Робин Хобб
Магия отступника
Затем, так же быстро, как поднялся ввысь, я снова вернулся в собственную плоть, опирающуюся на срубленный ствол, лишенную сил и надежды.
Поражение отравило даже мои краткие воспоминания о пережитом ликовании.
– Магия не сможет этого изменить, древесный человек, – тихо заговорил я. – Дело не в дороге или крепости Геттиса. Даже не в людях, пришедших сюда. Это невозможно остановить. Ты знаешь, даже если бы я мог убить всех захватчиков, я не стал бы. Но если бы я попытался, если бы мы убили всех до единого мужчин, женщин и детей в Геттисе, мы бы отрезали лишь кончик ветви. Вырастут и другие. Следующим летом здесь появятся новые люди, и строительство тракта возобновится. Для гернийцев приход сюда столь же неизбежен, как для воды – стекание вниз по склону. За теми, кто уже здесь, последуют другие ради пахотной земли или торговых путей. Убийство не остановит их и не помешает им строить тракт.
Я глубоко вздохнул. Это потребовало огромных усилий. Я снова подумал о лозе, взбирающейся по стволу дерева, душащей его и отнимающей у него солнце.
– Я вижу лишь один возможный выход. Мы должны убедить захватчиков провести тракт другим путем. Показать им дорогу, которая не будет проходить через рощи предков. Тогда оба наших народа смогут мирно сосуществовать друг с другом.
Мне становилось все труднее упорядочивать мысли, я прилагал огромные усилия, чтобы говорить. Слова звучали не слишком внятно, но я был не в силах сесть и произносить их четче. Я прикрыл глаза. Неожиданно меня пронзила еще одна мысль, и я истратил последние силы на то, чтобы высказать ее вслух:
– Если я смогу остановить строителей, если смогу повернуть дорогу, удастся ли тебе выпустить новый побег и выжить? Как древесному стражу?
– Ствол Лисаны был перерублен не полностью. Хотя дерево упало, он остался связан с пнем, и это позволило листьям добывать пищу. И одна из веток расположилась удачно, сумев стать новым стволом. Но меня срубили под корень, и листьев не осталось. Даже если бы я мог, мне пришлось бы выпустить побег, начав с крошечного отростка.
– Но ты бы остался жив. Мы бы не потеряли тебя.
Он промолчал.
Весь мой восторг от использования магии окончательно угас. Мы завершили круг и вернулись к поражению. Все настаивали на том, что магия приказала мне изгнать отсюда гернийцев и положить конец строительству дороги. Это невозможно. Я повторял им это раз за разом, но никто не желал прислушаться. И древесные старейшины понимают, что захватчиков не остановить. Даже магией.
Мне удалось поднять руку и положить на его кору. Со мной творилось что-то ужасное: я не чувствовал ног и в глазах у меня темнело. Может, я их закрыл? Я не знал.
– Я истратил слишком много магии, – невнятно пробормотал я. – У меня нет кормилицы, чтобы вернуть мне силы. Если хочешь, возьми из моего тела всю пищу, какую сможешь. Воспользуйся мной. Может быть, тебе удастся выжить. Может, кто-то другой найдет способ остановить тракт и примирить гернийцев и спеков. Это выше моих сил.
Ответом на мое предложение было молчание. Возможно, я его оскорбил. Но силы продолжали покидать меня, и я решил, что это уже не имеет значения. Я просунул пальцы в трещину в коре; они останутся там, даже если я потеряю сознание. Мое тело отчаянно требовало пищи и отдыха, но я подозревал, что уже слишком поздно. Минуло время, когда помощь еще была возможна.
– Воспользуйся мной, – снова предложил я и умолк.
– У тебя нет кормилицы? Ты великий, и никто за тобой не ухаживает? Это недопустимо! – Его слова доносились до меня, словно издалека, и чувствовалось, что он больше оскорблен, чем озабочен моей судьбой. – Великий не должен умирать вот так, без дерева и заботы. Как же низко пал народ, если он допускает подобное!
Я уже почти не слышал его, и меня не слишком беспокоили его тревога и возмущение. На мгновение мне стало любопытно, о чем подумают каторжники, когда найдут здесь мое истощенное тело. Это, несомненно, станет для них загадкой. Неразрешимой загадкой.
Мир вокруг меня замер.
Глава 5
Другая сторона
Лисана! – позвал я.
Она не услышала. Я давно уже не видел ее настолько ясно и четко, как в тех снах, когда учился в Академии каваллы в Старом Таресе. Она сидела, опираясь спиной о ствол собственного дерева, ее блестящие волосы разметались по коре. Нагая тучная женщина неопределенного возраста. Утреннее солнце, просачивающееся сквозь листву, разукрасило ее кожу пятнышками так, что я не мог отличить их от настоящего узора. Она прикрыла глаза и дышала медленно и тяжело. Я улыбнулся ей, окинув нежным взглядом пухлые губы и тоненькую морщинку на лбу, становившуюся заметнее, когда я сердил ее, и шагнул ближе.
– Лисана! Я здесь, – шепнул я ей на ухо.
Ее глаза открылись – медленно, сонно, без малейшей тревоги. Морщинка озадаченно углубилась. Она посмотрела в мою сторону, сквозь меня. Округлое плечо слегка дернулось, и веки вновь начали опускаться.
– Лисана! – настойчивее повторил я.
Она вздрогнула, села и огляделась по сторонам.
– Мальчик-солдат? – в смятении спросила она.
– Да. Я вернулся к тебе. Я сделал все, что мог, чтобы остановить строительство дороги. И потерпел поражение. Но я с этим покончил. Навсегда. И вот я здесь, я пришел к тебе.
Она дважды обвела взглядом лес вокруг себя, прежде чем ее глаза остановились на мне. Затем она протянула ко мне пухлую руку. Ее пальцы прошли сквозь меня – это ощущалось, как будто мне на кожу пролилось игристое вино. На глазах у нее выступили слезы.
– О нет. Нет! Что произошло? Этого не может быть. Не может!
– Все хорошо, – заверил я ее. – Я истратил всю свою магию в попытке остановить дорогу. Мое тело умирает, но я здесь, с тобой. А значит, все не так уж и плохо, верно? Я вполне доволен.
– Мальчик-солдат, нет! Нет, это не плохо, это ужасно. Ты великий! Магия сделала тебя великим. А теперь ты умираешь, без дерева и заботы. Я уже едва тебя вижу. А скоро ты совсем исчезнешь, исчезнешь навсегда.
– Я знаю. Но когда это тело умрет, я останусь здесь, с тобой. И я не считаю, что это плохо.
– Нет. Нет, глупец! Ты исчезаешь. У тебя нет дерева. И ты упал…
Она на мгновение прикрыла глаза, слезы покатились по ее щекам. Потом она вновь широко их раскрыла, и ее взгляд был полон страдания.
– Ты упал далеко от молодой поросли. Ты оставлен без присмотра, не подготовлен и все еще разделен надвое. Мальчик-солдат, как же так вышло? Ты исчезнешь. И я больше никогда тебя не увижу. Никогда.
Сквозь меня пронесся легкий порыв ветра. Я чувствовал себя странно уменьшившимся.
– Я этого не знал, – выговорил я сбивчиво и бестолково. – Мне жаль…
Едва слова сожаления сорвались с моих губ, как меня на миг охватил ужас, но это быстро прошло. Во мне осталось слишком мало жизни, чтобы бояться. Я совершил ошибку и теперь умирал. Как видно, даже загробный мир спеков оказался для меня недосягаем. Я просто перестану существовать. Видимо, я умер неправильно. Вот так.
Я был совершенно опустошен. Меня окатила волна какого-то чувства, слишком тусклого, чтобы я смог его распознать.
– Мне жаль, – повторил я, скорее обращаясь к самому себе, чем к ней.
Она раскинула руки в стороны и прижала к своей груди все, что от меня осталось. Я ощутил ее объятие лишь как слабое тепло. Никакого прикосновения кожи к коже, лишь воспоминание об ощущении. Мое восприятие утекало медленными каплями. Скоро волноваться станет нечему. Я стану ничем. Нет. Ничто не будет мной. Так звучит точнее. Я смутно помнил, как мог бы улыбнуться.
Вода была сладкой. Не такой, как обычная чистая вода, а словно в нее добавили мед или цветочный нектар. Я поперхнулся, закашлялся, и мне на грудь пролилось что-то холодное. Тогда я вдохнул носом, сжал губы на горлышке меха и начал пить крупными глотками, зараз высасывая столько воды, сколько помещалось в рот. Вскоре емкость опустела, но даже тогда я не выпустил ее, надеясь выжать хотя бы еще каплю. Кто-то зажал мне нос и, когда мне пришлось открыть рот для вдоха, отобрал у меня мех. Я протестующе застонал.
Мне предложили другой, даже лучше первого – не просто со сладкой водичкой, а с более густой жидкостью. Мясо, соль и чеснок смешались в жирном бульоне с еще какими-то незнакомыми мне привкусами. По большому счету, мне было все равно. Я выхлебал все до капли.
Разрозненные звуки вокруг меня неожиданно сложились в речь.
– Будь осторожна. Не давай ему так много и так быстро. – Какой-то мужчина.
– Хочешь сам стать его кормильцем, Джодоли? – Этот голос я узнал.
Оликея говорила столь же сердито, как в тот раз, когда мы расстались. Она была сильной женщиной, не уступавшей мне ростом, с крепкими мышцами. Ее гневом не стоило пренебрегать. Я неожиданно ощутил себя слишком уязвимым и попытался подтянуть к туловищу руки и ноги, чтобы прикрыться, но они лишь едва дрогнули в ответ.
– Смотри, он пытается шевелиться! – В голосе Джодоли звучали разом и удивление, и облегчение.
Оликея пробурчала что-то едкое в ответ. Я не разобрал слов, но до кого-то дошел их смысл. Заговорила женщина, чьего голоса я не знал:
– Ну, это и значит быть кормилицей великого. Если ты не хочешь заниматься такой работой, не стоило и браться за нее, сестрица. К подобным вещам следует относиться серьезнее. И уж конечно, не рассматривать как возможность возвыситься самой. Если ты устала от чести заботиться о нем, так и скажи. Уверена, другие женщины нашего клана с радостью тебя заменят. И возможно, не допустят больше, чтобы он так истощился. А если бы он умер? Подумай о позоре, который ты навлекла бы на наш клан! Такого никогда прежде не случалось ни с одним из наших великих.
– Джодоли однажды довел себя до такого же состояния. Я сама слышала, как ты на это жаловалась. Он часто рассказывает о том, как едва не умер, истратив слишком много магии.
Сестра Оликеи закостенела от ярости. Я сумел слегка приоткрыть глаза и узнал ее. О да. Сестры были очень похожи, но в этот миг их лица выражали совсем разные чувства. Фирада сердито прищурила карие глаза, скрестила руки на груди и с презрением воззрилась на Оликею.
Та сидела на корточках надо мной, держа в руках пустой мех для воды, и сжимала губы в едва сдерживаемой ярости. Ее глаза были зелеными, ото лба до кончика носа сбегала темная полоса, и пятна усеивали лицо куда гуще, чем у Фирады. На остальном теле они сливались в полоски на боках и ногах, словно узор на кошачьей шкуре. Такие же полоски украшали и волосы. Я считал ее примерно своей ровесницей, но сейчас она казалась гораздо моложе. Сегодня ее кожа горела вокруг пятен ярким румянцем. И я ни разу прежде не видел ее одетой, хотя ее костюм состоял всего лишь из свободного кожаного пояса на бедрах с привешенными к нему несколькими мешочками и петлями для незамысловатых инструментов. Несмотря на украшавшие его бусины, перья и маленькие подвески из обожженной глины и чеканной меди, он явно предназначался для ношения вещей, а вовсе не затем, чтобы прикрывать наготу.
Джодоли стоял в стороне от сестер. Мой товарищ, а некогда и соперник, он был далеко не таким крупным, как я, но и его размеры привлекли бы взгляды в любом гернийском поселении. Темные волосы он заплетал в косички. На темной маске лица ярко выделялись голубые глаза.
– Прекратите браниться. Он пришел в себя. Сейчас ему нужна еда, если его желудок ее примет.
– Ликари! Дай мне ту корзинку с ягодами и собери еще. Не стой, разинув рот. Займись делом.
Только сейчас я заметил маленького мальчика за спиной у Оликеи. У него были такие же, как у нее, зеленые глаза и такая же полоска вдоль носа. Наверное, их младший брат. В ответ на ее слова он подскочил как ужаленный, передал ей полную корзинку и тут же побежал прочь. Его голый покрасневший зад был покрыт пятнами, как на конском крупе; я чуть не улыбнулся, глядя ему вслед.
Оликея смерила меня хмурым, скучающим взглядом:
– Ну, мальчик-солдат, ты собираешься есть или так и будешь пялиться по сторонам, точно лягушка на листе кувшинки?
– Есть, – откликнулся я.
Ее предложение прогнало из моей головы все прочие мысли. Я не буду ее раздражать, чтобы она не передумала меня кормить.
Сквозь туман в моем сознании начало пробиваться осознание того, что я буду жить. Как ни странно, я почувствовал укол сожаления. Я не хотел умирать и не слишком-то обрадовался смерти, но она казалась соблазнительно легким выходом. Все мои тревоги закончились бы, и больше не было бы никаких сомнений, правильно ли я поступаю. А теперь я вернулся в мир, где все от меня чего-то ждали.
Я лежал под естественным навесом из лозы, опутавшей клонящуюся к земле ветку могучего дерева. Ее листва отбрасывала густую тень в и без того неярком свете леса. Мох подо мной был мягким и пышным. Я предположил, что Джодоли магией создал для меня эту удобную постель, но едва я собрался его поблагодарить, как Оликея поставила рядом со мной корзинку с ягодами, и мое внимание оказалось приковано к ним. Все мои силы ушли на то, чтобы поднять истощенную руку. Опустевшая кожа свисала с нее дряблым занавесом. Я зачерпнул из корзинки пригоршню спелых ягод, не обращая внимания на то, что раздавил часть, и запихнул в рот. На моем языке расцвел восхитительный вкус, дарящий жизнь, сладкий и чуть резковатый, благоухающий цветами. Я дважды прожевал ягоды, проглотил их, облизал с руки сок и затолкал в рот еще пригоршню, сколько поместилось. Я жевал, плотно сжав губы из опасения потерять хотя бы каплю сока.
А рядом со мной разразилась буря. Джодоли и Фирада бранили Оликею, а та сердито огрызалась. Я не обращал на них ни малейшего внимания, пока корзинка не опустела. Она была отнюдь не маленькой, и ее содержимое должно было бы насытить меня, но с каждой каплей восполненных сил мое тело лишь просило большего. Я уже собрался потребовать добавки, но некая природная хитрость подсказала мне, что, если я разозлю Оликею, она может отказаться мне помогать. Я заставил себя прислушаться к ее словам.
– …на свету, там, где рухнуло дерево великого. И вот я обгорела. Даже Ликари обгорел, хотя маленький негодник не слишком-то мне помог. Пройдет много дней, прежде чем я смогу двигаться без боли или хотя бы спокойно спать!
Джодоли казался смущенным из-за меня. Фирада сидела, поджав губы – так спеки выражали отрицание, – и упрямо изображала справедливое негодование.
– А ты как думала, что значит быть кормилицей великого? Ты думала, тебе придется только приносить ему еду, а потом греться в лучах его могущества? Если б так, он бы не нуждался в кормилице. Просто кормить его мог бы весь народ. Нет. Великому нужна кормилица именно потому, что он не может думать о делах повседневных. Он слишком занят, прислушиваясь к магии. А твоя задача – обустроить его жизнь. Ты должна находить для него подходящую пищу и заботиться о ее разнообразии, следить, чтобы в волосах у него не заводились вши, помогать мыться, чтобы кожа оставалась здоровой. Когда он странствует по снам, ты обязана охранять его тело, пока в него не вернется душа. И еще ты должна позаботиться, чтобы его род продолжился. Вот что значит быть кормилицей великого. Ты взяла на себя эту заботу, как только встретила его. Не прикидывайся, что он тебя выбрал. Ты нашла его, а не он тебя искал. Если ты устала, так и скажи и оставь это. Он довольно симпатичный даже для гладкокожего. И все знают о подарках, которые ты от него получала! Многие женщины с радостью станут его кормилицами в единственной надежде завести от него ребенка. А тебе даже в этом не удалось добиться успеха, верно?
Я перевел взгляд на лицо Оликеи. Слова Фирады напоминали дождь, падающий на сухую землю. Они барабанили по моим чувствам и медленно сочились в мозг. Герниец во мне отчаянно пытался выбраться на поверхность, приказывая уделить внимание тому, что происходит вокруг. Оликея спасла меня. Я лежал там же, где рухнул, в лучах солнца. Когда ей пришлось выйти из леса, чтобы втащить меня под деревья, она сильно обгорела. Известно, что кожа спеков невероятно чувствительна к свету и жару. Она рисковала собой. Ради меня.
И она сомневалась, что я того стою. Герниец Невар был готов с этим смириться и отпустить ее без особых сожалений. Когда-то я верил, что Оликея искренне любит меня, и терзался виной, поскольку мои чувства не были столь глубоки. Обвинения Фирады в том, что та заботится обо мне лишь ради власти, представили происходящее совсем в ином свете. Я не призовой бычок, чтобы холить меня и выставлять на всеобщее обозрение, словно чью-то собственность. У меня еще осталась гордость.
Однако живущий во мне спек видел все иначе: великий не только нуждается в кормилице, он имеет на нее право. Я великий спеков, и клан Оликеи должен гордиться тем, что я решил поселиться с ним. Если Оликея решит, что не рада своим обязанностям, это будет не только угрозой моему благополучию, но и смертельным оскорблением. Во мне нарастал гнев, основанный на глубокой убежденности спека в том, что меня унизили. Разве я не великий? Разве я не отдал все, чем владел, чтобы стать сосудом для магии? Какое право она имеет скупиться на услуги, которые многие почли бы за честь?
Мое тело, от макушки до пяток, начало покалывать, как бывает с затекшей от неподвижности ногой или рукой. Откуда-то из глубин моего существа мальчик-солдат призвал силы и заставил меня сесть. Моя спекская часть, так долго подчинявшаяся гернийской, презрительно огляделась по сторонам. Затем, словно бы стягивая с себя пропотевшую рубашку, он освободился от меня. В этот миг, когда он нас разделил, я, герниец Невар, внезапно превратился в стороннего наблюдателя. Он посмотрел на свое истощенное тело, на пустые складки кожи там, где некогда хранились огромные запасы магии. Я чувствовал его недовольство мной. Невар растратил его богатства на временное решение, которое никого не спасет и ничего не изменит. Он приподнял сморщившуюся кожу у себя на животе и тут же со стоном отчаяния выпустил ее. Вся магия, украденная им у жителей равнин с Танцующего Веретена, и вся, которую он старательно копил с тех пор, пропала. Глупо растранжирена в бесполезном выплеске силы. Целое состояние отдано за безделушки. Он снова приподнял складки кожи и отпустил их. Его глаза налились слезами ярости, следом пришел румянец стыда. Он был полон магии, на вершине могущества – и бездумно все растратил. Он скрипнул зубами от позора и унижения. Он выглядел как голодающий, слабак, не способный позаботиться о себе, не говоря уже о том, чтобы защитить свой клан. Этот бездельник Невар ничего не знает ни о великих, ни о магии. Он даже не сумел выбрать хорошую кормилицу, а просто принял первую же женщину, предложившую себя на эту роль. По крайней мере, это можно быстро исправить. Он поднял глаза и сурово смерил взглядом Оликею:
– Ты мне не кормилица.
Оликея, Джодоли и Фирада удивленно уставились на него – так они могли бы смотреть на заговоривший камень. Оликея потрясенно приоткрыла рот, на ее лице одно выражение быстро сменяло другое. Обида, потрясение, сожаление и гнев боролись за власть над его чертами.
Как Невар, я наблюдал за разворачивающейся перед моими глазами драмой, будучи скорее зрителем, чем участником. Я слышал и видел, но не мог говорить и управлять телом, в котором находился. Я был осведомлен о его мыслях. Мог ли я на них влиять? Я не находил в себе даже желания попробовать. Возмущение моего спекского «я» тем, как напрасно я растратил нашу силу, лишало меня воли. Пусть сам разбирается с непомерными требованиями магии – и посмотрим, справится ли он лучше!
С мрачным удовлетворением я наблюдал за тем, как Оликея пытается совладать с собственным лицом, придать ему озабоченное, а не оскорбленное выражение. Этот человек еще никогда не разговаривал с ней в подобном тоне. Она злилась, но старалась, чтобы ее голос звучал спокойно:
– Но, мальчик-солдат, ты еще очень слаб. Тебе нужно…
– Мне нужна еда! – отрезал он. – А не бесполезная болтовня и скулеж. Еда. Настоящая кормилица сначала позаботилась бы о моих нуждах, а упреки и жалобы приберегла на потом.
Внутри моего изможденного тела я двигался, точно тень позади мальчика-солдата. Спекская сущность захлестнула меня своим видением мира. Я сдался и замер. Оликея искоса взглянула на сестру и Джодоли. Ей не нравилось, что ее унизили в их присутствии.
Она расправила плечи и предприняла новую попытку – с по-матерински заботливой настойчивостью:
– Ты голоден и слаб. Посмотри, до чего ты довел себя. Сейчас не время капризничать, мальчик-солдат. Прекрати говорить глупости и позволь мне позаботиться о тебе. Ты сейчас не в себе.
Я улыбнулся в полном единодушии с мальчиком-солдатом. Она и не представляла, насколько она права.
Неожиданно я уловил в воздухе слабый аромат чего-то жизненно необходимого, а он повернулся на запах, напрочь забыв об Оликее. Маленький обгоревший на солнце мальчик вернулся с полной корзиной ягод. Он спешил так, что пухлые щечки забавно вздрагивали.
– Я принес тебе ягоды! – крикнул он, подбегая.
Он встретился со мной взглядом и, вероятно, сообразил, что я еще не должен был прийти в себя. В детских глазах вспыхнул ужас от того, насколько исхудало мое тело, но тут же сменился сочувствием. Мальчик бросился ко мне с корзинкой:
– Съешь их! Быстрее!
В спешке он наклонил ее, и несколько ягод просыпались на мох, словно драгоценные камни.
– Неуклюжий мальчишка! Дай мне! Они же для великого, – прикрикнула на ребенка Оликея.
Малыш весь съежился и протянул корзинку ей. Когда Оликея протянула за ней руку, Джодоли отвернулся, а Фирада нахмурилась.
– Нет, – твердо вмешался мальчик-солдат.
– Но ты должен съесть их, мальчик-солдат. – Оликея мгновенно сменила предназначавшуюся ребенку суровость на льстивую вкрадчивость. – Они помогут тебе восстановить силы. И тогда мы сможем приступить к восполнению твоей магии. Но сначала ты должен съесть эти ягоды.
Запах, острый и искушающий, коснулся его ноздрей, и он содрогнулся от вожделения, но сцепил руки, чтобы не выхватить корзинку.
– Нет. Я ничего у тебя не возьму. Мальчик принес мне дар. Пусть сам его и преподнесет. Честь служить великому принадлежит ему.
Невар залился бы румянцем, произнося эти слова. Он никогда не требовал к себе подобного почтения. Но это был не Невар, даже если бы я думал о нем как обо «мне». Это был кто-то другой, а я оставался лишь его безмолвной тенью.
Оликея задохнулась от возмущения, прищурилась, и я предположил, что она собирается спорить, но вместо этого она резко встала, отвернулась и двинулась прочь. Джодоли и Фирада смотрели ей вслед, но мальчик не сводил глаз с меня. Трепеща от оказанной ему чести, он упал на колени, прижимая к груди корзинку, и пополз ко мне. С его приближением запах пищи становился все соблазнительнее. Мальчик-солдат не стал забирать у него корзинку, а погрузил в нее обе руки, зачерпнул ягод и набил ими рот. Вскоре она опустела. Мальчик-солдат удовлетворенно вздохнул, и малыш просиял счастливой улыбкой. Он взлетел на ноги, но вспомнил о присутствии лесного мага и опять рухнул на колени. Не вставая, он попятился и, лишь отдалившись, вскочил снова.
– Я знаю, где найти желтые грибы! – воскликнул он и, прежде чем мальчик-солдат успел ответить, развернулся и умчался прочь.
Мое спекское «я» огляделось по сторонам. Я почти ожидал обнаружить вокруг деревню спеков, но нигде не заметил их укрытий, костров – ничего, что указывало бы на то, где мы находимся, точнее, чем «в глухой чаще горного леса».
– А где все? – услышал я вопрос мальчика-солдата и оценил, насколько глупо он прозвучал. Он перевел дыхание. – Джодоли, как я сюда попал?
– Ты истратил слишком много магии и рухнул замертво в конце дороги захватчиков, – прямо ответил Джодоли, хотя и казался смущенным. – Один из старейшин устыдился смотреть на то, как великий погибает вот так, без заботы и дерева, которое могло бы его вобрать. Всеми остатками своей жизни он передал призыв. Лисана, твой покровитель, добавила сил, чтобы он прозвучал как приказ. Они позвали меня и Оликею. Фирада пришла со мной, чтобы заботиться обо мне. А Оликея привела с собой Ликари для мелких поручений – подай-принеси. Она вынуждена была перенести тебя в тень, поскольку упал ты на самом солнцепеке. Они с Ликари сильно обгорели, пока тащили тебя, поскольку даже истощенным ты оказался для них нелегкой ношей, а времени, чтобы сплести себе плащи, у них не было. Как только ты оказался в тени деревьев, Фирада смогла им помочь. Мы перенесли тебя сюда, подальше от света. А Оликея делала все, что могла, чтобы привести тебя в чувство. Я удивлен тем, что ты уже пришел в себя. Мне еще ни разу не доводилось видеть настолько истощенного великого.
– Пустая трата… – сердито пробормотал мальчик-солдат, откинулся на мох и уставился на клочки неба, просвечивающие сквозь густую листву. – Столько магии сгорело зря… То, что я сделал, задержит рубку деревьев, но не остановит. И хотя это напугает и удивит их, боюсь, они лишь задумаются о том, как справиться с трудностями, однако от своего замысла не откажутся. Я знаю, что моя задача – избавить наши земли от захватчиков, но мне неизвестно, как именно это сделать. Это по-прежнему ускользает от меня.
– Магия не ставит перед человеком неразрешимых задач, – успокаивающе проговорил Джодоли, и в словах его слышался ритм, похожий на движения старой пилы.
– Возможно. Но мне всегда твердили, что, когда ты встаешь на верный путь, магия освещает его и все делает ясным. Со мной такого не произошло, Джодоли. Я пребываю во тьме и пытаюсь на ощупь найти решение задачи, у которой его, похоже, вовсе нет.
Было странно слышать свой голос без сознательного намерения говорить. Крайне странно – и холодок страха пробежал по моей коже.
Джодоли было явно не по себе оттого, что мальчик-солдат признался ему в своей ущербности. Я знал, что великие редко становятся близкими друзьями; они бывают союзниками, а чаще – соперниками. Силу следует накапливать и направлять на благо собственного клана. Признание в том, что я истратил огромные запасы магии зря, смутило Джодоли, он устыдился за меня. Мальчик-солдат понимал, что нет смысла утаивать от него эти сведения. Возможно, Джодоли догадывается, как справиться с нашей бедой.
Впрочем, даже если так и было, он не стал делиться со мной своими предположениями.
– Я уверен, в свое время магия откроет тебе, что ты должен сделать, – ответил он.
Он бросил косой взгляд на Фираду, и лишь тогда я заметил, насколько она потрясена. Неожиданно я понял, что великие никогда не признаются в своем невежестве. То, что мальчик-солдат это сделал, испугало ее. Спеки обращались к своим великим за наставлениями и указаниями. Или в них нет магии леса, показывающей им, что они должны делать? Признание в том, что он не ощущает воли магии, испугало ее. Что, если даже магия не сможет остановить захватчиков? Что, если даже великие спеков не смогут их спасти? Мальчик-солдат пожалел о сказанном.
– Уверен, что так и будет. Просто я устал и обескуражен и потому сказал то, что сказал.
– Разумеется. Поешь и восстанови силы, и все будет хорошо.
Мальчик-солдат грустно кивнул:
– Пройдут дни, прежде чем я восстановлю хотя бы треть своего веса, и месяцы, прежде чем накоплю прежний запас магии. Это было ужасным расточительством.
– Зачем ты это сделал? – спросил Джодоли.
Мальчик-солдат молча покачал головой. То его признание уже было ошибкой. Если он скажет им с Фирадой, что виной всему невежественная гернийская часть его «я», это их только запутает. И возможно, восстановит против него. Он не мог такого допустить. Я начинал подозревать, что для выполнения поставленной перед ним задачи ему потребуется вся помощь, какая только возможна. И вся сила.
Его снова захлестнула волна голода, и он внезапно осознал, что его терзает страшная жажда.
– Вода еще осталась? – спросил он.
– Может, вон в том мехе, – сдержанно ответил Джодоли и указал рукой, но не сдвинулся с места, чтобы передать мне мех.
Я вдруг осознал еще один промах мальчика-солдата. Джодоли ему не кормилец, чтобы заботиться о его нуждах. Фирада неподвижно стояла поблизости, вполне осведомленная, что в ее обязанности не входит что-либо ему предлагать. Он с трудом сел и дотянулся до меха. Тот оказался неполным, но все же с водой.
– Где тот мальчик? – напившись, жалобно спросил он. – Как там его зовут?
– Ликари, – ответила Фирада. – Моего племянника зовут Ликари.
От воды ему стало полегче, но сосредоточиться на чем-то, кроме пищи, все еще оставалось непросто.
– Твой племянник. Я думал, скорее, младший брат.
– Нет, он мой племянник. Сын Оликеи.
Я постарался ничем не выразить смятения:
– Я не знал, что она… замужем. – Мне пришлось перейти на гернийский язык, чтобы найти нужное слово.
Фирада выглядела озадаченной. У спеков такого понятия не было. Чувство вины Невара, вызванное тем, что он прелюбодействовал с замужней женщиной, на мгновение просочилось и в мое спекское «я».
– А что такое «замужем»? – спросила Фирада, выговорив слово так, словно оно могло обозначать болезнь.
– Слово из другого времени и места, – небрежно отмахнулся мальчик-солдат, отчетливо встревоженный тем, с какой легкостью я способен влиять на его мысли и слова. – Оно означает, что она привязана к мужчине. Преданна настолько, что готова выносить его ребенка.
Фирада нахмурилась:
– Я не помню, кто зачал Ликари. Может, Оликея знает. Она только-только стала женщиной, когда решила его родить, и ей быстро надоело о нем заботиться. Она обращает на него внимание, только когда он может быть чем-то ей полезен.
Возмущение Невара таким положением вещей столкнулось с уверенностью мальчика-солдата, что это не имеет особого значения. Ребенок принадлежит к своему кровному клану. О нем позаботятся, даже если его собственная мать не примет на себя этой обязанности. Несколько мгновений ушло на то, чтобы буря у меня в душе утихла. Испытывал ли мальчик-солдат такое же разочарование, как я сейчас, когда я распоряжался собственной жизнью? Я подозревал, что да. Гернийская часть меня словно отстранилась, способная думать и оценивать ситуацию, но не действовать. Теперь я знал, что могу влиять на мысли мальчика-солдата, но не управлять его поступками. Все, что я мог сделать, – это побудить свое другое «я» к размышлению и вынудить его сопоставить два разных мира, создавшие эту раздвоенность.
Он молчал слишком долго. Фирада и Джодоли как-то странно на него посматривали.
– Пожалуй, я поторопился, отослав Оликею. Возможно, мальчик сумеет позаботиться обо мне, пока я не подберу кого-нибудь более подходящего.
Джодоли отвернулся и сжал губы в характерном для спеков отрицании.
– Должно быть, ты отважнее меня, – заметил он, по-прежнему не глядя на меня. – Выбрать такого юного и неумелого кормильца. Ликари знает некоторые виды еды, необходимой тебе, кроме того, он достаточно умен, чтобы быстро освоить свои обязанности. Но удобств определенного рода тебе будет недоставать. Если, конечно, ты не предпочитаешь удобства иного рода.
