертами лиц, была черно-белой, и потому сложно было судить как о возрасте запечатленных на снимке, так и о том, насколько была хороша собой покойная супруга покойного же генерала.
На литографии у нее была короткая и пышная за счет вьющихся волос стрижка на основе каре, на шее – цепочка с кулоном. Она сидела на стуле с овальной спинкой, генерал, демонстрируя офицерскую выправку, стоял рядом.
Попав в кабинет, Надежда Романовна первым делом подошла к кофемашине, стоявшей на небольшом, в цвет шкафа и стола, комоде у выхода на балкон.
– Надо же, – заглянув в контейнер, удивилась она, – даже вода есть. Надеюсь, свежая… Отец любил здесь пить кофе один. Он вообще любил подолгу оставаться один. А ваши коллеги здесь хорошо вчера пошуровали, – она театрально указала пухлой рукой на стол и шкаф. – Надо отдать им должное, все вернули на места. Отец был педант, маниакально следивший за порядком на своей территории, – попыталась улыбнуться она.
– Я уже заметила, – кивнула Самоварова.
В поисках капсул Надежда Романовна принялась шумно открывать ящики комода.
Варвара Сергеевна, так и не полюбившая «капсульный» кофе, хорошо чувствовала волнение, исходившее от дочери генерала, выражение лица которой при этом не менялось.
– Давно вы здесь? Когда приехали? – вставив патрончик в кофемашину, спросила «генералка».
– Позавчера.
– А дом в этом поселке у вас давно?
Ожившая кофемашина неуместно радостно заурчала в ответ.
– Родители мужа здесь жили практически с самого начала. Насколько знаю, этот поселок как дачное товарищество существует годов с пятидесятых прошлого века.
– Вам с сахаром? – пропустив ответ мимо ушей, спросила Надежда Романовна. – Должен быть на кухне, я спущусь.
– Нет. Я, как и ваш отец, предпочитаю без сахара.
Надежда Романовна наигранно вскинула брови:
– Вы действительно следователь. А что еще вы успели понять про отца?
Она протянула Варваре Сергеевне чашку кофе, рука ее заметно подрагивала.
– Спасибо, – кивнула Самоварова. – Как вы уже сами сказали, ваш отец, судя по кабинету, был педант. А по слухам, э… человек с необычайно тяжелым характером. Он, кстати, не пил?
Лицо генеральской дочери на миг залилось румянцем.
Не отвечая, она отвернулась и приоткрыла дверь на балкон.
Эта привыкшая прятать свои эмоции женщина, еще каких-то два часа назад уверенно диктовавшая ей по телефону условия, теперь, при личной встрече, явно не знала, с чего начать.
Возможно, так на нее действовало это место, где все вокруг еще дышало ее покойным отцом.
– Итак, что вы от меня хотите? – поставив чашку на низкий ротанговый стол, взяла быка за рога Самоварова.
– Присядьте. – Надежда Романовна указала рукой на одно из двух стоявших на маленьком балконе плетеных кресел. – Я хочу, – тяжело осев в кресло и почти не разжимая губ, начала она, – чтобы вы выяснили, что здесь вчера произошло.
– Так следственный комитет уже этим занимается.
– Само собой. Я с ними на связи. Но я хочу, чтобы вы провели собственное расследование, – разглядывая свои овальные, с телесным шеллаком ногти, с вернувшейся твердостью в голосе не сказала, а скорее приказала генеральская дочь.
– Зачем? – не спуская с нее пристального взгляда, спросила Варвара.
– Я коллегам вашим не слишком доверяю! – сухо и зло отвечала Надежда Николаевна. – Пока еще в С-ре жила с семьей, помню, как в девяностые – нулевые свои же издевались над отцом. Подробностей, само собой, не помню, но в вашей системе всегда царил бардак.
– В девяностые разное было. А еще я очень не люблю обобщений, – отрезала Варвара Сергеевна. – Итак, что вы хотите конкретно от меня?
– Случившееся вчера не должно попасть в новости и соцсети, – уходила от прямого ответа «генералка». – Это я уже взяла под контроль. И у меня к вам личная просьба: вторая свидетельница, соседка Ласкина… Вы могли бы с ней переговорить на предмет неразглашения информации? Надеюсь, она еще не успела разнести сплетни по всему поселку. У нее больная дочь, и я сегодня же переведу ей на карту весьма ощутимую для них сумму на лекарства. Дом этот я скоро продам, но мне бы очень не хотелось, чтобы от нашей семьи остался здесь нехороший след.
– Произошло убийство. Столь тяжкое преступление скрыть невозможно.
– Вы не вполне меня поняли, – чеканила слова Надежда Романовна. – Следственный комитет не будет разглашать информацию. В вашей системе у меня есть связи на самом высоком уровне. Вы же, за определенное вознаграждение, проведете собственное расследование, результат которого останется сугубо между нами.
И впервые за все время встречи она прямо и жестко посмотрела Варваре Сергеевне в глаза.
По ощущениям Самоваровой, эта женщина была давно и глубоко несчастна. Впрочем, Варвара Сергеевна могла и ошибаться.
– Сколько же вы готовы предложить?
– Пять тысяч евро.
Варвара Сергеевна едва себя сдержала, чтобы не присвистнуть – озвученная сумма была более чем солидной.
– Вы должны понимать: я не имею полномочий официально сотрудничать со следствием, – оправившись от минутной растерянности, сказала Самоварова. – Никто не станет разглашать мне результаты вскрытия, тем более информировать о ходе расследования.
– Более чем уверена – у вас есть возможность узнавать все необходимое. Не буду тратить время: мне известен ваш послужной список – где, когда и под кем вы работали. Знаю, в чьей частной конторе подрабатываете сейчас.
Выражение «под кем работали» резануло, но Варвара Сергеевна, понимая состояние собеседницы, решила не заострять на этом внимание.
– Так вот… Мне нужно как можно скорее узнать правду.
– То есть официальное следствие, по-вашему, будет заведомо неудачным?
– Даже если допустить, что они сработают на отлично, возможно, им станет известно кто. Но мне важнее узнать, за что.
Надежда Романовна достала из кармана зарядное устройство «айкос» и пачку ментоловых стиков. Вытащив из устройства мундштук, с силой вжала на нем кнопку.
Самоваровой эта женщина все еще категорически не нравилась, хотя она и пыталась зацепиться в ней за что-то человеческое, хотя бы за общую слабость – курение.
Она никогда не любила подобный тип людей – до мозга костей деловых, удручающе прямолинейных, в любых жизненных ситуациях прущих напролом.
Самоварова поймала себя на неприятной мысли, что, несмотря на горе этой женщины, не испытывает к ней ни малейшего сострадания.
– У меня есть некоторые условия, – дождавшись, пока Надежда Романовна раскурит стик, сказала она.
– Я вас слушаю.
– Первое: без вашей стопроцентной откровенности по любому вопросу мне будет сложно выяснить что-либо помимо тех фактов, которые станут доступны официальному следствию. А сведения о ходе расследования я, как вы понимаете, если и смогу получить, то с некоторым запозданием. И сразу подчеркну: по закону я не имею права расследовать преступления, тем более – убийство. Второе: вы должны сотрудничать со следствием, давать им правдивую информацию. Против своих даже за такие деньги я играть не стану.
– Ну что вы! – оскалив ровные мелкие зубы, «генералка» попыталась выжать из себя нечто наподобие усмешки. – Я не преследую такую цель. Но, повторюсь, для меня важнее не кто, а за что. Ваша работа будет заключаться в следующем: вы должны восстановить картину последних месяцев, а то и лет жизни отца. Написать, если так можно выразиться, не формальный отчет, но подробный рассказ о том, что могло с ним произойти. Не любите писать – расскажете на словах, – заметив, как напряглось лицо Самоваровой, добавила она. – Так сложилось, что в последние годы я мало общалась и с ним, и с матерью. Раскрытие правды для меня вопрос принципа, вопрос, если хотите, некой моральной сатисфакции – за то, что в нашей семье все сложилось так, как сложилось.
– Вы не любили их? – прямо спросила Самоварова. – Своих родителей?
– Я очень занятой человек, – ушла от прямого ответа Надежда Романовна. – И я лишь в общих чертах представляю, чем они жили последние двадцать лет – с тех пор, как я уехала из нашей квартиры в С-ре.
– Так ваша семья оттуда?
– Да, я родилась и выросла там. Когда отец вышел на пенсию, я уже прилично зарабатывала и смогла купить им этот дом. В С-ре они оставаться категорически не хотели, а с Питером отца связывали молодость, воспоминания, какие-то, еще с той поры, друзья-приятели… Он закончил в Питере академию МВД. Нам с матерью тоже Питер не чужой: пока он учился, мать к нему приезжала, жила с ним в общаге, а я уехала учиться в питерский университет.
– А где вы сейчас живете?
– На два города: и в Москве, и в Питере снимаю квартиры, мне так удобней. Якорь пока бросать не планирую.
– А почему именно загородный дом, если отец учился в Питере?
– Мать хотела жить на природе, считала, что в городе у нее развивается кислородное голодание, опасное для мозга. А отец… В итоге он делал то, что хотела мать. Так или иначе, она умела добиваться своего.
– Вы часто их навещали?
– Как и положено взрослой дочери – по праздникам, и то, когда удавалось…
– Вы один ребенок в семье?
– Да.
– Ваша покойная мать продолжала работать по специальности, об этом мне успела рассказать соседка. А что с отцом? Чем он занимался на пенсии?
– Читал, гулял. Делал зарядку. Занимался домом – знаете, даже двести квадратов требуют постоянного внимания. Сколько его помню, он всегда был замкнут: работа – книги – снова работа, иногда – походы с матерью в театр.
– Кто-то помогал по хозяйству? – про слугу-армянина Самоварова, конечно, не забыла.
– Да, при доме был человек. Мы зовем его старый Ваник. Он чем-то обязан отцу… – Она осеклась. – Был обязан. Когда мать умерла, отец снял ему квартиру, здесь неподалеку, в Шушинке. Следователь его уже допросил. Вчера, рано утром, он приехал сюда, топил для отца баню. У него стопроцентное алиби – как минимум за час до смерти отца он был в городе, на рынке. Его знакомая торгует в палатке овощами. Весь день, никуда не отлучаясь, он ей помогал.
– Свидетельство знакомой может быть ложным, следствие это обязательно проверит. Скиньте мне, пожалуйста, его номер.
– Да, конечно, – Надежда Романовна достала из кармана айфон последней модели.
Пока она копошилась в мобильном, Варвара Сергеевна, искоса ее разглядывая, понимала, что во всем сказанном этой женщиной с умело подтянутым филлерами лицом не было ни лжи, ни искренности, однако в ней, уже не умевшей жить ничем, кроме достижения конкретных целей, горело желание соприкоснуться, хотя бы необратимо запоздало, с ненужной ей все эти годы правдой о самых близких – и, увы, давно далеких для нее людях.
– Соседи говорят, ваши родители частенько устраивали вечерники. Соседи даже жаловались на шум. А вы говорите, отец был замкнут. Не находите противоречия?
– А я их не ищу, это теперь ваша работа. – Надежда Романовна, предварительно удостоверясь, что ее мобильный находится в беззвучном режиме, поспешно убрала его обратно в карман. – Мы не часто общались. Но мама была… – сдвинув брови, она подбирала нужное слово, – довольно жизнерадостным человеком.
– Как она умерла?
– Скоропостижно. Сердечный приступ.
Лицо генеральской дочери на миг исказила душевная боль.
– Ваша мать умерла совсем недавно. Вы ведь, конечно, были на похоронах, несмотря на вашу занятость? – не сдержала горького сарказма Самоварова.
Удивительное время, удивительный новый мир!
Единственная дочь в семье, трудяга, наверняка уже с MBA, пьющая по утрам смузи, расщедрившаяся родокам на экологически чистую загородную старость, похоже, правда плохо понимала, чем жили ее покойные родители.
Зато наверняка знала про курс биткоина и биржевые котировки, цифровые технологии и будущее с прививками, имплантами и клонами, но без любви и даже без секса.
– Конечно. Ее похоронили на старом кладбище неподалеку отсюда, в Шушинке. Я купила там место. Фамильного склепа у нашей скитающейся семьи нет, – неприятно усмехнулась она. – Мать была, считайте, сиротой, а родня отца – мои дед и бабка – лежат в городском колумбарии С-ры. Но мать в последнее время как будто стала верующей, а по христианской традиции тело не следует сжигать.
– Ничего странного в ее смерти не было?
– Если не считать странным, что ей было всего шестьдесят два года. Отец отъехал по делам, а когда вернулся, нашел ее здесь, в этом доме, в кресле… она была уже мертва. Сначала я была уверена в том, что, если бы в доме в тот день был отец или старый Ваник, ее удалось бы спасти. Но врачи в один голос сказали: нет. Обширный инфаркт. В марте она переболела ковидом. Мать была антипрививочницей. К сожалению, таких немало во врачебной среде. Скорее всего, инфаркт был последствием ковида.
– А вы болели ковидом?
– Нет, я привилась еще в первую волну. Само собой, не в этой стране.
– Само собой… Наверняка тщательно следите за здоровьем, БАДы всякие, превентивная медицина.
Уловив иронию, Надежда Романовна пожала плечами:
– Положение обязывает. Я руковожу большим отделом в госкорпорации.
– И сильно бы не хотели, чтобы от вашей давно ненужной вам семьи тянулся, как вы выразились, «ненужный след», и потому готовы коррумпировать следователя, чтобы он поскорее замял уголовное дело об убийстве. А сами при этом хотите узнать для себя чистую правду. Какой-то здесь прослеживается моральный дуализм, не находите?
– Да прекратите вы ерничать! – не сдержавшись, повысила голос генеральская дочь. – Думаете, я не понимаю, что уголовные дела такого рода даже за большие деньги нельзя так просто взять и закрыть? Я всего лишь не хочу шумихи. К тому же, – она принялась с ожесточением рассматривать свои ногти, – у меня нет времени плотно сотрудничать со следствием. Для этого вы мне и нужны. Я заплачу вам за то, что при наличии свободного времени могла бы сделать сама, – докопаться до истины, до которой, возможно, не докопается следствие. Вы должны восстановить картинку целиком! Я жду от вас что-то наподобие сценария сериала, с прописанными даже мелкими деталями. Не сухие факты, но выпуклая картинка последних лет жизни отца, приведшая его к такому… такому дикому финалу. Предоплату в размере половины готова отдать сейчас же. Остальное – после выполнения заказа.
– Деньги я сейчас не возьму, – привстав, ответила Варвара Сергеевна. – Ответ дам завтра, ближе к вечеру. Прежде чем браться за ваше дело, мне необходимо собрать кое-какую информацию.
– Разумеется, – кивнула, не глядя на нее, Надежда Романовна.
– Дорогу найду, не провожайте.
* * *
Выйдя из дома с тяжелым чувством, Самоварова думала о том, что, если бы не случайная встреча с покойным генералом, она не взялась бы за это дело даже за такие деньги.
Любопытство – возможно, более мощная движущая сила, чем деньги, – всегда двигало и будет двигать людьми.
А любопытство – вещь предметная.
В подернутых безумием глазах генерала читалось послание – или крик о помощи, или какая-то отчаянная предсмертная просьба, обращенная лично к ней.
И теперь эта невыраженная просьба приобрела конкретные очертания.
Работа предстояла кропотливая, да еще Жора так некстати висел у нее на шее.
Для начала ей было необходимо связаться с Никитиным, чтобы собрать досье на покойного, – черт его знает, может, генерал был тесно связан с криминалом. А в подобные дела ей, замужней пенсионерке, лучше не соваться…
Она шла по длинной, вымощенной булыжником дорожке, и внимательно разглядывала участок, со вчерашнего дня оставшийся в памяти серо-зеленым трупным пятном.
Вдоль дорожки высились ряды сосен, между ними было аккуратно выдержано расстояние в два метра. Под каждым деревом были выложены внутри квадратного обрамления из уличной лиственницы мелкие, в тон серой дорожке, камушки. Ближе к выходу раскинулись аккуратно подстриженные кусты.
Это не был классический русский сад, скорее попытка облагородить участок в стиле японского минимализма.
И только почти у самого забора, как чей-то неуместный, наивный и радостный вскрик, красовался небольшой цветник из трех кустиков плетистой, привязанной ветками к перголе розы – по краям красного цвета, а в середине – цвета забытой в старом комоде пудры.
Остановившись, Самоварова оглянулась и посмотрела левее, в глубь участка, туда, где побывала вчера.
Дверь бани – последнего земного пристанища генерала, была плотно закрыта и глядела ей вслед то ли с угрозой, то ли с упрямой мольбой.
С трудом справившись с хитрым замком калитки, она покинула участок.
Какой-то чумазый, сгорбленный и низкорослый пожилой мужчина катил впереди себя по краю поселковой дороги тачку с поленьями. Несмотря на теплую, уже летнюю погоду, он был в замызганной черной ветровке, капюшон которой плотно прилегал к голове. Лицо его было то ли грязным от сажи, то ли почти до черноты смуглым, а над жидкой неопрятной бороденкой торчал длинный острый нос.
Вспомнив про старого Ваника, затопившего вчера для генерала «баньку по-черному», она проверила сообщения в телефоне.
Надежда Романовна, не утруждая себя копированием номера, отправила телефон через опцию «контакт».
Он значился у нее в контактах не то в шутку, не то ради издевки как «Ваник-адъютант».
* * *
Собака, которую нарисовал Жора, была похожа на монстра: чуть не треть туловища занимала открытая пасть с двумя рядами корявых, огромных, похожих на скалы зубов. Треугольные, разных размеров уши торчали по бокам почти квадратной головы. Хвосту и лапам – самым «милым» частям собачьего тела – художник не удосужился уделить особого внимания, обозначив их тонкими линиями.
Помимо собаки, за час с небольшим, что отсутствовала Самоварова, мальчик успел нарисовать и сирень, попытавшись скопировать то, что было на холсте у Наташи. Вышло коряво и неумело, но этот рисунок выглядел куда более жизнерадостно. Ветки сирени, смахивавшие на ветки елки, он украсил бабочками и воздушными шарами, а на стол (чего не было в оригинале) пристроил тарелку, на которой лежал слоистый треугольник, изображавший, видимо, пирожное.
Увидев Варвару Сергеевну, он обрадовался.
Хотя с чего бы?
Они были вместе всего третий день.
И каждый из прошедших дней был напичкан событиями, как ветки его нарисованной сирени – игрушками. Вот только, в отличие от бабочек и шаров, событиями преимущественно плачевными.
– Ну что… Пора нам и честь знать, – обратилась Варвара Сергеевна к Наташе, державшей кисть и по-прежнему занятой работой над своим холстом.
Прежде чем ответить, Наташа, задумчиво и словно до того долго сомневаясь, поставила в углу картины крупный бледно-желтый мазок.
«Решила добавить солнца», – догадалась Самоварова.
– Мне парень ваш особо не мешает. Если надо, приводите, – бросив короткий взгляд на Варвару Сергеевну, отозвалась она и вернулась к холсту.
Лариса хлопотала на кухне у плиты.
– Че, куда моталась-то? По делам? Что-то быстро управилась! – радостно затараторила она, явно рассчитывая на откровенность.
Поскольку Варвара Сергеевна еще не приняла окончательного решения, она сочла пока лишним рассказывать болтливой соседке о встрече с дочерью генерала.
– Были кое-какие дела, – туманно ответила она.
– Кофейку выпьешь? – не дождавшись ответа, Лариса подскочила к старенькой и маленькой капсульной кофемашине.
В кабинете у генерала стояла самая новая и навороченная версия этого известного бренда. А еще у него на руке в момент их встречи и в момент смерти были часы. Самоварова не шибко разбиралась в мужских игрушках, но ее скромных познаний хватило на то, чтобы понять, что генеральские часы были не из дешевых.
«Дочь баловала? И это при ее отстраненности от родителей и ее рациональности? Часы – не вещь первой необходимости и даже не дом, в который она, судя по всему, вложилась, руководствуясь принципом “с глаз долой – из сердца вон”. Или генерал все же имел какой-то доход?»
Картинка не складывалась.
– Наташе идет на пользу общение с твоим индиго, – сунув ей в руки щербатую чашку с коричневой жижицей на дне, щебетала Лариса. – А то сидела целыми днями или с картинами со своими, или в чатах… А тут живой человечек! Такой он у тебя любопытный, мертвого разговорит! Наташа даже спала сегодня хорошо, так он ее вчера утомил. Она же у меня бука, всегда дичилась людей из-за болезни… А Жора твой дерзкий, за словом в карман не лезет!
Самоварова не поняла, замечание это или комплимент.
– Я Жоре троюродная бабушка и никогда его не воспитывала. До недавнего времени мы не общались. Его мать попросила меня какое-то время пожить с ним, так сложились обстоятельства, – на всякий случай подчеркнула Самоварова: мало ли что выкинет Жора!
– Приводи его почаще, – перебила соседка. – Я вот думаю, может быть, Наташе преподавать живопись детям? А что? Вернемся в город, дадим объявление, будет заниматься репетиторством на дому. Живое общение для нее как лекарство.
– Живое – для всех лекарство. Мы, к сожалению, давно вступили в эру неживого.
Сказав это, Самоварова, видя, как исказилось лицо Ларисы, тут же пожалела о своих словах.
– Ой, как он вчера лежал… как волк какой-то… страшный, безумный… мертвый… Еще китель в крови… Он же был в кителе? Или мне показалось? Приснилось? – Соседка, пытаясь подавить в себе ужас, схватилась за горло.
Варвара Сергеевна пристроила недопитую чашку на маленький кухонный стол, заставленный кастрюлями, ковшами, бесчисленными банками с овощными закусками и вареньем.
– Постарайся не демонизировать произошедшее. Попей с недельку успокоительных, лучше фитопрепараты.
Свидетель из Ласкиной был никакой – Варвара Сергеевна не удивилась бы, если бы завтра Лариса «вспомнила», что у покойного были рога или хвост.
И пользы от обсуждения с ней деталей увиденного не было ни на грош, только вред для ее чувствительной, впервые столкнувшейся с подобным психики.
– Ой! – заметив, что Варвара Сергеевна успела сделать пару шагов в сторону двери, вдруг спохватилась Лариса. – Я часто видела, как в субботу, примерно в одно и то же время, Поляков куда-то уезжал на своей машине, всегда после обеда, в районе пяти.
– А жена?
– Всегда один, без Марты.
Вот это уже интересно!
– Если захочешь узнать, кто его убил, возможно, это поможет, – заговорщически дрогнувшим голосом предположила соседка.
