Рита Лурье
Калейдоскоп
– Что вы, – отмер Ланге после некоторой паузы, пока каждый из них размышлял о чем-то своем, – ничуть не сомневаюсь. Да здравствует Рейх! – и все-таки понизив голос, чтобы не привлечь к себе лишнего внимания, добавил, – хайль Гитлер.
– Хайль Гитлер, – эхом повторил за ним Франц, благодарный отцу за то, что давно научился не давиться словами горчащими на языке. И невольно бросил короткий взгляд в сторону фройляйн Леманн.
Она не могла слышать окончание их разговора с рыжим комиссаром, как, впрочем, и сам разговор, и вряд ли владела искусством чтения по губам. Но на мгновение Францу показалось, что брошенная им фраза заставила ее слегка нахмуриться и прикусить аккуратными зубами верхнюю губу, все еще изогнутую в улыбке. Улыбке, которая теперь казалась не искренней, а натянутой и искусственной.
Перед окончанием выступления Леманн Франц вышел из кабаре на улицу и без труда отыскал торговку цветами. Щедро наградив продрогшую на осеннем ветру женщину рейхсмарками, он обзавелся симпатичным букетом полевых цветов.
С этим подношением он заявился к кулисам заведения, где отыскал взглядом сияющую серебром платья Леманн. Однако, вопреки ожиданиям девушки, он направился к ее подруге-танцовщице и с торжественным видом вручил букет ей. Хрупкая брюнетка расплылась в улыбке. Она принялась неловко благодарить незнакомца, после убежала в свою гримерную, чтобы поставить цветы в вазу.
Конечно, Леманн не могла оставить подобное без внимания и даже решилась отказаться от выбранной ей тактики полного игнорирования существования Франца. Она решительно направилась к мужчине, грациозно цокая по полу невысокими каблуками простых черных туфель. Сияющая серебром, словно сотканная из звездного света. Такая же далекая и холодная.
– А я уже понадеялась, что вы все-таки не так плохо воспитаны и предпримете попытку извиниться за свое отвратительное поведение, – сказала она, поправляя легкую как паутина, прозрачную шаль из серебристых нитей на худеньких плечах. Глаза ее недобро поблескивали. И у мужчины не было никаких моральных сил на то, чтобы строить предположения о причинах ее явной немилости и пытаться связать это с неловким эпизодом произошедшим около часа назад.
– Извинения приносят, а не покупают, – с готовностью парировал Франц. Девушка хмыкнула и склонила голову на бок, вероятно, рассчитывая, что сейчас он все-таки соизволит произнести слова покаяния за их первый разговор.
Еще чего.
Леманн оскорбилась еще больше, но виду не подала. Выдавал ее возмущение только взгляд, но на губах по-прежнему играла легкая, вежливая улыбка.
– К слову, о покупках… – заговорила она мягким, обманчиво нежным голосом, – я видела, что вы нашли себе приятеля. Но должна вас расстроить – даже если вы вместе сложите свои жалкие сбережения, вы не соберете достаточной суммы, чтобы купить мое расположение.
– Помилуйте, фройляйн, – Франц не сдержал холодной улыбки, хотя внутри содрогнулся от осознания, что почти попал под действие чар этой чертовки и начинал терять ясность рассудка, – вы сами пытаетесь назначить себе цену. Я никогда бы не посмел оскорбить вас подобным образом.
Леманн слегка покачала головой. Ее взгляд был настолько колким и ясным, словно она владела талантом к ясновидению и без труда читала мысли своего собеседника.
А мысли мужчины в этот момент были далеки от сказанных им только что слов как Африка от Северного полюса.
Конечно, он не воспринимал ее как женщину легкого поведения, но с удовольствием использовал бы именно по этому назначению. Хотя бы для того, чтобы стереть это мерзкое самодовольство с ее миленького личика. Быть растрепанной и раскрасневшейся от страсти ей подошло бы больше, а в постели многие люди становились куда разговорчивее, чем в обычной жизни.
Есть ли белье под этим переливающимся, словно рыбья чешуя платьем? Так ли нежен ее голос, когда из ее горла вырываются не звуки музыки, а стоны?
– И… – Франц и сам не заметил, как хрипло, порочно прозвучали его слова, – я все равно не привык платить за удовольствие.
Формулировка не выходила за рамки приличий, но услышанное оскорбило певицу до глубины души. Ее маска светского равнодушия соскользнула с лица, обнажая ее настоящие, ничем не прикрытые эмоции. Болотно-зеленые глаза заполыхали от ярости и стали почти черными, мягкие черты лица исказились и заострились, как у хищника, загнанного в угол и готового обороняться до последней капли своей или чужой крови.
Она шумно вдохнула воздух носом, возвращая себе утраченное самообладание.
– Ваша самонадеянность вызывала бы восхищение, если бы не была такой жалкой, – процедила Леманн сквозь плотно стиснутые зубы и как-то непроизвольно дернула рукой в воздухе, словно собиралась влепить собеседнику пощечину, но в последний момент удержала себя от этого действия. Вместо этого она выудила из крошечной сумочки красивый дамский портсигар и затянулась сигаретой. Выпустив в воздух облачко дыма, она продолжила свою обвинительную речь, – мне придется развенчать сложившееся у вас заблуждение о том, что это место – публичный дом. Если вы заинтересованы в удовлетворении подобных потребностей, я думаю, что вам стоит обратиться в другое заведение. И уважения к себе там у вас никто требовать не будет. А я не позволю с собой так обращаться. Если я женщина – это не значит, что я не способна за себя постоять.
Ее глаза больше не были полны неподдельной злобы и теперь горели вызовом. Франц бы предположил, что в какой-то момент их словесная дуэль перестала причинять ей неудобство и начала вызывать любопытство, но женская психология была слишком загадочной для таких решительных выводов. В любом случае, характер фройляйн Леманн невольно вызывал выражение и легкие нотки чувства вины за то, что он банальной неосторожности надавил на ее больное место, спровоцировав такой эмоциональный всплеск. Франц был воспитанником Герберта, но не способен был до конца искоренить в себе червоточину человеческой иррациональности, которой был чужд его названный отец.
– Простите, фройляйн, – неловко сказал он, растеряв все свои таланты к красноречию, – если бы вы дали мне шанс, то, возможно, мы обошлись бы и без насилия.
Этого говорить не стоило, о чем свидетельствовал неприятный холодок, пробежавшийся по позвоночнику. Глупая шутка отозвалась болью в виске и грозила погубить все жалкие попытки урегулировать конфликт, но возымела неожиданный результат.
Леманн не скривилась и не фыркнула, а вполне дружелюбно рассмеялась, хотя глаза ее заметно похолодели.
– Я полагаю, что у меня нет возможности отказаться? – поинтересовалась она, хитро прищурившись, – вы весьма настойчивы, гер…
– Нойманн. Франц Нойманн.
– Гер Нойманн, – задумчиво повторила фройлейн Леманн, словно взвешивая слога на языке и проверяя их звучность для своего мелодичного голоса. Судя по ее виду, она о чем-то торопливо размышляла, воспользовавшись этой небольшой паузой, после которой поделилась результатами своих умозаключений, – ваше имя так красноречиво, что тоже вынуждает сомневаться в его подлинности.
Леманн склонила голову на бок и несколько кудрявых белоснежных прядей упали ей на скулу. Франц поддался искушению поправить их, но стоило ему потянуться к лицу девушки, как она испуганно отпрянула и нахмурилась.
– Вам не стоит меня бояться, фройляйн, – стараясь заставить свой голос звучать мягко, сказал он, почти готовый наконец-то перестать обмениваться колкостями и ходить вокруг да около и перейти к сути. Но в последний момент искренность застряла в горле комом, и мужчина выдал совсем не то, что собирался, – ваша красота и ваш голос очаровали меня…
– Чушь, – воинственно оборвала его девушка и быстро пресекла, – вы лжете. И получается у вас скверно. Я артистка, но это не значит, что я глупа и легко на это поведусь. Я не знаю ваших истинных намерений, но готова поклясться, что вы полицейский или военный. Мне жаль вас огорчать, но вы, гер Нойманн, попросту теряете здесь время, вместо того, чтобы заниматься своими прямыми обязанностями. Вам нечего мне предъявить…
– Катарина – очень красивое имя, – передернул Франц, который уже потихоньку начинал выходить из себя. Роль восторженного поклонника давалась ему с трудом, но отвратительнее всего в ней было то, что она не возымела никакого эффекта и эта вздорная девица с легкостью пресекала все попытки втереться ей в доверие посредством незатейливого флирта. Желание прижать ее к стенке и начать задавать совсем другие вопросы нарастало с каждым мгновением.
– Согласна, – усмехнулась Леманн, отступила и надменно задрала подбородок, – ведь так меня зовут на самом деле, о чем вы уже, конечно, знаете.
– Вас? Или девушку, которая умерла от туберкулеза в Мюнхене?
Взглядом его собеседницы можно было порезаться, ее зеленые глаза источали яд. Зеленые, как у ведьмы из детских сказок, того самого оттенка, который имеет лесной мох. Или заболоченное озеро со стоячей, мертвой водой, где нашел свою кончину не один неосторожный путник. В это мгновение у Франца не было и малейших сомнений в том, что эта хрупкая девушка перед ним способна на убийство, а в ее тщедушном теле прячется зверь.
Зверь.
Пользуясь ее замешательством и своими инстинктами охотника, он быстро протянул руку и сжал пальцы на спичечно-тонком запястье фройляйн Леманн, но девушка оказалась проворнее и ловко освободилась от его хватки. Попытка опытным путем проверить наличие у нее способностей с треском провалилась, а вторжение в личное пространство распалило бестию еще больше.
– Убирайтесь! – рявкнула девушка, тяжело дыша, – оставьте меня в покое.
Франц судорожно пытался проанализировать свои ощущения от их короткого тактильного контакта, но с раздражением вынужден был признать, что все произошло слишком быстро для того, чтобы сделать хоть какие-то вразумительные выводы. Никакой вспышки света не было, земля не разверзлась – разве что только в метафорическом плане. Ведь внутри мужчины поселилось сильное, навязчивое желание все-таки довести задуманное до конца, а заодно утолить жажду в теплом бархате кожи строптивой певицы
Хочет набивать себе цену – пожалуйста. Ему хватит благоразумия, чтобы принять навязанные правила игры и все-таки вывернуть ситуацию себе на пользу.
– Виноват, – Франц примирительно поднял в воздух руки, слабо надеясь на успех попытки урегулировать конфликт мирным путем, – что мне захотелось узнать имя той, чей образ не выходит у меня из головы. Возможно, меня и привели в это место определенные интересы, но я забыл обо всем, только услышал ваш голос.
– Тогда слушайте, – удивительно беззаботно для ситуации пожала плечами Леманн, – боюсь, что это все, на что вы можете рассчитывать.
И кокетливо взмахнув длинными ресницами, она резко развернулась на каблуках и направилась в сторону гримерных, своим эффектным уходом вполне красноречиво давая собеседнику понять, что на сегодня разговор закончен.
Франц проводил певицу взглядом, размышляя о том, чего же ему все-таки хочется больше – придушить чертовку или все-таки сначала затащить в постель.
– Когда вы были ребенком, вам было известно о пристрастии вашего отца к наркотикам?
– Да, было известно.
– И что вы испытывали по этому поводу? Тогда, в детстве.
– Злость. На обстоятельства, которые его к этому подтолкнули, а не на него. У него были сильные боли, и только опиаты помогали ему с ними справляться.
– Что-то еще? Может быть тревогу? Вы думали о неотвратимости его кончины?
– Нет. Я предпочитаю не привязываться к людям.
И все-таки он возвращался в дом, уютный, хорошо меблированный, полный милых мелочей, общий дом с женой.
Всю дорогу до Йокерса Франц непрерывно прокручивал в голове фрагменты последнего сеанса с доктором Якоби. Проклятый мозгоправ снова и снова вытаскивал на поверхность воспоминания о старике Герберте, и мужчине трудно было перестать думать о своем давно почившем опекуне после. Темы, которые они затрагивали с доктором были поверхностными и бесполезными, но у Франца не было такой роскоши, как возможность сказать психиатру правду.
Вероятно, доктор Якоби был бы счастлив услышать от своего подопечного о том, что тот до сих пор испытывает чувство вины перед своим названным отцом. За неоправданные надежды. За невозможность изменить его участь и подарить старику вечную жизнь.
Это в массовом искусстве вампиризм и идущее к нему бонусом бессмертие с легкостью передавались посредством укуса в шею. С годами Франц начал проводить параллели, но не до конца был уверен в том, что корректно использовать этот конкретный термин по отношению к собственному случаю и остальным себе подобным, а вместо научной базы полагаться на мировую мифологию и суеверия.
От суеверий раковая опухоль Герберта не становилась меньше. А их многолетние поиски и эксперименты так и не увенчались успехом, оставив Францу только безрадостную перспективу засвидетельствовать кончину близкого человека и жить дальше.
Он не любил Монику, но испытывал рядом с ней максимальный комфорт.
Любовь – глупость, которую нельзя позволять себе, если живешь настолько долго, что неминуемо станешь свидетелем смерти ее объекта. Потому что их уютный домик с красивым садом на заднем дворике, весь так заботливо и аккуратно выстроенный быт, рано или поздно рассыплется в прах, оставив Франца с полным нолем в сухом остатке.
Но это не означало, что стоит оставить попытки наладить простую человеческую жизнь и не стремиться к тому, чтобы обрести для себя берег утешения. Хоть какой-то берег утешения среди бесконечно переменчивого мира.
Францу почувствовал, что что-то не так, даже не успев еще переступить порога дома. Интуиция охотника не дремала даже среди тихого пригорода, что временами приносило реальную, неоспоримую пользу. Шнырять в поисках жертвы по темным подворотням – издержки бытия зверя, а вот выхватить соседскую коляску из-под несущейся на всех порах «мазерати» вполне приятный бонус и гарант приглашения на барбекю в каждой приличной семье на районе.
Конечно, Моника могла раньше вернуться со своего занятия по пилатесу, а Генри запросто решился бы сбежать с уроков, чтобы посмотреть телевизор, но от их присутствия не разило таким откровенным ощущением опасности. И только от нахождения в непосредственной близости от одного конкретного создания могло так простреливать электричеством по позвоночнику и тянуть в старом, давно несуществующем шраме.
Гостья вальяжно развалилась в кресле, закинув длинные ноги в тяжелых ботинках на подлокотник. С коротким черным каре и челкой, в джинсовых шортах и красной клетчатой рубашке она выглядела совсем ребенком, даже куда более юной, чем в их первую встречу. Почти ровесницей Генри. Определенно, питалась она во время своего отсутствия крайне неплохо.
При виде мужчины Астрид надула пузырь из жвачки и шутливо изобразила руками подобие реверанса.
– Крутой дом, – снисходительно сказала она, – как из рекламного буклета.
– Какого черта ты тут делаешь? – сухо поинтересовался Франц, абсолютно не испытывая восторга по поводу ее внезапного вторжения в его выстроенный, аккуратный мир, – как ты меня нашла?
– Не забывай, что у меня много друзей в Штатах, – усмехнулась девушка и соизволила опустить ноги с подлокотника, оставив на белом пушистом ковре грязные следы от ботинок, словно заявилась сюда сразу после прогулки по болоту, – Фрэнк. Дурацкое имя.
– Я даже не буду пытаться сделать вид, что меня интересует твое мнение, – огрызнулся в ответ Франц. Астрид нахмурилась, склонила голову на бок и слегка сузила свои зеленые глаза. Этот жест был хорошо знаком мужчине, как и многие другие ее повадки. Сейчас она разрывалась между желанием наслаждаться обменом любезностями и дальше или все-таки перейти к цели своего визита. Взбалмошная немка не была бы собой, если бы однозначно остановилась на втором варианте.
– Такая счастливая мещанская жизнь, – растягивая слова, промурлыкала она, – милая жена, парнишка, дом. Продаешь японские автомобили? Или нет… это слишком скучно, да и твой пиджачок из масс-маркета говорит о другом. Преподаешь в заштатном колледже какую-нибудь гуманитарную хрень? И потрахиваешь студенток?
– Ревнуешь? – усмехнулся Франц. Девушка скривилась, будто проглотила целый лимон, но быстро взяла себя в руки и холодно улыбнулась.
– Конечно, – фыркнула она, – мы ведь созданы друг для друга.
Словесная дуэль уже успела наскучить мужчине, и он опасливо поглядывал на часы, висящие над камином из белого кирпича. Ему совершенно не хотелось, чтобы в разгар их очередной разборки с Астрид объявилась Моника или еще того хуже Генри и проблема была даже не в том, каким образом представить семье свою гостью и объяснить ее присутствие в их доме. Эта гостья имела фантастическую способность разуверять Франца в убеждении, что его уже ничем невозможно удивить. Удивляла. Каждый чертов раз.
– Что тебе нужно? – прямо спросил Франц. Астрид театрально вздохнула и вся прежняя веселость мигом исчезла с ее лица, хотя в этом образе все равно было крайне сложно воспринимать ее всерьез. Как будто в его дом забралась девчонка-подросток, поклонница печально известного романа Набокова, выбравшая соседа по кварталу объектом хищных проявлений своей юной сексуальности.
Нужно было отдать должное ее умению перевоплощаться почти до неузнаваемости. И дело было даже не в частых сменах имен, фамилий или имиджа. Надевая на себя новую личность, словно какой-то предмет гардероба, Астрид обзаводилась новым набором повадок, привычек и даже мимики. Из нее бы вышла отличная актриса, и Францу временами было искренне жаль, что кинопробам и построению карьеры, которая была только удачным прикрытием, она все-таки предпочитала убийства.
– Не поверишь, но я здесь с благими намерениями, – заявила девушка, – спасать твою шкуру. Кое-кто очень хочет тебя найти. И вряд ли для дружеской беседы.
– Как мило, – хмыкнул мужчина, – но ты не думала, что я справлюсь сам?
– Я не исключала такой возможности, – призналась Астрид и взглядом указала на ряд фотографий на каминной полке, – но не хочется, чтобы пострадали невинные люди. Это твой сын?
Францу нестерпимо захотелось придушить свою гостью хотя бы только за то, что она посмела заговорить о Генри. За то, что ей хватило наглости и цинизма заявиться сюда, и теперь еще и пытаться манипулировать им посредством упоминаний его близких.
– Нет, – нехотя признался он, с неудовольствием признавая, что теперь он словно оправдывается перед ней, – это ребенок моей жены, но…
– Да брось. Злишься, что я спросила, – оборвала его Астрид, грациозно поднялась с кресла и сделала шаг навстречу мужчине, – но он интересоваться не будет. Решит, что мальчишка – такое же отродье. Он не успокоится, пока не уничтожит всех.
Франц тяжело вздохнул и попятился назад, расширяя границы своего личного пространства, в которые эта чертовка посмела вторгнуться без малейшей тени смущения. С каждым ее шагом границы эти становились все более и более эфемерными.
Она по-прежнему имела над всеми его органами чувств слишком сильную власть и до мужчины уже успел донестись приторный, но ядовитый аромат ее парфюма. Неизменный за сорок лет. Столько лиц, столько масок и один запах. Он бы посмеялся, представляя, как Астрид мечется по всем блошиным рынкам мира, чтобы добыть хоть каплю своих любимых духов, давно снятых с производства, если бы ситуация позволяла.
Он запустил руки в волосы и помассировал кожу головы, пытаясь всеми этими нехитрыми манипуляциями хоть немного унять нарастающую боль в висках.
– Я разберусь, – сухо сказал мужчина, наконец-то собравшись для этого с силами, – спасибо за заботу, но… убирайся.
Астрид недовольно цокнула языком.
– Какой же ты эгоист, дорогой, – осудила она своего собеседника и кивком головы указала на фотографии беззаботной семьи на полках, – хочешь втянуть их в этот кошмар, только потому, что тебе так удобно? Тебе на самом деле плевать на них, верно? Они – только часть картинки, которую ты себе нарисовал, в которой нет ни капли правды. Люди ведь также недолговечны как и вещи? Так что, в сущности, нет никакой разницы между твоей женой, пасынком и вот этим диваном из Икеи, – девушка со злостью пнула ни в чем не повинный предмет мебели. Язык ее тела кричал о приближающейся истерике и неясными оставались только ее причины. Астрид даже полвека спустя оставалась крайне загадочной особой. Франц невольно представил ее на кушетке в кабинете доктора Якоби.
Вы пытаетесь переложить свое чувство вины на чужие плечи?
Это связано со смертью вашего отца?
Вам нравится чувствовать себя жертвой?
Вы несчастливы и не можете допустить мысль, что кто-то может быть счастлив?
На мгновение Францу стало невыносимо жаль эту беспокойную девушку, стоящую посреди его гостиной с беспомощным и потерянным видом – совершенно чужую среди уюта и домашнего тепла, куда она вломилась прямиком из тех мрачных лабиринтов, в которые превратила свою жизнь. Он был вынужден напомнить себе, что Астрид сама, вполне осознанно, всегда выбирала путь наибольшего сопротивления.
И все же ее болотные глаза под густой челкой были почти молящими.
– Послушай… – вкрадчиво зашептала она на выдохе, – ты думал о том, что будет с ними потом? Ты готов к тому, что мальчик будет взрослеть у тебя на глазах, а жена – стареть? Готов похоронить их? Время милосердно к нам, но не к ним… и это… глупо, – она опустила густые ресницы и нежно провела костяшками пальцев по щеке Франца, – Ты ведь не сказал им, кто ты? Разве это честно?
Великолепная актриса.
Он аккуратно отвел руку девушки в сторону и покачал головой.
– Прекрати, – холодно сказал хозяин дома и указал на дверь, – уходи. Или мне выкинуть тебя отсюда за шкирку?
Астрид оскалилась как бешеная кошка и мгновенно изменилась в лице. Из ее черт исчезла вся тягучая меланхоличность, а на смену ей пришли привычная озлобленность и самоуверенность. Ее зеленые глаза недобро блеснули, а тонкие пальцы сжались в кулаки.
– Козел, – прорычала она, – я заставлю тебя.
В следующее мгновение она уже вытащила из-за спины, припрятанный за поясом шорт пистолет и нацелила его Францу в лицо. Он лишь скептически поднял брови, демонстрируя крайнее пренебрежение к устроенному девушкой представлению.
– С этого стоило начинать, – не удержался он от насмешки, – дипломатия – не твоя сильная сторона.
– Я спасаю твою чертову жизнь, – сказала Астрид, поглаживая пальцами ствол, – так что, будь, сука, добр, пойти со мной.
– С чего вдруг такое беспокойство? – нахмурился мужчина, – ты же сама давно мечтала со мной расквитаться. Даже не придется пачкать руки.
– Потому что они, – девушка взглядом указала в сторону каминной полки, – ни в чем не виноваты. А ты, тупой ублюдок, утянешь их в ад за собой.
Образ разъяренной фурии, извергающей тонны проклятий своим нежным ртом, шел Астрид куда больше драматичного заламывания рук. В этом было какое-то привычное, родное постоянство. Франц почти поверил и повелся на то, что годы и жизненный опыт сделали воинственную валькирию куда менее непримиримой в суждениях, но хоть что-то в этом мире должно было оставаться неизменным.
Воспользовавшись минутной заминкой, Франц рванулся к девушке, уклонившись от просвистевшей прямо над ухом пули, и вцепился в руку с пистолетом, пытаясь вырвать оружие. Астрид яростно зашипела и сильно ударила его по лицу, изворачиваясь, чтобы освободиться из захвата. Но их физические показатели явно были не равны, хотя незваную гостью и подпитывала полыхающая в ней ярость. В пылу борьбы, они снесли со столика вазу с цветами и перевернули кресло, о которое благополучно споткнулись и продолжили свою возню уже на полу.
– Соседи вызовут полицию, – прошипел Франц, дергая на себя пистолет, – я с удовольствием сдам тебя копам, чтобы остаток своей бесконечной жизни ты провела за решеткой.
– Ну-ну, – усмехнулась в ответ девушка, тяжело дыша, – а я скажу, что защищалась, потому что ты пытался меня изнасиловать…
– В моем же доме? – нервно рассмеялся Франц и не удержался от колкости, – с чего ты вообще взяла, что мне вообще это интересно? Твое самомнение восхищало бы, если бы не было таким жалким…
Он тут же пожалел, что вступил на опасную территорию, потому что обида придала девушке сил. Ей удалось перевернуть ситуацию в свою пользу и теперь она восседала на мужчине верхом, прижимая пистолет к его подбородку и злобно скалилась.
– А тогда, значит, тебе было интересно? – зарычала Астрид и еще раз ударила Франца по лицу, куда сильнее, чем в прошлый раз, хотя вроде как уже не было особой необходимости и она итак владела положением. Мужчина почувствовал на губах привкус крови из разбитого носа.
Великолепно.
– Я спасал тебя от худшей участи, – невозмутимо заявил он.
– Ты превратил мою жизнь в ад, – передернула Астрид и сделала несколько глубоких вдохов, возвращая себе самообладание. Она вдруг стала холодной и собранной, хотя глаза ее по-прежнему дьявольски сверкали, словно она была одержима всеми демонами преисподней. Франц совершил свою привычную ошибку решив, что она не сможет его удивить, даже если дальше начнет ругаться на латыни и ходить по потолку. Но вместо этого девушка притронулась пальцами к лицу мужчины и слизнула с подушечек его кровь.
– Ненавижу, – обращаясь скорее к себе, чем к нему, произнесла она. А затем отбросила пистолет в сторону и наклонилась, пряча их лица за пологом коротких, черных волос. Их губы встретились в колючем, бешеном поцелуе с металлическим привкусом крови и это ощущалось самым правильным из всех возможных продолжений их противостояния.
Как и всегда.
В голове у Франца воцарилась блаженная пустота, затихло навязчивое марево мыслей. Он и думать забыл о Монике и Генри, о докторе Якоби, о всех своих жалких попытках наладить простую, человеческую жизнь. Пресную, безвкусную жизнь, в которой не было этой безумной девушки, пьянящей как алкоголь.
Он словно вынырнул из глубокой пучины, чтобы сделать вдох и теперь кислород обжигал изголодавшиеся по нему легкие.
Также яростно, как мгновение назад дрались, они освобождались от мешающей одежды, ставшей нежелательной преградой для того, чтобы слиться воедино. Они так увлеклись, что не заметили, как учинили еще больший погром в гостиной, перевернув и уничтожив все, что еще каким-то чудом умудрилось остаться целым, а заодно все жалкие попытки Франца построить обычный, мещанский быт. Быт, в котором не было места для такой безумной страсти. Едва ли они с женой позволяли себе хоть раз настолько забыться.
С женой, которая, кстати, выбрала самый подходящий момент для того, чтобы закончить со всеми своими дневными делами и вернуться в уютное гнездышко. У неверного мужа не было и малейшего шанса услышать робкие шаги и ее привычное, приветливое «милый, я дома» за оглушающим шумом крови в ушах.
Моника робко кашлянула, привлекая к себе внимание.
– Фрэнк… – обронила женщина дрожащим голосом, прижимая груди бумажный пакет с продуктами.
Франц привычно выругался по-немецки и отстранился от откровенно забавляющейся ситуацией Астрид, пытаясь спешно натянуть спущенные брюки.
Миловидная брюнетка в дверях гостиной бледнела все больше, наблюдая неловкую возню пойманного с поличным супруга. Астрид облокотилась спиной о каминный альков и с легкой, злобной улыбкой наблюдала за происходящим. Ее стоило убить за одно только выражение бесконечного торжества на лице, но Франц вынужден был отложить этот план на недалекое будущее.
– Фрэнк… – повторила Моника и покачала головой, а затем зажмурилась, словно по-детски пыталась поверить, что это поможет увиденному исчезнуть, – как ты мог…
– Ох, scheiße, – только и мог сказать Франц, потому что любые попытки оправдаться уже заведомо были обречены на провал.
– Уходи, – тихо проговорила Моника и это было намного хуже, чем если бы она подняла крик и начала швыряться предметами, – пожалуйста, уходи.
Франц плохо помнил, как возвращал на место все предметы своего гардероба, как оставлял на журнальном столике обручальное кольцо и ключи. А после покорно плелся за чрезвычайно довольной собой Астрид следом к машине. Только усевшись на пассажирское сидение старенького форда, он решился посмотреть на девушку, которая невозмутимо, повернув к себе зеркало заднего вида, приглаживала растрепавшуюся прическу.
– Тварь, – не удержался мужчина.
– Не пытайся переложить вину на чужие плечи, – пропела Астрид и беззаботно потянулась, разминая руки и шею, – теперь она в безопасности и худшее, что с ней может случиться – это разбитое сердце.
– Как же я тебя ненавижу.
– И это взаимно, милый, – девушка отправила Францу воздушный поцелуй.