Роберт Маккаммон
Они жаждут
Викинг наклонился ближе, в глазах его мерцали тусклые пивные огоньки.
– Эй, – заговорщицки прошептал он. – А кого ты грохнул в Нью-Овлине? Что за дело там было?
– Пару «Демонов Дикси»[30], прикончивших моего приятеля. Я убил их из милосердия.
– А как ты их убил, быстро или медленно?
Кобро ухмыльнулся:
– Первому я прострелил коленные чашечки. Потом локтевые суставы. И сбросил в могучую Миссисипи. Засранец еще немного побарахтался, как лягушка, пока не скрылся под водой. Второго я отловил в туалете на заправке. Сначала он у меня начисто вылизал унитаз, а потом – пух! – прямо ему в мотню. Кровищи было, как в болоте.
Взгляд его слегка затуманился.
– Плохо только, что он работал на копов, собирался дать показания против своих дружков-«Демонов». Все породы свиней устроили охоту на меня, начиная от ФБР и так далее. Дело случая, верно?
– Пожалуй.
Викинг откинулся назад и удовлетворенно рыгнул.
Кобро допил свой кофе, и тот забурлил у него в животе. Он чувствовал на себе взгляд Дикко, словно это была присосавшаяся к щеке пиявка.
– Викинг, – заговорил он чуть погодя. – А в Эл-Эй сейчас не творится ничего такого, что могло бы меня заинтересовать? Что-нибудь крупное? Ну, понимаешь, всякие там нелегальные делишки, или, может быть, кому-то позарез нужен стрелок не из города?
Викинг посмотрел на Дикко и покачал головой:
– Ничего такого не слышал. Ну хорошо, «Рыцари» затеяли небольшую войну с «Сатанинскими плясунами» в Ла-Хабре, но через несколько дней там все успокоится. А в чем дело?
– У меня такое ощущение, как будто что-то вот-вот прорвется.
Мелкие, как у хорька, глаза Дикко заблестели.
– Что это за ощущение? Что-то странное, дикое, как будто у тебя внутри гудит какая-то сила?
– Да, вроде того. Только оно становится все сильней, и совсем недавно мне почудилось… парни, вы случайно не знаете такого дома – он по-настоящему большой, возможно, на скале, с высокими башнями и цветными стеклами на окнах, или, может быть, это церковь?
Дикко испуганно уставился на него.
– Э-э… на скале. Высоко над Эл-Эй? Боже! Может быть, это замок?
Кобро кивнул.
Внезапно Викинг расхохотался:
– Гребаный замок? Разумеется, старина Дикко его знает! Ты говоришь про особняк Кронстина? Это там, где Дикко с кучкой придурков, у которых снесло башню от ЛСД и мескалина, устроили вечеринку и…
– Одиннадцать лет назад, – тихо проговорил Дикко. – Мы сделали это одиннадцать лет назад.
– Что вы сделали? – переспросил Кобро. – О чем ты?
– Ты хочешь попасть туда? – Глаза Дикко снова помертвели. – Зачем?
– Может быть, это не то место, куда я хочу попасть, – сказал Кобро. – Я пока не знаю. Но мне бы хотелось его увидеть. Далеко это отсюда?
– На Голливудских холмах. Но мы могли бы управиться еще до рассвета, если ты хочешь взглянуть на него. Я слышал, там кто-то поселился.
– Кто? – спросил Кобро.
«Ну и как тебе это нравится? – сказал он самому себе. – Замок, а не церковь».
Дикко пожал плечами:
– Какой-то приезжий засранец. Примерно месяц назад была статья в газете. Я сохранил ее.
– Отлично. Какого черта, мне все равно больше нечем заняться. Давайте сгоняем к этой хрени и посмотрим на нее.
Кобро вдруг загорелся этой идеей.
«Мое путешествие окончилось? – задумался он. – Или только началось?»
Кровь словно закипела в его венах.
– Погнали! – сказал Викинг и выволок свою тушу из кабинки.
III
Из мертвой синей тьмы на холмах над «Голливудской чашей» поднялись три луны. Кобро ехал слева от Дикко, следуя изгибам дороги с почти сверхъестественной уверенностью. Они хорошо посидели у Милли, хотя Викингу, ехавшему справа от Дикко на мотоцикле, хрипящем, как старый, отбегавший свое конь, приходилось через каждые две-три мили останавливаться и освобождать мочевой пузырь от выпитого пива. Теперь они втроем поднимались все выше под невероятным углом, рев моторов и хлопки глушителей разрывали тишину. Дикко резко свернул на узкую дорогу, вдоль которой стояли сотни мертвых деревьев. Потом троица продолжила подъем, а ветер завивался вокруг них, словно в водовороте.
Так они и добрались до протянутой поперек дороги цепи с табличкой: «ЧАСТНЫЕ ВЛАДЕНИЯ – ПРОЕЗД ЗАПРЕЩЕН».
– Сейчас разберемся.
Кобро слез с чоппера и направился к дереву слева от дороги. Цепь была обернута вокруг ствола и скреплена навесным замком из тех, что вряд ли получится отстрелить. Кобро дернул за цепь. Она держалась крепче эрекционного кольца, и не было никакой возможности объехать ее – с левой стороны дороги открывалась пустота, а с правой путь преграждал валун величиной с целый дом.
– Дальше придется идти пешком, – сказал Кобро и решил перешагнуть через цепь. Но тут внезапно раздался щелчок, и цепь соскользнула на дорогу.
– Отлич-ч-чно! – обрадовался Викинг и газанул. – Как ты это сделал?
– Я… не знаю.
Кобро шагнул назад и наклонился, разглядывая зубья замка. Они были новыми, гладкими.
– Просто ржавый замок, – сказал он, выпрямляясь, и подумал: «Что ждет меня здесь: смерть или судьба?»
Он вернулся к своему мотоциклу. Ноги его слегка затряслись, но будь он проклят, если покажет это кому-нибудь!
– Ты уверен, что хочешь туда подняться? – спросил Дикко.
Под глазами у него в слабом свете проступили глубокие синие впадины, а рот скривился, словно серый червяк.
– Ага. Почему бы и нет?
– Выше дорога чертовски коварна. А я давненько здесь не бывал. Надеюсь, я не заведу вас прямо к краю пропасти и дальше вниз, к Эл-Эй.
– Хочешь повернуть назад, Дикко? – спросил Викинг с мягкой насмешкой в голосе и в глазах.
– Нет, – поспешно ответил Дикко. – Я готов. Но… понимаешь… я много думал о той ночи. Этот придурок Джоуи Тагг устроил тогда живодерню.
– Я слышал другое, – сказал Викинг, но продолжать не стал.
Дикко с ревом переехал цепь, Кобро не отставал от него. По дороге наверх пришлось огибать каменные глыбы, попадавшие с уступов у них над головами. Когда они подъехали к самой вершине, дорога повернула под углом в восемьдесят градусов, и сквозь просвет между деревьями Кобро разглядел всю сверкающую внизу долину, от каньона Топанга до Алхамбры.
А потом появился он, угнездившийся на вершине, словно каменный стервятник. Замок был огромен, намного больше, чем рисовалось в воображении Кобро. Его словно окатили холодной водой. Это было то самое место: устремленные в небо черные башни, остроконечные крыши, похожие на дурацкие колпаки, и мягкое голубое мерцание окон в шестидесяти футах от земли не оставляли никаких сомнений. Весь замок был окружен десятифутовой каменной стеной с протянутыми по верху кольцами колючей проволоки. Гигантские деревянные створки ворот были распахнуты настежь, и за ними Кобро разглядел заросшую сорняками дорожку, ведущую через открытый двор к каменному крыльцу. Над крыльцом виднелась входная дверь, высокая, как разводной мост. «Здесь должен быть ров с долбаными крокодилами», – подумал Кобро.
– Кто построил это непотребство? – спросил он у Дикко.
Дикко выключил мотор, остальные поступили так же. В тишине стало слышно, как шелестит листва у них над головами. Ветер холодными пальцами прикоснулся к их лицам, словно бы изучая их черты.
– Один безумный старый актер по фамилии Кронстин, – негромко ответил Дикко, слез с мотоцикла и поставил его на подножку. – Он перевез эту штуку из Европы по кусочкам. Ты не видел его фильмы?
Кобро покачал головой.
– Фильмы про монстров, – продолжал Дикко, ведя глазами по острым углам башен и парапетов. – Из-за них-то старик и спятил, так я думаю. Видел мертвые деревья, мимо которых мы проезжали? Кронстин нанял каких-то парней, и те опрыскали их черной краской, просто покрыли дерьмом, будто в каком-нибудь фильме ужасов.
– Давно он здесь стоит? – спросил Кобро, слезая с чоппера.
– Очень давно. Думаю, его поставили здесь в сороковых годах. Но он еще старше. Должно быть, стоял в Европе не один век.
– Но старина Кронстин оказался не настолько богат, как вам, болванам, хотелось? – с ухмылкой спросил Викинг, рыгнул и что-то пробормотал себе под нос.
Дикко долго молчал, а потом ответил:
– Там почти не было дорогой мебели. Не было золотых статуй и сундуков, набитых деньгами. Ничего не было, кроме пустых комнат.
Он обернулся к Кобро:
– Ты его увидел. Теперь пойдем.
Кобро сделал несколько шагов по дорожке, под ногами у него хрустел гравий.
– Подожди минутку.
«Что здесь происходит? – задумался он. – Что зовет меня сюда?»
– Идем, братан, – сказал Викинг. – Погнали… ЭЙ! ТЫ ВИДИШЬ ЭТО?
Он показал пальцем, и Кобро посмотрел вправо.
В одном из окон башни мерцала свеча, за цветным стеклом ее огонек казался оранжевым. Краем глаза Кобро заметил слева еще одну догорающую свечу. И вот они уже горели почти за каждым окном во всем замке. Крошечные огоньки светились зеленым, голубым и белым за цветными стеклами, словно фонари, указывающие охотнику дорогу домой.
Входная дверь бесшумно отворилась. На Кобро нахлынула волна радости и страха. Словно электрический заряд между двумя полюсами. Он еле передвигал ноги, как будто брел по липкой бумаге.
– Куда ты собрался? – крикнул ему вслед Викинг. – Кобро, что ты делаешь, чувак?
– Оно зовет меня, – услышал Кобро собственный голос.
Он оглянулся на Викинга и Дикко, стоявших у дальнего конца дорожки.
– Идемте, – сказал он, и дикая ухмылка пробежала по его лицу. – Идемте со мной. Оно зовет нас всех.
Ни тот ни другой не двинулись с места.
Рядом с огромным зданием Кобро казался карликом. Он уловил доносящийся через открытую дверь запах утробы этого замка – сухой, холодный, древний, как само время. На пороге Кобро остановился и оглянулся на своих друзей, и тут в голове у него ледяным ветром пронеслось: «ИДИ КО МНЕ». Он шагнул в темноту и услышал, как Викинг кричит ему из внешнего мира:
– КОБРО!
Он стоял в самой утробе тьмы, где не было ни стен, ни пола, ни потолка. Только вдалеке слышался какой-то шум – то ли падающих на бетон капель, то ли приглушенных шагов. Кобро двинулся дальше, ощупью находя дорогу, и ботинки его загрохотали, как брошенные на грубый каменный пол кости. Отголоски эха накатывались на Кобро и расходились, не задевая друг друга, словно разрывное течение у берега. Его глаза понемногу привыкали к темноте, и он различил гладкие каменные стены и геометрический узор грубо вытесанных стропил примерно в двадцати футах над головой. С потолка наискось свисала старая ржавая люстра, в которой чудом сохранились две лампочки, напоминающие слезинки. Где-то далеко, в глубине помещения, мерцали свечи, Кобро пошел на их свет, касаясь стены кончиками пальцев. Он пробирался вперед по длинному, высокому коридору, казалось уходившему в бесконечность, как в карнавальной зеркальной комнате. Что-то в нем съежилось от страха, как дворняжка, но что-то другое пошатывалось от пьяного восторга, и именно оно заставляло ноги не прекращать движения. «Я в доме с привидениями на ярмарке в Новом Орлеане, – сказал он себе. – Иду по Лабиринту безумца. Через минуту я почувствую паутину в волосах и увижу чучело в обезьяньей маске».
Наконец он добрался до свечи. Она стояла в сверкающем бронзовом подсвечнике на длинном столе из темного полированного дерева. Кобро ничего не видел за пределами круга света, но у него возникло ощущение, что это огромный, как пещера, зал, возможно, с каменной лестницей, вьющейся вдоль стены и скрывающейся из виду. Где-то высоко над ним свистел в разбитых окнах ветер.
Слева от себя он увидел еще одну свечу, плывущую в воздухе, словно ее нес призрак. Но затем разглядел в мерцании света лицо девушки с длинными вьющимися эбеновыми волосами и чувственными пухлыми губами. Лицо, прекрасное, как луна. По другую сторону появилась еще одна свеча. Ее держал юноша в футболке с надписью «Кисс». У него было вытянутое, худощавое лицо и глаза хищника. Третья свеча возникла за спиной у Кобро. Ее несла высокая улыбающаяся девушка с беспорядочно спадающими на плечи рыжими волосами. А потом еще и еще. Кобро заметил пару девушек-чикано, черного парня в бандане, мужчину и женщину средних лет, с нежностью смотревших на него, словно он был их давно потерянным сыном. Горящие свечи безмолвным кольцом окружали его.
И тут плеча Кобро коснулась чья-то рука, холодная и твердая, как глыба льда. Он обернулся, готовый пустить в ход свой маузер. Но рука рванулась белой стрелой и схватила его за запястье, не причиняя боли, а только удерживая на месте. В золотистом мерцании свеч Кобро разглядел белое лицо, выглядевшее одновременно очень юным и очень старым.
На нем не было морщин, но в древних и мудрых глазах горел огонь могущественных тайн. В том месте, где пальцы незнакомца касались запястья, Кобро ощутил электрическое покалывание, которое медленно разрасталось, пока он не подумал, что его, должно быть, подключили к той же розетке, что питала энергией всю Вселенную. Кобро чувствовал, что вот-вот взорвется от страха и радостного возбуждения, что он должен опуститься на колени на холодный каменный пол и поцеловать ледяную руку смерти.
ОН улыбнулся – мальчишеской улыбкой и глазами старика и произнес:
– Добро пожаловать.
Викинг и Дикко долго ждали снаружи, но Кобро так и не вернулся. Первые робкие лучи света расползлись по горизонту на востоке. Несколько раз друзья звали Кобро, но безуспешно, а потом Викинг вытащил изогнутый охотничий нож из кожаных ножен на боку.
– С Кобро что-то случилось, – сказал он Дикко. – Пойду узнаю, в чем дело. Ты со мной?
Дикко помедлил, а затем потянулся к пояснице и достал сорок пятый калибр из черной кобуры.
– Ага, – ответил он. – Я в деле.
Они вошли в замок, и тьма поглотила их.
Солнце постепенно захватывало горизонт, преследуя стоявшие на пути тени. Где-то перед самым рассветом дверь в замок захлопнулась, и лязгнул засов.
IV
Наступило воскресное утро, ясное и теплое. В сотнях церквей по всему Эл-Эй звонили колокола. Богу света поклонялись самыми разными способами, от официальных служб до простой молитвы в церкви Тихого океана на пляже Малибу. Священный орден Солнца зажигал конусы с благовониями, служились католические мессы. Буддисты преклоняли колени перед своими алтарями. Город выглядел тихим и спокойным, планета вращалась, как ей подобало, в упорядоченной Вселенной.
Митч Гидеон наблюдал со своей террасы в Лорел-Каньоне за стаей птиц, грациозно плывущей в небе, словно в замедленной съемке. Он стоял в теплом пятне солнечного света, курил сигару и думал о том сне с гробами на конвейерной ленте. Прошлой ночью ему снова это приснилось, и он вскочил с кровати так яростно, что с Эстель чуть не случился сердечный приступ. В первый раз сон казался какой-то причудой подсознания, над которой можно посмеяться. Теперь он был пугающим, подробности постепенно становились все ясней и ясней. Прошлой ночью он разглядел лица кое-кого из своих коллег по этой работе. Они походили на ухмыляющихся мертвецов, и холодная белизна их плоти выглядела так реально, что Гидеону пришлось с боем вырываться из сна, словно со дна глубокого, заросшего тиной пруда. Сегодня днем он собирался поиграть в гольф пара на пару в загородном клубе Уилшира и надеялся, разделывая под орех Слезинджера, отвлечься от этого сна, который становился по-настоящему поганым.
Энди и Джо Палатазин сидели на своих обычных местах в Венгерской реформатской церкви на Мелроуз-авеню, всего в нескольких кварталах от дома. Почувствовав озабоченность мужа, Джо сжала его ладонь. Он улыбнулся и сделал вид, что внимательно слушает, но его мысли метались между двумя мрачными проблемами: Тараканом, чье присутствие в городе казалось теперь таким призрачным и неосязаемым, и тем, что перевернуло вверх дном Голливудское мемориальное кладбище. Сделанный художником фоторобот человека, пытавшегося завлечь к себе Эми Халсетт, распечатали и раздали детективам и патрульным с приказом показывать его при разговорах с уличными обитателями. Конечно, может статься, что этот человек вовсе не Таракан, а просто парень, захотевший развлечься за свои кровные, но эту зацепку необходимо проверить. Тяжкие труды Брашера обернулись лишь тем, что внешность единственного подозреваемого, владеющего темно-синим «фольксвагеном», совершенно не совпадала с описанием, данным молодой проституткой. Для полной уверенности Палатазин все же выделил одного полицейского для наблюдения за ним.
Вторая проблема тревожила Палатазина гораздо больше. Он проехал мимо Голливудского мемориального по дороге в церковь – на первый взгляд там все было в порядке. Палатазин даже видел мельком сторожа Кельсена, отпиравшего ворота для утренних воскресных посетителей. Может, это и в самом деле был просто бессмысленный вандализм. Палатазин очень на это надеялся. Другой ответ, притаившийся в глубине его сознания, мог свести с ума.
А Уэс Ричер в огромной круглой кровати у себя дома в Бель-Эйр шевельнулся и протянул руку к прохладному коричневому телу Соланж. Но захватил пальцами лишь край простыни, на которой она должна была лежать. Он открыл глаза и тут же зажмурился. Окна были завешены толстыми бежевыми портьерами, но свет все равно оставался таким ярким, что зрительные нервы Уэса затрещали, как оголенные провода под нагрузкой. Он прикрыл глаза ладонями и перевернулся на спину, дожидаясь, когда пройдет первая волна раскалывающей голову боли.
– Соланж! – позвал Уэс, и от звука собственного голоса его барабанные перепонки едва не лопнули. – Соланж! – повторил он раздраженно.
«Проклятье, где же она?» – подумал он. В носовой пазухе смешались запахи марихуаны и жасминовых благовоний с доброй примесью холодного кокаина. «Как прошло шоу? – внезапно заволновался он. – Я был в ударе? „Чистая случайность“ опять зажгла. Ели ментально, доктор Бэтсон!» Уэс встал и натянул свои «Фрут оф зе лум»[31].
Он вошел в гостиную, огляделся и громко выругался. Испорченный от стены до стены ковер; кофейный столик из красного дерева, расцарапанный, словно брак из «Кей-марта»; обломки керамики инков, которые он вчера не заметил, потому что изрядно набрался; пустые чаши для гостей, наполнявшиеся по ходу вечеринки не меньше пяти раз; осколки стекла, сверкавшие на ковре между мерзкими пятнами и раздавленными окурками; следы каблуков на рояле – следы каблуков, во имя Христа! А еще… «Ой, да ну, к чертям собачьим! – подумал он. – Полный разгром!»
И посреди всего этого сидела Соланж в длинном белом пеньюаре с глубоким вырезом, открывающем нежные темные округлости грудей. Она сидела на диване, крепко обхватив себя руками, словно ей было холодно, и смотрела на доску уиджи.
– Доброе утро, – сказал Уэс и плюхнулся в кресло.
Через мгновение снова вскочил и убрал из-под себя наполненную окурками пепельницу, а на заднице у него осталось кольцо пепла.
– Господи! – тихо проговорил он, оглядывая разруху. – Как в таких случаях говорят, если бы только меня видели сейчас парни из клуба «Домино»!
Соланж не обращала на него внимания, ее взгляд был прикован к центру доски.
– Я не почувствовал, как ты встала. Давно ты здесь?
Она моргнула и посмотрела на него так, словно только сейчас заметила, что он вошел в комнату.
– Уэс, я… я уже давно встала. Не могу спать после рассвета. – Соланж долго разглядывала его, а затем одобрительно улыбнулась. – Ты выглядишь так, будто кто-то поразил тебя нгангой.
– Нга… чем? Что это такое?
– Злые чары. Очень сильные.
Соланж нахмурилась и повернулась обратно к доске. Затем подняла планшетку и потрогала ее обратную сторону кончиком пальца.
– Осторожней с этой гадостью, – сказал Уэс. – Как бы она тебя не укусила. Когда я в следующий раз увижу Мартина Блю, то обязательно дам ему пинка под зад. Он чуть мне глаз не выбил!
Соланж вернула планшетку на место.
– О чем ты, Уэс? Думаешь, это Мартин виноват в том, что случилось вчера вечером?
– Конечно он! Я видел его руки! Он смахнул эту штуку прямо с доски.
Не дождавшись ответа Соланж, он подошел к панорамному окну и посмотрел на бассейн. В воде плавали шезлонги в яркую желто-зеленую полосочку, в глубине виднелись пустые банки из-под пива «Курс».
– Хорошо, – произнес он наконец. – Я знаю, что значит это молчание. Так что думаешь ты?
– Мартин не делал этого, – сказала она. – Он ни в чем не виноват, и никто другой не виноват. Это было что-то очень сильное и агрессивное…
– Ой, вот только не надо! Послушай, я терпел всю эту мумбу-юмбу на вечеринке, но теперь, когда мы остались одни, забудь про мир духов!
– Ты мне не веришь? – холодно спросила она.
– Не-а.
– А Богу ты молишься?
Он повернулся от окна к ней:
– Да, но это совсем другое.
– Точно? Вспомни, как девять месяцев назад ты играл в покер по очень высокой ставке в номере «Лас-Вегас Хилтона». Ты играл с очень влиятельным и богатым человеком.
– Ну, было дело.
– А заключительную партию помнишь? Ты закрыл глаза, когда поднимал последнюю карту. Какому духу ты тогда молился?
– Я… я просил у госпожи удачи, чтобы это был туз. Это вовсе не дух.
Она улыбнулась, слегка раздувая ноздри.
– А я говорю, что дух. Все божества – это духи. А все, во что ты веришь, может стать божеством. Да, Уэс, ты веришь. – Она снова взглянула на доску. – Ты же видел. Ты сам произносил эти слова.
– Какие еще слова? Это была полная тарабарщина!
– Это было сообщение, – тихо сказала Соланж, вздрогнула и подняла на него взгляд. – Духи обеспокоены, Уэс. В воздухе чувствуется великая и ужасная нганга. Если бы в твоих венах текла кровь банту, ты сам бы почувствовал ее вибрации, ощутил бы запах, напоминающий вонь скисшего уксуса. Духам известны все тайны, они видят будущее и пытаются защитить нас от опасности, если только мы прислушаемся к тому, что они говорят.
Уэс усмехнулся, и глаза Соланж вспыхнули гневом.
– Я никогда не ощущала более могучего существа, чем то, что проявилось здесь прошлой ночью! Оно просто подавило голоса желающих нам добра, отбросило этих духов с такой легкостью, словно отгоняло мошкару! Именно это существо и оставило заключительное сообщение, именно оно завладело планшеткой и…
– Перестань, – резко сказал Уэс.
Несколько секунд Соланж молча смотрела на него тем напряженным взглядом, о котором Уэс говорил, что у нее не глаза, а расплавленные чернила, а потом грациозно поднялась.
– Я не хотела расстраивать тебя…
– Я ничуть не расстроен!
– …но я хочу, чтобы ты знал правду…
– Ой, ради Христа!
– …о том, что случилось вчера вечером. И я рассказала тебе правду.
– И правда освободит нас. – Усмешка Уэса стала еще шире. – Кажется, я уже слышал это раньше.
– Уэс! – Теперь ее голос звенел от напряжения. – Ты можешь стоять на сцене и отпускать шуточки для других людей, можешь гримасничать и менять голос, чтобы они подумали, будто ты живешь ради их смеха, но не вздумай даже на мгновение подумать, что ты можешь так же притворяться передо мной! Однажды шутки закончатся и смех стихнет. И ты столкнешься с миром, который поставит тебе свои условия, без всякого лукавства.
– О каком мире мы говорим, дорогая? Думаю, это царство духов?
Но Соланж уже отвернулась. Она стремительно вышла из гостиной, так что белый пеньюар шлейфом развевался за ней, и скрылась в коридоре. Уэс услышал слабый хлопок закрывающейся двери.
«Она не понимает шуток, и в этом ее проблема», – подумал он.
Поднявшись на ноги, Уэс прошел через гостиную и короткий коридор в кухню, где на верхней стойке была развешена кухонная утварь, а стены украшали африканские ксилографии. Он отыскал в холодильнике упаковку апельсинового сока и достал из шкафчика с витаминами несколько пластиковых бутылочек. Управившись с завтраком, он заметил, что его пульс бьется сильней обычного. Уэс вспомнил, как планшетка летела ему прямо в лицо, словно потерявшая управление ракета «Найк», и подумал, что проклятый Мартин Блю никак не мог этого сделать. Сучоныш и сам перепугался до потери рассудка. Чья же тогда это работа? Духов, как утверждает Соланж? Нет, это просто дерьмо собачье! Когда Соланж заводилась, она и в самом деле могла сгустить краски, сыпать всякими безумными названиями, вроде «сантерия», «брухерия», «нкиси» и «макуты». Однажды Уэс заглянул в украшенную восточной резьбой деревянную шкатулку, которую Соланж хранила под кроватью. Там лежала причудливая коллекция петушиных перьев, морских раковин, черных и красных свечей, кукурузной шелухи, белых кораллов и странных железных гвоздей, обмотанных нитками. Уэс долго терпел все суеверия Соланж, но несколько месяцев назад подвел черту, когда она пыталась повесить над каждой дверью в доме ветку с красной ленточкой.
Он не знал, какая у Соланж фамилия, и тот человек, который проиграл ее Уэсу в покер тогда, в Вегасе, тоже этого не знал. Она сказала, что родилась в Чикаго и была дочерью актрисы классического театра и африканца, практикующего сантеро[32], хорошего мага. По ее словам, она появилась на свет в седьмой день седьмого месяца, ровно в семь часов вечера. За день до ее рождения отцу приснилось, что она сидит на троне из слоновой кости и семь звезд кружат над ее головой, словно сверкающая диадема. Это, как объяснила Соланж, было хорошим предзнаменованием и должно было означать, что она унаследует отцовскую силу в белой магии, что ее следует считать живым талисманом. Соланж не рассказывала о том, чему научилась у отца в годы становления, но Уэсу представлялось, что она была довольно важной птицей. Соланж вспоминала, как люди приходили к ней и ожидали у дверей возможности коснуться ее и спросить о своих проблемах, связанных с любовью или деньгами.
Однажды, когда Соланж уже исполнилось десять лет, она возвращалась домой под тихим снегопадом, и вдруг к тротуару подъехала машина, и двое черных мужчин засунули ей в рот кляп и затолкали ее на заднее сиденье автомобиля. Ей завязали глаза – она отчетливо помнила грубую ткань на лице, – а потом машина везла ее куда-то всю ночь. Они ехали быстро, по разным дорогам. Когда повязку сняли, она увидела, что оказалась в большом доме, окруженном со всех сторон заснеженным лесом. Первые дни она провела взаперти, в богато обставленной спальне с окном, выходящим на скованное льдом озеро, а кормил ее чернокожий мужчина в белой одежде, который приносил еду на серебряном подносе. На третий день Соланж отвели в стеклянную комнату, наполненную лианами и распустившимися красными цветами, где ее ждал пузатый черный мужчина в сером полосатом костюме и с сигарой во рту. Он обращался с ней очень мягко, очень дружелюбно и даже предложил кружевной платок, чтобы утереть слезы, после того как объяснил, что она никогда не вернется домой, потому что ее дом теперь здесь. Еще он сказал, что его зовут Фонтейн и вдвоем с Соланж им предстоит кое-что сделать. Она должна принести ему удачу и защитить от зла, иначе с ее отцом и матерью может случиться что-то плохое.
Только со временем она узнала, что это был плохой человек, гангстер, который контролировал бо́льшую часть рэкета в Гарлеме. Власть начала ускользать от него, и тут один человек из Южного Чикаго рассказал ему о Соланж. Четыре следующих года она почти ничего не делала, только читала линии на его ладони и узнавала слабые места разных людей, прикасаясь к их фотографиям. Фонтейн ни разу не заходил к ней в спальню, даже не дотрагивался до нее. Он оставил Соланж в покое, во-первых, потому что начал бояться ее слишком точных предсказаний будущего и заклинаний, от которых его враги внезапно чахли. А кроме того, его мозг постепенно разъедал сифилис. По ночам она часто слышала, как Фонтейн бродил по длинным коридорам своего особняка, воя от безумной ярости, словно дикое животное. В конце концов вовсе не враги, а смертельная рука сифилиса подкралась к нему, и никакие заклинания и снадобья Соланж не могли остановить ее. Фонтейна заперли за массивной дубовой дверью, а вскоре в его дом пришли двое хорошо одетых белых людей, заплатили управляющему крупную сумму и забрали Соланж с собой на запад.
Ее новым хозяином стал престарелый капо[33] мафии, пожелавший держать ее при себе на удачу. Он слышал о том, что она делала для Фонтейна, и знал, что за это время прибыль главаря гангстеров выросла на восемьдесят процентов. Он тоже не прикасался к ней, но однажды ночью в ее комнату вошли двое его работников. И сказали, что перережут ей горло, если она осмелится рассказать, что они с ней делали. Так продолжалось до тех пор, пока Соланж не изготовила их куклы из кукурузной шелухи и не подожгла эти куклы. Оба они погибли, врезавшись на своем «линкольне-континентале» в бензовоз «Суноко» на шоссе Сан-Диего.
И так проходил год за годом, сменялись чередой могущественные и жадные люди. Еще один предводитель мафии, затем глава киностудии, затем режиссер, затем один из директоров студии звукозаписи, который обворовывал своих партнеров. Она была с ним, когда встретила Уэса, выступавшего в Вегасе со своим шоу. Денег оно приносило не так уж много, но, по крайней мере, помогало пережить нелегкое время после отмены второго сезона его сериала. Кроме того, он искал личные контакты и однажды добился приглашения на игру в покер в «Лас-Вегас Хилтоне» с денежными воротилами, среди которых был и директор Соланж. На всем протяжении долгой, изматывающей игры она сидела позади него. Уэс вспомнил синяк на ее щеке. Так или иначе, но удача отвернулась от парня, и дела его пошли под откос. Проиграв около тридцати тысяч, он отвел Соланж в заднюю комнату и дал просраться, а потом привел обратно и снова затолкал в кресло. Ее глаза покраснели и припухли, а директор по-настоящему вспотел. Еще через три часа в игре остались только они двое: перед Уэсом на столе стоял столбик красных фишек, а на лице директора появилось выражение животного ужаса. Однако он продолжал играть, пока у него не осталось ни фишек, ни денег, ни ключей от бледно-голубого, как яйца малиновки, «кадиллака». Уэс решил на этом закончить.
– СЯДЬ! – крикнул этот человек. – Я СКАЖУ, КОГДА МОЖНО БУДЕТ УЙТИ!
– Ты проигрался вдрызг, Морри, – устало проговорил один из зрителей. – Заканчивай.
– ЗАТКНИСЬ! Сдавай карты… НАЧИНАЙ!
– Ты пустой, – сказал Уэс. – Игра окончена.
– Нет, не окончена! – Он обернулся и до боли сжал руку Соланж. – Ставлю в заклад ее.
– Что? Забудь об этом!
– Думаешь, я с тобой шучу, Ричер? Слушай меня, сопляк. Эта сучка стоит дороже золота. Она может всосать твой член по самые яйца, она знает такие фокусы, что у тебя глаза на лоб полезут!
– А теперь ты послушай. Я не думаю…
– Начинай, паршивый мелкий сопляк! Что ты теряешь? Ты же купаешься в моих деньгах!
Со второго раза это слово все-таки подействовало на Уэса. Он помедлил немного, посмотрел на красивую избитую женщину, подумал о том, сколько раз ей приходилось терпеть подобное от этого мужчины. И наконец сказал:
– Хорошо, я принимаю ее в заклад на пятьсот долларов.
