Роберт Льюис Стивенсон
Дьявольская бутылка
Первою мыслью Кокуа было подбежать и утешить его, но вторая мысль удержала ее. Кив вел себя по отношению к жене как честный человек, как молодец, и ей не следовало в час слабости обращать внимание и конфузить его. Эта мысль побудила ее вернуться домой.
– О, небо, как беспечна, как слаба я была, – думала она. – Гибель грозит ему, а не мне, он, а не я, взял проклятие на душу. Ради меня, ради такого недостойного существа он так близко видит теперь пламя ада и чует дым его, лежа там на ветру при лунном свете. Неужели я так глупа, что до сих пор не догадалась о своем долге или видела и отворачивалась? Теперь наконец заберу свою душу в руки любви, прощусь с белыми ступенями неба и ожидающими меня лицами друзей… Любовь за любовь! Пусть и моя любовь сравнится с любовью Кива! Душу за душу! Пусть гибнет моя душа!
Она была женщина ловкая и оделась очень быстро; затем взяла разменную монету (они всегда имели при себе драгоценные сантимы, так как монета эта употребляется редко, и они запаслись ею в правительственном учреждении). Когда она вошла в аллею, ветер нагнал тучи и луна скрылась. Город спал, и она не знала, куда бы ей повернуть, не знала, пока не услышала чей-то кашель в тени деревьев.
– Зачем вы здесь, старичок, в такую холодную ночь? – спросила Кокуа.
Старик едва мог говорить от кашля. Из слов его она поняла, что он стар, беден и на острове чужой.
– Не окажете ли вы мне услугу? – сказала Кокуа. – Как человек посторонний, как старик, не поможете ли вы дочери Гавайи?
– А, так вы-то и есть колдунья с восьми островов! – сказал старик. – Вам хочется смутить даже мою старую душу? Но я слышал о вас и презираю ваше беззаконие.
– Сядьте и позвольте мне рассказать вам одну историю, – сказала Кокуа. И она передала ему историю Кива от начала до конца. – Я – его жена, которую он купил за спасение души своей, – продолжала она. – Что мне делать? Если я пойду к нему сама и предложу купить бутылку, он откажет; но если придете вы, он с удовольствием продаст. Я подожду вас здесь. Вы купите ее за четыре сантима, а я перекуплю у вас за три. Господь подкрепит бедную девушку!
– Если вы обманываете, я думаю, Бог поразит вас смертью, – сказал старик.
– Поразит, поразит, будьте уверены! – воскликнула Кокуа. – Я не могу обмануть, Бог не потерпит этого!
– Давайте мне четыре сантима и ждите меня здесь, – сказал старик.
Когда Кокуа осталась одна на улице, сердце ее замерло. Ветер ревел между деревьями и казался ей шумом адского пламени. Тени толпились при свете уличных фонарей и казались ей хватающими руками дьяволов. Если бы у нее хватило силы, она убежала бы; если бы хватило голоса, закричала бы, но она не могла сделать ни того ни другого и стояла в аллее, дрожа как испуганный ребенок.
Потом она увидела старика, возвращавшегося с бутылкой в руках.
– Я исполнил вашу просьбу, – сказал он. – Мужа вашего я оставил плачущим, как дитя. Сегодня он будет сладко спать.
Он подал ей бутылку.
– Прежде чем отдадите ее мне, – вздохнула Кокуа, – воспользуйтесь ею и потребуйте, чтобы она избавила вас от кашля.
– Я уже старик и слишком близок к могиле, чтобы пользоваться милостью дьявола, – возразил тот. – Что это значит? Почему вы не берете бутылки? Вы колеблетесь?
– Не колеблюсь, но чувствую слабость. Подождите минутку. Рука не слушается, тело отстраняется от проклятой вещи, – сказала Кокуа. – Одну минуточку только!
Старик ласково посмотрел на Кокуа.
– Бедное дитя! – сказал он. – Вы боитесь. Вы предчувствуете несчастие… Ну, пусть бутылка останется у меня. Я уже старик и на этом свете счастлив быть не могу, а относительно будущего…
– Дайте ее мне! – перебила, задыхаясь, Кокуа. – Вот деньги. Неужели вы считаете меня такою низкою? Дайте бутылку!
– Да благословит вас Бог, дитя! – сказал старик.
Кокуа спрятала бутылку под холоку, простилась со стариком и пошла по аллее, куда глаза глядят. Для нее теперь все дороги были равны: все вели в ад. Иногда она шла тихо, иногда бежала, то громко вскрикивала, то ложилась у дороги и плакала. Ей припомнилось все, что она слышала об аде, и она чуяла дым, видела, как морщилось на углях ее тело.
Под утро она пришла в себя и вернулась домой. Старик сказал правду: Кив спал как ребенок. Кокуа стояла и смотрела на него.
– Теперь, муженек, твой черед спать, – сказала она, – твой черед будет смеяться и петь, когда проснешься. А бедная Кокуа… увы, не будет больше ни спать, ни петь, ни наслаждаться ни на земле, ни в раю!
Она легла рядом с ним на кровать, и горе ее было так сильно, что она моментально впала в глубокий сон.
Поздно утром муж разбудил ее и сообщил приятную новость. Он словно поглупел от восторга, так как не обратил внимания на ее скорбь, как ни плохо она скрывала ее. Слова застревали у нее в горле; все равно, Кив говорил за нее. Она не съела ни кусочка, но кто заметил это? Кив очистил все блюдо. Кокуа смотрела и слушала его как во сне. По временам она забывалась и проводила рукою по лбу. Ей казалось чудовищным сознавать себя обреченною на гибель и слышать болтовню мужа. Кив все время ел, разговаривал, назначил время возвращения, благодарил ее за спасение, ласкал, называл своей верной помощницей и посмеивался над стариком, который был так глуп, что купил бутылку.
– На вид казался почтенным стариком, но по наружности судить нельзя, – говорил Кив. – И на что старому негодяю понадобилась бутылка?
– У него могла быть хорошая цель, муженек, – сказала скромно Кокуа.
Кив засмеялся, как рассердившийся человек.
– Чепуха! Говорят тебе, старый плут и старый осел! – крикнул Кив. – И за четыре-то сантима трудно было продать бутылку, а за три будет почти невозможно. Пространство не особенно-то велико, вещь начинает припахивать паленым… Брр! – вздрогнул он. – Я сам, правда, купил ее за один цент, не зная, что есть более мелкие монеты. Я одурел от страданья, а другого такого дурака не найдется, и бутылка останется до конца у того, кто купил ее!
– О, не ужасно ли спастись самому путем вечной гибели другого? – сказала Кокуа. – Мне кажется, что я не могла бы смеяться. Меня это тревожило бы. Я была бы полна тоски и молилась бы за бедного обладателя бутылки.
Кив, сознавая ее правоту, рассердился еще больше.
– Скажите пожалуйста! – воскликнул он. – Можешь тосковать, если желаешь! Так не поступила бы хорошая жена. Ты постыдилась бы говорить это, если бы сколько-нибудь думала обо мне!
С этими словами он вышел, и Кокуа осталась одна.
Был ли у нее какой-нибудь шанс продать бутылку за два сантима?
Она не предвидела никакого; а если и был, то муж торопил ее отъезд в местность, где нет монеты ниже цента. А теперь? На другое утро ее самопожертвования муж бранит и покидает ее!
Она не пыталась даже воспользоваться временем, предоставленным в ее распоряжение, а осталась дома, вынула бутылку, с ужасом осмотрела ее и с отвращением убрала с глаз долой.
Кив, между тем, вернулся и предложил ей прокатиться.
– Мне, муженек, нездоровится, – сказала она. – Тяжело на душе… Извини меня, я не могу веселиться.
Тут Кив ужасно разозлился на нее, предполагая, что она скучает из-за старика, и на себя, потому что он чувствовал, что она права, и стыдился своего счастья.
– Так вот твоя верность! Так-то ты любишь! – воскликнул он. – Муж твой только что спасся от гибели, которой он подвергся из любви к тебе, а ты не можешь радоваться! У тебя бесчестное сердце, Кокуа!
Он ушел взбешенный и целый день бродил по городу, встретил приятелей, пил с ними, потом они наняли карету, поехали за город и там опять пили. Кив все время был в дурном расположении духа, потому что он таким образом проводил время, а жена скучала, и потому еще, что в душе он сознавал, что она более права, чем он, и сознание это побуждало его пить еще больше.
С ним вместе пил один грубый старик-гаол. Он был шкипером китоловного судна, дезертировал, работал в рудниках и был приговорен к тюремному заключению. У него была низкая душа и злой язык. Он сам любил пить, любил когда другие пьют, и заставлял пить Кива. Скоро денег в компании не оказалось.
– Послушайте, вас считают богачом, – сказал шкипер Киву. – У вас есть там бутылка, что ли, или другая какая-то глупость.
– Да, я богат, – ответил Кив. – Я пойду домой и добуду деньжонок у жены. Она их хранит у себя.
– Это, приятель, плохо, – сказал шкипер. – Никогда не доверяйте долларов юбке. Все они фальшивы как вода. Приглядывайте за нею!
Его слова запали в душу Кива, потому что он ошалел от выпитого вина.
– Я действительно не удивлюсь, если она окажется фальшивой, – подумал он. – Иначе отчего бы ей было падать духом при моем освобождении. Но я ей покажу, что я не такой человек, которого можно одурачить. Я поймаю ее на месте преступления.
И вот, вернувшись в город, Кив попросил шкипера подождать его на углу у старой тюрьмы, а сам пошел один по аллее к дому. Стемнело. Дом был освещен внутри, но не слышно было ни звука. Кив пробрался осторожно к заднему крыльцу, открыл тихонько дверь и заглянул в комнату.
Кокуа сидела на полу. Рядом с нею стояла лампа, а перед нею молочно-белая пузатая бутылка с длинным горлышком. Глядя на нее, Кокуа ломала руки.
Долго стоял Кив у порога и смотрел на жену. Сначала он ошалел, затем на него напал ужас, что торг не удался, и бутылка вернулась к нему, как вернулась в Сан-Франциско. Ноги у него подкосились, винные пары исчезли из головы, как исчезает утром туман над рекой. Затем ему пришла в голову другая мысль, такая странная, что у него вспыхнули щеки.
«Надо удостовериться», – подумал он.
Он затворил дверь, снова тихонько обошел угол дома, затем шумно открыл дверь, бутылки уже не было, а Кокуа сидела на стуле и вскочила, как бы очнувшись от сна.
– Я целый день пил и веселился, – сказал Кив. – Я был в обществе добрых приятелей и теперь только вернулся за деньгами и опять отправлюсь кутить и пировать с ними.
Его лицо и голос были суровы как приговор, но Кокуа была слишком взволнована, чтоб заметить это.
– Ты хорошо делаешь, что пользуешься своей собственностью, – сказала она дрогнувшим голосом.
– О, я всегда и во всем поступаю хорошо, – ответил Кив, подошел к ящику и вынул деньги. Кроме того, он заглянул в тот угол, где он хранил бутылку, ее там не было.
