Раф Гази
Зов со дна любви
– А где же твой друг, почему он не поднялся? – хозяйка квартиры разливала по бокалам вино и смотрела на Тима испытующим взглядом.
Паренек, как завороженный, следил за тем, как ее белая чуть-чуть пухлая, но тонкая в запястье рука медленно подносит ему бокал с бордовым вином, и не мог ничего вымолвить в ответ. Язык пересох, слова застряли в горле.
– Может, он побежал в ресторан, чтобы угостить даму шампанским? – весело предположила девушка, включив игривые частоты своего бархатного низкого голоса.
– Нет, просто завтра экзамен, – наконец Тиму удалось разлепить запекшиеся губы.
– Какой еще экзамен? – недоуменно пожала она своими белыми, совсем почему-то не загорелыми плечами, перехваченными узкими полосками легкого халатика.
– Выпускной, у меня по химии, у него по физике… И он пошел… Это… Готовиться… – Тим опять начал терять дар речи.
– Подожди-ка, подожди-ка, – девушку осенила догадка, – так что, вы школьники что ли!
– Не школьники, а выпускники, завтра – последний экзамен, – от обиды Тим вновь заговорил.
– Ха-ха-ха, школьники, – не унималась хозяйка.
При смехе она откидывалась далеко назад на высоком стуле, и ее и без того короткий полупрозрачный халатик задирался еще выше, и обнажались не только ее круглые аппетитные коленки, но и стройные плотные бедра, от которых Тим не мог отвести своих восхищенных глаз.
– Так, что же это получается, – хозяйка хлопнула себя по коленкам и, прогнувшись гибким девичьим станом в обратном направлении, вернула себя и свой халатик в исходное положение. – Так, это получается, вам всего по 16 годочков. А с балкона мне твой друг показался вполне зрелым мужчиной. В темноте не разглядела что ли?
– Он штангой занимается,кандидат в мастера спорта, – промямлил Тим.
– Но ты-то, милок, на штангиста не больно похож, – то ли с сожалением, то ли с насмешкой произнесла хозяйка.
– Я за клуб мастеров по футболе в дубле выступаю. Левый хавбек, – гордо заявил Тим.
Девушка поднесла бокал с вином к своим пухлым красным губам, отпила небольшой глоток.
– Спортсмен значит. Спортсмен – это хорошо, я спортсменов люблю.
– Меня в сборную Союза зовут, – ободренный словами хозяйки, соврал Тим и тихо добавил: – За юношескую.
– А скажи-ка, футболистик, вот ты тут со мной вино распиваешь, а завтра у тебя экзамен. Мамка не заругает?
Ее откровенно насмешливый тон взбудоражил Тима.
– Да чихать я хотел на экзамены! Если хотите знать, у меня от них есть освобождение. Официально я сейчас нахожусь на сборах, понятно?
– Ух, какой горячий мальчик! Темпераментный, а главное, искренний. Я искренность люблю, – хозяйка, похоже, тоже стала воспламеняться.
– Никакой я вам не мальчик, понятно? И мне не 16, а 17! А через пять месяцев будет 18! И вообще через неделю я уезжаю на БАМ.
– А как же сборная Союза? – поддела хозяйка.
– Плевать я хотел на сборную, БАМ для меня важнее.
– Да, ба-ольшой мальчик…
– Никакой я вам не…
– Тс-тс, – хозяйка приставила к губам парнишки указательный пальчик (тот самый указательный пальчик с изящным красным ноготком, который снизу, еще с улицы сумел разглядеть Тим), и он вмиг затих. Спустился как надувной шарик. Словно из него выпустили пар.
– Тихо, тихо, знаю, никакой ты не мальчик. Это же я любя тебя так называю. Ты мне нравишься. Не сердись.
После этих слов Тим и вовсе растаял. Девушка снова пригубила вино. Юный гость последовал ее примеру.
– Ты говоришь, завтра у вас последний экзамен. Химия, кажется?
– Да, – подтвердил Тим.
– А я ведь химфак окончила. В школу училкой пойти не захотела. Вот по направлению и попала сюда, в эту дыру. Я инженером на химзаводе в лаборатории работаю.
– На "Азоте"?
– На нем, родимом… И вот, мне уже 25, а я живу все еще без мужа, без детей в теткиной квартире.
– Так, это не твоя квартира? – юный гость осмелился перейти на «ты».
– Нет, конечно. Тетка умудрилась выскочить замуж в 45, и сдала мне на длительный срок свою хату. А мне 25, и у меня – никого.
– Как никого у тебя нет? – мальчишка хотел добавить "а я?", но постеснялся.
– А вот так – ни-ка-го. Но ничего, нынче заканчивается моя трехлетняя отработка, и – прощай пески и саксаулы, здравствуй город на Неве!
– Грустно.
– Се ля ви.
– Все равно грустно. Ты уезжаешь, а я остаюсь.
– Подожди, ты ведь тоже уезжаешь. На БАМ. Или соврал?
– Ты не поняла, мне грустно, что я остаюсь без тебя.
– А как же ты хотел?
– Забрать тебя с собой на БАМ или поехать с тобой в Ленинград.
Хозяйка расчувствовалась.
– Милый, милый, мой мальчик, ты хоть понимаешь о чем-то ты говоришь, – Тиму показалось, что в ее больших карих глазах заблестели слезы.
Но потом она вдруг резко поднялась со стула, сорвала с его спинки махровое полотенце и со словами "что-то душно, я – в душ" отправилась в ванную комнату.
А Тим остался наедине с собой обдумывать создавшееся положение.
Для Тима были очевидны две вещи.
Первое – он понял, что он окончательно и бесповоротно в нее влюблен, возможно, до конца своей жизни. Белла была напрочь забыта, он о ней даже ни разу не вспомнил.
Второе – гостеприимная хозяйка квартиры тоже влюбилась в Тима. Впрочем, второе для него было не совсем очевидным. И он искал аргументы, чтобы закрепить свою уверенность в ее ответном чувстве.
«Она по меньшей мере трижды за этот вечер призналась мне в любви.
Она сказала, что любит меня за то, что я спортсмен.
Она сказала, что любит меня за то, что я честный и искренний.
И, наконец, она призналась, что я ей нравлюсь».
Пусть это лишь косвенные признаки подтверждения ее любви, думал Тим, но вот сейчас, перед тем, как пойти в душ, она же прямо сказала "мой милый, я тебя люблю". Стоп! Кажется, она не произнесла этих слов "я тебя люблю", а сказала лишь "мой милый". Ну и что! Разве этого недостаточно?.. Кстати, а что она там сейчас делает в душе? Хоть бы краешком глаза взглянуть…
Тиму вдруг вспомнилась одна история.
Это случилось года три-четыре назад, в классе шестом-седьмом. Одноклассник Тима и его сосед по двору Сеня как-то очень быстро созрел и поэтому знал больше всех о том, что касается отношений между мужчинами и женщинами. Он с пятого класса был тайно влюблен в "немку" – учительницу немецкого языка и говорил, что обязательно женится на ней после окончания школы.
Сеня-то и подбил Тима пойти в женское рабочее общежитие, чтобы через раскрытую форточку украдкой понаблюдать, как взрослые тети принимают душ. "Ты не представляешь, без одежды они совсем другие. Ну совсем другие. Они голые, понимаешь! Если пойдешь со мной, сам увидишь", – с жаром агитировал Сеня. Агитации Тим поддался, и потом подтвердил – да, мой друг Сеня, ты был прав. Насчет голых баб.
… Жара наконец-то начала спадать, из открытой балконной двери повеяло долгожданной прохладой. Но в разгоряченном сознании Тима возникали картинки одна смелее другой. Распалившееся воображение легко дорисовывало те обольстительные формы и округлости, которые скрывал халатик хозяйки.
Тима беспокоила одна деталь. Он вдруг вспомнил, что роскошные белые плечи хозяйки обвивала не одна узкая полоска, а две. Первая – лямки от халатика, вторая – белые, едва заметные лямки от ее лифчика. Тим боялся, что не сумеет его расстегнуть, и случится конфуз. С Беллой таких проблем не возникало, она свой бюстгальтер снимала всегда сама.
Опытный Сеня рассказывал ему недавно, как нужно справляться с этими хитрыми женскими замочками, охраняющими доступ к девичьим прелестям и даже демонстрировал некие манипуляции у себя за спиной. Но Тим начисто забыл его инструкции.
– Скучаем? – вкрадчиво-ласковый голос хозяйки оторвал Тима от сладостно-мучительных грез.
Девушка устроилась на стуле в вполоборота к синему абажуру, его тусклый свет едва освещал ее лицо и не позволял заглянуть в глаза.
– Давай, родной, допьем вино – и по коням.
После душа девушка показалась Тиму еще прекраснее, даже его безудержная фантазия не смогла создать такой обворожительный образ – свежая, озорная, воздушная, пленительная. Он откровенно любовался ее красотой.
– Что ты на меня так смотришь, – кокетливо вопросила девушка и разлила по бокалам остатки вина. – Нравлюсь?
– Ты восхитительна!
– Тогда почитай мне стихи, – хозяйка капризно сжала свои красивые губки и властно спросила: – Ты знаешь стихи про любовь?
Знал ли Тим стихи про любовь? Что за вопрос! Даже если б и не знал, то тут же сочинил бы в честь своей Богини любовную поэму.
Сияла ночь. Луной был полон сад.
Лежали лучи у наших ног в гостиной без огней
Рояль был весь раскрыт, и струны в нем дрожали,
Как и сердца у нас за песнию твоей.
Хозяйке понравились стихи, которые прочитал Тим.
– Красиво, – мечтательно вздохнула она. – Молодец.
– Это не я, это Фет, – скромно потупил глаза Тим.
– Я знаю, мне вообще нравится романтический классицизм поэтов золотого века. Особенно любовная лирика.
И хозяйка продекламировала своим бархатным голосом:
Ты пела до зари, в слезах изнемогая,
Что ты одна – любовь, что нет любви иной,
И так хотелось жить, чтоб, звуки не роняя,
Тебя любить, обнять и плакать над тобой.
Тим, услышав продолжение стихотворения Фета, почувствовал в хозяйке родственную душу и мысленно прослезился, его давно уже преследовал всепоглощающий жар любви этих боговдохновенных строк.
– А теперь почитай что-нибудь из своего, – снова властно попросила девушка.
Она даже не поинтересовалась, а пишет ли Тим стихи, она и так про него все знала. И от этого стала Тиму еще ближе.
– Только сначала допьем вино… За любовь… А теперь читай…
Влюбленного поэта дважды просить не надо.
Я грустный пес, коричневый и добрый,
Лежу в твоих ногах, но я не сплю.
Твой легкий сон от страшных сновидений
Большущими ушами стерегу.
– Душевно. Это твои стихи?
– Я посвящаю их тебе.
– Спасибо, милый.
И тут случилось то, чего так опасался и так вожделенно ждал Тим. Девушка поднялась со стула… И время начало замедляться… Медленно, очень медленно, как на видеоклипе монтажного стола с функцией сниженной скорости, ее тело склонялось к Тиму… Тим почувствовал, как бешено забилось его сердечко, он видел, как трепетали ее пухлые красные губы… Ее лицо было уже совсем близко, взгляд соскальзывал ниже, от пухлых губ к гибкой белой шее, а потом еще ниже, к ее открытой восхитительной груди… Вот уже показались ее соблазнительные выпуклости, они увеличивались, превращаясь в округлые холмики… Лифчика на ней действительно не было… Уже чувствовалось ее горячее дыхание… А главное – запах, этот умопомрачительный запах духов, вина, девичьей свежести… Запах Женщины…
Девушка быстро поцеловала Тима в губы, тут же отстранилась и стремительно упала обратно на свой стул.
Чуть помедлив, она продекламировала холодным бесстрастным голосом:
Стара я, мальчик, для тебя
Мне завтра утром на работу
Да и на экзамен вам пора.
Разрыв
1
Душная летняя ночь врывалась в распахнутое окно. Тим сидел на подоконнике, ожидая прохладного ветерка, и о чем-то грезил.
Неделю назад, накануне последнего выпускного экзамена по нелюбимой Тимом химии, который, кстати, он сдал на «троечку», произошел этот волнительный случай с таинственной незнакомкой, вспоминая который, паренек заново переживал будоражащие кровь пикантные моменты.
… Сколько так грезил Тим, сидя на подоконнике и предаваясь сладостным воспоминаниям, – Бог весть. Ему показалось, что из зеленых зарослей, буйно разросшихся под его окном, раздался чей-то голос. Голос был знакомым. Он напряг слух, действительно кто-то тихо, но настойчиво звал его.
– Тим, Тим…
Парень легко спрыгнул из окна на улицу, благо жил на первом этаже, и углубившись в кусты, очутился в жарких объятиях Беллы. Девушка плакала и, всхлипывая, приговаривала:
– Не бросай меня, Тим, я не смогу жить без тебя.
Тим целовал ее мокрое от слез лицо и не знал, как успокоить, что сказать.
После сдачи выпускных экзаменов и получения аттестата зрелости Ромео и Джульетта расстались. По вине Ромео. Хотя говорить «по вине» тут будет неправильно, лучше сказать «по инициативе».
Дело было вот как. Белла предлагала после школы поехать поступать в Тольяттинский педвуз на литературное отделение. Жить можно у тети. Вместе, после свадьбы. А там видно будет.
Тим молчал, отнекивался. Потом объявил о своем решении: он вместе со своим другом Костой, с которым особенно сблизился в старших классах, поедет на Украину, в город Никополь, в училище мелиорации.
– Какая мелиорация! – недоумевала Белла. – Тим, ты спятил? Ты же всегда мечтал стать писателем.
– Вот поэтому я туда и еду.
– Ничего не понимаю! Объясни.
– Так будет правильно.
– А если подробнее?
Тим ничего не мог объяснить Белле, ни тогда во время расставания, ни сейчас, сидя на зеленой траве и обнимая свою любимую девушку. Интуиция ему подсказывала, что пока они не могут быть вместе, время для этого еще не наступило. Но он не мог перевести свои ощущения в слова, в голове бродили какие-то обрывочные мысли, которые нельзя было произносить вслух: «если я сейчас на ней женюсь, то не смогу уже познать никакую другую женщину», «как и с кем тогда мне ее сравнивать», «мне нужно познать мир во всем его многообразии», «как я буду писать свои книги, если у меня кроме школы, института и ее не будет больше никакого другого жизненного опыта», «какое-то время я должен пожить без нее»…
Слова придут позже, через несколько лет. Вот что Тим должен был тогда сказать, но не сказал своей «любимой Женщине», единственной и неповторимой, уготовленной ему самим Небом на всю оставшуюся жизнь.
– Пойми, милая, мы сейчас расстаемся, но это не навсегда. Ты правильно сказала, что я хочу стать писателем, и эта мелиорация мне на фиг не нужна! Но о чем я буду писать в своих будущих книгах, если в моем жизненном багаже не будет никакого опыта, только школа, институт и сразу семья. А смогу ли я позаботиться о тебе и о наших детях, которые у нас непременно будут? Я ведь должен еще отслужить в армии, чтобы стать настоящим солдатом, настоящим мужчиной, чтобы суметь защитить тебя и нашу семья. Пойми, пожалуйста, меня, придет время и мы обязательно будем вместе, а сейчас отпусти.
Но 17-летний Тим не сказал этих слов, он не мог их сказать, он тогда еще до них не созрел.
И Ромео с Джульеттой расстались.
Часть 2
Путевка в жизнь
Даешь, канал «Днепр-Донбасс»!
1
Все побережье Каховского водохранилища, на берегу которого просторно расположился портовый город Никополь, было усыпано уютными домиками с цветущими виноградниками и зелеными каштанами вдоль заборов из деревянных штакетников. Один из таких домиков, точнее комнату в доме, и сняли Тим с Костой на время поступления в Школу мелиорации. После нехитрого собеседования, мельком взглянув на аттестаты об окончании средней школы, вчерашних десятиклассников зачислили на отделение «Землеройно-транспортные машины» и предоставили комфортабельное общежитие. И сразу же авансом выдали по 75 полновесных советских рубликов. Это было привилегированное училище, нигде таких больших стипендий не выплачивали, даже в высших учебных заведениях – 40 рублей, отличникам – 50. Друзья решили устроить по этому поводу скромный сабантуйчик и поплелись в центральный универмаг за провизией.
На выходе из продмага их перехватил какой-то незнакомый чернявый паренек. По выговору поняли, что местный.
– Выручайте, хлопцы! Трубы горят. Вчера кореш с зоны откинулся. Погуляли малость.
Друзья переглянулись. Ну кто в Советском Союзе, пусть даже и на гарной Украине, не был увлечен воровской романтикой! Кореш вернулся из тюрьмы – это святое. Как тут не порадеть. У Чернявого в заначке был рупь, ему не хватало 70 копеек на бутылку знаменитого портвейша «777».
Уж как он благодарил:
– Спасибо, хлопцы, выручили! Я тут на Богдана Хмельницкого живу, вона моя хата. Заглядайте, если шо.
Не успели будущие мелиораторы отойти и на 500 шагов, как их нагнала ватага подвыпивших парней.
– Долг платежом красен, – блеснув железной фиксой, процедил блатарь в клетчатой кепке. – Вы моему корешу помогли, теперь я вас угощаю.
Похоже, это и был виновник торжества, вернувшийся после отсидки в лагерях в свой славный град Никополь.
…Дальнейшее проходило, как в тумане. Тим с трудом восстанавливал в памяти отдельные эпизоды. Пили на какой-то блат-хате самогон из большой бутыли, закусывая салом. Звучала громкая музыка. Оглушительно визжа, танцевали полуголые девицы.
Потом Тима и Косту вывели в сад, начали обыскивать. Обе «стипухи» – а это 150 хрустов – были аккуратно приколоты булавкой во внутреннем кармане ветровки Тима. Он был держателем «общака».
Кряжистый борец Коста раскидал окружавшую его шпану и через калитку выскочил на улицу, истошно вопя «Помогите, там человека убивают!»
Тим ударил по руке с ножом, приставленном к его горлу, и побежал в противоположную сторону, огородами уходя от погони. Когда, наконец, добрался до общаги, он увидел, что его дружок Коста, постыдно сбежавший с поля боя, спит мертвецким сном на своей железной кровати. Именно это обстоятельство больше всего поразило Тима. Не то, что сбежал, оставив друга на растерзание гоп-стопникам. А то, что спал, когда его близкому другу угрожала серьезная опасность, быть может, даже смерть от бандитской финки.
В мелиораторы шли в основном ребята, отслужившие армию, и в общаге было полно «дембелей», готовых впрячься в любой кипиш. Тим был уверен, что Коста, его самый лучший школьный товарищ, поднимет все общежитие на уши и приведет их на выручку.
Но Коста мирно дрых.
Похмельное утро было мрачным и молчаливым. Тим не единым словом не попрекнул своего бывшего друга. Но с тех пор их пути-дорожки разошлись.
Через полгода, по окончание Никопольского училища, Тим получил распределение на Всесоюзную комсомольскую ударную стройку «Днепр-Донбасс» и Косту больше не видел.
2
Сколько уже было на Донбассе, как пел поэт, «взорвано, уложено, сколото» черного, надежного золота! Не счесть! Миллион вагонов и миллиард маленьких тележек! А объемы добычи, претворяя решения ВКП(б) и КПСС, от пятилетки к семилетке продолжали наращивать. Дошло до того, что начался сухостой. Запасы воды в местных водоемах иссякли, а вода – основной компонент технологического процесса добычи угля, без воды на шахте не туды и не сюды… Короче говоря, было решено прорыть рукотворный чудо – водоканал Северский Двинец – Донбасс.
Но когда его построили, появилась новая проблема – Двинец стл катострофически мелеть. Поэтому в 1969 году, за семь лет до того, как на стройку приехал Тим, было начато строительство нового канала, для того чтобы перебросить воду из Днепра в обмелевшую реку в Донецкую область. Стратегически важный объект был объявлен Всесоюзной комсомольской ударной стройкой, куда вербовались рабочие со всей страны. Планировалось построить две очереди канала, но была пущена лишь одна в 1982 году.
В начале же 1976 года основные работы велись в районе населенного пункта Краснопавловка, где и базировыалась ПМК (передвижная механизированная колонна), куда Тим был направлен на работу после окнчания училища в качестве скрепериста 4-го разряда.
По началу здесь были баснословные заработки – механизаторы в зависмости от выроботки зашибали по 300-500 рублей в месяц. 18-летний паренек никогда не держал в руках таких деньжищ, и не знал, как ими распорядиться. Большшую часть он переводил домой родителям, а однажды, вспомнив про свой «школьный долг», отправил бывшей однокласснике, студентке Томского политехнического института Ламаевой денежный перевод на сумму 300 рублей. Но в один прекрасный день заработный фонд вдруг иссяк, и люди на стройке начали получать сущие копейки. Воровство в Союзе тоже процветало…
Краснопавловка в ту пору была большой деревней, где даже общественной бани не было. Работники канал обитали в грязных вагончиках и раз в неделю на электричке ездили на большую узловую ж/д станцию Лозовая – на людей посмотреть и себя показать.
Об одной такой поездке Тима с его новым другом Жекой наш рассказ ниже.
Татарский акцент
1
– Ну, как парок, Жека?
– Зашибись, Тим.
Тим называл своего нового друга Жекой, хотя полное его имя было Жинтарас, он был родом из Вильнюса. Но здешнему уху такое имя непривычно, поэтому литовского паренька все сразу стали кликать «Жекой», да никто бы на стройке и не выговорил это мудреное имя «Жинтарас». А Жека – просто и понятно. Жека быстро привык, и не обижался.
Наши герои, имеются в виду машиниcт скрепера 4 разряда Тим Беркут и его коллега, бульдозерист 4 разряда Жинтарас Чеснаускис после банных процедур тщательно изучали меню в местом ресторане. Вернее, тщательно изучал меню только Жинтарас, а Тим свой выбор уже сделал. У Жеки был страшный прибалтийский акцент, и Тим, дурачась, тоже нарочно включил татарский акцент, хотя мог говорить на чистом литературном русском языке. И это невинная забава спасла их от больших неприятностей.
Выбор Тима был не оригинален:
–В убщим так, бурщ украински, кутлет киевски, вутка стулищный… э-э, грамм..
–Двiстi,– подсказал долговязый официант с черной бабочкой на белой рубашке и со свежей салфеткой на изогнутой руке.
–Тущны, двисти,– подтвердил Беркут.
Официант быстро записал заказ в блокнотик и повернулся к Чеснаускасу.
–А чшто такойе деруни?– с заметным литовским акцентом поинтересовался Жинтарас.
–Що такэ деруни?– дружелюбно улыбнулся официант.– Це картопляни млинци.
–Чшто, чшто?– не понял литовец.
–Оладки картопляни. Це наша фирмова страва.
–Как-кая ешче отрава?– испугался Жинтарас.
–И – и, ни утрава, а блинщики из картушки,– догадался Тим.– Шту син, малай, ни понил шту ли? Вруди наша кыстыбый, а бульбаши называют дранка.
Официант утвердительно кивнул и, продолжая улыбаться, уточнил:
–Деруни з грибною пидливою або з подчеревкою? Чого хочите?
Увидев вытянутые в недоумении лица «хлопцив з водоканалу»,– официант наметанным глазом сразу определил социальный статус своих клиентов,– человек с черной бабочкой наконец сжалился над ними:
–Добре, хлопчики, шуткую я. Бачу ви не мисные, украинской мови не розумиетэ, ось и ришив трохи пошутковать. А ви, хлопци, на канале робитэ?
–Ни-и, мы тута… эта… пруездым,– соврал Тим, хотя плохо очищенные от строительной грязи сапоги и висящие в гардеробе промасленные фуфайки прямо свидетельствовали об их причастности ко Всесоюзной комсомольской стройке Днепр – Донбасс.
Жинтарас выбрал таки деруни с подчеревкою – картофельные оладьи с салом, прореженным мясными прослойками. Когда словоохотливый официант ушел выполнять заказ, Жинтарас набросился на друга с расспросами:
–Ми же на канале работаем. Патчему ти его обмануль?
–Птамушта. Пусли узнаиш.
–А у тебя тотчна деиньги есть?
–Тущны, тущны,– заверил Тим, обещавший другу взять все расходы на себя.
–Многа их?
–Хватит нам на дваих, – дурашливым голосам пропел Тим и добавил: – Минем окщам хуть кут блян щайня!
–Чштот-та я не пониял,– беспокойно заерзал на витом стуле с высокой спинкой Жинтарас.
–Мин айтам – я говорю, динег мно-ога.
–А-а,– успокоился литовец.– Пуйку!
–Нарся, нарся – что, что?– не понял теперь татарин.
–Я гаварю, карашо!
Беспокойство Жинтараса имело законное основание. На канале перестали выплачивать зарплату. Нет, деньги, конечно, платили, но какие это были деньги? По сравнению с тем, что платили раньше – это были какие‑то жалкие гроши, просто курам на смех. Да и ждать их приходилось по два-три месяца. А Жинтарас завербовался на стройку с целью «зашибить большую деньгу», чтобы обустроить потом собственную ферму. Экономя на всем, он каждую свободную копейку откладывал и отправлял домой в Литву.
Жинтарас знал, что друг его Тим тоже слал какие‑то денежные переводы своим родакам. И не только им одним. По началу на канале платили такие деньжища, что многие молодые хлопцы чесали репу, а что с ними робить? Солить что ли!
Тим жил на широкую ногу. В то благословенное времечко, когда в карманах водились еще «шалені гроші», в выходные дни «хлопци з водоканалу» ездили в большие города малость прибарахлиться да чуток покуражиться (чего уж там греха таить, что было, то было). Причем, ездили не в Лозовую, а в «Харькив» – вот где был настоящий столичный град. О какие шикарные в Харькове были рестораны, какие дорогие модные универмаги! Отвалив едва ли не месячную зарплату, Тим как-то прикупил себе пару рубашек, носки-трусы, стильный свитерок с изображением оленей и великолепный костюм-тройку из плотного синего сукна. И тут же облачившись в него, отправился обмывать обнову в кабак.
А когда Тим проснулся на следующее утро на жестком деревянном топчане рабочего вагончика в Краснопавловке и разодрал с похмелья свои заплывшие зенки, то не увидел ни одной вновь приобретенной покупки. Забыл в вагоне электровоза. Экая досада… Впрочем, какие все это мелочи! Бывают в жизни огорчения, вместо хлеба ешь печенье. Главное, костюм, дорогущий синий костюм-тройка – «мечта дипломата» – никуда ведь не делся, пропасть костюм мог разве только вместе с Тимом, поскольку Тим в нем, видите ли, как загулявший гусар, изволил почивать! Правда, на его левом борту красовалось большое жирное пятно – след ресторанного похода. Костюм был безнадежно испорчен – что его обратно в Харьков в химчистку теперь вести? Себе дороже.
Но Тим горевал не долго. Точнее, не горевал вовсе, не в его вольной широкой натуре было убиваться по тряпкам. Что он, футсен какой али фармазон?
Нет и нет! Тим Беркут – скреперист 4 разряда комсомольской ударной стройки Днепр – Донбасс! А это вам не халам-балам, скреперист 4 разряда – это звучит гордо.
Так, в новом костюме, не переодеваясь в грязную робу, Тим отправился заводить пускач своего железного коня. Можете представить картинку: небритый механизатор в синей тройке с концертной бабочкой за рычагами грозно урчащего Т-130? Весь канал укатывался со смеху.
… Тим добивал остатки водки, закусывая киевской котлетой, а Жинтарас потягивал мадеру – водку он не пил. Друзья мирно беседовали.
Чтобы не засорять великий и могучий татаро-литовским акцентом, дальнейшие диалоги в ресторане «Шахтер» автор романа постарается передать в изложении. Хотя в виртуозных выражениях Беркута и Чеснаускиса легко угадывался даже не акцент, а вполне самостоятельный диалект русского языка, такой же как, скажем, своеобразный говорок южноуральских казаков или местное наречие северных поморов. И все же, чтобы не затруднять понимание, автор постарается адаптировать корявую речь персонажей романа к современным языковым нормам. И впредь к языку оригинала прибегать лишь в исключительных случаях.
3
Редкий литовец долетит до канала Днепр – Донбасс. Жинтарас долетел, но сейчас, кажется, жалел об этом.
Литовец признался другу, что хочет уехать домой. Стройка, кажется, подходит к концу, заработки упали, и лично ему, Чеснаускису, всё по чесноку, ловить здесь больше нечего. Кое-какой капитал он уже сколотил, пусть не такой, на какой рассчитывал, но на пару коров, пяток хрюшек, небольшую стаю уток хватит.
–Ты скотину купишь, а калхуз заберет,– мрачно предрек Тим.
–Хрена им!– разгорячился обычно спокойный и выдержанный Жинтарас.– Я на хутор отселюсь.
–У тебя же бронь, тебя не отпустят со струйка.
–Кто их будет спрашивать! Сказал уйду – значит, уйду,– литовец был настроен решительно.
Честно говоря, Тим тоже уже давно подумывал о том, как ему слинять с водоканала. Не только подумывал, но и предпринимал конкретные шаги. Сдёрнуть со стройки он хотел с помощью… военкомата. Это после развала Союза станет всем фиолетово, служил ты в армии или нет, пожалуй, престижней будет даже откосить от армии, поскольку «священный долг» мачехе – Родине отдают лишь одни законченные лохи. А в те суровые и жестокие, но в чем‑то и чистые годы, получить «белый билет», если ты не футсен или фармазон какой, было большим несчастьем. Ни одна уважающая себя девка с тобой на одном гектаре и… кушать бы не села.
Тим по-тихому прошел с осенним призывом медкомиссию. Его, как механизатора, приписали к танковым войскам, объявили номер команды, приехали уже и «покупатели» из танковой части. Но фокус не удался – в последний момент позвонили из управления водоканала и, козыряя бронью, отозвали своего работника обратно на стройку…
–А ты где живешь тама в своей Литве?– нарушил тягостное молчание Тим.
–О, это есть отчень красивое место,– оживился Жинтарас,– хутор Данилюшко под Таркае. Когда‑то это была столица свободного государства Литва,– литовец сделал особое ударение на слове «свободный» и продолжил: – Слушай, друг, тебе это будет интериесно, у нас в Данилюшко есть гора, Татарский курган называется.
–Вай-хай!– удивился Тим.– А здеся в Пантелеймоновке, говорят, есть Байская гора, ее тоже называют Татарская. Эта что же и тама, и тута татары жили?
–Насчет тута не знаю, а в Таркае тотчна жили, и сейчас живут. Старики говорят, что раньше в Таркае и мечеть стояла, рядом с костёлом.
–И много у вас татар?
–Много, их у нас называют липки, у нас еще евреи и поляки живут.
–Как мои земляки татары-липкилар у вас поживают, никто не обижает?
–Нет, их уважают,– заверил коренной таркаец,– они отчень хорошо работают, у них большие красивые дома, скромные девушки. Липки – грамотный и образованный народ. Они даже имеют свой собственный нобелевский лауреат – писатель Генрих Сенкевич. Правда, он уже умер давно, и книжки писал, кажется, по-польски.
Тим выпрямил спину и расправил плечи, переполняясь гордостью за своего знаменитого соплеменника. Его гордость была бы еще полнее, если бы его «совковый» кругозор был чуточку шире. Тогда он мог бы знать и о том, что таких знаменитостей, помнящих свои татарские корни, но забывших родной язык и культуру, пруд пруди в истории любого государства, тем более российского. Карамзин, Чаадаев, Аксаков, Куприн – список можно плодить до бесконечности.
Тим заказал еще «двисти» водки, а Жинтарас – еще одну бутылку Мадеры.
После таких возлияний наших друзей потянуло на подвиги. На подвиги, слава Богу, пока вполне мирные, проявляемые сугубо, так сказать, на любовном фронте. Тим все чаще стал поглядывать на соседний столик, за которым одиноко сидели две гарные дивчины явно скучающего вида. Девушки были одеты по последнему писку моды. Чернявая демонстрировала прилегающий лиф, откровенно обнажающий большую мягкую грудь. А рыженькая невинно болтала ножкой в красной туфельке, соблазнительно выглядывавшей из под ее пышной черной юбки.
Красотки тоже стали постреливать намалеванными глазками в сторону парней. По правде говоря, «стреляли» они больше в Жинтараса – голубоглазый блондин с простым открытым лицом показался им, видимо, легкой добычей. Тим был пониже ростом, но более коренастый, его карие глаза блестели озорным огоньком, желваки нервно играли на скулах, выдавая серьезность его намерений.
Несмотря на свой еще довольно скромный любовный опыт, Тим знал, что внешние данные – не главное в нелегком искусстве покорения капризного дамского сердца. Нет, мужская выправка и стать, безусловно, играют свою роль, но нужно и что‑то другое. Что именно? Напор и страсть. Щедрость и великодушие. Уверенность и сила. Однако это должна быть не тупая упертость разгоряченного быка, а мягко обволакивающая мощь благородного тигра. Хотя, если честно, на тигра Тим похож был мало, скорее, на взъерошенного волчонка.
