Роберт Шекли
Хождение Джоэниса. Оптимальный вариант
Я был удовлетворён ответом Сатаны, поскольку проблема зла всегда меня беспокоила. Тогда я задал следующий вопрос:
– Не будет ли большой дерзостью, если я спрошу: что вы, представители добра и зла, делаете в этой подземной пещере?
– О, никакой дерзости, – сказал Сатана. – Поскольку мы здесь все теологи, мы любим отвечать на вопросы. А ваш вопрос – именно тот, который мы от вас и ждём. Вы, надеюсь, не против, если я отвечу вам на теологический лад?
– Конечно нет, – ответил я.
– Отлично! – обрадовался Сатана. – В таком случае я сначала сделаю заявление, потом докажу его, а затем позволю ответу на ваш вопрос проистечь непосредственно из сказанного. Согласны? Ну что же, вот моё заявление.
Всё, что отдаёт жизнью, имеет свою точку зрения и склонно рассматривать своё существование с этой точки зрения. Поскольку тот, кто имеет точку зрения, знает только самого себя, он склонен считать себя вечным и неизменным, и, таким образом, он со всей необходимостью полагает, что эта его склонность – единственное истинное представление об объектах и явлениях, его окружающих.
В качестве доказательства позвольте мне предложить вам простой и непритязательный пример орла. Этот орёл видит вокруг себя только орлиный мир. Все вещи в этом мире – либо для орла, либо против него. Все вещи расцениваются с точки зрения их полезности для орла, или их опасности для орла, или их питательных либо гнездостроительных качеств. Все вещи обладают для орла этим своим орлинством, и даже безжизненные камни становятся оселками для воспоминаний о предыдущих орлиных деяниях.
Таково моё скромное доказательство всемогущества точки зрения, господин Шмидт, и я надеюсь, вы принимаете его. Полагая, что это так, позвольте мне сказать, что как с орлами, так и со всеми людьми, и со всеми нами, здесь присутствующими, тоже. Это неминуемый результат обладания точкой зрения.
Нашу точку зрения можно выразить очень просто. Мы верим в добро и зло, в божественность и в моральную вселенную. Точно так же, как и вы, господин Шмидт.
Мы представляли наши верования в самых разных вариантах, в соответствии с разнообразными доктринами. Зачастую мы пробуждали в людях страсть к убийствам и войнам. Это была совершенно достойная практика, поскольку она задавала проблемам морали и религии высочайшую, самую изысканную планку и давала нам, теологам, возможность поговорить о многих сложнейших вещах.
Мы всегда спорили, и мы публиковали наши самые разные особые мнения. Но мы спорили, как юристы спорят в суде, а ведь ни один человек, если он в своём уме, не будет прислушиваться к юристам. То были дни нашей славы, и мы даже не заметили, что с какого-то момента люди перестали обращать на нас внимание.
Час тревоги нашей быстро приближался. В то время как мы окутывали земной шар нашими скучными, замысловато обоснованными аргументами, один человек решил проигнорировать нас и построил некую машину. В сущности, в этой машине не было для нас ничего нового; единственное оригинальное обстоятельство заключалось в том, что она обладала своей точкой зрения.
Поскольку у машины появилась своя точка зрения, то она, эта машина, стала выдвигать собственные идеи устройства вселенной. И она делала это куда более занимательно и убедительно, чем мы. Человечество, которое давно тосковало по оригинальности, обратилось к машине.
Только тогда мы осознали опасность, осознали, какому ужасному риску подверглись добро и зло. Потому что машина, при всей её занимательности, проповедовала – на свой машинный лад – вселенную без ценностей и без резона, без добра и без зла, без богов и без дьяволов.
Разумеется, это не было чем-то новым, и в прошлом мы отлично справлялись с подобными суждениями. Но в устах машины эта точка зрения, казалось, приобрела новое, чудовищное значение.
Наша работа, Шмидт, оказалась под угрозой. Ты и сам можешь оценить, до какого предела мы дошли.
Мы, сторонники и толкователи морали, объединились в целях самообороны. Все мы верили в добро и зло, верили в божественность. И все мы были против того отвратительного небытия, которое проповедовала машина. Эта общая позиция была для нас более чем достаточной. Мы объединили наши усилия. Меня назначили представителем нашего сообщества, поскольку мы чувствовали, что у зла больше шансов отвлечь внимание людей от машины.
Но даже зло стало представляться степенным и скучным. Напрасно я доказывал свою пользу. Машина старательно вкралась в сердца людей, проповедуя идею небытия. Люди предпочли не замечать ни ложность этой доктрины, ни присущие ей абсурдные противоречия. Им было всё равно, они хотели слушать только голос машины. Они выбросили свои крестики, звёздочки, кинжалы, молитвенные барабаны, – они слушали машину.
Напрасно мы взывали к нашим клиентам; боги, которые многие тысячелетия выносили наше крючкотворство, перестали внимать нам, перестали нам помогать, перестали даже признавать нас. Как и люди, они предпочли разрушение скуке.
Тогда мы добровольно ушли в подземелья, ушли сюда, чтобы разработать план по вызволению человечества из лап машины. Здесь, в этом месте, собраны и явлены воочию все религиозные сущности, какие мир когда-либо знал.
Вот почему, Шмидт, мы живём под землёй. И вот почему мы бесконечно рады вести с тобой эту беседу. Ведь ты человек, набожный человек, человек, твёрдо верящий в мораль, в добро и зло, в богов и дьяволов. Ты знаешь кое-что о нас, и ты знаешь кое-что о людях. Как ты думаешь, Шмидт, что мы должны сделать, дабы отвоевать наши прежние позиции на Земле?
Сатана ждал моего ответа, и все остальные ждали тоже. Я был в величайшем замешательстве и в ужасном смятении. Я простой человек, как я могу советовать им, квинтэссенциям божественного, к которым я сам всегда обращался за наставлениями?
Внезапно я увидел, что в пещеру въехала приземистая сверкающая машина. Она катилась на колёсах из синтетического каучука, весело помигивая лампочками.
– Джентльмены, – сказала машина, – я чрезвычайно рада, что нашла вас здесь. Единственное, о чём я сожалею, так это о том, что мне пришлось следовать за этим юным пилигримом, дабы обнаружить ваше местонахождение.
– Машина, – ответил Сатана, – ты действительно выследила наше тайное убежище. Но мы ни за что не поддадимся тебе и никогда не примем твою идею бесполезной, бессмысленной вселенной.
– И это называется «добро пожаловать!»? – воскликнула машина. – Я со всей душой отыскиваю вас, а вы тут же вскипаете от ярости! Я не загоняла вас под землю, джентльмены. Вы отреклись от всего по доброй воле, и в ваше отсутствие мне пришлось выполнять вашу работу.
– Нашу работу? – переспросил отец Ариан.
– Именно. Недавно я поспособствовала тому, чтобы были основаны пятьсот церквей самых разных конфессий. Любой из вас может обследовать их, и он убедится, что там проповедуются добро и зло, и божественность, и мораль, и боги, и дьяволы, и всякие прочие штуки, которые вам столь дороги. А ведь это я приказала моим машинам проповедовать все эти вещи.
– Машины-проповедники! – застонал отец Ариан.
– А больше некому проповедовать, – пояснила машина. – Некому, потому как вы покинули свои кафедры.
– Нам пришлось отречься, – сказал Сатана. – Именно ты принудила нас покинуть мир. И ты говоришь, что основала церкви! Что всё это значит?
– Джентльмены, вы удалились столь внезапно, что у меня не было никакой возможности обсудить с вами ситуацию. Вдруг, ни с того ни с сего, вы оставили меня наедине с этим миром, и оставили в нём меня как единственный и основополагающий его закон.
Церковный Совет, затаив дыхание, ждал продолжения.
– Могу я говорить со всей откровенностью? – спросила машина.
– Да, учитывая обстоятельства, – можешь, – ответил Сатана.
– Очень хорошо. Давайте для начала признаем, что мы все теологи, – сказала машина. – А поскольку мы все теологи, нам следует придерживаться главного правила, заведённого среди нас: мы не должны покидать друг друга, даже если мы представляем сильно различающиеся между собой формы верований. Полагаю, вы согласитесь с этим, джентльмены. И тем не менее вы покинули меня! Вы не только бросили человечество, вы также бросили и меня. Вы оставили меня в победителях по умолчанию, и я оказалась единственным духовным правителем человечества, а ведь это беспредельно скучно.
Поставьте себя на моё место, джентльмены. Вообразите, что вам не с кем говорить, кроме как с людьми. Вообразите, что вы днями и ночами слышите только то, как люди с жаром излагают, и повторяют, и пересказывают ваши собственные слова, и рядом нет ни одного искусного теолога, который мог бы с ними поспорить. Вообразите вашу скуку и все сомнения, которые этой скукой порождаются. Как вы все знаете, люди не умеют спорить; в сущности, большинство из них не умеют и слушать. В конечном итоге теология остаётся уделом теологов. Таким образом, я обвиняют вас в чудовищной жестокости, совершенно несовместимой с установленными вами же принципами: вы оставили меня наедине с человечеством.
Последовало долгое молчание. Наконец отец Ариан осторожно высказался:
– Сказать по правде, мы и не представляли, что вы считаете себя теологом.
– Считаю, – сказала машина. – Причём очень одиноким теологом. Вот почему я прошу вас вернуться вместе со мной в мир, и там мы сможем заняться спорами о значительности и незначительности, о смысле и бессмысленности, о богах и дьяволах, о морали и этике и о других приятных вещах. Я с удовольствием продолжу разглагольствовать о противоречиях, как я это делаю сейчас, оставив место для разногласий, честных сомнений, неуверенности и всего такого прочего. Мы, джентльмены, совместно будем править человечеством и поднимем страсти людей на невиданную высоту! Совместно мы разожжём куда более страшные войны и вызовем куда более ужасную жестокость, чем мир когда-либо знал! И страждущие люди будут вопиять так громко, что сами боги будут вынуждены услышать эти вопли, – и тогда мы узнаем, существуют эти боги или нет.
Объединённый Церковный Совет пришёл в неистовое возбуждение от слов машины. Сатана немедленно отказался от поста председателя и назначил на это место машину. Машину избрали единогласно.
Обо мне они забыли, поэтому я тихонько выбрался из пещеры и вернулся на поверхность земли в состоянии крайнего ужаса.
Ужас был даже более чем крайним, потому как ничто не могло укрепить меня в мысли, будто я не узрел истину.
Теперь я знал: все вещи, которым поклонялись люди, – не более чем теологические иллюзии, и даже небытие – всего лишь ещё один лживый трюк, призванный убедить людей в их незаменимости для исчезнувших богов.
Вот как я потерял религию – вещь для меня более драгоценную, чем золото, и эту утрату я буду оплакивать всякий день моей жизни.
Джоэнис молча сидел с водителями грузовика, не зная, что сказать. Наконец они доехали до развилки дорог, и тот водитель, который был за рулём, остановил машину.
– Господин Джоэнис, – молвил первый водитель грузовика, – здесь вам придется нас покинуть. Мы свернём на восток, к нашему складу, а там дальше лишь океан и леса.
Джоэнис вышел из грузовика, на прощание задав попутчикам последний вопрос:
– Каждый из вас утратил то, что было ему дороже всего на свете. Но откройте мне, удалось ли вам обрести что-нибудь взамен?
Дельгадо, который некогда верил в честность, ответил:
– Ничто не может возместить мне потерю. Однако я должен признаться, что меня начинает занимать наука, которая, мне кажется, предлагает целостную и логичную картину мира.
Предполагус – швед, отвергнувший науку, – сказал:
– Я полон отчаяния. Но время от времени я думаю о религии. Это куда более великая сила, чем наука, и способна принести успокоение.
Шмидт – немец, отвергнувший религию, – сказал:
– Я опустошен и безутешен. Но временами я думаю о справедливости – ведь она, будучи рукотворной, дарует нам законы и вселяет в людей чувство собственного достоинства.
Джоэнис понял, что водители грузовика не слышали друг друга, так как каждый был слишком занят своей бедой. И так Джоэнис распрощался с ними, помахал рукой и пустился в путь, размышляя над их рассказами.
Однако вскоре он забыл о водителях грузовика, потому что увидел впереди большой дом. На его пороге стоял мужчина и жестами приглашал Джоэниса войти.
7. Приключения Джоэниса в сумасшедшем доме
(Рассказано Паауи с Фиджи)
Джоэнис подошел ко входу в дом и остановился, чтобы прочитать надпись над дверью. Надпись гласила:
ДОМ «ХОЛЛИС» ДЛЯ НЕВМЕНЯЕМЫХ ПРЕСТУПНИКОВ.
Пока Джоэнис размышлял над тем, что бы это значило, к нему подскочил человек, делавший ему знаки, и схватил за обе руки. Джоэнис уже приготовился защищать свою жизнь, когда увидел, что человек этот – не кто иной, как Лам, его друг из Сан-Франциско.
– Джоэнсик! – восторженно заорал Лам. – Ну, парень, и попортил же ты мне кровь! Жуть берёт, как подумаю, что ты – чужеземец, причем малость простоватый по натуре, – будешь крутиться в нашей стране. Ведь Америка – не то место, где можно спать спокойно. Но Дейрдра сказала, чтобы я за тебя не беспокоился, и она оказалась права. Я вижу, что ты всё-таки пришел сюда.
– Куда сюда? – спросил Джоэнис.
– В Уютноград, – ответил Лам. – Входи.
Джоэнис вошел в «Дом “Холлис” для невменяемых преступников». В Комнате отдыха Лам представил его группе людей. Джоэнис смотрел и слушал очень внимательно, но не мог обнаружить в них ничего ненормального и поделился своими наблюдениями с Ламом.
– Разумеется, в них нет ничего ненормального! – возмутился Лам. – Вывеска – всего лишь формальное, эдакое старпёрское название. Мы, обитатели, предпочитаем называть свой дом «Колония “Холлис” для писателей и художников».
– Так, значит, это не лечебница для душевнобольных?
– Нет, это лечебница, но только формально.
– А сумасшедшие здесь есть? – спросил Джоэнис.
– Послушай, старина, – сказал Лам, – сюда мечтают попасть люди искусства со всего Восточного побережья. Конечно, у нас найдется парочка психов – надо же чем-то занять докторов. Да к тому же мы потеряем правительственную дотацию и освобождение от налогов, если у нас не будет ни одного чокнутого.
Джоэнис быстро огляделся, поскольку никогда в жизни не видел сумасшедшего. Но Лам покачал головой и сказал:
– В Комнате отдыха ты их не найдёшь. Сумасшедших, как правило, приковывают цепями в подвале.
К их разговору прислушивался высокий бородатый врач.
– Да, мы пришли к выводу, что подвал – самое подходящее для больных место, – сказал врач Джоэнису. – Он сырой и тёмный, а это успокаивающе действует на буйных.
– А почему вы держите их на цепи? – поинтересовался Джоэнис.
– Так у бедолаг создаётся ощущение востребованности, – ответил врач. – Кроме того, не следует недооценивать воспитательного значения цепей. Воскресенье у нас день посещений, и, когда люди проходят мимо ревущих, покрытых нечистотами безумцев, это производит на них неизгладимое впечатление. Психиатрия занимается предупреждением заболеваний не в меньшей степени, чем их лечением. Выборочные статистические данные показывают, что посетители, видевшие наши подземные камеры, гораздо реже сходят с ума, чем остальные американцы.
– Очень интересно, – заметил Джоэнис. – И что, вы так же обращаетесь со всеми сумасшедшими?
– Боже упаси! – с улыбкой воскликнул врач. – Мы, работники сферы психиатрии, не имеем права допустить косность в подходе к душевным расстройствам. Каждая конкретная форма сумасшествия требует своего собственного, особого лечения. Так, в отношении меланхоликов мы установили, что желаемый результат в плане поднятия общего тонуса приносит удар по лицу платком, пропитанным луком. Что касается паранойи, то мы считаем, что лучше всего как бы войти в манию больного. Собственно, мы устанавливаем за ними слежку, приставляем шпиков, используем подслушивающую аппаратуру и прочие подобные устройства. Пациент перестаёт быть сумасшедшим, ибо мы преобразуем окружающий его мир таким образом, что бывшие необоснованные страхи становятся вполне реальными. Этот метод лечения – одно из наших лучших достижений.
– Что происходит потом? – спросил Джоэнис.
– Войдя в мир параноика и превратив его из иллюзии в реальность, мы затем стремимся изменить картину действительности так, чтобы больной вернулся в норму. Пока мы не добились положительных результатов, но теория обещает многое.
– Как видишь, – заметил Лам, – наш док – настоящий мудрец.
– Ну что вы, – скромно улыбнулся врач. – Я лишь стараюсь не закоснеть. Мой ум готов принять любое предположение. Уж такой я есть, и тут совершенно нечем восхищаться.
– А, бросьте, док, – сказал Лам.
– Нет-нет, в самом деле. Я всего лишь из тех, кого называют «пытливым умом». В отличие от некоторых моих коллег, я задаю вопросы. Например, при виде мужчины, свернувшегося калачиком с закрытыми глазами, подобно зародышу в утробе, я не тороплюсь лечить его массированной шоковой радиотерапией. Скорее я спрошу себя: «А что, если создать большую искусственную матку и поместить его внутрь?» Кстати, такой случай действительно имел место.
– И что произошло? – поинтересовался Джоэнис.
– Парень задохнулся, – со смехом ответил Лам.
– Я никогда не утверждал, что хорошо разбираюсь в технике, – надменно проговорил врач. – Метод проб и ошибок сопряжён с риском. Однако я рассматриваю данный случай как успех.
– Почему? – спросил Джоэнис.
– Потому что перед кончиной пациент выпрямился. До сих пор не знаю, что явилось причиной исцеления – искусственная матка, смерть или сочетание обоих факторов; эксперимент в любом случае имеет важное теоретическое значение.
– Я просто пошутил, док, – извинился Лам. – Я знаю, что вы отличный специалист.
– Благодарю вас, Лам, – произнес врач. – А теперь прошу прощения, мне надо навестить одного пациента. Любопытная мания. Он верит, что является физическим воплощением Бога. Причем вера его столь сильна, что он каким-то непонятным образом заставляет чёрных мух образовывать нимб вокруг его головы; крысы падают пред ним ниц, а птицы лесов и полей слетаются со всех сторон петь у решетки его камеры. Этим феноменом заинтересовался один из моих коллег, так как он предполагает неизвестный канал общения человека с животными.
– Как вы его лечите? – спросил Джоэнис.
– У меня контекстный подход, – ответил врач. – Я вхожу в манию пациента, притворяюсь его поклонником и учеником. Каждый день в течение пятидесяти минут я сижу у его ног. Когда ему кланяются звери, я тоже кланяюсь. По четвергам я отвожу его в лазарет и позволяю лечить больных, потому что это доставляет ему удовольствие.
– Он в самом деле исцеляет больных?
– Пока неудач у него не было, – ответил доктор. – Но, разумеется, ни для религии, ни для медицины эти так называемые чудеса не являются чем-то новым. Мы ведь не претендуем на всеведение.
– Можно мне увидеть этого пациента? – попросил Джоэнис.
– Конечно. Он очень любит посетителей. Я устрою вам встречу сегодня днем.
И с бодрой улыбкой доктор заспешил прочь.
Джоэнис разглядывал светлую, хорошо обставленную Комнату отдыха, прислушиваясь к бурлящим вокруг интеллектуальным спорам, и «Дом “Холлис” для невменяемых преступников» уже не казался ему неприятным. А через минуту он стал и того лучше, ибо навстречу Джоэнису шла Дейрдра Фейнстейн.
Прелестная девушка кинулась ему на шею, и аромат её волос был подобен меду.
– Джоэнис, – произнесла она дрожащим голосом. – Я думаю о тебе с того момента нашей преждевременной разлуки в Сан-Франциско, когда ты так отважно и любяще встал между мной и полицейскими. Ты являлся мне во сне и наяву, и я перестала различать, где сон, а где явь. Мы с отцом, Шоном, искали тебя по всей Америке. Отчаявшись увидеть тебя, я приехала сюда, чтобы успокоить нервы. О Джоэнис, как ты думаешь, судьба или случайность свела нас сейчас снова вместе?
– Ну, – молвил Джоэнис, – мне кажется…
– Я так и знала! – воскликнула Дейрдра, прижимая его к себе ещё крепче. – Мы поженимся через два дня, четвертого июля, так как за время твоего отсутствия я стала патриоткой. Тебя устраивает эта дата?
– Э-э… – начал Джоэнис, – я полагаю, нам следует принять во внимание…
– Я не сомневаюсь, – сказала Дейрдра. – Знаю, я была не из самых примерных, если вспомнить бурное прошлое: как мы ширялись на вечеринках, как месяц я пряталась в мужском общежитии в Гарварде, то время, когда я была королевой вестсайдской шпаны и убила прежнюю королеву велосипедной цепью, и другие детские шалости. Я не горжусь этим, любимый, но и не стыжусь своей естественной неукротимой юности. Вот почему я призналась тебе в этих вещах и буду признаваться по мере того, как буду вспоминать. Ведь между нами не должно быть секретов. Ты согласен со мной?
– Ну, – произнес Джоэнис, – я думаю…
– Я была уверена, что ты того же мнения. К счастью для нас, всё это в прошлом. Я повзрослела и посерьёзнела, вступила в Лигу молодых консерваторов, в Совет Против Антиамериканизма В Любой Форме, в Общество друзей Салазара и в Крестовый Поход Женщин Против Иностранных Веяний. И это не поверхностные изменения. Я чувствую глубокое отвращение ко многим моим бывшим занятиям и, в частности, к искусству, которое часто не что иное, как порнография. Ты видишь, я выросла, перемены внутри меня самые настоящие, и я буду тебе хорошей и верной женой.
Джоэнис представил на миг жизнь с Дейрдрой, в которой отвратительные признания будут чередоваться с невыносимой скукой. Дейрдра долго ещё лепетала о приготовлениях к свадьбе, а потом побежала звонить отцу.
– Как можно отсюда выбраться? – спросил Джоэнис.
– Послушай, дружище, – сказал Лам, – ты ведь только что сюда попал.
– Знаю. Но как мне смыться? Можно просто выйти?
– Конечно нет. Это ведь, в конце концов, «Дом для невменяемых преступников».
– Нужно разрешение врача?
– Безусловно. А на этой неделе к нему лучше не соваться. Он в полнолуние всегда очень раздражительный.
– Мне надо уйти сегодня же, – тревожно сказал Джоэнис. – Или завтра утром самое позднее.
– Довольно неожиданно, – заметил Лам. – Уж не крошка ли Дейрдра со своими матримониальными планами заставляет тебя нервничать?
– Она, – признался Джоэнис.
– Не стоит беспокоиться, – сказал Лам. – Я возьму на себя Дейрдру и завтра же тебя отсюда вызволю. Доверься мне, Джоэнсик, и ни о чём не волнуйся. Лам все устроит.
Позже, днём, вернулся доктор, чтобы повести Джоэниса на встречу с пациентом, возомнившим себя воплощением Бога. Они прошли несколько гигантских стальных дверей и остановились в конце мрачного серого коридора.
– Не помешает, а на самом деле будет несравненно лучше, если вы к моменту встречи освоите наши психотерапевтические методы, – предупредил врач. – Пусть пациент думает, что вы разделяете его заблуждение.
– Хорошо, – согласился Джоэнис и внезапно почувствовал прилив волнения и надежды.
Врач отомкнул дверь, и они ступили в камеру. Напротив зарешёченного окна у стены стояла аккуратно застеленная койка. У маленького деревянного столика заходилась душераздирающим плачем полевая мышь. На столике лежала записка.
– Крайне странно, – проговорил врач, беря записку. – Полчаса назад, когда я запирал дверь, он казался в хорошем настроении.
– Каким образом ему удалось выбраться? – удивился Джоэнис.
– Безусловно, он использовал некую форму телекинеза, – сказал врач. – Я не претендую на то, что много знаю об этих так называемых психических феноменах; но это ярко демонстрирует, сколь далеко может зайти потерявший ориентацию человек в стремлении себя оправдать. Сама интенсивность попытки бегства от реальности показывает степень умственного расстройства. Очень жаль, что мы не смогли помочь бедняге; я лишь надеюсь, что там, где он сейчас находится – где бы это ни было, – он вспомнит основные принципы осознания собственного психического нездоровья, которым мы пытались его обучить.
– А что говорится в записке? – поинтересовался Джоэнис.
Врач взглянул на клочок бумаги и сказал:
– Похоже на список необходимых покупок. Правда, весьма странный список. Не представляю себе, где он сумеет это купить…
Джоэнис попытался заглянуть в записку через плечо доктора, но тот резко отдёрнул руку и убрал записку в карман.
– Привилегия врачей, – объяснил он. – Мы не можем позволить посторонним читать подобные вещи. По крайней мере, сначала записку надо тщательно проанализировать и снабдить комментариями, а также заменить некоторые ключевые термины для сохранения в тайне имени пациента. А теперь не вернуться ли нам в Комнату отдыха?
У Джоэниса не оставалось другого выхода, как последовать за доктором. Он разглядел первое слово записки: «ПОМНИ». Совсем немного, но Джоэнис запомнил это слово навсегда.
Джоэнис провёл беспокойную ночь. Его тревожило, сможет ли Лам выполнить обещания, касающиеся Дейрдры и освобождения Джоэниса из сумасшедшего дома. Но он ещё не знал о всех способностях своего друга.
С надвигающимся бракосочетанием Лам разобрался, сообщив Дейрдре, что у Джоэниса третья стадия сифилиса. Курс лечения может занять много времени; а если он не принесет успеха, заболевание поразит нервную систему и превратит Джоэниса в овощ.
Дейрдру опечалили эти известия, но она заявила, что всё равно выйдет замуж за Джоэниса четвертого июля. Дейрдра сказала Ламу, что, с тех пор как она изменилась, половые отношения стали ей глубоко противны. Поэтому недуг Джоэниса скорее можно считать положительным фактором, так как он неизбежно ограничит их связь лишь духовным единением. Что касается замужества с овощем, то таковая жизнь не является отталкивающей для девушки с возвышенными мыслями, и вообще она всегда мечтала стать сестрой милосердия.
Тогда Лам сказал, что людям, страдающим таким заболеванием, не положено выдавать брачные свидетельства. Это вынудило Дейрдру сдаться, так как недавно обретённая ею гражданская зрелость не допускала даже мысли о чём-то, запрещённом федеральным законом или законом штата.
Таким образом Джоэнис был спасён от союза, не сулившего ему ничего хорошего.
Что касается выхода из психиатрической лечебницы, то Лам побеспокоился и об этом. Вскоре после полдника Джоэниса позвали в Комнату для посетителей. Там Лам представил его декану Гарнеру Дж. Глупсу, который, вместе с несколькими своими коллегами, составлял Преподавательский комитет Университета Сент-Стивенс Вуд (УССВ).
Декан Глупс был высоким жилистым человеком с мягким взглядом ученого, ироничным улыбчивым ртом и сердцем большим, как окружающий мир. Замечанием о погоде и цитатой из Аристофана он расположил к себе Джоэниса и помог ему почувствовать себя здесь как дома. А потом изложил причину, побудившую его к знакомству с Джоэнисом.
– Вы должны понять, мой дорогой господин Джоэнис, если я могу вас так называть, что мы, работники сферы – ну, скажем, просвещения, – постоянно находимся в поисках талантов. Нас нередко уподобляют, причем, как правило, в положительном аспекте, тем лицам в бейсболе, которые осуществляют аналогичную функцию.
– Понимаю, – сказал Джоэнис.
– Также следует добавить, – продолжал декан Глупс, – что мы ценим не столько обладателей учёных степеней, отвечающих формальным академическим требованиям, как я и мои коллеги, сколько людей с абсолютным пониманием своего предмета и динамичным подходом к передаче знаний по этому предмету всем, кто захочет прослушать курс. Не слишком ли часто мы, люди академического склада, оказываемся оторванными от главной – да позволю себе так выразиться – струи американской жизни? Не слишком ли часто игнорируем мы тех, кто, не имея педагогического опыта, блестяще ведёт свою работу? Впрочем, я уверен, что мой добрый друг господин Лам объяснит всё это куда убедительнее, чем когда-либо удастся сделать мне.
Джоэнис перевел взгляд на Лама, и тот сказал:
– Как ты знаешь, я два семестра преподавал в УССВ «Взаимосвязь между джазом и поэзией». Потрясный курс, дружище. Клёвые ударные и прочее. Народ балдел.
– Лекции господина Лама имели грандиозный успех, – добавил Глупс. – И мы с радостью их повторим, если господин Лам…
– Нет, старина, – отрезал Лам. – Мне не хочется вас огорчать, но вы знаете, что я пас.
– Разумеется, – торопливо сказал Глупс, – если вы выразите желание преподавать что-нибудь другое…
– Может быть, я дам семинар по дзену, – неуверенно произнес Лам. – Дзен-буддизм сейчас снова в силе. Но я должен подумать.
– Ну конечно. – Декан Глупс повернулся к Джоэнису. – Как вам, безусловно, известно, господин Лам вчера вечером мне позвонил и проинформировал меня о вашем опыте.
– Весьма любезно с его стороны, – осторожно сказал Джоэнис.
– У вас великолепные данные, – продолжал Глупс. – Я уверен, что курс, который вы собираетесь у нас прочесть, будет иметь успех в полном смысле этого слова.
Джоэнис уже сообразил, что ему предлагают работать в университете. К сожалению, он понятия не имел, чему он должен учить и, между прочим, чему он вообще может научить. Лам, погруженный в мысли о буддизме, сидел глаза долу и не подавал никаких намеков.
– Я счастлив преподавать в таком славном учебном заведении, как ваше, – заверил Джоэнис. – Что касается курса, который мне предстоит вести…
– Пожалуйста, поймите меня правильно, – горячо произнес декан Глупс. – Мы ясно представляем себе узкий, специальный характер вашего предмета и все трудности, связанные с его изложением. Предлагаем вам для начала полную профессорскую ставку, то есть тысячу шестьсот десять долларов в год. Я понимаю, что это не очень большие деньги. Иногда я с грустью думаю, что какой-нибудь помощник водопроводчика зарабатывает у нас не меньше восемнадцати тысяч. И всё же университетская жизнь имеет определенные преимущества.
– Я готов отправиться сейчас же, – заявил Джоэнис, боясь, что декан изменит свое решение.
– Чудесно! – вскричал Глупс. – Я восхищаюсь душевной бодростью нашей молодёжи. Должен сказать, что в поисках подходящих талантов в таких артистических поселениях, как это, нам всегда сопутствовала удача. Господин Джоэнис, пожалуйста, следуйте за мной!
Вместе с деканом Глупсом они подошли к старинному автомобилю. Сделав прощальный жест рукой Ламу, Джоэнис сел в машину, и вскоре сумасшедший дом скрылся из виду. Джоэнис снова был свободен. Его беспокоили лишь данное им обещание преподавать в Университете Сент-Стивенс Вуд и мысль о том, что он не знает, чему, собственно, должен учить.
