Рамон Наварете
Инквизиция Cредневековья

Полная версия

© Наварете, Рамон, 2024

© Издательство АСТ, 2024

Предисловие

Слово «инквизиция» давно стало нарицательным. Оно вошло в лексикон современного человека, хотя о самой инквизиции, за исключением весьма скудных данных, почерпнутых из книг, учебников и энциклопедий, широкому читателю известно сравнительно немного.

Историк Марселен Дефурно пишет: «Испанская инквизиция!.. Эти слова уже в течение четырех веков пробуждают в воображении мрачные тюрьмы, ужасающие пытки и огонь костров, освещавших аутодафе»^[1].

Но инквизиция была не только испанской, функционировала она и в других странах. Просто Испанию (которой, впрочем, тогда еще не было и в помине) первой вспоминают, когда заходит разговор об инквизиции. Почему? Да потому, как утверждает тот же Марселен Дефурно, что «инквизиция занимала в жизни испанцев очень важное место не только из-за судов, которые она вершила, но и из-за отпечатка, налагавшегося ею на умы людей той своеобразной смесью ужаса и почитания, которую вызывало само ее упоминание»^[2].

Тема инквизиции, без сомнения, является «ультраполемической». На протяжении веков множество раз слово «инквизиция» использовалось в качестве синонима понятия «религиозный фанатизм». Происходило все, в значительной степени, по принципу, провозглашенному одним из патриархов современной пропаганды Йозефом Геббельсом, а тот якобы говорил, что «ложь, повторенная тысячу раз, становится правдой»^[3]. Во всяком случае, эту фразу ему приписывают и постоянно цитируют, хотя на самом деле это изречение принадлежит французскому писателю и дипломату рубежа XVIII–XIX вв. Франсуа Рене де Шатобриану.

В настоящее время ситуация поменялась. Увеличилась степень научной разработанности данной проблемы, расширился круг доступных источников, началось изучение ранее запретных тем, появились новые познавательные приоритеты, оригинальные, а подчас и довольно экстравагантные концепции истории инквизиции. Политическая и духовная свобода окрылила историков; она стимулировала творческий поиск одних и графоманство других.

В чем же секрет долговечности интереса к инквизиции, одно название которой, как принято считать, внушало ужас всему человечеству? Кем были руководители инквизиции – «жертвами долга», фанатиками, готовыми пойти на самые страшные преступления, чтобы защитить догматы веры от подлинных или мнимых врагов, или бессердечными церковными полицейскими, послушно выполнявшими предписания высшего начальства? Кем были жертвы инквизиции? Кого и за что преследовала инквизиция?

Мы надеемся, что данная книга хотя бы частично ответит на эти вопросы. Конечно, мы далеки от того, чтобы пытаться полностью «обелить» инквизицию, показывая праведный образ жизни одного из ее главных лидеров. Как пишет профессор Мадридского университета Антонио Бальестерос Беретта, «инквизиция, как любой общественный организм, имела свои недостатки»^[4].

Можно много говорить о том, что в Средневековье сжигали еретиков не инквизиторы, а светские власти, а также о том, что за действия инквизиции несет ответственность королевская власть, которой она была подчинена. Кто-то даже говорит о том, что, в известной степени, ответственность за деяния инквизиции лежит и на самих ее жертвах, которые своим неповиновением сами подталкивали ее к жестоким расправам. Такие аргументы, в частности, можно встретить в книге Агостино Чеккарони «Маленькая церковная энциклопедия», изданной в Милане в 1953 году. Автор утверждает, что главной причиной возникновения инквизиционных трибуналов были «насильственные действия, к которым прибегали еретики, начиная со времени, когда церковь вышла из катакомб, с целью разрушить фундамент, основанный на доброй религии Иисуса Христа, провоцируя тем самым не только справедливую реакцию со стороны церкви, но также справедливую общественную вендетту»^[5].

Одним из первых выдвинул подобные аргументы граф Жозеф-Мари де Местр, написавший в 1815 году памфлет в защиту инквизиции, известный как «Письма одному русскому дворянину об инквизиции».

Жозеф-Мари де Местр касался только испанской инквизиции, но он пытался оправдать и всю инквизицию в целом, доказывая ее общественную полезность. Прежде всего, он утверждал, что, существуй во Франции инквизиция, в стране наверняка бы не было кровавой революции 1789 года.

В самом деле, деятельность инквизиции всегда и везде была направлена на борьбу с революционными веяниями. Она запрещала и конфисковывала произведения энциклопедистов и им подобных «подрывателей основ». Например, та же Великая французская революция 1789 года была встречена инквизицией в штыки. В частности, она особым декретом запретила ввоз в Испанию революционной литературы и осудила французских революционеров за то, что они «под привлекательной маской защитников свободы в действительности выступают против нее, разрушая политический и социальный строй и, следовательно, иерархию христианской религии»^[6].

Инквизиция всегда и везде поддерживала государственный строй и христианский социальный порядок, воплощенный в форме монархии.

Монах-августинец Мигель де ла Пинта Льоренте в своей книге об испанской инквизиции, изданной в Мадриде в 1953 году, по этому поводу высказывает следующую мысль:

«Разрешите мне сформулировать следующий вопрос: когда общество наводнено проповедниками атеизма, то есть ниспровергателями Бога, когда в наших современных и прекрасных городах силы зла источают развращающие флюиды сатанической гордыни, покрывая презрением все моральные и этические постулаты <…> разве не будет неотвратимой потребностью человечества создать трибуналы, в задачу которых входило бы осуществление полицейских репрессий с применением самых энергичных и действенных методов, и не все ли равно, будут ли эти трибуналы именоваться полицейскими департаментами или генеральной инквизицией?»^[7]

Основной тезис графа де Местра звучит так:

«За все, что имеется в деятельности трибунала инквизиции жестокого и ужасного, в особенности за смертные приговоры, несет ответственность светская власть»^[8].

Далее Жозеф-Мари де Местр пишет: «Инквизиция по своей природе добра, нежна и консервативна, таков всеобщий и неизменный характер всякого церковного института. Но если гражданская власть, используя это учреждение, считает полезным для своей собственной безопасности сделать его более строгим – церковь не несет за это ответственности».^[9]

Относительно «нежности» инквизиции – это, конечно же, явный перебор. Даже процитированный выше Агостино Чеккарони признает, что «инквизиция совершила всевозможные эксцессы, которые могут быть объяснены политическими страстями в соединении с варварством и невежеством того времени»^[10].

Некоторые более современные писатели придерживаются тех же взглядов: по их мнению, инквизиция была мощной «превентивной мерой», ниспосланным провидением инструментом, который долгое время защищал людей от гражданских и религиозных войн.

Слово в защиту инквизиции произносит и официальная ватиканская «Католическая энциклопедия», в которой сказано:

«В новейшее время исследователи строго судили учреждение инквизиции и обвиняли ее в том, что она выступала против свободы совести. Но они забывают, что в прошлом эта свобода не признавалась, и что ересь вызывала ужас у благомыслящих людей, составлявших, несомненно, подавляющее большинство даже в странах, наиболее зараженных ересью. Не следует, кроме того, забывать, что в некоторых странах трибунал инквизиции действовал самое непродолжительное время и имел весьма относительное значение»^[11].

Аббат Эльфеж Вакандар в своей книге «Инквизиция» пишет, что инквизицию нужно рассматривать и судить не только по поступкам, но и в сопоставлении с моралью и представлениями о правосудии того времени. По его мнению, «мы должны изучать и судить этот институт объективно» и не «сравнивать его эксцессы с предосудительными действиями других трибуналов»^[12].

Развивая эту идею, аббат Вакандар предупреждает: «История инквизиции неизбежно вскроет дела, о существовании которых мы даже никогда не подозревали, но наши предрассудки не должны служить помехой для честного отношения к фактам. Единственно чего мы должны страшиться – это упрека в том, что мы боимся правды»^[13].

Далее, говоря о церкви и о церковных истинах, аббат Вакандар рассуждает следующим образом: «Если для защиты этих истин она использует в одном веке средства, осуждаемые последующим веком, то это всего лишь доказывает то, что она следует обычаям и идеям, господствующим в окружающем ее мире. Но церковь строго следит за тем, чтобы люди не сочли ее действия непогрешимыми и вечными правилами абсолютной справедливости. Она с готовностью признает, что иногда может и ошибаться в выборе практических средств. Система защиты и обеспечения, использованная ею в Средние века, оказалась, по крайней мере, в некоторой степени успешной. Мы не можем утверждать, что она была абсолютно несправедливой и абсолютно аморальной»^[14].

Шарль Пишон, автор объемной книги о Ватикане, также призывает оценивать инквизицию «исторически, без страстей и предубеждений»^[15]. Он пишет: «Святая канцелярия, прежде всего, была реакцией, часто грубой, как обычаи того времени, часто произвольной, как трибуналы всех времен, реакцией общества, которое защищается»^[16].

Именно с этих позиций рассматривает деятельность инквизиции богослов и философ А.В. Кураев. Вот его соображения: «Согласно настойчиво повторяющейся, хотя и непроверенной легенде, инквизиционные трибуналы Средиземноморского региона были фанатичными и кровожадными, а испанская инквизиция являлась самой жестокой из всех. Само слово „инквизиция“ давно стало синонимом нетерпимости. Однако когда историки, наконец, стали систематически изучать огромный массив протоколов инквизиций, были получены совершенно иные результаты, и постепенно начало вырабатываться новое представление о них. Сейчас, пожалуй, уже можно говорить о всеобщем признании двух принципиальных выводов, хотя исследования еще не завершены. Во-первых, средиземноморские инквизиции были менее кровожадными, нежели европейские светские суды <…> Второй важный вывод состоит в том, что средиземноморские инквизиции, в отличие от светских судов, выглядели более заинтересованными в понимании мотивов, двигавших обвиняемыми, нежели в установлении самого факта преступления. Ранее представлялось, что инквизиторы, тщательно соблюдавшие анонимность своих информаторов, в меньшей степени заботились о правах обвиняемых, чем светские суды. Но последние исследования показывают, что инквизиторы были более проницательными психологами, нежели светские судьи, и оказывались вполне способными прийти к корректному – а зачастую и снисходительному – приговору. В целом они, в отличие от светских судей, почти не полагались на пытку, чтобы убедиться в истинности утверждений обвиняемых. Инквизиторы пытались проникнуть в сознание людей, а не определить правовую ответственность за преступление, поэтому протоколы инквизиторских допросов выглядят совсем иначе, чем протоколы светских трибуналов, и предоставляют историкам богатый материал об обычаях и народных верованиях… В отличие от светского судопроизводства того времени, суды инквизиции работали очень медленно и кропотливо. Если одни особенности их деятельности – такие, как анонимность обвинителей, – защищали информаторов, многие другие обычаи работали на благо обвиняемых. Поскольку инквизиторы в меньшей степени заботились о том, чтобы установить факт совершения преступления – ереси, богохульства, магии и так далее, – но, скорее, стремились понять намерения людей, сказавших или сделавших подобное, они, главным образом, различали раскаявшихся и нераскаявшихся грешников, согрешивших случайно или намеренно, мошенников и дураков. В отличие от многих светских уголовных судов <…> инквизиторы мало полагались на пытку как на средство установления истины в сложных и неясных обстоятельствах. Они предпочитали подвергнуть подозреваемого многократному перекрестному допросу, проявляя подчас удивительную психологическую тонкость, чтобы разобраться не только в его словах и действиях, но и в его мотивах»^[17].

Этот же автор утверждает, что «инквизиция функционировала как учреждение, скорее защищающее от преследований, нежели разжигающее их», что «церковные кары для чародеев были мягче того, что могла бы сделать с ними толпа»^[18].

У аббата Эльфежа Вакандара нашелся целый ряд близких к церкви последователей, которые продолжили излагать историю инквизиции, пытаясь понять и оправдать ее действия. В частности, епископ города Бовэ Селестен Дуэ в своей книге об инквизиции, изданной в 1906 году, пишет: «Трибуналы инквизиции способствовали сохранению цивилизации эпохи, ибо они укрепляли порядок и препятствовали распространению острого зла, защищали интересы века и действенно охраняли христианскую идеологию и социальную справедливость»^[19].

Кроме того, он утверждает, что создание инквизиционных трибуналов было в интересах еретиков, так как спасало их от погромов, массовых расправ и бесконтрольных преследований со стороны светских властей, заинтересованных в присвоении их собственности. Инквизиция, согласно Селестену Дуэ, обеспечивала «справедливый» суд.

Примерно эту же мысль высказывает и английский писатель Гилберт Кит Честертон, заявляющий, что «во времена Торквемады существовала, по крайней мере, система, которая могла в какой-то степени обеспечить справедливость и мир»^[20].

Богослов и философ А.В. Кураев констатирует: «Инквизиция хотя бы предоставляла слово самому обвиняемому, а от обвинителя требовала ясных доказательств <…> В итоге – ни один другой суд в истории не выносил так много оправдательных приговоров»^[21].

Британский историк, живущий в Испании, Генри Кеймен в своей книге об испанской инквизиции отмечает, что архивы инквизиции содержат 49 092 досье, но только 1,9 % из них определяют вину обвиняемого и передают дело светским властям для исполнения смертного приговора. Остальные 98,1 % были либо оправданы, либо получили легкое наказание (штраф, покаяние, паломничество)^[22].

Конечно, есть и совершенно противоположные мнения. Например, принято утверждать, что инквизиция вообще никогда не оправдывала свои жертвы, что в лучшем случае приговор гласил, что «обвинение не доказано». Якобы даже оправдательный приговор не мог служить препятствием для нового процесса против той же жертвы.

Монах-францисканец из Монпелье Бернар Делисьё, конфликтовавший с инквизицией и требовавший ее отмены, как-то даже в присутствии французского короля Филиппа IV Красивого, пригласившего его к себе в замок Санлис, заявил, что инквизиция могла обвинить в ереси самих святых Петра и Павла, и они были бы не в состоянии защитить себя. Им не представили бы никаких конкретных обвинений, не ознакомили бы с именами свидетелей и их показаниями. «Каким же образом, – спросил Бернар Делисьё, – могли бы святые апостолы защищать себя, особенно при том условии, что всякого, явившегося к ним на помощь, сейчас же обвинили бы в сочувствии ереси?» Приводящий эту цитату американский историк Генри Чарльз Ли в своей «Истории инквизиции в Средние века» добавляет: «Все это, безусловно, верно. Жертва была связана путами, вырваться из которых ей было невозможно, и всякая попытка освободиться от них еще только туже затягивала узлы»^[23].

На позициях яростного защитника инквизиции стоял известный испанский историк Марселино Менендес-и-Пелайо, умерший в Сантандере в 1912 году. Его взгляды по этому вопросу изложены в трехтомной книге «История испанских еретиков», опубликованной в 1880–1882 гг. Хотя это сочинение было написано автором, не достигшим и 25-летнего возраста, оно основано на огромном количестве источников и считается в своем роде классическим. Подробно рассматривая различного рода ереси, существовавшие в Испании, Марселино Менендес-и-Пелайо не только оправдывает преследование еретиков, но даже воспевает действия инквизиции.

В своих рассуждениях об инквизиции этот автор исходит из следующей предпосылки:

«Испанский гений в высшей степени пропитан католическим духом, ересь среди нас – случайное и временное явление»^[24].

Его в этом поддерживает профессор теологии Николас Лопес Мартинес, считающий, что ересь «нарушает социальный порядок»^[25].

Истинно верующий не может не одобрять действий инквизиции, утверждает Марселино Менендес-и-Пелайо. Он пишет:

«Кто признает, что ересь есть серьезнейшее преступление и грех, взывающий к небу и угрожающий существованию гражданского общества, кто отвергает принцип догматической терпимости, то есть безразличное отношение и к истине, и к ошибке, тот обязательно должен признать духовное и физическое наказание еретиков, тот должен согласиться с инквизицией»^[26].

Марселино Менендес-и-Пелайо уверен, что даже изгнание евреев из Испании в 1492 году было неизбежным следствием антииудейских настроений, которые преобладали в испанском обществе в XV веке. Он пишет:

«Решение Католических королей не было ни плохим, ни хорошим, оно было единственно возможным и исторически неизбежным в тех условиях»^[27].

Он также утверждает, что те, кто называет инквизицию орудием тирании, должны признать, что она была народной тиранией, то есть демократической справедливостью, уравнявшей всех – от короля до последнего нищего.

Представляет интерес и подход к данному вопросу историка Бартолеме Беннассара. В своей книге об испанской инквизиции, изданной в 1979 году, этот автор говорит о том, что большая часть инквизиторов была обычными функционерами. Он утверждает, что «инквизиторская функция в их сознании представляла собой лишь этап, более или менее продолжительный, их cursus honorum (пути чести)»^[28].

Другой известный историк, Висенте Паласио Атард, в книге «Здравый смысл инквизиции», изданной в 1954 году, призывает к объективности в изучении этой организации: «Чтобы понять инквизицию, необходимо отказаться от полемического задора. Это нам поможет уразуметь, что инквизиция сама по себе вовсе ни хороша, ни плоха, что она не есть институт божественного права, а создана людьми и посему несовершенна»^[29].

История появления инквизиции

Слово «инквизиция» происходит от латинского inquisitio, что можно перевести как «расследование». Этот термин широко использовался в юридической сфере еще до появления средневековых церковных учреждений с таким названием, и он означал выяснение обстоятельств дела – как правило, путем допроса, а иногда под пытками. Со временем под инквизицией начали понимать духовные суды в области христианских ересей.

В XIX веке, по инициативе папы Луция III (в миру – Убальдо Аллучиньоли), начал использоваться термин inquisitio hereticae piavitatis, под которым подразумевали розыск особ, погрязших в ереси и раскольничестве.

Раннее христианство страдало как от внешних врагов, так и от внутренних раздоров, проистекавших из всевозможных теологических разногласий, к которым относились разные толкования священных текстов, признание или непризнание тех или иных текстов священными и т. д. Уже начиная со II века, христианские иерархи (епископы) стали называть отдельных богословов еретиками, и им требовалось для этого определять доктрину христианства более понятно, чтобы люди могли избежать ошибок и разночтений.

Римский папа Луций III. Гравюра. XVI век

КСТАТИ

Еретик – это последователь и проповедник ереси. А слово «ересь» происходит от haeresis, латинской транслитерации греческого слова, означающего «выбор». В бытовом смысле ересь – это утверждение того, что считается ложным. В контексте же данной книги – это сознательное отклонение от считающегося верным религиозного учения, предлагающее другой подход к этому учению. Это значит, что представители двух разных течений даже одного религиозного учения могут считать себя идейными противниками и обвинять друг друга в ереси.

Отражением одной из первых стадий внутренней борьбы был, видимо, Иерусалимский собор, проходивший в 49 году в Иерусалиме с участием апостолов. Он был созван для разрешения спора между Павлом и некоторыми иудеями-христианами о том, должны ли христиане соблюдать Закон Моисея (Павел, в частности, отстаивал позицию, что христианам-неевреям нет необходимости совершать обрезание). Иерусалимский собор был важным событием в истории христианства, став прообразом вселенских соборов.

Также известно немало случаев, когда тот же апостол Павел защищал собственное апостольское служение, пугая христиан ложными пастырями, говорящими что-либо противоречащее тому, что говорил он. Похожие призывы содержатся в посланиях Иоанна, а также в Откровении Иоанна Богослова.

Получается, что зародыши инквизиции можно найти еще в первые века христианства, однако в то время суд христианских иерархов был прост и не отличался жестокостью. Однако уже тогда в обязанности диаконов (обладателей низшей степени священства) входил розыск еретиков, сеявших «плевелы ложного учения» между верующими в Иисуса Христа, а также исправление их заблуждений. Епископский суд мог отлучить еретика от церкви. Но при этом никогда не употреблялись насильственные меры. Общим правилом всех церквей было установление с еретиками человеколюбивого общения, дабы не спровоцировать их упрямство. Церковь, не подвергая еретиков телесным истязаниям, всеми силами старалась вернуть их к правильной вере. Вернуть убеждением, а не с помощью репрессий.

Французский историк Леонар Галлуа в своей книге «Инквизиция» пишет:

«Если бы духовные западные владыки следовали этой системе <…> то мир не видел бы судилища инквизиции: число еретиков, вероятно, не возвысилось бы до такой значительности; равно сами ереси не были бы продолжительны. Но папы четвертого века поставили себе непременной обязанностью силой искоренять ереси – и начали подражать в этом языческим жрецам, хотя прежде и порицали их за нетерпимость»^[30].

Первое имущественное наказание было введено в действие в 316 году, когда начался церковный раскол в Карфагенской церкви. Угроза смертной казни впервые была введена в 382 году в отношении представителей манихейства (или манихеизма) – религиозного учения, возникшего в государстве Сасанидов (на территории нынешнего Ирака). Это учение было так названо по имени своего основателя – Мани, оно впитало многие черты зороастризма, буддизма и других восточных религий.

Впервые смертная казнь была приведена в исполнение в 385 году в отношении последователей христианского писателя и епископа Присциллиана. Он был обвинен испанскими епископами в ереси, колдовстве и безнравственности на основании весьма шатких данных. На соборах, созванных в Сарагосе в 380 году и в Бордо в 384 году, Присциллиан был осужден. Он пытался апеллировать к императору, но не получил оправдания и вместе с четырьмя своими последователями был обезглавлен в Трире.

Ввел данную меру наказания последний император единой Римской империи Феодосий I Великий. Также король франков Карл Великий обязывал епископов следить за «правильным исповеданием веры в их епархиях и искоренять языческие обычаи»^[31].

Пьер Ле Гро . Религия изгоняет Ересь и Ненависть. Скульптурная группа в алтаре Святого Игнатия церкви Иль-Джезу, Рим. 1695–1699

В те далекие времена папы даровали монархам короны, и они присвоили себе право разрешать народу отказываться от присяги на верность своим владыкам, так что христианские короли вынуждены были выполнять все, что угодно было их святейшеству. Это обстоятельство в дальнейшем очень помогло инквизиции.

Историк Леонар Галлуа по этому поводу пишет:

«Пользуясь влиянием на государей, они (папы. – Авт.) убеждали их обнародовать суровые законы против неправоверных, выставляя еретиков государственными преступниками и потому достойными телесного истязания. Казни, употребляемые против еретиков, в эту вторую эпоху, именно от IV до VIII века, были: лишение чести, лишение чинов и достоинств, отнятие имущества и проч. Едва папы увидели возможность подвергать еретиков телесным наказаниям, как открыли необходимость наложить еще большие, например, бичевания, ссылку, изгнание»^[32].

Наказания для отходящих от христианства к язычеству налагались в зависимости от состояния отступников: для благородных – отлучение и изгнание, для простых людей – бичевание, отрезание волос и лишение имущества.

* * *

В XI веке епископы уже прибегали к более жестким мерам наказания, и наиболее суровым наказанием стала религиозная церемония сожжения на костре.

Таково было состояние умов в 1073 году, когда знаменитый Гильдебранд взошел на папский престол под именем Григория VII. Предшественники не могли и мечтать о той власти, которую присвоил себе новый папа. В частности, он отлучил от церкви германского короля Генриха IV, которого саксонцы объявили еретиком.

Римский папа Григорий VII

Август фон Вейден. Генрих IV перед воротами Каноссы. 1887

Сейчас это выглядит совершенно невероятным, но после отлучения Генриха многие немецкие князья, бывшие ранее сторонниками короля, отвернулись от него и потребовали на государственном собрании в Требуре в октябре 1076 года разрешить возникшую проблему до февраля следующего года. Было решено, что 2 февраля 1077 года в Аугсбурге должны будут состояться выборы нового короля, на которые, возможно, прибудет и сам папа Григорий. У Генриха оставалось всего три месяца, чтобы совершить невозможное. В декабре 1076 года отлученный король отправился с небольшим количеством сопровождающих через заснеженные Альпы в Италию. Враги пытались его задержать, заблокировав горные переходы. Генриху пришлось идти в обход, через Бургундию, теряя на это драгоценные дни.

Затем Генрих встретился с папой в крепости Каносса, принадлежавшей маркграфине Матильде Тосканской. Генрих босиком во власянице стоял под стенами Каноссы, ожидая решения Григория, но оно последовало лишь через три дня: 28 января 1077 года Григорий все же снял опалу со своего противника.

Мрак невежества густым слоем лежал на тех временах и не позволял даже королям противостоять злоупотреблениям пап. А папы и их бесчисленные приверженцы начали, как пишет историк Леонар Галлуа, «распространять достоинство церкви на всякое свое намерение, на всякую личную цель»^[33]. Конечно, монархи старались уменьшить эту силу, поместив ее в определенные границы. И эта борьба породила ереси, весьма опасные для папской власти, потому что если все доселе имевшие место ереси восставали против догматов веры, то еретики XI века нападали не только на учение, но и на преимущества служителей церкви.

Стоит отметить и тот факт, что церковники, готовя учреждение инквизиции, во время Крестовых походов устранили все препятствия, какие папы могли встретить со стороны правителей и отдельных епископов. И очень скоро народ был приучен к правилу: не только позволено вести войну против всех несогласных с учением церкви, но и сама такая война, несмотря на кровопролитие, вменяется в заслугу.

* * *

В XII веке упомянутый выше папа Луций III разработал и ввел в практику систему розыска и выявления религиозных преступлений. Этот папа специальным декретом обязал епископов, прибывавших на новое место, подбирать людей из числа местных, которые должны были докладывать новому иерарху обо всех преступлениях и злодеяниях в этой местности, которые, по их мнению, требовали церковного суда. Для этой процедуры папой был даже разработан специальный опросный лист.

КСТАТИ

Слово «инквизиция», в техническом смысле, впервые было употреблено на Турском соборе католической церкви, имевшем место в 1163 году.

Папа Иннокентий III (в миру – Лотарио Сеньи, граф Лаваньи) взошел на папский престол в 1198 году, и это стало важной датой в истории инквизиции.

Этот папа оказался способен не только поддержать новую систему, принятую церковью, но распространить и утвердить ее. Основой его могущества был страх.

Иннокентий III был энергичным противником ереси и провел несколько настоящих и весьма жестких кампаний против нее. В начале своего понтификата он сосредоточился на альбигойцах, также известных как катары, – секте, которая приобрела немало сторонников на юго-востоке Франции. Катары отвергали все плотское, а также учение католической церкви, в том числе иконы, необходимость храмов, крещение младенцев, христианское представление об аде и т. д.

В 1199 году Иннокентий направил двух монахов из Сито (Нарбонская Галлия) противостоять учению катаров и восстановить папскую власть. Папа уполномочил их принимать все меры, необходимые для обращения еретиков к «правильному католичеству», в том числе они получили право отлучать от церкви всех непокоряющихся и предавать их светскому суду.

Убийство Пьера де Кастельно – легата Иннокентия – в 1208 году, как полагают, друзьями графа Раймунда Тулузского, заставило Иннокентия перейти от слов к делу. Папа потребовал от французского короля Филиппа II Августа, чтобы он уничтожил альбигойцев.

Филипп II принял это предложение достаточно холодно и не сделал ничего в этом направлении. С другой стороны, графы Тулузы, Безье и Каркассона отказались осудить на изгнание спокойных и покорных своих подданных, опасаясь ослабить народонаселение своих владений, сократив тем самым источник своего благоденствия.

И все же в том же 1208 году под руководством графа Симона де Монфора был начат Альбигойский крестовый поход. Но это был поход не в Святую землю, не против мусульман, а против своих же христиан, просто «немного других». Поход привел к убийству примерно 20 тысяч человек.

Французский историк Леонар Галлуа уверен, что именно в эту войну «началась инквизиция, приготовляемая папой долгое время посредством своих миссионеров»^[34].

По сути, это была истребительная экспедиция, направленная не только против еретиков, но и против знати Тулузы и вассалов короны Арагона. Король Педро II Арагонский, принимавший непосредственное участие в конфликте и взявший под свое покровительство Тулузу, был убит в ходе битвы при Мюре в 1213 году. Конфликт завершился подписанием Парижского договора 1229 года, в котором была согласована интеграция территории Окситании в состав Французского королевства. Военные действия прекратились в 1255 году.

Параллельно с боевыми действиями католические священнослужители начали массированную пропаганду, направленную на очернение катаров, обвиняя их в разврате и содомии, так как было опасение, что население Прованса и Северной Италии будет сочувствовать жертвам крестового похода.

* * *

Итак, инквизиция учредилась во Франции в 1208 году, в период правления Филиппа II и при первосвященстве Иннокентия III.

А 15 ноября 1215 года Иннокентий открыл Латеранский Вселенский собор, который принял много очень важных решений. По его итогам было составлено 70 реформаторских указов. Среди прочего, собор законодательно закрепил недопустимость подчинения христиан евреям. Канон 69 не позволял евреям служить в госучреждениях, так как это давало им возможность «выразить свой гнев против христиан». Этот канон установил, что именно евреи распяли Христа, и поэтому было бы «слишком абсурдным, чтобы хулитель Христа осуществлял власть над христианами»^[35]. Следовательно, евреи не должны были назначаться на государственные должности.