Роберт Андреевич Оболенский
Заключенный УП-М-76-248
***
Сигнал о пересменке приводит меня в чувства, и на мгновение я забываю о былом. Сверяю графики, отчетность, смотрю как одна смена ручкается с другой. Встречаю сменщика – ночного главу цеха и, лишь накинув куртку, вновь окунаюсь в прошлое. И каждый гулкий шаг по залитому бетоном цеху, вновь возвращает меня на семь лет назад.
Я вновь стою над ней, а она приходит в чувство так быстро, словно кулаки мои из ваты. Зверем смотрит на меня, хрипит и проклинает. А я все стою, стою и не могу отвести от нее взгляд; она не унимается: клеймит меня позором, да метит мое лицо своими алыми когтями. Не знаю, что тогда случилось, помню, как без лишних слов я навалился на неё всем весом: сцепил крупные ладони на тонкой шее, душил, кричал и тряс. Так рьяно, что звук бьющегося об пол затылка глушил барабаный ритм из динамиков. И как бы широко она не пучила глаза, не открывала рот и не сучила пятками в попытке выжить – всё для меня было, как в немом кино. И лишь припев сквозь поволоку гнева пробивался, ведь я и вправду не мог оторвать от тебя взгляд, малыш.
Песня закончилась, она уже не сопротивлялась. Кажется, всхлипывала, пока я, быстро встав, искал в потемках шляпу, так мне казалось. А как шляпу нащупал, водрузил, хлопнул дверью и сорвался в ближайший бар.
Вернулся под утро. Она так и лежала в коридоре, прям как забытая кем-то ветошь. Это и был мой первый и последний страйк прямиком в счастливую жизнь. Мог бы обойтись и меньшим сроком, но я пытался избавиться от тела. Не знаю зачем так сделал, просто хотелось прибрать грязь. Распилил ее в ванной, вынес всё, лишь палец обронил у дома. Кто же знал, что соседский терьер не равнодушен к замужним женщинам за тридцать. Так глупо всё и вышло, сосед сдал находку прибывшим полицейским, а через пару дней сдали в полицию и меня.
Суд долго не разбирался, судьей оказалась молодая афроамериканка. При вынесении приговора стучала молотом так бойко, словно последний гвоздь в мой гроб вбивала. Наверное, ей было радостно загнать белого женоненавистника в путы, хотя мне сложно ее упрекать, я сам во время процесса обо всём рассказал и не раскаялся. Так или иначе, моя судьба была определена спешно, странно, когда «спешно» растягивается на два срока по двадцать пять лет.
Часть два. Ферма
После суда я провел две недели в сортировочном центре «ИГА». И вот меня наконец-то погрузили в автобус, там такие же мандарины, как и я. Ровно двадцать, большинство выходцы из низов. Трясемся в автобусе, держа путь в неизвестность. Непривычное дело, когда три десятка уж давно разменял, а вновь чувствуешь себя прям как в детстве. Вот только автобус уже не школьный, да и форма в иных цветах.
