Ричард Остин Фримен
Доктор Торндайк. Око Озириса
© Грузберг Александр Абрамович (перевод)
© ИДДК
* * *
Глава 1
Исчезнувший человек
Больнице святой Маргариты повезло с лектором по судебной юриспруденции, или судебно-медицинской экспертизе, как ее называют. В некоторых медицинских школах на эту должность как будто назначают человека только потому, что он больше ни на что не способен. Но у нас дело обстоит совершенно по-другому. Джон Торндайк не только энтузиаст, человек огромных знаний и высочайшей репутации, но также прекрасный преподаватель, живой и очаровательный по стилю и бесконечно изобретательный. О каждом интересном случае, что рассматривал, он знал абсолютно всё. Все факты – химические, физические, биологические и даже исторические, – которые могут иметь медико-юридическое значение, были к его услугам, и его собственный разнообразный и любопытный опыт казался неистощимым, как «кувшин вдовицы». Одним из его любимых методов придания жизни и интереса к самым сухим случаям являлся анализ и комментарии к тому, как излагаются такие случаи в прессе (всегда, разумеется, с должным уважением к юридическим и социальным требованиям), и именно так я впервые познакомился с поразительной цепочкой событий, которым было суждено оказать такое значительное влияние на мою жизнь.
Только что закончившаяся лекция полностью посвящалась не очень интересной теме выживаемости. Большинство студентов уже вышли из аудитории, оставшиеся собрались вокруг стола лектора, чтобы выслушать неофициальные комментарии доктора Торндайка, какие он в таких случаях делал в свойственной ему разговорной манере, опираясь на край стола и, очевидно, адресуя свои слова к куску мела для письма на доске, который он держал в пальцах.
– Проблема выживаемости, – говорил он, отвечая на вопрос одного из студентов, – обычно возникает, когда тело или найдено, или когда точно известно, что человек умер, и примерно известно время смерти. Но проблемы возникают, когда тело не найдено и факт смерти установлен на основании косвенных данных. В таком случае, конечно, возникает важный вопрос: когда в последний раз человек определенно был жив. И решение этого вопроса может быть связано с каким-то самым обычным и незначительным обстоятельством. В утренней газете есть материал, иллюстрирующий данный случай. Загадочным образом исчез джентльмен. В последний раз его видела служанка его родственника, к которому он приходил. В таком случае, если в дальнейшем этот джентльмен не объявится живым или мертвым, возникает следующий вопрос: был ли у него с собой, когда он приходил к родственнику, определенный драгоценный предмет.
Торндайк замолчал, задумчиво глядя на кусок мела, что все еще держал в руке, потом, заметив интерес, с которым мы ждали, продолжил:
– Обстоятельства этого случая весьма любопытны. На самом деле они очень загадочны, и, если возникнут какие-то юридические проблемы, связанные с этими обстоятельствами, они могут вызвать большие осложнения. Исчезнувшего джентльмена зовут мистер Джон Беллингем, и он хорошо известен в археологических кругах. Недавно он приехал из Египта и привез с собой коллекцию древностей – кстати, часть коллекции он передал в Британский музей, где эти предметы можно увидеть, – и, проведя презентацию, уехал по делам в Париж. Могу упомянуть, что среди них очень хорошая мумия и предметы оборудования гробницы. Однако эти предметы еще не привезли из Египта к тому времени, когда исчезнувший человек уехал в Париж. Но мумию осмотрел 14 октября в доме мистера Беллингема мистер Норбери из Британского музея в присутствии донора и его адвоката, и адвокату было поручено передать все позже прибывшие части коллекции в Британский музей, что он и сделал.
Мистер Беллингем как будто вернулся из Парижа двадцать третьего ноября и сразу направился на станцию Чаринг-Кросс, к дому своего родственника мистера Херста, холостяка, живущего в Элтаме. Он пришел в дом в двадцать минут шестого, но мистер Херст еще не вернулся домой из города и ожидался не раньше чем без четверти шесть. Мистер Беллингем объяснил, кто он такой, и сказал, что подождет в кабинете, где будет писать письма. Служанка проводила его в кабинет, дала материалы для письма и вышла.
Без четверти шесть мистер Херст в сопровождении лакея вернулся домой и, прежде чем служанка могла с ним поговорить, прошел в свой кабинет и закрыл дверь.
В шесть часов, когда прозвонил колокольчик на обед, мистер Херст один вошел в столовую и, увидев, что стол накрыт на двоих, спросил о причине.
– Я думала, мистер Беллингем останется на обед, сэр, – ответила служанка.
– Мистер Беллингем! – воскликнул удивленный хозяин. – Я не знал, что он здесь. Почему мне не сказали?
– Я думала, он с вами в кабинете, сэр, – ответила служанка.
Сразу стали искать гостя, но нигде не нашли. Он исчез без следа, и еще более странным этот случай делает то, что служанка уверена: через переднюю дверь он не выходил. Так как ни она, ни повар не были знакомы с мистером Беллингемом, она все время оставалась на кухне, откуда видна входная дверь, или в столовой, выходящей в коридор напротив двери в кабинет. В кабинете французское окно, которое смотрит на узкий участок, поросший травой, а за ним боковая калитка в переулок. Похоже, мистер Беллингем удалился именно таким экзотическим путем, и никто этого не видел.
Торопливо поев, мистер Херст вернулся в город и пришел в офис адвоката, доверенного агента мистера Беллингема мистера Джеллико и рассказал ему о случившемся. Мистер Джеллико ничего не знал о возвращении своего клиента из Парижа, и они вдвоем сразу поехали на поезде в Вудфорд, где живет брат пропавшего мистер Годфри Беллингем. Слуга впустил их и сказал, что мистера Годфри нет дома, но есть его дочь. Она в библиотеке, расположенной в отдельном здании в кустах в саду за домом. Здесь двое мужчин нашли не только мисс Беллингем, но и ее отца, пришедшего через заднюю калитку.
Мистер Годфри и его дочь с большим удивлением выслушали рассказ мистера Херста и заверили, что они не видели мистера Джона Беллингема и ничего о нем не слышали.
Вскоре группа вышла из библиотеки, чтобы идти к дому, но в нескольких футах от двери библиотеки мистер Джеллико заметил предмет, лежащий в траве, и указал на него мистеру Годфри.
Тот подобрал предмет, и все узнали скарабея, которого мистер Джон Беллингем всегда носил на цепочке от часов. Ошибиться было невозможно. Прекрасный скарабей восемнадцатой династии, изготовленный из ляпис-лазури, с картушем Аменхотепа III. Скарабей на проволоке, проходящей через кольцо для подвески, и само кольцо, хотя и сломанное, тоже было здесь.
Это открытие только усилило загадочность происшествия; еще больше его усилила находка бумажника с инициалами Дж. Б., найденного в туалете на Чаринг-Кросс. Корешок в билетной книжке показал, что билет был выдан примерно во время прибытия континентального экспресса двадцать третьего ноября, так что владелец сразу отправился в Элтам.
Так обстоят дела в настоящее время, и, если пропавший человек не появится и его тело не будет найдено, прежде всего нужно ответить на вопрос: каково точное место и время, где и когда его в последний раз видели живым? Что касается места, то показания свидетелей очевидны, и мы можем не заниматься этим. Другое дело – время. Бывали случаи, как я указывал в лекции, когда указание на выживаемость менее чем в минуту приводило к решению. Пропавшего человека в последний раз заметили в доме мистера Херста двадцать третьего ноября в двадцать минут шестого. Но похоже, он также посетил дом своего брата в Вудфорде, и, так как никто его в этом доме не видел, неизвестно, приходил ли он туда до того, как побывал у мистера Херста. Если он вначале пошел туда, в таком случае двадцать минут шестого вечером двадцать третьего ноября – время, когда его в последний раз видели живым; но если он пришел позже, нужно добавить время, за которое он мог добраться от одного дома до другого.
Но вопрос о том, какой дом он посетил первым, связан со скарабеем. Если он носил скарабея, когда пришел в дом мистера Херста, будет очевидно, что он пришел туда сначала; но если на его цепочке для часов скарабея не было, очевидно, что он сначала побывал в Вудфорде. Таким образом, как видите, вопрос, который может стать решающим для определения последовательности событий, видела или не видела служанка скарабей – факт, что может показаться тривиальным и незначительным.
– Служанка дала показания на эту тему? – спросил я.
– Очевидно, нет, – ответил доктор Торндайк, – во всяком случае, в газетном отчете об этом ничего не говорится, хотя обо всех остальных обстоятельствах рассказывается очень подробно, включая планы двух домов, что само по себе удивительно и может представлять значительный интерес.
– В каком отношении это представляет интерес, сэр? – спросил один из студентов.
– Я думаю, – ответил доктор Торндайк, – вы должны решить сами. Это незаконченное дело, и мы должны быть свободны в своих предположениях о действиях и мотивах участников.
– Есть ли в газете описание исчезнувшего человека? – спросил я.
– Да, очень подробное описание. Подробное до неуместности, учитывая, что этот человек в любой момент может появиться живым. Похоже, у него был старый перелом Потта левой лодыжки, длинные горизонтальные шрамы на обоих коленях – их происхождение неизвестно, но об этом легко догадаться, и на груди татуировка – очень отчетливая зеленая татуировка символического глаза Озириса – или Гора, или Ра, как читают разные специалисты. В целом опознать тело будет нетрудно. Но мы надеемся, что до этого не дойдет. А сейчас мне действительно пора уходить, и вам тоже, но я советую вам приобрести экземпляры этой газеты и сохранить их, чтобы иметь возможность прочесть все подробности. Случай любопытный, и очень вероятно, что мы о нем еще услышим. Доброго дня, джентльмены.
Все прислушались к совету доктора Торндайка, потому что медицинская юриспруденция занимает важное место в программе Медицинской школы святой Маргариты, и мы все очень интересовались этим предметом. В результате мы все отправились к ближайшему газетному киоску и взяли по экземпляру «Дейли Телеграф», потом вместе пошли в комнату отдыха, чтобы прочесть отчет и обсудить случай, не стесняясь соображениями деликатности, о которых говорил наш более щепетильный учитель.
Глава 2
Подслушивающий
Одно из оснований подобающего поведения, старательно соблюдаемых (когда это удобно) всеми хорошо воспитанными людьми, – знакомство должно начинаться с приличествующего представления. И сейчас я поспешно прибегаю к этому благотворному правилу, которое нарушил в предыдущей главе. Это тем более необходимо, что прошло два года со времени моего первого неофициального появления.
Позвольте мне представить Пола Беркли, бакалавра медицины и т. д., недавно получившего диплом, безупречно одетого в профессиональный сюртук и в момент представления с опаской пробирающегося по узкому проходу между мешками с углем и огромным поддоном с картошкой.
Этот проход привел меня на терра ферма во Флер-де-Лис Корт, где я остановился, чтобы справиться со списком посещений. Сегодня утром меня ждет еще только один пациент, и живет он на Невилл-Корт, 49, где бы это ни находилось. За информацией я обратился к присутствующему в угольном магазине божеству.
– Не можете ли подсказать, миссис Джаблетт, где здесь Невилл-Корт?
Она могла и подсказала, конфиденциально схватив меня за руку (след оставался еще несколько недель), дрожащим пальцем показав на глухую стену впереди.
– Невилл-Корт – это переулок, – пояснила миссис Джаблетт, – и туда вы попадете через арку. Эта арка открывается на Феттер Лейн, поверните направо и напротив Бернз-Билдинг будете на месте.
Я поблагодарил миссис Джаблетт и пошел, радуясь, что утренний обход почти закончен, и смутно сознавая растущий аппетит и желание вымыться в горячей воде.
Практика, которой я занимаюсь, не совсем моя. Она принадлежит бедному Дику Барнарду, старому работнику больницы святой Маргариты, человеку неукротимого духа, равнодушному к своему здоровью. Он накануне отправился в плавание по Средиземному морю, и поэтому мой второй утренний обход был своего рода путешествием с географическими открытиями.
Я быстро шел по Феттер Лейн, пока не увидел узкую арку; надпись «Невилл-Корт» привлекла мое внимание, и тут я столкнулся с одним из тех сюрпризов, что поджидают путника, бродящего по незнакомому району Лондона. Ожидая увидеть серое убожество обычного лондонского двора, я, выйдя из-под арки, увидел несколько приличных маленьких магазинов на фоне, полном света и цвета, разглядел старинные крыши в теплых тонах и стены в залитой солнцем листве. Дерево в центре Лондона – всегда радостный сюрприз, но здесь были не только деревья, но и кусты и даже цветы. Узкий тротуар ограничивался маленькими садами, которые вместе с деревянными оградами и ухоженными кустами придавали месту атмосферу своеобразной сдержанной безыскусности, а когда я вошел, несколько работниц в разноцветных блузках, с волосами, освещенными солнцем, украшали спокойный фон, как дикие цветы в живых изгородях.
В одном из таких садов я заметил, что дорожка вымощена чем-то вроде круглых плиток, но, присмотревшись, понял, что это старомодные каменные чернильные бутылки, закопанные вверх дном, и подумал о странном тщеславии какого-то забытого писца, так украсившего свое жилище, возможно, переписчика судебных документов, или писателя, или даже поэта; и в этот момент я увидел на потрепанной стене табличку с нужным мне номером. Колокольчика или молотка не нашлось, поэтому, отодвинув засов, я открыл дверь и вошел.
Но если весь двор был сюрпризом, то здесь буквально удивительная картина, сон или мечта. Здесь, вдали от шума Флит-стрит, я увидел старомодный сад, окруженный высокими стенами, и теперь, когда калитка закрыта, совершенно отрезанный от кипящего вокруг городского мира. Я стоял и смотрел в радостном изумлении. На переднем плане освещенные солнцем деревья и клумбы с цветами: люпином, львиным зевом, мальвой, настурцией; над клумбами летало несколько бабочек, не обращая внимания на пушистую и поразительно чистую белую кошку, которая гонялась за ними и бесполезно махала в воздухе лапами. А на заднем фоне не менее удивительный старый дом, почтенный, с темными карнизами, должно быть, смотревший на этот сад, когда по двору в носилках проносили франтов в кружевах, а вежливый Исаак Уолтон[1], выйдя из своего магазина на Флит-стрит, прогуливался по Феттер Лейн в сторону Темпл Миллз.
Я был так поглощен этой неожиданной картиной, что рукой задел ряд колокольчиков, прежде чем пришел в себя. Громкий звон внутри напомнил мне о моем деле, и я заметил небольшую медную табличку с надписью «мисс Оман».
С некоторой внезапностью открылась дверь, а на меня выжидающе посмотрела невысокая, средних лет женщина.
– Я позвонил не в тот колокольчик? – спросил я – глупо, должен признаться.
– Откуда мне знать? – ответила она. – Наверно, так и есть. Мужчины постоянно так делают, а потом извиняются и говорят, что ошиблись.
– Я так далеко не зайду, – сказал я. – Кажется, я добился нужного результата, а вдобавок познакомился с вами.
– Кого вы хотите увидеть? – спросила она.
– Мистера Беллингема.
– Вы врач?
– Да, врач.
– Поднимайтесь за мной, – сказала мисс Оман, – и не наступайте на краску.
Я пересек просторную прихожую и вслед за проводницей стал подниматься по благородной дубовой лестнице, старательно ступая на уложенные посредине коврики. На площадке второго этажа мисс Оман открыла дверь, показала на комнату и произнесла:
– Идите туда и ждите. Я скажу, что вы здесь.
– Я сказал, мистер Беллингем… – начал я, но дверь захлопнулась, я услышал, как мисс Оман быстро спускается по лестнице.
Мне сразу стало ясно, что я в очень неловком положении. Комната, в которой я находился, соединяется с другой, и, хотя соединяющая дверь закрыта, и слышал разговор в соседней комнате. Вначале, конечно, неопределенные звуки, с несколькими несвязанными фразами, но неожиданно я отчетливо услышал громкий и очень сердитый голос:
– Ла, я это сказал! И скажу еще раз. Подкуп! Сговор! Вот что это значит. Вы хотите подкупить меня!
– Ничего подобного, Годфри, – последовал более тихий ответ, но в этот момент я выразительно кашлянул и передвинул стул, и голоса снова стали плохо различимыми.
Чтобы отвлечь внимание от невидимых соседей, я с любопытством осмотрелся и задумался о личностях здешних обитателей. А комната очень любопытная, с выразительными намеками на прошлое великолепие и достоинство старого мира, очень интересная, полная контрастов и удивительных противоречий. По большей части она говорила о безошибочной, хотя и приличной бедности. Почти без мебели, а та, что есть, очень дешевая: маленький кухонный стол и три виндзорских стула (два из них с ручками), на полу потертый ковер, на столе дешевая холщовая скатерть. Все это наряду с книжными полками, откровенно сооруженными их ящиков, взятых в бакалейном магазине, и составляет всю обстановку. И однако, несмотря на бедность, комната вызывает представление о домашнем уюте, хотя и несколько аскетического содержания, и при этом проявлен безукоризненный вкус. Своеобразный рыжевато-коричневый цвет скатерти приятно гармонирует с сине-зеленым ковром; виндзорские стулья и ножки стола старательно избавлены от блестящего лака, они спокойного коричневого цвета, и вся обстановка облегчается имбирной банкой[2], полной свежесрезанных цветов и стоящей в центре стола.
Но контраст, о котором я говорю, наиболее поразителен. Например, книжные полки, самодельные и сто́ящие несколько пенсов, уставлены дорогими предметами археологии и древнего искусства. Таковы и предметы на каминной доске: бронзовая – не из бронзовой штукатурки – голова Гипноса[3] и пара настоящих ушебти[4]. Таковы же украшения на стенах: несколько офортов – все подписанные авторами – на восточные темы и великолепное факсимильное воспроизведение египетского папируса. Все перечисленное в высшей степени несовместимо: дорогие украшения и самые дешевые и потрепанные необходимости жизни, прихотливая культура и явно выраженная бедность. Я не мог этого понять. Кто он такой, мой новый пациент? Скупец, прячущий себя и свои богатства в незаметном дворе? Эксцентричный мудрец? Философ? Или – что более вероятно – свихнувшийся? Но в этот момент мои размышления оказались прерваны гневным голосом из соседней комнаты.
– А я говорю, что вы обвиняете меня! Вы считаете, что я скрылся вместе с ним!
– Вовсе нет! – был ответ. – Но я повторяю: ваше дело – установить, что с ним стало. Это в вашей ответственности.
– Моя ответственность? – повторил первый голос. – А как же ваша? Ваше положение очень подозрительно.
– Что? – взревел второй. – Вы намекаете, что я убил собственного брата?
Во время этого удивительного разговора я стоял, охваченный недоумением. Неожиданно я спохватился, сел на стул, уперся локтями в колени и закрыл уши руками. В таком виде я просидел, должно быть, целую минуту, когда понял, что закрывается дверь рядом со мной.
Вскочив и в некотором замешательстве повернувшись (потому что должен был выглядеть невыразимо нелепо), я увидел рослую и поразительно красивую девушку, которая, держась за дверную ручку, вежливо поклонилась мне. С первого же взгляда я заметил, как превосходно она согласуется с этим необычным окружением. В черном платье, с черными волосами, черно-серыми глазами и с серьезным печальным лицом цвета слоновой кости, она стояла, как на старом потрете Терборха[5], в такой совершенной гармонии цветов, что всего на шаг отличалась от монохромности. Очевидно – леди, несмотря на поношенную одежду, и что-то в положении головы и прямых бровей говорило, что беды и невзгоды не сломали, а только укрепили ее.
– Должна попросить вас простить меня, что заставила долго ждать, – сказала она; что-то в уголках ее строгого рта напомнило мне, в какой нелепой позе она меня застала.
Я что-то пробормотало том, что такое незначительное ожидание совершенно неважно, что на самом деле я рад был отдохнуть, и уже собирался перейти к теме больного, когда снова с отвратительной отчетливостью послышался голос из соседней комнаты.
– Говорю вам, что я ничего подобного не делал! Ваше предложение – настоящий заговор!
Мисс Беллингем – я предположил, что это она, – гневно покраснев, направилась к двери, но тут эта дверь распахнулась, и в комнату вбежал небольшого роста щеголеватый мужчина средних лет.
– Ваш отец сошел с ума, Руфь! – воскликнул он. – Он совершенно спятил! И я отказываюсь общаться с ним!
– Эта встреча не по его желанию, – холодно ответила мисс Беллингем.
– Нет, конечно, – последовал гневный ответ, – это моя ошибочная щедрость. Но какой смысл в разговорах? Я сделал для вас, что мог, и больше ничего не сделаю. Не трудитесь провожать меня, я найду дорогу. Всего хорошего!
С коротким поклоном и быстрым взглядом на меня говоривший повернулся и вышел из комнаты, хлопнув дверью.
– Я должна извиниться перед вами за такую необычную встречу, – сказала мисс Беллингем, – но полагаю, медиков трудно удивить. Представлю вам вашего пациента. – Она открыла дверь в соседнюю комнату и, когда я вошел вслед за ней, произнесла: – К тебе еще один посетитель, дорогой. Доктор…
– Беркли, – представился я. – Я действую от лица моего друга доктора Барнарда.
Больной, благообразно выглядящий мужчина лет пятидесяти пяти, сидевший на кровати, опираясь на подушки, протянул заметно дрожащую руку, которую я сердечно пожал, отметив про себя эту дрожь.
– Здравствуйте, сэр, – сказал мистер Беллингем. – Надеюсь, доктор Барнард не заболел?
– О нет, – ответил я, – он отправился в плавание по Средиземному морю. Возможность появилась неожиданно, и я проводил его раньше, чем он успел передумать. Отсюда мое бесцеремонное появление, которое, я надеюсь, вы простите.
– Конечно, – был сердечный ответ. – Я рад, что вы его отправили: он нуждался в отдыхе. И рад познакомиться.
– Вы очень добры, – сказал я.
Он поклонился, как может поклониться человек на постели в окружении подушек; таким образом, обменявшись, так сказать, бортовыми залпами вежливости, мы – точнее я – перешли к делу.
– Давно ли вы лежите? – осторожно спросил я, не желая показывать, что мой доверитель не сообщил мне никакой информации об этом случае.
– Неделю, – ответил он. – Fons et origo mali[6] – двухместный кеб, сбивший меня напротив Ло-Кортс. Я упал посреди дороги. Моя вина, конечно, так, во всяком случае, сказал кебмен; наверно, он прав. Но для меня это не утешение.
– Вы сильно пострадали?
– Не очень, но я повредил ногу и ударился. Я уже немолод для подобного, понимаете.
– Таково большинство людей, – произнес я.
– Это верно, но в двадцать лет такое переносишь легче, чем в пятьдесят пять. Однако колену стало гораздо лучше – вскоре сами посмотрите и, как можете видеть, я полностью отдыхаю. Но это не все мои беды и даже не худшие из них. Дело в моих проклятых нервах. Я раздражителен, как дьявол, и нервничаю, как кошка. И ночью не могу отдохнуть.
Я вспомнил его протянутую дрожащую руку. Он не похож на пьяницу, но…
– Вы много курите? – дипломатично спросил я.
Он хитро посмотрел на меня и улыбнулся.
– Очень деликатный подход к теме, доктор, – сказал он. – Нет, я не курю много и не напиваюсь. Я заметил, как вы только что посмотрели на мою дрожащую руку… о, все в порядке, я не обижаюсь. Врач обязан все замечать. Но у меня, как правило, рука устойчивая, когда я не расстроен, однако малейшее возбуждение заставляет меня дрожать, как желе. Дело в том, что у меня только что был очень неприятный разговор…
– Думаю, – прервала мисс Беллингем, – доктор Беркли как раз находился по соседству и все слышал.
Мистер Беллингем беззастенчиво рассмеялся.
– Боюсь, я сорвался, – сказал он, – но я вообще импульсивный человек, доктор, а когда хочу сказать, что думаю, говорю прямо и резко.
– И громко, – добавила его дочь. – Доктору Беркли пришлось зажать уши.
Она посмотрела на меня и как будто даже слегка подмигнула серьезными серыми глазами.
– Я кричал? – не очень сокрушенно, как мне кажется, спросил мистер Беллингем, хотя тут же добавил: – Мне очень жаль, моя дорогая, но больше этого не произойдет. Думаю, мы в последний раз видели того доброго джентльмена.
– Я очень на это надеюсь, – ответила она, добавив: – А сейчас я оставлю вас, чтобы вы поговорили. Если понадоблюсь, я в соседней комнате.
Я открыл для нее дверь и, когда она вышла, слегка поклонившись мне, сел у кровати и возобновил консультацию. Это был очевидный случай нервного срыва, к которому имело несомненное отношение происшествие с кебом. Что касается других сопутствующих обстоятельств, меня они не касались, хотя мистер Беллингем, очевидно, считал по-другому, потому что сказал:
– Это происшествие с кебом оказалось последней соломинкой, оно меня прикончило, но я уже давно качусь с холма. На протяжении последних двух лет у меня очень много неприятностей. Но, вероятно, я не должен докучать вам своими личными проблемами.
– Мне интересно все, что связано со здоровьем пациента, если вы согласны мне рассказать, – ответил я.
– Согласен? – воскликнул он. – А вы встречали пациента, который не рад поговорить о своем здоровье? Как правило, возражает слушатель.
– Ну, ваш настоящий слушатель не возражает.
– В таком случае, – сказал мистер Беллингем, – я доставлю себе удовольствие, рассказав вам о своих бедах: у меня не часто бывает возможность поворчать, жалуясь респектабельному человеку моего класса. И у меня действительно есть основания жаловаться на судьбу, с чем вы согласитесь, когда я скажу, что два года назад лег спать как джентльмен со значительными независимыми средствами и прекрасными перспективами, а проснулся утром и обнаружил, что стал практически нищим. Не очень приятное испытание, особенно в моем возрасте.
– Да, – согласился я, – в любом возрасте.
– И это не все, – продолжал он, – потому что в то же время я потерял брата, моего самого близкого и дорого друга. Он пропал – исчез с лица земли, но, возможно, вы слышали об этом деле. Проклятые газеты тогда были полны этим.
Он неожиданно замолчал, несомненно, заметив перемену в моем лице. Конечно, я сразу вспомнил то дело. С того момента, как я вошел в этот дом, воспоминание топталось на самом пороге памяти, и теперь слова мистера Беллингема сразу его вызвали.
– Да, – подтвердил я, – я помню тот случай, потому что наш лектор по медицинской юриспруденции привлек к нему наше внимание.
– Правда? – произнес мистер Беллингем, как мне показалось, немного встревоженно. – И что же он говорил об этом происшествии?
– Он сказал, что это дело может привести к очень серьезным юридическим последствиям.
– Ей-богу, – воскликнул Беллингем, – тот человек был пророком! Юридические последствия, поистине! Но он, конечно, не знал, какая адская путаница возникнет в связи с этим делом. Кстати, как его звали?
– Торндайк, – ответил я. – Доктор Джон Торндайк.
– Торндайк, – задумчиво повторил мистер Беллингем. – Кажется, я вспоминаю это имя. Да, конечно. О нем говорил мой друг юрист мистер Марчмонт в связи с делом человека, с которым я был слегка знаком, с неким Джефри Блекмуром, что исчез очень загадочно. Я вспомнил, что доктор Торндайк разрешил это дело с необыкновенной изобретательностью.
– Думаю, ему было бы очень интересно ваше дело, – предположил я.
– Конечно, – согласился мистер Беллингем, – но нельзя бесплатно тратить время профессионала, а я не могу заплатить ему. И это напоминает мне, что я занимаю ваше время, болтая о личных делах.
– Мой утренний обход закончен, – сказал я, – и более того, ваши личные дела чрезвычайно интересны. Могу ли я спросить, какова природа юридических затруднений?
– Нет. Если не хотите потратить весь остаток дня и вернуться домой в бреду. Скажу вам только, что неприятности связаны с завещанием моего бедного брата. Прежде всего, оно не может быть исполнено, потому что нет достаточных доказательств смерти моего брата, а во-вторых, если оно и будет исполнено, то все перейдет во владение человека, который никогда не должен был его получить. Само завещание – дьявольски раздражающий документ, когда-либо произведенный извращенной изобретательностью упрямо заблуждающегося человека. Это все. Взглянете на мое колено?
Так как объяснение мистера Беллингема (изложенное быстрым крещендо и закончившееся почти криком) привело к тому, что он побагровел и почти дрожал, я решил, что лучше закончить разговор. Поэтому я осмотрел колено пациента, которое почти зажило, и провел общий осмотр; дав джентльмену подробные наставления, как себя вести, я встал, собираясь уходить.
– И помните, – сказал я, пожимая ему руку, – ни табака, ни кофе, и вообще никаких возбуждений. Ведите спокойную жизнь.
– Все это очень хорошо, – ответил он, – но, предположим, придут люди и будут возбуждать меня?
– Не обращайте на них внимания, – улыбнулся я, – и читайте «Альманах Уитакера»[7].
И с этим прощальным советом я вышел в наружную комнату.
Мисс Беллингем сидела за столом; перед ней лежала груда блокнотов в синем переплете, два из них были открыты, виднелись страницы, заполненные мелким аккуратным почерком. Когда я вошел, она встала и вопросительно посмотрела на меня.
– Я слышала, вы посоветовали моему отцу читать «Альманах Уитакера», – сказала она. – Это лечебное средство?
– Исключительно, – ответил я. – Я рекомендую это как лекарственное средство, как противоядие от возбуждения.
Она слегка улыбнулась.
– Это поистине не слишком эмоциональная книга, – хмыкнула она и потом спросила: – У вас есть какие-то другие инструкции?
– Что ж, могу дать обычный совет: сохранять оптимизм и избегать тревог, но не думаю, чтобы вы нашли его очень полезным.
– Напротив, – ответила она, – это превосходный совет. Люди в нашем положении, боюсь, не слишком веселы, но все же у них нет извращенного желания неприятностей. Беды приходят непрошеными. Но, конечно, вы не можете заниматься этим.
– Я практически не могу помочь, но искренне надеюсь, что дела вашего отца скоро наладятся.
Она поблагодарила меня за добрые пожелания и проводила до входной двери, где с поклоном и крепким рукопожатием отпустила меня.
Когда я вышел из-под арки, на меня обрушился очень неприятный шум Феттер Лейн, и эта маленькая улица выглядела очень убогой и беспокойной по сравнению с достоинством и монашеской тишиной старого сада. А что касается операционной, с ее клеенчатым полом и развешанными по стенам карточками страховых агентов в позолоченных рамах, то она была так отвратительна, что я для отвлечения занялся дневником и все еще деловито записывал результаты утренних посещений, когда вкрадчиво вошел Адольс, официант, и объявил, что ланч готов.
