bannerbannerbanner
Город клинков

Роберт Джексон Беннетт
Город клинков

Полная версия

– Ура.

Мулагеш принимает папку. И тут же печально горбится:

– Питри, говорят, мудрость приходит с возрастом. Так почему же я продолжаю раз за разом ошибаться?

– Я… боюсь, я недостаточно компетентен, чтобы ответить на ваш вопрос…

– Ну ладно. Ты, по крайней мере, честен со мной.

– Могу ли я обратиться к вам за одолжением, мэм? Мне нужно вернуться в Галадеш, чтобы уладить кое-какие дела, но, учитывая сегодняшние происшествия, я…

И он многозначительно смотрит на ее коллекцию холодного оружия.

– Что-нибудь на дорожку? Чтобы без проблем до порта дойти, да?

– Я ошибочно предполагал, что Джаврат – цивилизованное место.

Мулагеш насмешливо фырчит:

– Я тоже так… ошибочно предполагала. Так, дай-ка я тебе выдам какую-нибудь штуку, страшную снаружи, добрую внутри, а то ты ненароком поранишься.

– Я прошел курс молодого бойца, когда получил назначение в мирградское посольство!

– Я знаю, – кивает Мулагеш. – Этого-то я и боюсь. Фиг его знает чему они тебя научили, разве что как ловчее ногу себе отстрелить.

Питри смиренно кланяется, когда Мулагеш встает и, чеканя шаг, скрывается в каком-то темном углу, где начинает рыться. А ведь она всегда так ходит – словно на плацу марширует…

Как только генерал разворачивается спиной, Питри хватает смятое в комок письмо. Это, конечно, безобразное превышение полномочий, не говоря уж о том, Шара ему доверяет, а он… Ну, извините, плохонький из него шпион… хотя чего это он, он вообще ведь не шпион!.. И Питри сразу становится легче на душе.

Развернув письмо, он таращится на строчки.

– Чего-о-о?.. – вырывается у него.

– Чего-чего? – откликается Мулагеш из соседней комнаты.

– Н-н-ничего! – И Питри моментально сминает письмо обратно в комок и кладет на кухонный стол.

Мулагеш возвращается с огромным длинным мачете.

– Уж не знаю, для чего его использовал прежний хозяин, – говорит она. – Может, тиковое дерево рубил. Но если сейчас им можно разрубить подтопленное масло, я буду удивлена, не скрою.

Она вручает ему железяку и провожает до двери.

– Значит, через три недели, да?

– Именно. Через три недели.

– Тогда у меня есть еще три недели, чтобы пожрать, – говорит Мулагеш. – Вряд ли на Континенте вдруг взяли и научились готовить дим-самы и рис… И вот еще что…

И она прижимает руку к животу:

– Я уж думала, с капустой навсегда покончено…

Питри прощается с ней и идет вверх по склону холма. Оборачивается. Какая же у нее все-таки жалкая хибара, и весь песок вокруг битыми и пустыми бутылками усеян…

Хотя раньше ему никогда не приходилось участвовать в настоящей спецоперации – ну разве что в Мирграде, но Мирград не в счет, – однако как-то странно все начинается… И вот это еще. Письмо. Почему она согласилась? Ведь там всего-то было написано: «Пусть это будет не зря».

2. Старая добрая лошадка

Я прошла через смерть и огонь, чтобы прийти и спросить вас: неужели мы не можем стать лучше? Неужели мы настолько самодовольны и мелочны, что нам недоступны даже мечты о лучшем будущем – не только для Сайпура, но и для всего человечества?

Наши предки стали живой легендой: они изменили мир. Неужели мы настолько узколобы, что откажемся от этого наследия и после нашего краткого пребывания на этих берегах не оставим миру ничего нового?


Из послания парламенту премьер-министра Ашары Комайд, 1721 г.

Она просыпается среди ночи. И пытается не закричать. Крик бьется в глотке, раздувается внутри пузырем горячего воздуха, и она колотит руками и ногами, пытаясь ухватиться, уцепиться хоть за что-то, вот правая рука сминает в комок простыню, ступни уперлись в каменную стену… Она бьется и сопротивляется, а мозг упрямо твердит, что она все еще там, в посольстве, пять лет назад, рука ее завалена обломками, небо заплыло дымом, а мир рухнул, провалился и обрушился в одно мгновение. И она ворочается на простынях, но все равно видит молоденького солдата: он лежит ничком на бетоне, а в ухе все набухает и набухает капелька крови, а потом она надувается и вытекает красной дорожкой, еще и еще одной, и они бороздят гладкую щеку парнишки, который так и не успел обзавестись щетиной.

Мулагеш вслушивается – а где же шум волн? Она знает, волны никуда не делись. Она знает, где находится. Просто нужно за что-то уцепиться и держаться.

Наконец она улавливает тихий равномерный гул прибоя, вода шуршит песком, отползая с берега – всего в нескольких сотнях ярдов от ее домика.

Ты в Джаврате. И ты знаешь, что ты в Джаврате. Не в Мирграде. Все это случилось давным-давно. Было и прошло. Просто слушай шум прибоя…

Она пытается вспомнить, как это – расслабиться. Надо просто приказать каждой мышце по очереди – все, хватит. Ну вот, тело обмякло. И тогда его заливает боль – потому что каждая мышца помнит, как это – напрячься до упора, в камень, чуть ли не до разрыва.

И она выдыхает и двигает руками и ногами – так можно растяжение или вывих себе заработать… Но нет, обошлось. Все болит, но все обошлось…

Она смотрит на будильник. Еще даже полуночи нет. Но уснуть сегодня ночью больше не выйдет.

Ну и ладно. Подумаешь – четыре часа подождать. Ей абсолютно не улыбается сидеть на пристани и ждать корабля. Незачем ей там сидеть. Не хочется на людей глазеть. И чтобы они на нее глазели – тоже не хочется.

Взгляд ее переходит к предмету, что лежит справа от будильника: человеческая рука из темного дуба, пальцы застыли в полусогнутом состоянии. Мастер сказал, что так будет легче предметы брать, и оказался прав, но Турин Мулагеш так и не освоилась с этой полусогнутостью: рука кажется ей слишком, до боли, напряженной, словно ей так хочется ухватить что-то, что даже пальцем не пошевелить…

Мускулы живота отзываются на то, что она встает, резким протестом, Мулагеш стонет. Она берет протез и прилагающуюся к нему сбрую, пролезает в знакомые, хорошо размятые ремни и аккуратно пристегивает протез к культе – рука ее заканчивается в нескольких дюймах над запястьем. Оборачивает мягким хлопковым рукавом предплечье, закручивает четыре кожаных ремня, застегивает их, натягивает посильнее.

А потом еще долго возится, то ослабляя их, то наоборот. У нее никогда не получается пристегнуть все с первого раза, всегда что-то не так. Она знает, что у нее никогда не получится сделать все идеально.

Сидя в темноте, генерал Турин Мулагеш пытается снова почувствовать себя целой.

* * *

Мулагеш щурится: пассажирский лайнер «Кайпи» подходит к пристани, подобный белому ножу на темной скатерти моря. Она не сразу понимает: это не корабль еле движется – просто у него размер такой. Он огромный, невероятно огромный, почти восемьсот футов длиной. Надо же, раньше такие только для военных нужд и делали, а теперь, по истечении восьмидесяти лет, сайпурская сверхдержава вбухивает огромные ресурсы в роскошный отдых и прочие декадентские забавы.

Однако не гигантский лайнер так бесит Мулагеш, нет. Все дело в том, что она сидит на пристани в окружении многочисленных семейств, голосящих малышей, мрачных подростков, сплетающихся в объятиях голубков-влюбленных и пожилых пар, прямо-таки излучающих удовлетворенность и тихую радость при взгляде на море.

Похоже, Мулагеш – единственная, на кого пребывание в Джаврате не подействовало благотворно. Все вокруг – в легкой тропической одежде, чуть ли не полуголые, а она – нет. Она выглядит совершенно иначе: седеющие волосы собраны в тугой узел, на плечах – чудовищных размеров военная плащ-палатка, прикрывающая протез. Единственная уступка тропическому климату – синие солнечные очки. Впрочем, она их нацепила, чтобы похмельные круги под глазами не так было видно…

Через синие линзы она рассматривает их всех: отцов семейств в коротеньких шортах на слишком длинных худых ногах, неловких, болтающих на своем птичьем языке детишек, таких милых и до боли открытых. Она с завистью наблюдает за ласкающими друг друга любовниками.

«Когда я успела проскочить мимо всего этого? Чистые, без единого шрама лица, носы не сломаны, плечи гладкие, никогда не знавшие тяжести армейского рюкзака… – Она поправляет рукав, натягивая его на протез. – Когда я успела так постареть? Когда, мать твою? Когда я успела превратиться в старуху?»

Мулагеш вздрагивает от пронзительного звука корабельного свистка – оказывается, она так глубоко задумалась, что пропустила момент, когда лайнер подошел к пристани. Она поднимает рюкзак. Главное – не думать о поездке. Не думать о том, что она отправляется обратно. На Континент. На Континент, где в боях прошла ее молодость, где десятилетие за десятилетием она воевала с идиотской бюрократией. А потом потеряла руку. И все это время за ней наблюдали из тени мертвые тамошние боги.

* * *

Сказать, что «Кайпи» – роскошный лайнер, ничего не сказать. Но Мулагеш не удостаивает взглядом ни резные потолки, ни ценную древесину, из которой сделаны палубы. Она марширует в свою каюту – кстати, явно не первого класса – и укладывается. Ждать ужина. Корабль отходит, а она все лежит и спит, удобно устроившись в складках плащ-палатки. Надо же, она забыла, как это удобно, как мягко в ней лежится рукам и ногам… И сразу вспоминаются долгие походные ночи, холод, дождь и грязь – обычному человеку такие воспоминания не по нраву, но для Мулагеш они окутаны розовой дымкой ностальгии…

«С ума сойти, – проскакивает в ее сонной голове, – о чем я думаю? Я плыву на роскошном круизном лайнере и с удовольствием вспоминаю о всяких гадостях солдатской жизни…»

А когда она просыпается, небо уже затянуто пурпурной дымкой. Мулагеш смотрит в иллюминатор, потом на часы – ну вот, уже 16:00. Пора идти. И она встает и направляется в отдельный кабинет «Тохмай».

Стоящий перед дверями служащий почтительно осведомляется, какая компания внесла ее в списки.

 

– «Тивани индастриз», – отвечает она.

Он находит ее имя, кивает и с улыбкой открывает перед ней дверь.

Мулагеш идет вперед и дальше по длинному узкому коридору и в конце концов оказывается в собственно кабинете. Как и все на этом корабле, помещение отделано с крикливой роскошью. Интересно, сколько они заплатили за ее сраный билет, а? А вот за стойкой бара, увы, никого нет. Единственный человек в комнате сидит за столом перед рядом стеклянных дверей с видом на бескрайнее темное море.

Питри Сутурашни слышит, как она входит, встает ей навстречу и улыбается. Лицо у него зеленоватое, а еще от него отчетливо пахнет рвотой.

– Добро пожаловать! Генерал… Рад вас видеть.

* * *

Ятак понимаю, – цедит Мулагеш, – вы меня посадили на этот корабль, потому что он первый под руку подвернулся.

– Вы совершенно правы. Вы ценный сотрудник, но мы обычно не прибегаем к таким средствам передвижения.

Питри икает и залепляет ладонью рот.

– Ведро принести?

Питри задумчиво покачивает головой, словно решает, нести или не нести ведро.

– Пожалуй… настоящий сайпурский патриот всегда готов отправиться в плавание, но мне, увы… далеко до настоящего сайпурского патриота…

– Да, Шара тоже всегда слаба желудком была, – кивает Мулагеш, присаживаясь. – Бывало, покажешь ей фотографию корабля – и раз, весь завтрак уже по стенкам разблеван.

Лицо Питри зеленеет еще сильней.

– Я так вижу, корабль идет курсом на Аханастан. Это там планируется операция?

– Нет, – отвечает Питри. – Из Аханастана вам предстоит отправиться на корабле в пункт назначения. И хотя Шара снабдила меня исчерпывающими указаниями, я бы предпочел, чтобы она рассказала вам все сама.

– Сама? – переспрашивает Мулагеш. И оглядывается. – Она что… здесь?

Питри тянется к сумке, лежащей около кресла, вынимает оттуда деревянный ящичек и ставит его на стол перед собой.

– Так что, Шара здесь? – настаивает Мулагеш.

– В определенном смысле – да, – кивает Питри.

Он сдвигает стенку ящика, и там обнаруживается медная трубка, которую он направляет на Мулагеш. А под верхней стенкой находится маленький, масляно блестящий черный диск. Питри секунд двадцать крутит ручку сбоку ящика, потом нажимает на кнопку, и ящик издает змеиное шипение.

– Это что еще за гадство? – интересуется Мулагеш. – Очередная штука-дрюка?

– Это один из многообещающих новых проектов Департамента реконструкции, – слегка обиженно отзывается Питри.

– Ах, Департамента реконструкции! Тогда все ясно: они что ни реконструируют, все говно получается, – кивает Мулагеш. – Страшно подумать, что будет, когда эти ребята доберутся до туалетов.

Питри снова вздыхает, вынимает из сумки папку и протягивает ей. Обложку украшает толстая печать красного воска. Совершенно гладкая, безо всяких гербов и надписей. Значит, то, что лежит в этой папке, явно пришло не по официальным каналам.

– Сломайте печать, когда она вам скажет, – говорит Питри.

– Она?

И тут из глубин ящичка раздается шипение, а потом голос – тихий, немного грустный и явно принадлежащий женщине заметно старше той, которую Мулагеш знала:

– Здравствуй, Турин.

– Ох, – дергается Мулагеш. – Шара?

– Она вас не слышит, – поясняет Питри. – Это запись. Здесь только звук, как в телефоне.

Мулагеш опасливо косится на ящичек.

– И откуда он идет, этот звук?

– Ну… наверное, он записан на этот маленький черный диск… По крайней мере, я так думаю. Они когда мне объясняли, кучу страниц графиками изрисовали. Так или иначе, мне пора уходить.

– Питри, – снова слышится через потрескивание призрачный голос Шары, – если ты все еще здесь, можешь идти.

– Вот видите? – говорит Питри.

Он снова улыбается и выскальзывает из комнаты на балкон. А Мулагеш остается наедине с ящичком и папкой.

* * *

Надеюсь, у тебя все хорошо, Турин, – продолжает говорить Шара. – Надеюсь, ты хорошо провела время в Джаврате. Прости, что поручаю тебе это задание, но… все слишком хорошо складывалось, чтобы я могла устоять и не обратиться к тебе. Прошло всего десять месяцев, и ты все еще известный генерал, избегающий внимания публики. И у тебя есть веская причина для того, чтобы находиться на Континенте: ты можешь ехать с инспекцией куда угодно, и все будут думать, что тебе это нужно исключительно для того, чтобы выслужить пенсию. Что наша страна оказывает тебе услугу перед тем, как отправить старую добрую лошадку на заслуженный, так сказать, отдых.

– Конечно! – сердится Мулагеш. – Давай уж без экивоков, что ли…

– Разумеется, странно посылать с такой миссией генерала с твоей репутацией, – продолжает призрачный Шарин голос, – но, помимо всех «за» и «против», есть еще одно: я полагаю, что эта миссия подходит тебе лично как человеку, по ряду причин, которые, я надеюсь, скоро станут ясными. Сейчас я все расскажу. Запись невозможно проиграть вторично, поэтому слушай внимательно.

Мулагеш наклоняется к ящичку, почти касаясь ухом медной трубки.

– Два года назад на Континенте было сделано открытие: одно из наших отделений обнаружило месторождение странной рыхлой руды на гористом западном побережье. Открытию не придавали особого значения, пока в качестве эксперимента команда местного губернатора не попыталась пропустить через этот металл электрический ток.

И они обнаружили, что проводниковая способность металла превышает все ранее виденное. Если ты в курсе, не существует идеальных проводников – и медные, и стальные провода теряют в мощности, пока по ним идет ток. А этот металл – нет. Он работает вообще без потерь. А еще… некоторые сведения заставляют думать, что у этого металла есть и другие свойства, гораздо более странные, и их немало…

В комнате повисает молчание.

– Я не знаю, доверять или нет этим отчетам. Поэтому я хочу, чтобы ты лично приехала, увидела все своими глазами и оценила ситуацию.

Что-то в голосе Шары наполняет душу Мулагеш тревогой. Что-то странное есть в этом призрачном звуке: будто бы слова, которые она произносит, обретают плоть и кровь, и это-то и есть самое страшное.

– Если мы сможем использовать весь потенциал этого металла, произойдет настоящая научно-техническая революция – и в Сайпуре, и на Континенте, который отчаянно нуждается в электрификации и отоплении. В деле будут участвовать сильнейшие промышленные компании, им это очень выгодно. Тем не менее я пока воздерживаюсь от обнародования сведений. Прежде всего, потому, что наши ученые и инженеры пока не могут объяснить, чему этот металл обязан своей идеальной проводимостью. То есть с обычными проводниками все ясно. А с этим вообще ничего не понятно. А я не склонна доверять тому, что не могу объяснить, – тут ты меня, я думаю, понимаешь.

Мулагеш кривится – еще бы, она очень хорошо понимает Шару. Если металл обладает удивительными свойствами, которые невозможно объяснить с научной точки зрения, вполне вероятно, эти свойства – чудесного происхождения. То есть этот металл – продукт жизнедеятельности или создание одного из древних Божеств Континента. Шара и ее прапрадедушка, благословенный кадж Сайпура, немало поспособствовали тому, что практически все Божества Континента ушли из жизни, а их чудесные создания и диковины утратили божественные свойства и тоже, так сказать, умерли. А если эта штука все-таки чудесная, то, увы, вполне возможно, что еще одно континентское Божество совсем не так мертво, как нам хотелось бы верить.

– Ты, наверное, думаешь, и думаешь правильно, что я обеспокоена происхождением этого металла. Он может быть божественным по своей природе, – продолжает Шарин голос. – Тут ты, наверное, удивишься, почему я посылаю с заданием тебя, а не кого-нибудь из Министерства иностранных дел и с опытом обезвреживания божественного и чудесного.

– Точно, я удивилась, ага, – бормочет Мулагеш.

– Ответ прост. Мы послали туда человека. Восемь месяцев тому назад. А через три месяца она пропала. Исчезла. Без следа.

Мулагеш заламывает бровь:

– Хм-м-м…

– Ее зовут Сумитра Чудри, – говорит Шарин голос. – Ее досье – в папке, которую тебе передал Питри. Как я и сказала, она занималась исследованиями три месяца, сидела на местной военной сайпурской базе. Последние ее сообщения выглядели бессвязными, а затем в один прекрасный день Чудри просто исчезла. Ни с того ни с сего. Наши войска организовали поисковую операцию, но не нашли никого и ничего. Они также не обнаружили следов… необычного воздействия.

Слышится звон стекла, звук наливаемой в стакан воды. Шара шумно отпивает из стакана.

– Я говорю о необычном воздействии, потому что металл был обнаружен в Вуртьястане. Именно туда тебе и предстоит отправиться.

– Твою мать! – подскакивает Мулагеш. – Мать твою так и разэтак! Задери тебя тысяча демонов, Шара, это шутка такая, да?

Шара снова отпивает из стакана.

Потом Шарин голос произносит:

– Я дам тебе пару минут, чтобы прийти в себя.

* * *

Тут Мулагеш прорывает, и она сообщает ящичку массу нелестного. В основном она говорит, что и как сделает с Шарой после того, как вернется в Галадеш – если, конечно, она туда вернется, потому что в сраном Вуртьястане, в этой жопе мира, два шанса из трех, что ее прирежут, или утопят, или она сама от чумы помрет, это ж надо, куда она ее послала!

В тьмутаракань! В такую глубинку, на такой дальний кордон, куда отправляют лишь тех, кто не с тем переспал или не того убил!

– …да срать я хотела, хоть в тюрьму меня после этого сажайте! – орет Мулагеш ящичку. – Кишки выньте и четвертуйте! Я это все с тобой проделаю прямо среди бела дня, и срать я хотела на пышные твои титулы!

Из ящичка доносится звук еще одного глотка воды. Шара Комайд явно никуда не спешит.

– Ты вытаскиваешь меня из Джаврата, чтобы посадить на корабль, идущий в Вуртьястан, без предупреждения! – орет Мулагеш. – Это нечестно! Это подло, наконец!

Шара продолжает прихлебывать воду из стакана.

Мулагеш закрывает лицо руками.

– Проклятье. И что мне теперь делать?

– Надеюсь, ты постепенно успокаиваешься. – Шарин голос звучит холодно.

– Да пошла ты в жопу, – отзывается Мулагеш.

– Думаю, тебе станет легче на душе, если ты узнаешь, что военная база, о которой идет речь, – это собственно штаб-квартира местного губернатора, форт Тинадеши. Так что ты окажешься, я надеюсь, в регионе, который находится под нашим жестким контролем. Как ты знаешь, крепость стоит вне Вуртьястана, за чертой города, так что ты будешь находиться в достаточно… цивилизованном месте. Во всяком случае, по сравнению с остальной провинцией.

– Все равно не фонтан.

– Я понимаю, что ты скажешь, что это все равно не фонтан, – слышит она Шарин голос. – Но мы также придадим тебе в пару наш контакт, человека, который поможет тебе акклиматизироваться в Вуртьястане и вникнуть в тамошнюю ситуацию. Питри расскажет тебе обо всем подробнее.

Мулагеш вздыхает.

– Мне нужен там, на месте, человек, которому я могу доверять, Турин. Мне нужен там кто-то, кто может точно установить, есть ли основания считать, что этот металл имеет божественное происхождение, а также сумеет расследовать исчезновение Чудри.

– А еще что мне нужно сделать? Пойти туда, не знаю куда? Принести то, не знаю что? Поймать небо в пивной стакан?

Меж тем Шарин голос продолжает говорить:

– К вопросу о том, что ты – единственный сотрудник, способный выполнить это задание. Дело в том, что новый губернатор Вуртьястана – генерал Лалит Бисвал.

Это имя обрушивается на Мулагеш подобно удару молота. Она сидит, не находя слов от изумления, и таращится на ящичек.

– Нет, – наконец шепчет она.

– Поскольку вы оба сражались во время Лета Черных Рек, – продолжает неторопливо говорить Шара – совершенно не подозревая, насколько потрясена Мулагеш, – я надеюсь, это может дать тебе некоторую фору – фору, какой не будет у большинства оперативников.

Его лицо возникает в памяти Мулагеш: перепачканный грязью молодой темноглазый парень смотрит на нее из траншеи, а небо мочится на них редким дождиком. И хотя сейчас ему где-то шестьдесят пять, помнит она его именно таким…

– Нет, нет, нет, – шепчет Мулагеш.

– И хотя Бисвал в том же чине, что и ты, думаю, он с пониманием отнесется к официальной причине твоего вояжа – и это делает твою легенду еще более удачной. Он прекрасно знает все ходы и выходы в военной бюрократии и много раз становился свидетелем подобных поездок.

Мулагеш просто сидит и молча смотрит на ящичек на столе. Интересно, что за смертный грех она совершила, что ее настигла такая судьба?

– Еще есть проблема с гаванью, – продолжает Шарин голос. – Как ты знаешь, Сайпур сотрудничает с Вуртьястаном и Соединенными Дрейлингскими Штатами в деле сооружения второго международного порта на Континенте. Это не должно повлиять на ход выполнения твоего задания – так я надеюсь, – однако проект сам по себе непрост и генерирует много напряжения в регионе.

 

– Отлично, – стонет Мулагеш.

Шара затем быстро проговаривает, по каким каналам Мулагеш должна связываться с ней, чтобы направлять отчеты, какие шифры и прочие приемы спецслужб применять.

– Так или иначе, подобные вещи можно будет использовать лишь в экстремально сложных ситуациях, – говорит Шарин голос. – В связи с… осложнениями в политической обстановке подлинная цель этой операции не должна стать достоянием гласности. В противном случае это может иметь крайне негативные последствия. Вот почему я буду держаться в стороне от операции, хотя, поверь, мне она не нравится так же, как и тебе. Впрочем, я уверена, что ты сможешь преодолеть любые препятствия на своем пути.

– Вот дерьмо-то какое…

– Я также хотела бы тебя поблагодарить за то, что ты согласилась участвовать в операции, Турин, – говорит Шара. – Кроме тебя, мне даже никто на ум не приходит. Только тебя я могла послать в Вуртьястан. И я хотела бы поблагодарить тебя за то, что ты вернулась ко мне – хотя бы лишь для того, чтобы выполнить одну эту миссию. Не скажу, что я хорошо понимаю причины, по которым ты подала в отставку, но иногда мне кажется, что – да, я их понимаю.

– Ты прекрасно все понимаешь, Шара. Иначе бы не послала мне то письмо…

– Еще раз благодарю тебя за поддержку, друг. Твоя страна воздает тебе почести за службу – в прошлом, настоящем и будущем. Удачи.

Шипение, щелчок – и голос пропадает.

* * *

Дверь кабинета «Тохмай» приоткрывается. Питри стоит на балконе, заложив руки за спину, и любуется залитым лунным светом морем. Услышав скрип двери, он оборачивается и запоздало понимает, что в руке у Мулагеш стеклянный стакан, полный явно недешевого спиртного.

– Г-где вы это взяли?

– В баре, естественно.

– Но… но нам же придется платить за это…

– Ты знал?

– Что именно?

– Что Шара отправляет меня в демонов Вуртьястан?

Питри колеблется, затем выдавливает:

– Ну… я где-то так подозревал…

– Проклятье, – бормочет Мулагеш.

Единым духом осушает стакан, размахивается и швыряет его за борт. Питри наблюдает, как хрустальная посудина ценой в сорок, а то и в пятьдесят дрекелей исчезает в бурных волнах океана.

– Куда она меня послала? Она послала меня вынюхивать, есть ли там что-нибудь божественное! Только этого мне и не хватало! Словно я уже недостаточно этого всего нанюхалась и насмотрелась! Когда мне уже можно будет отдохнуть, а?

– Но вы же там будете среди друзей, а не среди чужих, правда? Вот и генерал Бисвал там! А он ваш старый боевой товарищ. И потом, почему вы решили, что ваше героическое прошлое – это обязательно прошлое, вы еще вполне…

И осекается, потому что лицо Мулагеш становится непроницаемым, каменным – циничную ухмылку как водой смыло. Генерал стоит и смотрит на море. И хотя Мулагеш и до того была недовольна заданием, сейчас Питри понимает: она испугана. Он впервые видит ее такой.

– Он не был моим боевым товарищем, Питри. Он был моим командиром. Если честно, я думала, он давно погиб. Я о нем сто лет ничего не слышала. И как так вышло, что его назначили региональным губернатором Вуртьястана?

– Предыдущего убили, – отвечает Питри, – и никто не хотел идти на эту должность.

– Понятно.

– А они решили, что он – лучшая кандидатура. Я так понимаю, у генерала Бисвала большой опыт… зачистки завоеванных территорий.

– Можно и так выразиться, – говорит Мулагеш.

Питри смотрит на нее:

– На что это было похоже?

– Что? Лето Черных Рек?

– Да.

Мулагеш долго не отвечает.

– Ты хорошо помнишь Мирградскую битву, Питри? – тихо спрашивает она.

– Д-да.

– Ты хотел бы снова увидеть нечто подобное?

– Это, наверное, проявление трусости, но… нет. Нет. Я не хотел бы.

– Разумный выбор. Так вот. Я скажу так: то, что Бисвал – и я – сделали с Континентом в Лето Черных Рек… в общем, по сравнению с этим Мирградская битва – детская игра в крысу.

Питри не отвечает. Мулагеш смотрит на море и водит указательным пальцем правой руки по деревянным костяшкам большого пальца протеза.

– Вали отсюда, Питри, – говорит Мулагеш. – Я хочу побыть одна.

– Да, мэм, – говорит он и уходит с балкона.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28  29  30  31  32 
Рейтинг@Mail.ru