Ребекка Склут
Бессмертная жизнь Генриетты Лакс
Глава 7
Жизнь и смерть культуры клеток
10 апреля 1951 года – через три недели после того, как Генриетта начала проходить сеансы радиотерапии, – Джордж Гай выступил в Балтиморе по телеканалу WAAM на специальном шоу, посвященном его работе. В качестве фона звучала волнующая музыка, и ведущий произнес: «Сегодня мы узнаем, почему ученые считают, что победить рак возможно».
Камера осветила Гая, сидевшего за столом перед стеной, увешанной фотографиями клеток. У него было красивое удлиненное лицо, тонкий заостренный нос, бифокальные очки в черной пластмассовой оправе и усы, как у Чарли Чаплина. Джордж сидел неподвижно и прямо; его твидовый костюм был идеально выглажен, из нагрудного кармана торчал кончик белоснежного носового платка, волосы были гладко зачесаны назад. Его взгляд переходил от экрана к камере и обратно, в то время как пальцы отбивали дробь по столу. Лицо Джорджа оставалось бесстрастным.
«Нормальные клетки, из которых состоит наше тело, невероятно маленькие, пять тысяч их уместится на булавочной головке, – произнес он несколько высокопарно и излишне громко. – До сих пор остается загадкой, каким образом нормальные клетки превращаются в раковые».
С помощью схем и длинной деревянной указки он вкратце изложил зрителям основы структуры клетки и раковых заболеваний. Он показал фильмы, в которых шло наблюдение за движением клеток. Их края все дальше и дальше медленно раздвигались, заполняя пустое пространство вокруг себя. Затем он показал увеличенную раковую клетку – скорее всего, HeLa – с округлыми и сглаженными краями, которая вдруг неистово затрепетала и затем резко «взорвалась», образовав пять раковых клеток.
В какой-то момент Гай произнес: «А теперь позвольте показать вам бутыль, в которой мы вырастили огромное количество раковых клеток». С этими словами он взял чистую стеклянную колбу объемом в пинту (0,47 л), полную клеток Генриетты, и начал крутить ее в руках, объясняя, что его лаборатория пользовалась этими клетками для поиска возможностей остановить рак. «Вполне вероятно, что с помощью подобных фундаментальных исследований мы научимся разрушать или полностью уничтожать раковые клетки», – заявил Джордж.
Гай рассылал клетки Генриетты всем ученым, кто мог бы использовать их для исследований рака. В то время живые клетки еще не отправляли почтой – обычная практика в наши дни, – и поэтому Гай отправлял их самолетом, они находились в пробирке с несколькими каплями питательной среды – вполне достаточно, чтобы поддерживать жизнь клеток в течение небольшого промежутка времени. Порой пилоты или стюарды засовывали пробирки в карманы рубашки, чтобы поддерживать у клеток температуру тела, как в инкубаторе. Если клеткам приходилось путешествовать в багажном отсеке, Гай засовывал их в отверстия, вырезанные в блоках льда, чтобы избежать перегрева, после чего упаковывал этот лед в картонные коробки с опилками для поглощения воды. Как только груз бывал готов к отправке, Гай предупреждал получателей, что клетки вот-вот «дадут метастазы» в их городе. Получатели встречали груз и в темпе возвращались в свои лаборатории. Если все проходило нормально, клетки выживали; в противном случае Гай упаковывал следующую партию и повторял попытку.
Гай отправлял груз с клетками HeLa исследователям в Техас, в Индию, в Нью-Йорк, в Амстердам и во многие другие места. Те исследователи, в свою очередь, делились клетками с другими и так далее. Клетки Генриетты путешествовали по горам Чили в седельных сумках вьючных мулов. Гай летал то в одну, то в другую лабораторию, демонстрируя свою технику выращивания клеток и помогая создавать новые лаборатории, и всегда клал в нагрудный карман пробирки с клетками Генриетты. Если же ученые сами приезжали в лабораторию Гая, чтобы научиться его технике, он давал им с собой флакон или два с клетками HeLa. В письмах Гай и некоторые из его коллег стали называть эти клетки «драгоценными малютками».
Открытие клеток HeLa стало благословением для исследователей. Ибо клетки Генриетты позволили им проводить эксперименты, которые было невозможно провести с участием человека. Клетки HeLa разрезали на части и бесконечно обрабатывали токсинами, облучали и заражали разными инфекциями. Их бомбардировали лекарствами в надежде обнаружить то, что убивало бы злокачественные клетки и оставляло бы в живых здоровые. Ученые исследовали, как подавляется иммунитет и как развивается рак, вводя клетки HeLa крысам с ослабленной иммунной системой, – у крыс развивались злокачественные опухоли, очень схожие с опухолями Генриетты. Не страшно, если клетки погибали во время эксперимента, – ученые могли попросту воспользоваться запасами непрерывно растущих клеток HeLa и начать все заново.
Однако, несмотря на шквал новых исследований и на широкое распространение HeLa, никто не слышал новых историй о рождении удивительной линии клеток HeLa и их способности остановить рак. Во время единственной телепередачи со своим участием Гай не упомянул ни имени Генриетты, ни названия ее клеток, так что широкой публике не было ничего известно о HeLa. Но даже если бы и было известно, это вряд ли привлекло бы широкое внимание.
На протяжении десятилетий в прессе то и дело появлялись сообщения о культуре клеток, призванной спасти мир от болезней и сделать человека бессмертным. Однако к 1951 году обыватели уже не покупались на подобные истории, для широкой публики культура клеток стала не столько выдающимся достижением в области медицины, сколько чем-то из области ужасов научной фантастики.
Это началось 17 января 1912 года, когда Алексис Каррель, французский хирург из Института медицинских исследований Рокфеллера, вырастил «бессмертное» цыплячье сердце.
К тому времени ученые уже более двадцати лет пытались выращивать живые клетки, однако образцы всегда погибали. Многие исследователи утверждали, что поддерживать жизнь тканей вне тела невозможно. Каррель решил доказать их неправоту. К тридцати девяти годам он изобрел технику сшивания кровяных сосудов и успешно применял ее для проведения коронарного шунтирования. Кроме того, он разработал методы трансплантации органов. Он надеялся когда-нибудь выращивать в лаборатории органы и наполнять громадные хранилища легкими, печенью, почками и тканями, которые можно было бы отправлять для трансплантации по почте. В качестве первого шага Каррель попытался культивировать кусочек ткани сердца цыпленка. К всеобщему изумлению, эта ткань росла. И продолжала сокращаться, как если бы она по-прежнему находилась в теле цыпленка.
Спустя несколько месяцев Каррель получил Нобелевскую премию за разработанную им технику сшивания кровеносных сосудов и за свой вклад в трансплантацию органов и внезапно стал знаменитым. Премия не имела никакого отношения к опытам с цыплячьим сердцем, однако посвященные ей статьи сопоставляли бессмертные клетки цыплячьего сердца с работой Карреля в области трансплантологии. Вдруг это стало выглядеть так, будто он изобрел источник молодости. По всему миру появились похожие заголовки:
НОВОЕ ЧУДО КАРРЕЛЯ ПОМОЖЕТ ПРЕДОТВРАТИТЬ СТАРОСТЬ!
УЧЕНЫЕ ВЫРАЩИВАЮТ БЕССМЕРТНОЕ ЦЫПЛЯЧЬЕ СЕРДЦЕ…
СМЕРТЬ, ВОЗМОЖНО, НЕ НЕИЗБЕЖНА!
Ученые утверждали, что клетки цыплячьего сердца, выращенные Каррелем, были одним из важнейших достижений XX века, ибо эта культура клеток поможет раскрыть все тайны – начиная от приема пищи и секса вплоть до «музыки Баха, поэм Мильтона [и] гениальности Микеланджело». Каррель превратился в ученого-мессию. Журналы называли созданную им питательную среду «эликсиром молодости» и провозглашали, что купание в ней может даровать человеку вечную жизнь.
Однако Карреля не интересовало бессмертие для масс. Он был последователем евгеники: трансплантация органов и продление жизни представлялись ему способами сберечь то, что он считал «высшей белой расой», которую, как он полагал, загрязнило и испортило неинтеллектуальное и низшее человеческое «поголовье», а именно бедные, необразованные и цветные. Он мечтал о бесконечной жизни для тех, кого он считал достойными, и о смерти или насильственной стерилизации для всех остальных. Он даже хвалил Гитлера за «энергичные меры», принятые им в данном направлении.
Эксцентричность Карреля подпитывала восторженное отношение СМИ к его работе. Француз крепкого сложения, с быстрой речью, обладатель разноцветных глаз – один был карий, другой голубой, Каррель редко выходил на улицу без хирургической шапочки. Он ошибочно считал, что свет может убить культуры клеток, поэтому его лаборатория напоминала негатив фотографии собрания ку-клукс-клана: лаборанты ходили в длинных черных халатах, надев на голову черные капюшоны с крохотными прорезями для глаз. Они сидели на черных сиденьях за черными столами в лишенных теней комнатах, в которых полы, потолки и стены были выкрашены черной краской. Единственным источником света служили маленькие, запыленные световые окна в потолке.
Каррель был мистиком, верил в телепатию и ясновидение и считал, что люди могут жить в течение нескольких столетий, если временно прекратить все жизненные функции. В конце концов он превратил свою квартиру в молитвенный дом, начал читать лекции о чудесах медицины и рассказал журналистам, что мечтает уехать в Южную Америку и стать диктатором. Другие ученые дистанцировались от Карреля, критикуя его за ненаучность, однако многие в белой Америке восприняли его идеи и видели в нем духовного советника и гения.
Журнал Reader's Digest публиковал статьи Карреля, в которых тот советовал женщинам «не предъявлять чрезмерных сексуальных требований к мужчинам-гениям», ибо секс истощает ум. В своем бестселлере «Человек непознанный» Каррель предложил исправить пункт в Конституции США, который он считал ошибкой, – провозглашенное равенство для всех людей. «Слабоумный и гений не должны быть равны перед законом, – писал он. – Глупые, несообразительные, рассеянные, неспособные сохранять внимание или сделать усилие не имеют права на высшее образование».
Было продано два миллиона экземпляров этой книги, она была переведена на двадцать языков. Тысячи людей слушали выступления Карреля, во время которых порой требовалась помощь полиции в боевом снаряжении для поддержания порядка, поскольку здания были переполнены и приходилось разворачивать прочь восторженных поклонников.
На этом фоне пресса и публика по-прежнему были одержимы бессмертным цыплячьим сердцем. Каждый год 1 января из газеты New York World Telegram звонили Каррелю насчет этих клеток; каждое 17 января на протяжении десятилетий, когда Каррель и его лаборанты выстраивались в линейку в своих черных балахонах и пели клеткам Happy Birthday («С днем рождения»), какая-нибудь газета или журнал обязательно вновь рассказывали одну и ту же историю:
КЛЕТКИ ЦЫПЛЯЧЬЕГО СЕРДЦА ЖИВУТ УЖЕ ДЕСЯТЬ ЛЕТ…
ЧЕТЫРНАДЦАТЬ ЛЕТ…
ДВАДЦАТЬ ЛЕТ…
Каждый раз в конце сообщения провозглашалось, что эти клетки изменят облик медицины, однако этого не происходило. Тем временем заявления Карреля в отношении клеток становились все более фантастическими, и они стали представляться не столько чудом медицины, сколько ночным кошмаром.
Как-то он заявил, что клетки «достигнут большего объема, чем Солнечная система». The Literary Digest сообщал, что клетки уже способны «покрыть Землю», а в одном британском таблоиде было заявлено, что из клеток можно «создать петуха… уже достаточно большого, чтобы он смог разом перешагнуть Атлантику, [птицу] настолько гигантскую, что когда она сидит на земном шаре, то напоминает петуха на флюгере». Ряд книг-бестселлеров предупреждали об опасностях культуры тканей: в одной из них предсказывалось, что вскоре 70 % младенцев будут выращиваться искусственно; в другой фантазировали, как с помощью культуры тканей производятся гигантские негры и двухголовые монстры.
Однако тема клеточной культуры поистине проложила себе дорогу в гостиные американцев уже после одного из эпизодов радиошоу ужасов 1930-х годов «Уходящие в спешке», в котором рассказывалась история о вымышленном докторе Альбертсе, вырастившем у себя в лаборатории бессмертное цыплячье сердце. Оно безудержно росло и заполнило улицы города, как это делала позже жидкая плазма в фильме ужасов «Капля», пожирая всех и вся. Всего за две недели оно уничтожило целую страну.
Однако реальные клетки цыплячьего сердца поживали далеко не столь хорошо. На самом деле, как оказалось, клетки, вероятно, никогда не выживали сколь-нибудь долго. Через много лет после того как в 1944 году Каррель умер – в тот момент он дожидался судебного разбирательства за сотрудничество с нацистами, – Леонард Хейфлик, ученый, занимавшийся культурой клеток, решил провести расследование в отношении этих цыплячьих клеток. Казалось, они игнорировали законы биологии. Кроме того, никто так и не смог повторить работу Карреля. Хейфлик пришел к выводу, что исходные клетки цыплячьего сердца погибли вскоре после того, как Каррель поместил их в питательную среду. Затем он – случайно или преднамеренно – помещал новые клетки в чашки для культивирования всякий раз, когда «кормил» культуру, используя «эмбриональный сок», который он извлекал из основной паренхимы. По крайней мере один из бывших лаборантов Карреля подтвердил подозрение Хейфлика. Тем не менее никто не мог проверить эту теорию, ибо спустя два года после смерти Карреля его лаборант бесцеремонно выкинул в помойку знаменитые клетки цыплячьего сердца.
В любом случае к 1951 году, когда клетки Генриетты Лакс начали расти в лаборатории Гая (всего через пять лет после широко освещенной в прессе «смерти» «бессмертного» цыплячьего сердца), образ бессмертных клеток потускнел в глазах общественности. Культивирование тканей стало чем-то связанным с расизмом, ужасами из научной фантастики, нацистами и панацеей от всех болезней. Тут нечего было праздновать. На самом деле никто не уделил произошедшему событию сколько-нибудь серьезного внимания.
Глава 8
«Несчастнейшее существо»
В начале июня Генриетта неоднократно сообщала врачам, что, как ей кажется, рак распространяется, что она ощущает его движение внутри себя, однако они не обнаружили никаких отклонений. «Пациентка утверждает, что чувствует себя вполне хорошо, – написал один из врачей в ее медицинской карте, – однако продолжает жаловаться на неясный дискомфорт в нижней части живота… Признаки рецидива отсутствуют. Повторный осмотр через месяц».
Нигде не написано, что Генриетта не верила врачам. Как и большинство пациентов в 1950-х годах, она подчинялась всему, что говорили ее доктора. В то время «благородная ложь» была обычным делом – зачастую врачи не давали пациентам даже основную информацию, а порой вообще не сообщали им никакого диагноза. Они считали, что лучше не смущать и не расстраивать пациентов такими пугающими терминами, как «рак», которые те не смогут понять. Врачам виднее, и большинство пациентов в этом не сомневались.
Особенно черные пациенты бесплатных больничных отделений. Так было и в Балтиморе в 1951 году – сегрегация была узаконена. Считалось само собой разумеющимся, что черные люди не должны смотреть в глаза белым людям и заговаривать с ними на улице, не говоря уже о том, чтобы ставить под сомнение их мнения и решения как профессионалов. Многие черные пациенты были рады уже тому, что вообще получают лечение, ибо в больницах была широко распространена дискриминация.
Невозможно узнать, лечили бы по-другому Генриетту и если да, то как, будь она белой. Если верить Говарду Джонсу, она получала то же самое лечение, что и любой белый пациент с аналогичным диагнозом: хирургическое вмешательство, курс лечения радием и облучение были в то время повсеместным стандартом. Однако, как показали некоторые исследования, черных пациентов лечили и госпитализировали на более поздних стадиях заболеваний, нежели белых пациентов. Будучи госпитализированы, они получали меньше обезболивающих, а уровень их смертности был выше.
Достоверно известны только данные, внесенные в медицинскую карту Генриетты: через несколько недель после того, как врач сказал, что с ней все в порядке, она вновь явилась в больницу Хопкинса с жалобой, что «дискомфорт», который она чувствовала в последнее время, превратился теперь в «двухсторонние боли». Однако врач написал в карте то же, что и неделей раньше: «Нет признаков рецидива. Повторный осмотр через месяц».
Спустя две с половиной недели живот Генриетты сильно болел, и она еле-еле могла мочиться. Боль почти не позволяла ей передвигаться. Она опять отправилась в больницу, врач установил ей катетер для опорожнения мочевого пузыря и отправил домой. Еще через три дня Генриетта вновь пришла с жалобами на боль, врач надавил ей на живот и почувствовал «каменной твердости» массу. Рентген показал, что эта масса распространилась до стенок таза и почти блокировала мочеиспускательный канал. Дежурный врач вызвал Джонса и других лечащих врачей Генриетты; все они осмотрели ее и изучили рентгеновские снимки, после чего вынесли вердикт: «Неоперабельна». Всего несколько недель спустя после последней записи в карте, утверждавшей, что Генриетта здорова, один из врачей написал: «Пациентка выглядит хронически больной. Явно испытывает боль». Он отправил ее домой и рекомендовал постельный режим.
Позднее Сэди так описывала ухудшение состояния Генриетты: «Хенни не угасала, знаешь, ее внешний вид, ее тело совсем не выглядели увядшими. Бывает, некоторые люди, которые болеют раком, лежат в постели и выглядят настолько плохо! Но не она. Об этом могли сказать только ее глаза. Они говорили, что жить ей осталось недолго».
До этого момента никто, кроме Сэди, Маргарет и Дэя, не знал, что Генриетта больна. И вдруг узнали все. Возвращаясь с завода Sparrows Point после каждой смены, Дэй и кузены еще в соседнем квартале могли слышать, как Генриетта умоляет Господа о помощи. Когда на следующей неделе Дэй отвез Генриетту в больницу Хопкинса на рентген, опухоли каменной твердости заполнили всю брюшную полость: одна находилась на матке, по одной на каждой почке и одна на мочеиспускательном канале. Всего спустя месяц после записи о хорошем состоянии здоровья Генриетты в ее карте другой врач написал: «Ввиду быстрого распространения болезненного процесса пациентка выглядит совершенно неудовлетворительно». По его словам, существовал единственный вариант: «Дальнейшее облучение в надежде, что это хотя бы уменьшит боль».
Генриетта не могла дойти от дома до машины, но каждый день Дэй или кто-нибудь из кузенов привозил ее в больницу Хопкинса на облучение. Они не понимали, что она умирает. Они думали, что врачи по-прежнему пытаются ее вылечить.
Каждый день врачи Генриетты увеличивали дозу облучения, надеясь, что это поможет уменьшить размер опухолей и облегчить ее боль, прежде чем она умрет. Каждый день кожа на животе Генриетты становилась еще чернее от ожогов, а боль все сильнее.
8 августа, всего через неделю после своего тридцать первого дня рождения, Генриетта приехала в больницу Хопкинса на облучение, однако на этот раз она заявила, что хочет остаться. Врач написал в карте: «Пациентка очень жалуется на боль и выглядит действительно несчастной. Ей приходится ездить издалека, и, наверное, ее стоит госпитализировать, так как уход в больнице за ней будет лучше».
Как только Генриетту приняли в больницу, медсестра взяла у нее кровь, слила ее в пробирку и поместила на хранение на случай, если позднее пациентке понадобится переливание. На пробирке она сделала пометку «ЦВЕТНАЯ». Врач опять посадил Генриетту на гинекологическое кресло, чтобы взять еще немного клеток с шейки матки по просьбе Джорджа Гая, который хотел посмотреть, будет ли вторая партия расти так же, как и первая. Однако тело Генриетты оказалось настолько отравлено токсинами, которые в норме выводятся с мочой, что ее клетки погибли сразу после того, как их поместили в питательную среду.
Первые несколько дней в больнице Генриетту навещали Дэй и дети, но после их ухода она часами плакала и стонала. Вскоре медсестры попросили Дэя не приводить больше детей, потому что их посещение чересчур сильно расстраивало больную. С тех пор каждый день в одно и то же время Дэй парковал свой «бьюик» позади больницы Хопкинса и садился с детьми на маленькой лужайке на Вулф-стрит – как раз под окнами палаты Генриетты. Она заставляла себя встать с кровати, прижималась лицом и руками к окну и смотрела, как ее дети играют на лужайке. Но через несколько дней у нее не осталось сил, чтобы подойти к окну.
Врачи тщетно пытались облегчить ее страдания. «Судя по всему, демерол не уменьшил боль, – написал один из них, после чего попробовал морфий. – Этот препарат тоже не помог». Генриетте дали дроморан. «Помогает», – написано в карте. Но ненадолго. В конце концов один из врачей попытался ввести чистый спирт прямо в позвоночник Генриетты. «Инъекции спирта завершились неудачей», – написал он потом.
Казалось, что новые опухоли появлялись у нее каждый день – на лимфоузлах, костях таза, половых губах. Почти все время у Генриетты держалась высокая температура – до 40,6 ℃. Врачи прекратили облучение и выглядели потерпевшими поражение в борьбе с раком – как и сама Генриетта. «Генриетта по-прежнему несчастнейшее существо, – написали они. – Она стонет», «Ее постоянно тошнит, и она говорит, что ее рвет от любой еды», «Пациентка сильно не в порядке… очень беспокойна», «Насколько я вижу, мы делаем все, что может быть сделано».
Нет записей о том, посещал ли Джордж Гай Генриетту в больнице и говорил ли он ей о ее клетках. Все, с кем мне удалось побеседовать и кто мог быть в курсе этого события, утверждали, что Гай и Генриетта никогда не встречались. Все, за исключением Лауры Орельен – микробиолога и коллеги Гая из больницы Джонса Хопкинса.
«Никогда не забуду, – рассказывала Орельен, – как Джордж поведал мне, как склонился над кроватью Генриетты и сказал ей: "Твои клетки принесут тебе бессмертие". Он объяснил ей, что эти клетки помогут спасти жизни бесчисленного количества людей, и она улыбнулась. Она сказала ему, что рада, что ее боль принесет кому-то пользу».