Роберт Льюис Стивенсон
Черная стрела (сборник)
Глава IV. Лесные удальцы
Между тем Мэтчем отдохнул и ожил. Приятели, окрыленные тем, что видел Дик, поспешно прошли остальную часть леса, беспрепятственно перешли через дорогу и начали подыматься на возвышенность, на которой был расположен Тонсталлский лес. Везде попадались рощи, между которыми виднелись места, поросшие вереском, дроком, песчаные и покрытые старыми тисами. Почва становилась все более неровной – постоянно встречались углубления и кочки. И с каждым шагом ветер дул все более резко, а деревья гнулись под его порывами, словно лески удочек.
Беглецы только что вышли на одну из полянок, как Дик внезапно бросился на землю, уткнув лицо в терновник и медленно пополз назад под тень чащи. Мэтчем, хотя и сильно удивленный, так как не видел причины бегства, последовал примеру товарища. Только тогда, когда оба добрались до гостеприимной чащи, он повернулся и попросил объяснения.
Вместо ответа Дик показал пальцем.
На дальнем конце лужайки, высоко возвышаясь над всем соседним лесом, отчетливо выделялась на светлом небе своей мрачной зеленью старая ель. Футов на пятьдесят от земли ствол рос прямо, напоминая массивную колонну. На этой вышине он разветвлялся на два огромных сука; в их разветвлении, словно мачта на корабле, стоял человек в зеленой одежде, зорко вглядывавшийся во все стороны. Солнце ярко освещало его волосы; одной рукой он прикрывал глаза и в то же время медленно покачивал головой то в одну сторону, то в другую.
Мальчики переглянулись.
– Попробуем идти налево, – сказал Дик, – мы чуть было не попались, Джек.
Через десять минут они вышли на проторенную дорожку.
– Я не знаю этой части леса, – заметил Дик. – Куда-то ведет эта дорожка?
– Попробуем все-таки пойти по ней, – сказал Мэтчем.
Через несколько ярдов дорожка дошла до вершины хребта и стала круто опускаться к впадине, напоминавшей своей формой чашу. У подножья холма, среди густой чащи цветущего боярышника, две или три крыши с раскрытыми стропилами, как бы почерневшими от огня, и высокая труба указывали развалины дома.
– Что бы это могло быть? – шепнул Мэтчем.
– Клянусь мессой, не знаю, – ответил Дик. – Я совершенно потерялся. Но все же идем смело вперед.
С бьющимися сердцами они спустились среди кустов боярышника. По временам им попадались следы недавнего присутствия человека: в роще росли в диком виде фруктовые деревья и огородные овощи, на траве валялись солнечные часы. Приятелям казалось, что тут был прежде сад. Подойдя еще немного, они очутились перед развалинами какого-то дома.
Должно быть, дом был некогда красивым и крепко выстроенным. Он был обнесен сухим рвом, заполненным в данную минуту обломками камней. Вместо моста было перекинуто бревно. Две задние стены дома еще стояли, и лучи солнца пробивались сквозь пустые окна; но остальная часть здания рухнула и выглядела грудой развалин, почерневших от огня. Несколько кустиков растений уже зеленели внутри, между щелями.
– Я вспомнил, – прошептал Дик, – это, должно быть, Гримстон. Он принадлежал некому Саймону Мелсбери; сэр Дэниел был причиной его гибели! Беннет Хэтч сжег дом пять лет назад. По правде сказать, мне было очень жалко, так как дом был весьма красив.
Внизу, во впадине, куда не достигал ветер, было тихо и тепло. Мэтчем положил руку на плечо Дика и поднял палец в знак предостережения.
– Тс-с! – сказал он.
Какой-то странный звук нарушил тишину. Он повторился два раза, прежде чем слушатели уяснили себе его происхождение. То прочищал горло какой-то толстяк. Немедленно за этим хриплый, нескладный голос запел:
И встал тогда хозяин, король всех сорванцов,
И молвил: «Что вам надо среди этих лесов?»
А Гамелин ответил – он не бывал смущен:
«Тот, кому город тесен, в лесу гуляет он…»
Певец остановился, раздался легкий лязг железа и затем наступило молчание.
Мальчики стояли, смотря друг на друга. Кто бы ни был их невидимый сосед, он находился как раз по ту сторону развалин. Внезапно краска залила лицо Мэтчема; в следующее мгновение он перешел по упавшему бревну и стал осторожно влезать на огромную кучу мусора, наполнявшую внутренность разрушенного дома. Дик удержал бы его, если бы поспел вовремя; теперь же ему оставалось только следовать за товарищем.
В углу развалины два бревна упали накрест, образовав пустое пространство. Через него мальчики потихоньку спустились. Они спрятались так, что их совершенно не было видно, и через дырочку, проделанную стрелой, могли наблюдать за всем, что происходило на другой стороне.
Заглянув в дырочку, товарищи онемели от ужаса при мысли о положении, в которое они попали. Возвратиться назад было невозможно; они еле смели дышать. На самом краю рва, футах в тридцати от места, где они скрывались, железный котел кипел и дымился над ярко горевшим костром; а совсем рядом с ним, прислушиваясь, словно до него донесся шум, произведенный ими при спуске, стоял высокий, краснолицый, очень тощий человек с железной ложкой в правой руке, с рогом и страшным кинжалом за поясом. Очевидно, это и был певец; вероятно, он помешивал в котле, когда чьи-то неосторожные шаги по мусору донеслись до его слуха. Немного дальше другой человек дремал, завернувшись в коричневый плащ; над лицом его порхала бабочка. Вся эта сцена происходила на поляне, белой от маргариток; в самой отдаленной части ее на цветущем боярышнике висели лук, колчан со стрелами и остаток туши оленя.
Незнакомец перестал прислушиваться, поднял ложку ко рту, попробовал ее содержимое и снова начал мешать в котле и петь.
«Тот, кому город тесен, в лесу гуляет он… —
прокаркал он, возвращаясь к тем словам, на которых остановился.
Сэр, никому на свете мы не желаем зла,
Но в ланей королевских летит порой стрела».
Продолжая петь, он брал время от времени ложку похлебки, дул на нее и пробовал с видом опытного повара. Наконец он, должно быть, решил, что похлебка готова, вынул из-за пояса рог и протрубил в него три раза.
Спавший проснулся, повернулся на другой бок, отогнал бабочку и огляделся вокруг.
– Что такое, брат? – сказал он. – Обед?
– Да, болван, – ответил повар, – обед, обед всухомятку, без эля и хлеба. Теперь мало удовольствий в зеленом лесу; было время, когда хороший малый мог жить здесь, словно аббат в митре, вдали от дождей и злых холодов; у него бывало вдоволь эля и вина. Но теперь отважный дух угас в людях; этот Джон Мститель, Боже спаси и сохрани нас, не что иное, как пугало для ворон.
– Ну, Лоулесс, – возразил собеседник, – ты слишком много обращаешь внимания на еду и питье. Погоди немного, придет хорошее время.
– Видишь ли, я жду этого хорошего времени с тех пор, как был вот таким, – ответил повар. – Я был францисканским монахом, был королевским стрелком, был матросом и плавал по соленым морям; бывал, черт возьми, и лесным бродягой, и стрелял королевских оленей. И что же вышло из всего этого? Ничего! Лучше бы я остался в монастыре. Аббат Джон значит больше, чем Джон Мститель. Клянусь Пречистой Девой! Вот и они!
На поляне один за другим показались высокие, пригожие молодцы. Каждый из них, вынув нож и роговую чашку, брал себе похлебки из котла и усаживался на траву. Одежда и вооружение их отличались большим разнообразием: некоторые были в грубых рубахах и все оружие их состояло из ножа и старого лука; другие были одеты по лесной моде – в шапках и куртках из темно-зеленого сукна, с нарядными стрелами за поясом, украшенными перьями, с рогом на перевязи, мечом и кинжалом сбоку. Они приходили безмолвные от голода и, еле буркнув какое-то приветствие, сейчас же набрасывались на еду.
Их собралось уже человек около двадцати, когда звуки сдержанных радостных восклицаний раздались вблизи, среди кустов боярышника, и немедленно вслед за этим на поляну вышли пять-шесть человек, несших носилки. Высокий, крепкий человек с легкой сединой в волосах, с цветом лица, напоминавшим прокопченный окорок, шел впереди с авторитетным видом; за спиной у него был лук, в руке – рогатина.
– Ну, добрые молодцы! – крикнул он. – Мои веселые друзья, вы тут свистели на сухой дудке и жили скудно. Но что я всегда говорил? Имейте терпение, судьба всегда может обернуться к лучшему. И вот ее первенец – славный эль!
Послышался гул одобрительных возгласов, когда носильщики опустили носилки, на которых оказался бочонок больших размеров.
– А теперь поторопитесь, братцы, – продолжал пришедший. – Нам предстоит работа. К перевозу только что подошла горсть стрелков; они в одеждах темно-красного и синего цвета. Все они – мишень для нас; все должны попробовать наших стрел; ни один из них не должен пробиться через этот лес. Братцы, здесь нас около пятидесяти сильных человек, и каждому из нас нанесена тяжелая обида: кто потерял свои земли, кто – друзей; некоторые лишены прав и изгнаны, все угнетены! Кто же сделал это зло? Сэр Дэниел, клянусь распятием! Неужели же он воспользуется плодами своих преступлений? Неужели будет уютно сидеть в наших домах? Вспахивать наши поля? Будет глодать украденную у нас кость? Полагаю, нет. Он пользуется силой закона, выигрывает процессы, но есть один процесс, которого он не выиграет, – у меня тут, за поясом, такая бумага, которая, если будет угодно святым, победит его.
Повар к этому времени пил уже второй рог эля. Он поднял его как бы в знак приветствия оратору.
– Мастер Эллис, – сказал он, – вы стоите за месть, как и следует вам, но ваш бедный брат по зеленому лесу, которому незачем ни жалеть о потерянных землях, ни думать о друзьях, со своей жалкой точки зрения, помышляет о прибыли, которую можно получить от этого. Он предпочитает благородное золото и четырехпинтовый сосуд с вином Канарских островов всякой мести в мире.
– Лоулесс, – ответил оратор, – чтобы достигнуть Моот-хауса, сэр Дэниел должен проехать через лес. Черт возьми! Этот путь обойдется ему дороже всякой битвы. Потом, когда он останется с жалкой горстью людей, которой удастся спастись от нас, когда все его знатные друзья падут и обратятся в бегство и некому будет помочь ему, мы окружим со всех сторон эту старую лисицу, и велико будет его падение. Это жирная добыча, ее хватит на обед всем вам.
– Эх, – сказал Лоулесс, – много я видал таких обедов, но приготовить их – трудная работа, добрый мастер Эллис. А пока что мы делаем? Изготовляем черные стрелы, пишем стихи и пьем свежую холодную воду – пренеприятный напиток.
– Ты ненадежен, Уилл Лоулесс. От тебя все еще отдает запахом кладовой францисканцев, жадность погубит тебя, – заметил Эллис. – Мы взяли двадцать фунтов от Эппльярда. Мы взяли семь марок вчера у гонца. День тому назад мы получили пятьдесят от купца.
– А сегодня, – сказал один из присутствующих, – я остановил толстого продавца индульгенций, скакавшего в Холивуд. Вот его кошелек.
Эллис сосчитал содержимое кошелька.
– Сто шиллингов! – проворчал он. – Дурак, у него, наверное, было больше запрятано в сандалиях или зашито в капюшоне. Ты еще ребенок, Том Кьюкоу, ты упустил рыбку.
Но несмотря на все Эллис небрежно опустил кошелек в карман. Он стоял, опираясь на рогатину, и оглядывал остальных. Сидя в различных позах, они жадно ели суп из дичи и обильно запивали его элем. День удался хороший, им повезло; но следовало спешить, и они быстро справлялись с едой. Те, что пришли раньше, уже покончили с обедом. Некоторые легли на траву и сейчас же заснули, словно удавы; другие болтали между собой или осматривали оружие. Один из собеседников, в особенно веселом настроении, запел, держа в руках рог с элем:
Не знаем закона средь наших лесов
И голод нам здесь незнаком:
Всегда здесь олень нам на пищу готов, —
Тут летом веселье кругом.
Когда же настанут здесь бури, дожди,
Зима с собой снег принесет —
Тихонько, спустив капюшон, уходи
Домой, где очаг тебя ждет.
В это время мальчики лежали и слушали; только Ричард снял свой арбалет и приготовлял крюк, чтобы натянуть тетиву. Они не смели двинуться, и эта сцена из лесной жизни происходила на их глазах, словно в театре. Но вдруг наступил странный перерыв. Высокая дымовая труба, возвышавшаяся над остатками развалин, находилась как раз над их головами. Вдруг раздался свист, затем громкий удар, и куски сломанной стрелы пролетели мимо ушей мальчиков. Кто-то, может быть, часовой на ели, пустил стрелу в трубу.
Мэтчем не мог удержаться от легкого крика, который он сейчас же заглушил; даже Дик вздрогнул и выпустил крюк. Очевидно, это был сигнал для собравшихся на поляне людей. В одно мгновение все они были на ногах, начали затягивать пояса, пробовать тетивы, вынимать из ножен мечи и кинжалы. Эллис поднял руку. Лицо его внезапно приняло выражение дикой энергии, белки глаз блестели на загорелом лице.
– Молодцы, – сказал он, – вы знаете ваши места. Не дайте ускользнуть ни одной живой душе. Эппльярд – лишь выпивка перед едой, теперь мы подходим к самому столу. Я хочу хорошенько отомстить за трех людей: за Гарри Шелтона, Саймона Мелмсбери и, – он ударил себя по широкой груди, – за Эллиса Декуорса, клянусь мессой!
Какой-то человк, весь красный от волнения, прибежал через кусты терновника.
– Это не сэр Дэниел, – задыхаясь проговорил он. – Их только семеро. Стрела долетела до вас?
– Только что прилетела, – ответил Эллис.
– Черт побери! – крикнул гонец. – Мне послышался ее свист. А я-то должен отправиться без обеда…
В течение одной минуты члены «Черной стрелы», кто бегом, кто быстрыми шагами, смотря по тому, кто где находился, исчезли из окрестностей разрушенного дома, и только котел, потухавший костер и остов мертвого оленя на кусте боярышника указывали, что они были тут.
Глава V. Кровожаден, как охотничий пес
Мальчики лежали смирно, пока последние шаги не заглушил шум ветра. Тогда они встали и с большим трудом, так как очень устали от неудобного положения, в котором им пришлось лежать, проползли по развалинам и перешли снова через ров по бревну. Мэтчем поднял крюк и прошел первым, Дик следовал за ним с арбалетом в руке.
– А теперь вперед, в Холивуд, – сказал Мэтчем.
– В Холивуд! – вскрикнул Дик. – В то время, когда будут избивать хороших людей? Только не я! Я скорее согласен видеть тебя повешенным, Джек!
– Так ты бросишь меня, бросишь? – спросил Мэтчем.
– Что делать! Приходится, – ответил Дик. – Если я не успею предупредить их, я умру вместе с ними. Не могу же я бросить людей, среди которых прожил всю жизнь! Дай крюк от моего арбалета!
Но Мэтчем вовсе не собирался исполнить это приказание.
– Дик, – сказал он, – ты поклялся перед святыми, что доставишь меня здравым и невредимым в Холивуд. Неужели ты откажешься от своих слов? Неужели покинешь меня, как клятвопреступник?
– Нет, я клялся от души, – ответил Дик, – и хотел выполнить свою клятву. Знаешь что, Джек, иди со мной. Дай мне только предупредить этих людей и, если будет нужно, пострелять с ними; потом, когда все прояснится, я пойду в Холивуд и сдержу свою клятву.
– Ты насмехаешься надо мной, – сказал Мэтчем. – Те люди, которым ты хочешь помогать, ищут моей погибели.
Дик почесал голову.
– Я не могу поступить иначе, Джек, – сказал он. – Тут нет другого средства. Тебе не грозит большая опасность, мой милый, а они стоят на пути к смерти. Смерть! – повторил он. – Подумай об этом! Черт побери, зачем ты задерживаешь меня здесь? Дай мне крюк. Клянусь святым Георгием, неужели все они должны умереть?
– Ричард Шелтон, – сказал Мэтчем, пристально смотря ему в лицо, – неужели ты присоединишься к партии сэра Дэниела? Разве у тебя нет ушей? Разве ты не слышал, что говорил этот Эллис? Или у тебя нет сердца для твоего отца, убитого этими людьми? «Гарри Шелтон», сказал Эллис, а что Гарри Шелтон был твоим отцом – это так же верно, как то, что солнце светит на небе.
– Чего ты от меня хочешь? – крикнул Дик. – Неужели ты хочешь, чтобы я поверил ворам?
– Я слышал это и раньше, – сказал Мэтчем. – Молва о том, что его убил сэр Дэниел, сильно распространена здесь. Он убил его, преступив клятву; он пролил невинную кровь у него же в доме. Небо жаждет отмщения за это убийство, а ты – сын этого человека – идешь утешать и защищать его убийцу!
– Джек! – вскрикнул мальчик. – Я не знаю. Может быть, это и было так, почем я знаю! Но, видишь ли, этот человек воспитал меня, кормил; с его людьми я охотился, играл с ними – и вдруг оставить их в час опасности! О, милый, если бы я сделал это, то был бы совершенно лишен чести! Джек, не проси меня, ты не захотел бы видеть меня бесчестным.
– Но твой отец, Дик? – несколько колеблясь, проговорил Мэтчем. – Твой отец? И твоя клятва мне? Ты взял в свидетели святых.
– Мой отец? – сказал Шелтон. – Он был бы за то, чтобы я пошел туда! Если сэр Дэниел убил его, то эта рука убьет сэра Дэниела, когда настанет час, но в опасности я не покину ни его самого, ни его людей. А что касается моей клятвы, то ты сам, Джек, освободишь меня от нее. Ради спасения жизни многих людей, не сделавших тебе никакого зла, и ради моей чести ты освободишь меня.
– Я освобожу тебя, Дик? Никогда! – ответил Мэтчем. – Если ты бросишь меня, ты нарушишь клятву, и я объявлю это всем.
– Кровь моя кипит! – сказал Дик. – Отдай мне крюк! Отдай его мне!
– Не отдам, – сказал Мэтчем, – я спасу тебя помимо твоей воли.
– Не отдашь? – крикнул Дик. – Я заставлю тебя отдать!
– Попробуй! – сказал Мэтчем.
Они стояли, глядя в глаза друг другу, готовые броситься. Дик сделал прыжок. Мэтчем сейчас же повернулся и побежал, но Дик нагнал его двумя прыжками, вырвал у него из рук крюк, грубо бросил мальчика на землю и встал над ним разгоряченный, грозно занеся кулак. Мэтчем лежал там, где упал, лицом в траву, не думая сопротивляться.
Дик натянул тетиву.
– Я покажу тебе! – бешено кричал он. – Без клятвы или с клятвой – мне все равно, будь ты повешен!
Он повернулся и побежал. Мэтчем сразу вскочил на ноги и бросился за ним.
– Что тебе нужно? – крикнул Дик, остановившись. – Чего ты бежишь за мной? Убирайся прочь!
– Я могу идти за тобой, если мне угодно, – сказал Мэтчем. – Лес открыт для меня.
– Отойди, клянусь Пречистой Девой! – сказал Дик, поднимая арбалет.
– Ах, какой ты храбрый мальчик! – возразил Мэтчем. – Стреляй!
Дик опустил в смущении арбалет.
– Смотри, – сказал он, – ты сделал мне достаточно зла! Иди подобру-поздорову своей дорогой, а то мне невольно придется прогнать тебя.
– Хорошо, – упрямо проговорил Мэтчем. – Ты сильнее из нас двоих. Делай самое худшее. Я все равно не перестану следовать за тобой, Дик, разве что тебе удастся силой заставить меня уйти.
Дик был почти вне себя от бешенства. Ему было совестно побить такое беззащитное существо, а между тем он, хоть убей, не знал другого способа отделаться от нежеланного и, как ему начало казаться, неверного товарища.
– Мне кажется, ты с ума сошел! – крикнул он. – Дурачок, ведь я спешу к твоим врагам, я дойду к ним так скоро, как только могут меня унести ноги.
– Мне все равно, Дик, – ответил мальчик, – если тебе суждено умереть, Дик, я также умру. Я предпочитаю идти с тобой в тюрьму, чем быть свободным без тебя.
– Ну, – сказал Дик, – мне некогда стоять тут и болтать. Иди за мной, если уже тебе так нужно, но если изменишь мне, плохо тебе придется, запомни это. Я пристрелю тебя.
Сказав это, Дик снова пустился бежать, придерживаясь опушки чащи и зорко оглядываясь по сторонам. Он выскочил из лощины в более открытую часть леса. Налево показалась небольшая возвышенность, покрытая золотистым дроком и увенчанная группой черных елей.
«Отсюда я могу увидеть что-нибудь», – подумал Дик, шагая по заросшей вереском поляне.
Он прошел только несколько ярдов, как вдруг Мэтчем дотронулся до его плеча и указал ему вдаль. К востоку от возвышенности почва опускалась и переходила в долину; вереск еще не отцвел, и вся поверхность походила на заржавленный, невычищенный щит, на котором редкие вязы казались пятнами. Там Дик увидел человек пять в зеленых куртках, поднимавшихся на холм; во главе их, заметный по рогатине в руках, шел сам Эллис Декуорс. Один за другим они достигали вершины, взглядывали на небо и потом исчезали на противоположной стороне.
Дик посмотрел на Мэтчема более ласковым взглядом.
– Так ты будешь верен мне, Джек? – спросил он. – Я думал, что ты принадлежишь к другой партии.
Мэтчем зарыдал.
– Это еще что! – крикнул Дик. – Святые угодники! Что ты хнычешь из-за одного слова.
– Ты сделал мне больно, – проговорил, рыдая, Мэтчем. – Ты ушиб меня, когда бросил на землю. Ты трус, потому что злоупотребляешь своей силой.
– Ну, это дурацкая болтовня, – грубо сказал Дик. – Ты не имел права не отдавать мой крюк, мастер Джон. Надо было бы отколотить тебя как следует. Если собираешься идти со мной, то должен меня слушаться. Теперь пошли!
Мэтчем раздумывал, не остаться ли ему, но видя, что Дик шагает к возвышенности и ни разу не оглянулся в его сторону, передумал и в свою очередь побежал. Но поверхность была чрезвычайно неровная и крутая, к тому же Дик мог бежать гораздо быстрее. Он прошел далеко вперед и уже давно взобрался на вершину, прополз между елей и спрятался в заросли дрока, когда Мэтчем, задыхаясь, словно загнанный олень, добрался до него и молча улегся рядом.
Внизу, в конце большой долины, короткая дорога от деревушки Тонсталл спускалась к перевозу. Она была хорошо проторена, и глазам легко было следить за ней на всем протяжении. Она то окаймлялась просеками, то замыкалась лесом; через каждые сто ярдов в ней могла встретиться засада. Далеко внизу дорожки солнце ярко отсвечивало от семи стальных шлемов, а по временам, когда деревья редели, можно было видеть Селдена и его людей, которые быстро скакали, исполняя приказание сэра Дэниела. Ветер немного спал, но продолжал весело играть деревьями; может быть, если бы с отрядом находился Эппльярд, он увидел бы предостережение в беспокойстве птиц.
– Теперь заметь, – шепнул Дик. – Они уже достаточно далеко заехали в лес; спасение их зависит от того, продвинутся ли они вперед. Видишь вон то место, где широкая просека сбегает вниз, а в середине ее десятка два деревьев образуют как бы остров? Там они были бы в безопасности. Только бы им добраться туда целыми и невредимыми; я постараюсь предупредить их. Но я предчувствую несчастье: их только семеро против многочисленных врагов и вооружены они луками. А арбалет, Джек, всегда одержит победу над луком.
Между тем Селден и его спутники продолжали пробираться по дорожке, не подозревая о грозившей им опасности, и постепенно приближались к месту, где скрывались мальчики.
Один раз они остановились, собрались в кучку и, казалось, прислушивались, указывая на какую-то точку. Но внимание их, очевидно, было привлечено тем, что происходило очень далеко, на равнине, – глухим ревом пушек, доносившимся по временам ветром и говорившим о большом сражении. Конечно, было о чем подумать: если голос больших пушек стал слышен в Тонсталлском лесу, то битва, должно быть, отодвигалась все восточнее, и, очевидно, счастье обернулось против сэра Дэниела и лордов Алой розы.
Но вот маленький отряд снова двинулся и дошел до очень открытой части дороги, покрытой вереском, куда вдавалась только узкая полоса леса. Они только что поравнялись с ней, как в воздухе мелькнула стрела. Один из людей всплеснул руками, лошадь его попятилась, оба упали и покатились по земле. Даже оттуда, где лежали мальчики, слышен был гул человеческих голосов. Они увидели, как испуганные лошади становились на дыбы. Наконец отряд несколько оправился от изумления, один из всадников стал спешиваться. Вторая стрела, пущенная издали, сверкнула, описав пологую дугу; второй всадник упал на землю. Слезавший с лошади человек упустил повод, лошадь понеслась галопом, таща его за ногу вдоль дороги, причем он ударялся о каждый камень и попадал под копыта. Четверо остававшихся в седле немедленно рассыпались в разные стороны; один повернулся и с криком поскакал к перевозу; остальные трое, бросив поводья, с развевающимися одеждами, помчались вверх по дороге, шедшей из Тонсталла. Из-за каждой группы деревьев, мимо которой они скакали, в них летела стрела. Скоро упала одна из лошадей, но всадник вскочил на ноги и продолжал следовать за товарищами, пока второй выстрел не уложил его. Упал еще всадник, потом его конь. Из всего отряда остался только один человек – и тот без лошади; топот трех перепуганных скакунов, потерявших своих всадников, быстро замирал вдали.
За все это время не показался ни один из нападавших. Там и сям на дороге валялись люди и лошади в смертельной агонии, но ни один милосердный враг не вышел из своего убежища, чтобы избавить их от страданий.
Оставшийся в живых человек стоял, пораженный, рядом со своим павшим конем. Он прошел вдоль широкой полянки с островком из леса, на который указывал Дик. Он был на расстоянии приблизительно пятисот ярдов от того места, где спрятались мальчики, и они могли видеть, как он оглядывался вокруг в ожидании смерти. Но ничего не произошло, и к несчастному вернулось его мужество. Он снял с плеча свой лук и натянул тетиву. В ту же минуту он сделал движение, по которому Дик узнал Селдена.
При этой попытке к сопротивлению в чаще леса вокруг Селдена раздался хохот. По крайней мере человек двадцать – в засаде сидело наибольшее количество людей – приняли участие в этом жестоком и несвоевременном веселье. Потом стрела пролетела мимо плеча Селдена, он прыгнул и отскочил немного назад. Другая стрела, дрожа, упала у его ног. Он бросился под прикрытие деревьев. Третья стрела, направленная, казалось, прямо в лицо, упала недалеко от него. И хохот повторился снова, отражаясь эхом в разных уголках чащи.
Ясно было, что нападающие только дразнили несчастного, как люди в те времена дразнили бедного быка или как кошка и поныне играет с мышкой. Стычка уже окончилась; дальше по дороге человек в одежде зеленого цвета спокойно собирал стрелы; а остальные доставляли себе жестокое удовольствие смотреть на муки грешника, своего ближнего.
Селден понял, в чем дело. С гневным криком он натянул свой лук и послал наудачу стрелу в лес. Случай помог ему: в чаще раздался легкий крик. Селден бросил свое оружие и побежал вперед вдоль просеки, почти прямо к тому месту, где скрывались Дик и Мэтчем.
Члены шайки «Черная стрела» начали стрелять не на шутку. Но в отместку за их жестокость счастье отвернулось от них: большинству пришлось стрелять против солнца, а Селден на бегу перепрыгивал с одной стороны на другую, чтобы обмануть их и не дать им верно прицелиться. Боле того, повернув вдоль просеки, он уничтожил все приготовления врагов – там не было расставлено стрелков, кроме того, которого он только что убил или ранил. Очевидно, между нападавшими произошло смятение. Раздался свисток, повторенный сначала три, потом два раза. В ответ раздались свистки с другой стороны. Лес с обеих сторон наполнился гулом шагов людей, которые пробирались сквозь заросли. Перепуганная лань выбежала на полянку, постояла одно мгновение на трех ногах и потом снова исчезла в чаще.
Селден продолжал бежать, перепрыгивая с одной стороны на другую. По временам его преследовали стрелы, но все они не попадали в цель. Казалось, что ему удастся остаться невредимым. Дик держал наготове свой арбалет, чтобы помочь ему; даже Мэтчем забыл о своих интересах и в душе сочувствовал бедному беглецу. Оба мальчика дрожали нервной дрожью от глубокого волнения.
Селден был ярдах в пятидесяти от них, когда в него попала стрела и он упал. В то же мгновение он поднялся на ноги и побежал, шатаясь, словно слепой, в другую сторону. Дик вскочил на ноги.
– Сюда! – крикнул он, махая рукой. – В эту сторону! Тут есть помощь! Беги, беги!..
Но как раз в эту минуту вторая стрела попала в плечо Селдену между пластинками его лат и прошла сквозь куртку. Он упал на землю.
– Бедняга! – вскрикнул Мэтчем, сжимая руки.
Дик словно окаменел: стоя на холме, он представлял собой удобную мишень для стрельбы.
Он, наверное, был бы немедленно убит, потому что преследователи были вне себя от ярости на свою неудачу и от негодования на неожиданное появление Дика в тылу их позиции, но вдруг из лесу на поразительно близком расстоянии от мальчиков раздался громовой голос – голос Эллиса Декуорса.
– Остановитесь! – кричал он. – Не стреляйте! Возьмите его живым! Это молодой Шелтон, сын Гарри!
Тотчас же раздался пронзительный свист, повторенный несколько раз и передававшийся все дальше и дальше. Свист, по-видимому, выполнял у Джона Мстителя роль боевой трубы, посредством которой он отдавал свои приказания.
– Ах, беда! – крикнул Дик. – Мы пропали. Скорее, Джек, скорее!
Мальчики повернулись и побежали назад через группу сосновых деревьев, покрывавших вершину холма.
