Роберт Джексон Беннетт
Город клинков
– Вы что, считаете, я тут промышленным шпионажем подрабатываю?
– В обычных обстоятельствах я бы не волновалась, но… сами посудите: сайпурский генерал, желающий как можно скорее выйти на пенсию да и прикопить кое-что на будущее… Может, я и параноик, но мой опыт подсказывает, что паранойя в наших делах – штука скорее полезная, чем вредная.
– Благодарю за откровенность. Тогда когда, проклятье, мы сможем с вами поговорить?
– Ммм… После этого я иду в док Ж7, так что… завтра?
– Вы что, не можете говорить до завтрашнего дня?
– У меня много дел сегодня вечером, – подтверждает Сигню. Один из ее помощников протягивает ей планшет, и она смотрит в него. – Думаю, что я смогу завтра уделить вам час времени. Скажем, в семь вечера в клубе.
– В том пафосном месте, где мы ели? Ладно. Только один вопрос: когда вы спите?
– Лем? – интересуется Сигню.
– Да, мэм?
– Когда у меня по плану следующий сон?
Тот заглядывает в блокнот размером с гроссбух:
– В одиннадцать, завтра вечером, мэм.
Сигню улыбается Мулагеш:
– Вот видите. Впрочем, генерал, у меня есть для вас кое-какая информация, и я ее сообщу вам сейчас же. Я оповестила служащих, как вы просили, и наказала любому, кто был знаком или контактировал с Сумитрой Чудри, сообщить об этом. Оказалось, она действительно разговаривала с одним нашим медиком, спрашивала, есть в Вуртьястане аплитека – место, где покупают всякие разные…
– Я знаю, что такое аплитека, – отвечает Мулагеш. И делает пометку у себя в бумагах. – Она сказала, зачем ей это?
– Увы, нет. Но наш медик говорил, что ей очень хотелось что-то такое купить. Но что – она не сказала. Вам нужна лавочка с зеленой дверью на улице Андрус.
– Подождите, а что, у улиц здесь есть названия? Я и не знала.
– Их пишут на углах домов на перекрестках, – говорит Сигню. Они приближаются еще к одному посту охраны – на этот раз на входе в сборочный цех. Мулагеш отступает перед здоровяком-дрейлингом, у которого на плече висит винташ. – Они их процарапывают рыбьими костями. Так или иначе, еще есть надежда, что кто-нибудь еще что-нибудь знает о мисс Чудри. Может, кто-то из служащих или рабочих сумеет сообщить что-то более полезное.
Мулагеш продолжает делать пометки. Гигантская железная дверь раскрывается. Сигню проходит в нее, уткнувшись в свой планшет и что-то бормоча себе под нос. И даже не оглядывается, когда дверь за ней захлопывается с лязгом и грохотом.
* * *
Лавочка на улице Андрус оказывается обычной халупкой со стенами из кож, крепко прошитых сухожилиями. Дощатая дверь – выкрашенная когда-то в зеленый цвет и облупленная – болтается на одной петле. От холодного ветра это сооружение абсолютно не защищает.
Мулагеш подходит и трижды стучит. Кто-то изнутри отвечает:
– Входите!
Она открывает дверь и обнаруживает, что внутри – целый лабиринт из заставленных всякой дребеденью полок и все это закручивается вокруг нее словно водоворот. На полках – бутылки и банки, а в них почерневшие и ссохшиеся остатки каких-то штук явно органического происхождения. В остальных – семена, порошки, косточки каких-то странных фруктов. Мулагеш не сразу находит взглядом стол – тот притулился у дальней стены хижины, а за ним сидит человечек, такой же высохший, как его товары. И этот человечек ей улыбается.
– Здравствуйте, мэм, – говорит он. – Глаза его расширяются, потом сужаются – заметил, какая на ней форма. Сайпурская. – Прекрасный вечер, не правда ли?
– Думаю, да.
– Чем могу быть полезен? – спрашивает человечек. И кивает на ее руку: – Вам нужна болеутоляющая припарка? Ко мне приходят моряки из гавани – у них тоже не всегда руки-ноги на месте. Вы не подумайте, я знаю, как обходиться с культями, столько их перевидал…
Мулагеш замирает, переваривая: вот обижаться ей или нет? Обидно, конечно, но до какой степени?..
– Нет, я…
– У вас что-то по женской части не в порядке? – Тут он расплывается в улыбке. Зубы у него как желтые камушки, покрытые черным лишаем. – Вы дама в возрасте – приливы беспокоят? Это вовсе не проблема. У меня есть…
– У вас есть припарки для подбитого глаза? – спрашивает она. – Потому что вам такая понадобится, если продолжите в том же духе.
Он смигивает:
– Ох. Хорошо.
– Я не за покупками к вам. Сюда некоторое время назад приходила женщина. Вот она меня и интересует.
Человечек присвистывает:
– О, тут надо будет подумать. Сложный вопросик-то, сложный. К сожаленьицу.
– Это почему же?
– А не в интересах моих клиентов, если я буду каждому встречному-поперечному болтать о том, что они у меня покупают. – А потом добавляет: – Да и нечестно это будет по отношению к ним, вот.
– Эта женщина – сайпурка, – говорит Мулагеш. – Такая, как я. Как, это не меняет дела?
– Вы прямо обижаете меня! Неужели вы думаете, что я, честный человек, имею какие-то предрассудки в отношении сайпурцев? Прямо даже обидные вещи вы говорите.
Вздохнув, Мулагеш выкладывает на стол банкноту в двадцать дрекелей.
Человечек смахивает ее со стола в мгновение ока.
– Ну что ж, – просияв, говорит он. – Та сайпурская женщина, значит.
– Она приходила сюда несколько месяцев тому назад.
– Так я и думал. Вам повезло. К нам сюда редко-редко заглядывают сайпурские женщины, так что я, пожалуй, помню ту, о которой вы толкуете. Невысокая? С повязкой вот здесь? – и он показывает на лоб. – И вела себя так, словно провела весь день взаперти?
– Похоже, да, она.
– Мммм. Ну да, я ее помню. Странная она была, честно вам скажу.
– Почему вы так решили?
– Ну потому что она вела себя странно, – говорит он так, что понятно: что за глупый вопрос? – Смотрела на все странным таким взглядом. Я каждое утро, чтобы вы знали, принимаю пилюлю дранглы – она мне очень помогает, я сразу такой наблюдательный становлюсь. – И он постукивает под правым глазом весьма грязным пальцем. – Подмечаю все тайные стороны. Пилюли эти, знаете ли, нелегко приготовлять, но у меня на них хорошая це…
Мулагеш с хрустом разминает пальцы – один за другим.
– Хорошо-хорошо. Ладно. Эта девушка, она выглядела так, словно вышла из потайного места и считала секунды до возвращения в свое укрытие. Она купила очень странные вещи – я такие почитай что и не продаю. – Он закидывает голову назад, прикрывает глаза и принимается перечислять: – Розмарин. Сосновые иголки. Сушеных червей. Могильную землю. Сушеные лягушачьи яйца. И костяной порошок.
– У вас прекрасная память.
– А это все настоечка, которую я делаю. – И он фыркает: – Вам не предлагаю, вы же не хотите ничего покупать.
– Умный ход.
– Конечно, дело еще в том, что она приходила и раз за разом все это покупала. И каждый раз в больших, знаете ли, количествах.
Мулагеш делает пометку в бумагах.
– Вы, конечно, не в курсе, – говорит она, – зачем бы ей все это понадобилось.
Человечек с преувеличенной растерянностью чешет за ухом:
– Ну… я когда-то знал, конечно, но что-то подзабыл…
Мулагеш кладет на стол еще одну банкноту в двадцать дрекелей.
Человечек мгновенно хватает ее.
– Я вот почему все это больше не продаю? А потому, что незачем теперь все это держать в лавке. Такие вещи в божественных целях использовали.
– Понятно, – говорит Мулагеш.
– Да. Это весьма популярные реагенты для совершения самых простых чудес. Вот только лягушачьи яйца – они совсем другое дело, они надобны для вещей посильнее и помогущественнее. Все купленные ею ингредиенты соотносятся с вуртьястанцами: розмарин и сосновые иглы – для вечной молодости, сушеные черви – для восстановления сил, могильная земля и костяной порошок – это символ их смертности, а лягушачьи яйца – для превращений. И все они так или иначе связаны с порогом, отделяющим жизнь от смерти.
– Царством Вуртьи, – говорит Мулагеш.
– Э-э-э… да. – Человечку явно не по себе, он не привык открыто обсуждать божественное.
– А для какого конкретно чуда нужны все эти ингредиенты, не знаете?
– Вот этого – нет, не знаю. Все эти вещи были запрещены с введением Светских Установлений. Они забрали все книги и куда-то их спрятали. Я знаю лишь самые общие вещи, их особо не запрещали.
– А вы знаете кого-либо, кто в курсе, какое чудо можно совершить с помощью этих штук?
– Ну… – Он задумчиво потирает подбородок. – Комайд как корону надела, она ж все эти Светские Установления поотменяла… Но до нас, простого люда, все это еще не дошло. А вот горцы – те могут кое-что знать.
– В смысле горные племена?
– Они самые. Они у нас традиционалисты, да-с. Таких вещей они не забывают. Вот только с ними так просто чайку не попьешь, да-с.
Еще галочка в бумагах.
– А что у вас есть из сонных снадобий?
– О… это все зависит от того, какой сон вам потребен! Вам трудно засыпать? Или просыпаетесь часто?
– Просыпаюсь, – отвечает Мулагеш, потирая левую руку.
– Так какого рода сон вам нужен, мэм? Легкий? Со снами? Или глубокий?
– Глубокий, – моментально отвечает она. – И хорошо бы без снов.
Он смотрит, и глаза его странно поблескивают – возможно, малый не врал насчет дранглы…
– Вам нужно это для сна? – тихо спрашивает он. – Или чтобы сны не приходили?
Она меряет его тяжелым взглядом:
– Последнее.
Он осматривает полки, потом берет стеклянную баночку с крохотными бурыми кругляшами.
– Шляпки грибов-медяшек, – говорит он, – обладают сильным снотворным эффектом. От них вы точно уснете, мэм. Если заварить – эффект усилится.
Он осторожно пересыпает их в жестяную баночку и крепко завинчивает крышку.
– Их еще используют, чтобы усыпить лошадей перед операцией. Я это к чему, мэм. Не злоупотребляйте и много их не принимайте. Половинку шляпки под язык сразу перед сном. Можете с ними чай заваривать, но тогда эффект отложенный. И не облизывайте пальцы и еду не готовьте, пока руки не помоете. И это, не вступайте в интимную связь. Малейший след медяшки на пальцах – и все, штанный уд мужчины обвиснет на долгие часы.
– Я буду иметь это в виду.
Она берет баночку, снимает крышку и смотрит внутрь. Шляпки грибов выглядят как неровные бурые жемчужинки.
– Побочные эффекты есть?
– Да, по кошельку больно бьет, – говорит он. – Тридцать дрекелей, пожалуйста.
Мулагеш недовольно ворчит – за тридцать дрекелей можно со стейком в ресторане поужинать, – но потом все равно раскошеливается: сон ей нужнее, чем деньги.
* * *
Вернувшись в свою комнату в штаб-квартире ЮДК, Мулагеш принимается массировать руку, потом вытаскивает «карусель» из кобуры и кладет ее на прикроватную тумбочку. Затем садится на край постели. Турин совершенно одна в этой роскошной комнате – только ветер за окном воет, да море неустанно бьет о берег.
В голове крутятся картины того, что она видела на ферме: изуродованные до неузнаваемости тела, темный столб дыма, кольцами разворачивающийся над кромкой леса, лежащий в гуще клевера мертвец.
А что в этом такого? Да, воспоминания не из приятных, она встревожена – ну так любой чувствовал бы себя так же на ее месте. Она буквально только что приехала с места преступления, и какого: жуткое массовое убийство, надругательство над телами жертв… Вот от этого-то сердце и колотится как бешеное. И дело вовсе не в том, что такого она уже когда-то навидалась…
Порывшись в карманах плаща, она извлекает жестяную баночку с медяшками и вынимает одну крошечную темную шляпку. Ножом, повидавшим много сражений, разрезает пополам и внимательно разглядывает маленькое сморщенное полукружие на указательном пальце. Секунду посомневавшись, кладет его в рот под язык – кстати, вкус у него как у дерева и шерсти – и ложится в постель.
Грибочек действует моментально. Голова кружится, перед глазами все расплывается, словно туда воды налили, и тело становится очень-очень тяжелым. Словно кости разом налились такой тяжестью, что вот-вот прорвут кожу и плоть и провалятся через кровать сразу на пол.
Как там говорит Бисвал: это помогает мне справиться с чувством, что я всего лишь въедливый старик, чье прошлое все больше и больше расплывается в памяти…
Веки тяжелеют. Да, медяшки прогоняют сны, но от воспоминаний не спасают: перед глазами мелькают события прошлого, и их так много…
* * *
Если вы заговорите о Желтом походе в Сайпуре, скорее всего, люди отреагируют по-разному, но точно не в положительном ключе. Кто-то закатит глаза – мол, сколько можно нести эту чушь, помилосердствуйте, – кто-то насмешливо хихикнет. А от наиболее патриотично настроенных граждан можно схлопотать что-то посерьезнее: либо в шею вытолкают, либо по морде дадут.
Потому что в нынешнем Сайпуре Желтый поход считается плодом очернительской кампании против державы, параноидальным бредом, опасной и дурацкой идеей, сродни теории заговора – и вообще, только идиоты и непатриотические элементы способны поверить во всю эту чушь.
Все приличные люди согласятся с тем, что Лето Черных Рек (на самом деле эта кампания длилась без малого три года) принесло Сайпуру одну из самых важных побед в той войне. А поскольку сайпурская национальная идентичность сформировалась как раз во время войны и собственно войной, кто решится запятнать репутацию славных сайпурских воинов? Сайпурская интеллигенция может признать, что да, что-то за этой черной легендой стоит, не бывает дыма без огня, война есть война, и это грязное неблагодарное дело, однако адепты теории заговора весьма далеки от истины, когда расписывают всякие ужасы.
Вот только Мулагеш знает: никакой это не заговор. И не теория. Потому что она помнит. Прошло без малого сорок лет – а она все помнит.
Кадж завоевал Континент в 1642 году, а уже через восемь лет Сайпур начал процесс, названный Великой Чисткой: Континент был полностью зачищен от религиозных образов в искусстве и литературе. Вскоре после этого из Сайпура спустили Светские Установления: их авторы надеялись, что запрет на упоминание божественного исключит божественное из современной жизни. Зря они так. Впрочем, это касалось всего Континента, кроме его столицы, Мирграда. Даже послевоенный, истерзанный войной и на девять десятых уменьшившийся Мирград оставался огромным мегаполисом, и с ним – попробуй не учитывать желания такой массы населения! – приходилось считаться. Поэтому Светские Установления в Мирграде не исполнялись, и Сайпур это устраивало: вызова ему открыто никто не бросал, зато остальной Континент держали в ежовых рукавицах.
Так продолжалось до 1681 года. К тому времени Сайпур обзавелся сильной армией и решил поиграть мускулами: что это у нас в крупнейшем городе Континента законы не исполняются? Безобразие, надо восстановить порядок. В Мирград полетели депеши с драконовскими указами, и местные чиновники рьяно ринулись их исполнять. Обстановка накалялась постепенно: сначала пошли протесты, потом беспорядки, затем муниципальные здания взяли штурмом, а чиновников объявили заложниками – и в 85 году начался самый настоящий мятеж. Позже его назовут Мирградским восстанием. А потом восстание переросло в самую настоящую войну.
Это была первая война в современном смысле этого слова – сражались только люди, безо всякой божественной помощи. В Сайпуре как раз наладили массовое производство арбалетов и другого механизированного оружия – такое массовое, что досталось даже пехоте. Плюс это были свежие силы, боевой дух солдат находился на высоте: всем хотелось доказать бывшим угнетателям, что Сайпур достоин стать мировой державой. Но на стороне континентцев был численный перевес, плюс примите во внимание огромные территории, которые не так-то просто покорить. И хотя генерал Пранда вещал: «Это будет мгновенная, победоносная кампания, много шума, после которого настанет долгое молчание», и все средства массовой информации кричали, что война не продлится дольше одного лета – отсюда и название кампании, – вскоре сайпурцы и континентцы уперлись друг в друга в двухстах милях от Мирграда на берегах реки Лужницы. Оказалось, что ни одна из сторон не в состоянии взять штурмом фортификационные сооружения противника.
И вот тут на сцену вышел капитан Лалит Бисвал, двадцати трех лет от роду, до того тихо и прилежно изучавший специализированную литературу по тому скудному числу войн, что велись без божественного вмешательства. А под его командованием в Желтой роте обреталась шестнадцатилетняя Турин Мулагеш, которая сбежала из дома, соврала на призывном пункте насчет возраста, записалась в армию и даже успела дослужиться до сержанта, вся такая восторженная дура, вообще не представлявшая, что ее ждет.
Во время пятой битвы при Лужнице капитан Бисвал и Желтая рота получили приказ совершить фланговый обход (а надо сказать, что на него командование возлагало большие надежды): двинуться вверх по течению, форсировать реку и зайти континентцам с тыла. И это прекрасно сработало бы и нанесло бы континентцам непоправимый ущерб, и их порядки оказались бы прорваны, если бы… если бы континентцы не были осведомлены об этой атаке и не знали о ее начале с точностью до минуты.
Сайпурскую атаку быстро и жестоко отбили. Противнику удалось сжечь плоскодонки, на которых переправлялись через реку, и Желтая рота оказалась отрезанной от основных сил на занятом противником берегу реки. Все покатилось в тартарары, ни о какой дисциплине речи уже не шло, а континентцы безжалостно отжимали их от места боя и сайпурских порядков.
Желтая рота отступала ночью, хотя отступала – сильно сказано, их гнал по пересеченной местности многажды превосходивший силами противник, к тому же преследовавший их на территории, которую знал как свои пять пальцев. В лесах слышались вопли, ржание лошадей, вдалеке мелькали огни. А когда солнце взошло, оборванные и уставшие сайпурские солдаты поняли, что не знают, где находятся.
Им никогда прежде не приходилось видеть эту линию холмов на горизонте. Разведка донесла: вблизи есть люди – но никаких укреплений, просто отдельно стоящие фермы.
Бисвал мгновенно все понял. «Мы обошли их укрепления! – вскричал он, сидя верхом на своем боевом скакуне. – Во имя всех морей, мы у них в тылу!» Желтая рота не знала, что преследовать ее была отправлена целая бригада, которую, по счастью, отвлек генерал Пранда, далеко на юге бросивший в бой основные силы по всей линии соприкосновения. Это значило, что Желтую роту никто более не преследует и сражаться с ними на континентской территории некому.
Так не должно было случиться. Но случилось.
Мулагеш до сих пор помнит вечер первого дня, когда Бисвал подошел к ней и отвел в сторону. На холмы наползал туман, из лагеря доносились стоны и рыдания. Зажигать костры Бисвал запретил – дым мог их выдать, – поэтому все, обхватив себя руками и дрожа, довольствовались сухпайком, которого было в обрез, потому что они не готовились к длительному маневру и к тому же растеряли много провизии во время спешного отступления.
Он привел ее на маленькую лесную полянку.
– Лейтенант Панкадж умер от ран сегодня утром, – сказал он.
– Мне очень жаль, сэр.
– Спасибо, сержант. Я сегодня много раз слышал эти слова. Не знаю, значат ли они для меня что-либо сейчас. – Он вздохнул. – Мы не можем отыскать ни Наранджана, ни Капила, ни Рама. А это значит, что ночью я потерял бо́льшую часть офицерского состава. У меня нет полномочий, чтобы повышать в звании, однако вы, Мулагеш, так или иначе будете моим лейтенантом. Так я и стану называть вас в дальнейшем. Если мы доживем до того, чтобы получить за это нагоняй, я буду благодарен судьбе.
– Да, сэр.
– Вы молоды, и я видел вас в деле. Вы не глупы, солдаты прислушиваются к вам. Это весьма ценно.
– Спасибо, сэр.
Бисвал повернулся к холмам.
– Итак. Похоже, у нас есть три стратегии на выбор. Мы можем повернуть к югу, осуществить рекогносцировку и зайти противнику с фланга – как нам изначально приказывали. Или пойти на восток, попытаться форсировать Лужницу, обойти противника и соединиться с основными силами Пранды.
Тут он замолчал.
– А третья опция?
Он посмотрел на нее – пристально.
– Как вы считаете, у нас есть шансы на успех с одним и другим маневром?
– Минимальные, сэр.
– А почему?
– Континентцы не идиоты. В какой-то момент они поймут, что мы здесь. Сейчас нас не преследуют, но они готовы к нашему возвращению. И они будут наблюдать за рекой. В общем, от нас ждут именно этого.
И она искоса посмотрела на оборванных, раненых солдат, сидевших под соснами.
– Я не думаю, что мы способны принять серьезный бой, сэр. У нас нет провизии. И я не уверена, что мы сможем продержаться больше нескольких дней.
– Я согласен.
И он снова обратил свой взгляд на гряду холмов перед ними.
– Сэр?
– Да?
– Вы говорили, что у нас есть три опции. Какова третья?
– Да, я так сказал. – И он втянул воздух сквозь зубы. – Вы знаете, что поддерживает противника, лейтенант? Почему они так крепко держат свои позиции?
Она была слишком умна, чтобы отвечать на риторические вопросы командования.
– Не знаю, сэр.
– Фермы, – проговорил Бисвал. Он подошел к дереву, оперся на него спиной и посмотрел на крохотный хутор далеко в долине. – Провизия и фермы. Мы сейчас в самой середке хлебной корзины Континента, Мулагеш. Конечно, мы оказались здесь случайно, но мы здесь. – Он примолк на мгновение. – Есть много способов выиграть войну. А это война – не между армиями, а между странами. – Он поджал губы, вздохнул и покачал головой. – Во имя всех морей, ну что это будет за война…
– Вы предлагаете нам…
Он обернулся к ней через плечо:
– Продолжайте, лейтенант.
– Вы предлагаете нам драться с мирными жителями?
– Я предлагаю уничтожить их фермы, инфраструктуру, их ирригационную систему. Забрать то, что нам нужно для выживания, а остальное уничтожить. Продвинуться к следующему пункту, сделать то же самое. Мы отрежем их от поставок продовольствия. Это отвратительно, не спорю.
Бисвал посмотрел на нее, и она поняла: он хочет, чтобы она вынесла какое-либо суждение. Что-то сказала. Возможно, одобрила его предложение. А между ними висела так и не высказанная, но подразумеваемая правда: сейчас они воюют с теми, кто некогда держал их в рабстве.
Но она сумела лишь выдавить:
– Мы умираем, сэр.
Он кивнул:
– Да.
– Умираем от голода.
– Да.
– Я думаю, что мы все равно умрем. Что бы мы ни делали.
Он долго молчал. Потом сказал:
– Да. Я согласен.
– Тогда я делаю такой вывод, сэр, если не будет слишком смело с моей стороны. Почему бы нам не попытаться и не выполнить свой долг, – тихо сказала она. – Продержимся, сколько продержимся.
Он кивнул и снова отвернулся, глубоко задумавшись. А потом сказал:
– Соберите людей. Сколько сможете. Прочешите лес, прочешите холмы. Найдите всех выживших. Завтра утром мы выступаем.
Он вытащил подзорную трубу и навел ее на хуторок в долине.
– Мы подойдем с юго-запада, через лес. Идти придется медленно, но зато мы застанем их врасплох. И будь оно все проклято, Мулагеш… – Он быстро убрал от глаз подзорную трубу и крепко вцепился в нее, словно в мыслях своих душил кого-то. И она поняла – Бисвал в ярости. – Если… если мы возьмемся за это, нужно все делать правильно. Мы будем действовать… мирно. Организованно, дисциплинированно. Никаких потерь – только если они окажутся неизбежны. Я не позволю проливать невинную кровь – даже континентцев. Естественно, мы не тронем женщин и детей. Мы солдаты – не мародеры, мы преследуем стратегические цели. Это понятно?
– Совершенно понятно, сэр.
– Как вы полагаете, мы сможем это сделать?
– Да, сэр.
– Тогда выполняйте приказ, лейтенант. Можете идти.
Она отдала честь и быстро пошла по лесу прочь.
* * *
Мулагеш лежит на кровати в штаб-квартире ЮДК: голова как в тумане и кружится, но она вспоминает тот момент и понимает: вот какие безумные обещания мы даем, лишь бы оправдать худшие свои решения.
Тело наливается тяжестью, руки-ноги немеют, и лишь одна мысль настойчиво стучится в голове.
Что-то не так с тем, что она сегодня наблюдала.
Эти трупы на ферме… Где-то она такое уже видела. Где-то такое видела…
Континентская глубинка, трупы. Да. Такое она видела не раз.
«Но все же. Нет. Нет. Я видела эти тела совсем недавно, сегодня, перед тем, как ехать на ту ферму…»
А ведь да, так и есть.
Мулагеш пытается сесть, но тело ее не слушается. Она изо всех сил тянется рукой за папкой – ничего не выходит. Только задевает и роняет с тумбочки бумаги. А потом проваливается во тьму.
«Не забыть. Не забыть бы…»
* * *
Утром Мулагеш просыпается с ощущением, что глаза замазаны подсохшей грязью. Очень долго она не может понять, где находится. И почему рука болит. Что у нее с головой, проклятье… Она с трудом садится и трет лицо – на большее сил не хватает.
– Никаких побочных эффектов, конечно, – бормочет она.
Еще и поверила в эту чушь.
Все тело болит: спина, ноги, руки. А ведь могла бы принять бо́льшую дозу и вовсе скопытиться.
И тут ее озаряет.
– В бога в душу! – говорит она.
Хватает папку и несется к двери.
Телефон ЮДК занят: идут работы в гавани, дел невпроворот. Еще дольше она ждет, пока сержант подзывает капитана Надар.
– Что надо? – Надар даже не пытается быть любезной. – Что вам нужно? И кто вы?
– Это генерал Мулагеш. Слушайте, до меня дошло. Ну, насчет тел на ферме.
– Ага. – Надар откашливается, недовольство сменяется официальным тоном. – Да, генерал?
– Мы видели их раньше. Обе мы их видели. В тот же день. Мы видели их до того, как поехали на ферму.
В трубке повисает молчание.
– Что?! – после паузы, вне себя от изумления, восклицает Надар.
– Я кое-какие наброски Чудри перерисовала, – говорит Мулагеш, перерывая документы в папке. – В одном углу я видела это, только не могла понять, что это значит. Оно выглядело словно куриные крылышки, наколотые на шампур, – что-то вроде этого. Но это никакие не крылышки. Это человеческие тела. Над ними точно так же надругались!
Дрейлингский прораб, говорящий по соседнему телефону, медленно поворачивается к ней и смотрит круглыми глазами.
– Что вы хотите сказать, генерал? – спрашивает Надар.
– Я хочу сказать, что Сумитра Чудри нарисовала эту сцену до того, как все вчера случилось! А ведь рисовала она несколько месяцев тому назад. Выходит, она предсказала произошедшее!
– Но как? Как такое возможно?
– Я не знаю. Но этот рисунок у меня перед глазами, я на него смотрю.
– Но Чудри сошла с ума! Может, это какое-то совпадение?
– Ничего себе совпадение! Ритуально обезображенные тела на рисунке, потом на ферме ритуально обезображенные тела! Это слишком даже для безумицы…
Дрейлингский прораб аж вспотел и отодвинулся от нее на всю длину телефонного провода.
– Так что же вы предлагаете?
– У вас наверняка нет времени, а у меня есть, – говорит Мулагеш. – Я хочу поехать туда, где было совершено первое убийство, и посмотреть, как там и что. Если Чудри действительно связана с этим, мы должны узнать как.
– Первое убийство произошло на спорных территориях, генерал. Там опасно.
– Я тоже опасна, знаете ли. Я сумею туда добраться.
– Я восхищена вашей уверенностью в себе, генерал, но что делать, если вы не сумеете?
– Ну, у вас большой опыт по части похорон мертвых генералов. Так что вы с этим справитесь, безо всякого сомнения.
Надар вздыхает:
– Я поговорю с Панду, он все подготовит.
– Отлично, – говорит Мулагеш. – Благодарю за помощь, капитан Надар.
– Всегда готова помочь, генерал, – отвечает Надар.
Отвечает после такой красноречивой паузы, что становится понятно: не желает она ей помогать от слова «совсем».
* * *
Далее Мулагеш, при оружии и припасах – на случай, если она заблудится, – едет по той же самой дороге, по которой они двигались вчера, – к северу от форта Тинадеши. Однако в одной из речных долин она резко разворачивается к Тарсильским горам, которые постепенно вырастают на горизонте розово-зеленой стеной.
Она снова заглядывает в карту. Ей нужна деревня Гевальевка, та стоит глубоко в лесу, на берегу одной из многочисленных речек. Вокруг все покрыто влажным светло-зеленым мхом: ветви деревьев, камни, даже сама дорога. Интересно, а сама она мхом не покроется, если перестанет двигаться? Но уже через несколько миль подо мхом просматриваются не обычные камни, а стены, изгороди и ворота – остатки прежней цивилизации.
Мулагеш снова смотрит на карту:
– Я уже почти на месте, фух…
Она снова заглядывает в рапорт, который Панду положил вместе с картой. Скупые строки его не оставляют сомнений: военные посчитали это обычным убийством, пусть и совершенным с особой жестокостью. А еще там есть пометка, что погибший был местным угольщиком.
Она едет вперед, и вот показываются понатыканные среди пихт юрты и халупы. У дороги сидит мальчишка лет одиннадцати, грязный и рахитичный. Вокруг него пасется какое-то невероятное количество худых мелких коз. И козы, и мальчишка смотрят на Мулагеш с одинаковым выражением лица и морд – с тупым любопытством.
Мулагеш оглядывает мальчика, потом спрашивает:
– Это Гевальевка?
Мальчик с открытым ртом таращится на нее – интересно, он очень удивлен или просто у него всегда такое лицо?
– Я так поняла, у вас пару месяцев назад был угольщик, – говорит она. – Ты знаешь, куда он ходил?
Мальчишка продолжает таращиться. Затем из юрты за его спиной доносится голос:
– Вим, ты что творишь? Я тебя для чего сюда отправил? Чтобы ты их сюда не пускал! Чтобы козы здесь не ходили!
С жалобным мемеканьем из юрты выскакивает крохотная козочка и мчится вниз по грязной дороге.
– А теперь у меня на полу дерьмо, а еще она уперла несколько репо…
Здоровенный и высокий мужчина выбирается из юрты – и тут же замирает, увидев Мулагеш верхом на лошади.
– Ух ты, – произносит он наконец.
Она внимательно следит, как мужчина разглядывает ее оружие: «карусель», винташ и меч. Слишком долго и пристально он смотрит.
– Могу я чем-нибудь… помочь?
Мулагеш широко улыбается.
– Доброе утро, – с наигранной веселостью говорит она. – Я генерал сайпурской армии Турин Мулагеш.
– Генерал? – искренне удивляется тот. – Здесь?
– Похоже на то.
– О! Ну ладно. Я – Дрожкин, – сообщает верзила. – А это Вим.
И он отвешивает легенького пинка мальчику. Тот, как и следовало ожидать, не реагирует.
– Доброе утро вам обоим! – говорит она. – Мне сказали, что тут когда-то жил угольщик.
– «Когда-то» и «был» – вот это правильные слова, – пожимает плечами мужчина. – Помер сумасшедший говнюк.
– Сумасшедший?
– О да! Как заяц в схлопывающемся туннеле сумасшедший. Угольщики – они такие… Ремесло у них такое.
– А почему?
– Почему? – переспрашивает он – вопрос ему явно кажется абсурдным. – Да он целыми днями не спал – следил за лесом, чтоб пожар не занялся. Бедняга даже изобрел такой стул, на одной ножке. Чтобы, если уснет, перекинуться и свалиться на землю. Неудивительно, что он свою жену убил. Я бы тоже рехнулся, если б так долго не спал.
– Думаю, вы удивитесь, но я скажу: мы теперь считаем, что он никого не убивал, – говорит Мулагеш.
– Мы – это… – он кивает на ее военную форму, – это вы.
За этим крайне выразительным «вы» стоит много чего, в том числе и главный вопрос: нам-то какое дело, что вы там себе думаете?
