Робин Хобб
Странствия Шута
Я зажег вторую свечу от первой и воткнул обе в подсвечник на столе.
– Ты не знаешь, что сказать, – заметил Шут.
– Не знаю, – признался я и постарался на время забыть о собственных страхах, чтобы помочь Шуту. – Я знаю, что здесь тебе бояться нечего. Но знаю и то, что никакие слова не убедят тебя в этом. Шут, чем я могу помочь тебе? Что я могу сделать, чтобы тебе стало легче?
Он отвернулся и надолго замолчал. Потом сказал:
– Прочти письмо. Мальчишка выпалил, что оно важное, прежде чем удрать.
На столе лежал маленький свиток, скрепленный печатью Чейда для шпионских дел. Я сломал ее и развернул послание.
– Фитц… Неужели я правда выгляжу так ужасно? Когда я выпрямился в кресле и вскрикнул, мальчишка тоже закричал. Он орал, будто увидел полчище мертвецов, лезущих из могил с дикими воплями.
Я отложил свиток:
– Ты выглядишь как человек, который очень болен. Как человек, которого долго пытали и морили голодом. И у тебя… странный цвет кожи. Не смугло-золотистый, как во времена, когда ты был лордом Голденом, и не белый, как когда ты служил шутом у короля Шрюда. Ты стал серым. И из-за этого трудно поверить, что ты живой.
Он молчал так долго, что я вернулся к письму. Вечером ожидается еще одно празднование, последнее, а потом знать наконец разъедется по своим герцогствам. Королева Эллиана настоятельно зовет всех надеть свои лучшие наряды и прийти, чтобы отпраздновать поворот на весну. Лорд Чейд предлагает лорду Фелдспару отправиться в город и приобрести по такому случаю новый костюм. Он рекомендовал портного, из чего я заключил, что заказ уже сделан и наряд будет спешно сшит к моему приходу.
– Ты честный человек, Фитц. – Голос Шута звучал монотонно и глухо.
Я вздохнул. Может, напрасно я был с ним настолько откровенен?
– С чего бы я стал лгать тебе, Шут? Ты выглядишь ужасно. У меня сердце кровью обливается, когда я вижу тебя таким. Я утешаюсь только тем, что еда и сон помогут тебе окрепнуть. А когда ты окрепнешь, мы воспользуемся Силой, чтобы заставить твое тело исправить все, что в нем сломано. Ни тебе, ни мне другой надежды не дано. Но это потребует времени. И терпения. Спешка до добра не доведет.
– У меня нет времени, Фитц. Точнее, у меня-то есть время поправиться или умереть. Но где-то, я в этом уверен, живет сын, которого мы должны защитить, прежде чем до него доберутся Слуги Белых. С каждым днем, с каждым часом угроза, что они уже завладели им, становится все больше. И каждый день, каждый час я думаю о сотнях людей, которых все еще держат в плену там, в далеком краю. Конечно, может показаться, что все это не имеет значения, это ведь так далеко, а мы здесь, в Оленьем замке, в Шести Герцогствах. Но это очень важно. Слуги используют этих людей не задумываясь, как мы запираем в курятнике птиц или сворачиваем шею кроликам. Они скрещивают их ради видений будущего, которые нужны им, чтобы знать все обо всем. Их совершенно не волнует, если дети рождаются слепыми или не могут ходить. Лишь бы были белыми и видели пророческие сны. Власть Слуг простирается и на эти земли, искажая время и меняя мир по их воле. Их необходимо остановить, Фитц. Ты должен отправиться в Клеррес и убить их всех.
Я ответил, не покривив душой:
– Всему свое время, друг. Всему свое время.
Он уставился на меня слепыми глазами так, будто я сказал что-то невыносимо жестокое. Потом подбородок его задрожал, Шут спрятал лицо в искалеченных ладонях и разрыдался.
Я ощутил сперва раздражение и почти сразу же – горькое чувство вины за эту досаду. Я ведь знал, какую муку переживает Шут. Я знал это на собственном опыте. Сколько раз кошмар, пережитый в темнице Регала, обрушивался на меня из прошлого, как девятый вал, стирая все, что было хорошего и благополучного в моей жизни, унося обратно в царство хаоса и боли…
Я помнил. Я пытался забыть это, и за последние десять лет у меня почти получилось. Досада на Шута на самом деле была потаенной болью.
– Не надо. Не заставляй меня вспоминать. – Слова предательски сорвались у меня с языка.
В ответ Шут разрыдался еще громче, как ребенок, потерявший последнюю надежду. Ничто не могло утешить его – он оплакивал время, которое не вернуть, и самого себя, каким больше не станет.
– Слезами горю не поможешь, – сказал я и сам удивился: зачем произнес эту бессмыслицу?
Я разрывался между желанием обнять друга и страхом. Страхом, что прикосновение лишь встревожит его, что оно заставит еще глубже сопереживать Шуту, разбередив мои собственные раны. Но я все-таки взял себя в руки и сделал те три шага, что были нужны, чтобы обойти стол и оказаться рядом с ним.
– Шут… Тебе нечего бояться. Знаю, тебе пока трудно поверить в это, но все страшное уже позади. Ты в безопасности.
Я погладил его по волосам, спутанным и жестким, как шерсть больного пса, прижал голову к своей груди. Шут схватился за мое запястье руками-клешнями и прижался еще сильнее. Я дал ему выплакаться. Больше я ничем не мог ему помочь. А я ведь собирался сказать ему, что отлучусь на несколько дней, чтобы забрать Би…
Нет. Не сейчас.
Шут успокоился очень не скоро, и даже когда рыдания его стихли, он долго еще дышал прерывисто и напряженно.
Наконец он неуверенно похлопал меня по запястью и сказал:
– Думаю, мне уже лучше.
– Пока нет. Но скоро станет.
– Ах, Фитц… – Он отстранился от меня и выпрямился в кресле, насколько мог. Покашлял, прочищая горло. – Ну, так что было в письме? Мальчишка сказал, оно важное. Это правда?
– И да и нет… Королева хочет, чтобы мы явились на последний пир в честь Зимнего праздника, разряженные в пух и прах, и мне придется отправиться в Баккип, разжиться новой одеждой.
Я невесело усмехнулся, представив, как пойду в город в облике и костюме лорда Фелдспара. Но только не в его туфлях. Ни за что! Не буду я ковылять в этих туфлях по обледенелой брусчатке, не дождетесь.
– Тогда тебе нужно идти.
– Да.
Мне не хотелось оставлять Шута одного в его темноте, но не хотелось и задерживаться рядом с ним, чтобы не заразиться отчаянием. Когда я поднимался по лестнице, то рассчитывал поделиться с ним новостями о Неттл – Шуту я мог доверить этот секрет. Но теперь эти слова не шли у меня с языка. Еще один потомок Видящих, появления которого Шут не предсказывал. От его рассказов о детях-уродах пробирала дрожь. Как после такого обсуждать с ним, что я скоро стану дедом? От таких новостей он только глубже погрузится в тоску. И уж совсем немыслимо было оставить его на шесть-восемь дней, чтобы съездить за Би. Но я могу согласиться, чтобы кто-нибудь привез ее сюда ко мне. Надо будет завтра поговорить об этом с Кетриккен. Вместе мы все уладим.
Долг дружбы есть долг дружбы. Сколько раз Ночной Волк сидел рядом со мной, когда я пытался потерять себя в напрасных попытках овладеть Силой? Как часто Нед приводил меня в нашу хижину и нарочно давал мне меньше одурманивающих снадобий, чем я требовал? И уж вовсе не хочется вспоминать о неделях и месяцах, когда Баррич помогал мне из волка вновь стать человеком. Мои друзья не бросили меня в беде. Я тоже не брошу Шута.
Но он может бросить меня. Он уже бросил. Шут с усилием встал из-за стола.
– Тебя ждут дела, Фитц. – Он повернулся и побрел к кровати так уверенно, словно к нему вернулось зрение.
Глядя, как он забирается в постель и натягивает на себя одеяла, я спросил:
– Ты точно хочешь побыть один?
Он ничего не ответил. Спустя какое-то время я понял, что ничего не дождусь, и почему-то расстроился. Десятки колкостей рвались у меня с языка. Шут представления не имел, чем я пожертвовал ради него. Но потом гнев ушел, и я порадовался, что промолчал. Я всегда старался, чтобы Шут не догадывался, от чего мне пришлось отказаться ради него.
Я мог лишь выполнять свой долг. Я спустился вниз, привел себя в порядок, нацепил личину лорда Фелдспара и, ощущая себя мятежником, переобулся в свои старые сапоги.
Зимний праздник знаменовал поворот на весну, дни становились длиннее, однако пока это еще вовсе не чувствовалось. Вчерашние тучи вывалили на землю все запасы снега. Небо было глубокого синего цвета, как юбки баккских красавиц, но у горизонта уже громоздились новые облака. Праздничные гирлянды на фасадах лавок и магазинов прихватило инеем. Утоптанный снег скрипел под ногами. Мороз отчасти развеял праздничное веселье, однако то тут, то там на улицах торговцы праздничными сладостями и игрушками громко нахваливали свой товар, пытаясь завлечь спешащих мимо прохожих. Мне попался унылый ослик с ледяными «усами» на морде, запряженный в тележку торговца жареными каштанами. Тот с трудом поддерживал огонь в жаровне и грел руки. Я купил дюжину каштанов, просто чтобы согреть замерзшие пальцы. В небе, как во все времена, с криками носились чайки. Вороны всей стаей пытались заклевать припозднившуюся сову. К тому времени, когда я добрался до улицы, где была портновская мастерская, нос у меня был таким красным, что Чейд бы залюбовался. Щеки задубели, а веки смерзались каждый раз, стоило мне моргнуть. Я поплотнее завернулся в плащ и понадеялся, что новый наряд окажется не таким нелепым, как тот, что на мне.
Как раз когда я нашел нужный дом, чей-то голос окликнул:
– Том! Том! Том!
Я вовремя вспомнил, что меня теперь зовут лорд Фелдспар, и не обернулся. Но тут какой-то мальчик у меня за спиной крикнул приятелям:
– Смотрите, говорящая ворона! Она сказала «Том»!
Под предлогом, что меня взяло любопытство от его слов, я обернулся и посмотрел, куда показывал мальчишка. На вывеске на другой стороне улицы сидела неряшливая ворона. Она посмотрела на меня и снова пронзительно каркнула:
– Том! Том!
Не успел я ничего придумать, как на ворону спикировала другая, крича и норовя ударить клювом. И словно по команде, откуда-то появился еще десяток птиц, спеша присоединиться к травле. Несчастная жертва взлетела, и я увидел на ее крыльях белые перья среди черных. К моему ужасу, один из соплеменников набросился на нее прямо в воздухе. Бедная птица перекувырнулась и в отчаянии забилась под свес крыши у ближайшей лавки. Двое противников попытались добраться до нее там, но не смогли. Остальные расселись на карнизах и стали ждать. Чутье любителей затравить слабого подсказывало им, что рано или поздно жертве придется покинуть убежище.
И тогда, как это заведено у них, они заклюют ее за то, что она не такая, как все.
«Ох, Уэб, во что ты меня втянул?» Я никак, ну совсем никак не мог взять на себя опеку над еще одной сиротой. Ей придется самой постоять за себя. Вот и все. А я буду надеяться, что она сумеет найти обратную дорогу. Только бы не оказалось, что Уэб послал птицу на мои поиски. Ожесточив свое сердце, я зашел в портновскую мастерскую.
Первой обновкой, представленной мне, оказался очень короткий плащ с капюшоном, отделанный несколькими слоями кружева в виде снежинок. Я подумал было, что портниха по ошибке достала женскую накидку, но она с мужем стала уговаривать меня примерить плащ и начала поправлять завязки. Потом они принесли манжеты для рукавов и штанов. При виде моих вызывающе немодных сапог портниха скорчила гримасу, но согласилась, что для такой погоды они, пожалуй, подходят. Я заверил ее, что надену кружевные манжеты на праздник со своими лучшими туфлями с бубенчиками на мысках, и сердце портнихи смягчилось. Мальчишка, которого прислали сделать заказ, оставил и деньги за него, так что мне оставалось лишь забрать обновки и откланяться.
Когда я вышел из мастерской, короткий зимний день уже начинал меркнуть. Мороз крепчал, и народу на улицах стало меньше. Я старательно не смотрел в сторону птицы, забившейся под свес крыши, и ее мучителей. Я зашагал в сторону Оленьего замка.
– Том! Том! – крикнула она мне вслед, но я сделал вид, будто не слышу.
И тут птица вдруг пронзительно каркнула:
– Фитц! Фитц!
Против собственной воли я замедлил шаги. Я смотрел только перед собой и видел, что прохожие начали оборачиваться. За спиной у меня раздалось отчаянное хлопанье крыльев, а потом:
– Фитц – Чивэл! Фитц – Чивэл!
Тощая матрона рядом со мной схватилась за сердце руками с опухшими суставами:
– Он вернулся! Он вернулся в обличье вороны!
Тут уж мне пришлось обернуться, иначе все бы удивились, почему такая страшная новость не заинтересовала меня.
– Да ладно, это просто чья-то ручная ворона! – презрительно заявил какой-то прохожий.
Мы все посмотрели на небо. Несчастная птица летала так высоко, как только могла, а стая пыталась догнать ее.
– Я слышал, если рассечь вороне язык вдоль, можно научить ее говорить, – поделился соображениями торговец жареными каштанами.
– Фитц – Чивэл! – закричала птица снова, когда одна крупная ворона ударила ее клювом.
Жертва замедлилась, перекувырнулась в воздухе, выправилась и отважно замахала крыльями, но было поздно – она потеряла высоту, теперь вся стая оказалась выше и набросилась на нее. По двое, по трое они обрушивались на несчастную, били клювами, вырывали перья. Она изо всех сил старалась удержаться в воздухе, где уж ей было защищаться…
– Дурной знак! – крикнул кто-то.
– Это Фитц Чивэл в обличье вороны! – снова завизжала женщина. – Бастард-колдун вернулся!
И вот тут-то ужас пробрал меня до костей. Недавно я думал, что вспомнил, как сам пережил то же, через что пришлось пройти Шуту. Нет, ничего я не вспомнил. Я накрепко забыл ту ледяную уверенность, что все на свете против меня, что добрые граждане Бакка в своих праздничных нарядах с радостью разорвут меня голыми руками – в точности как сейчас вороны рвут одинокую птицу-изгоя. Мне стало так дурно, что подвело живот и затряслись колени. Я пошел прочь, страшась, что вот сейчас кто-нибудь заметит мою дрожь в коленях и бледность. Вцепившись в сверток с одеждой, я старался сделать вид, что меня, единственного из всех прохожих, не волнует битва в небе.
– Она падает! – крикнул кто-то, и мне пришлось остановиться и запрокинуть голову.
Но птица не падала. Прижав крылья, словно сокол, она стремительно пикировала к земле. Прямо на меня.
– Я спасу вас, господин! – заорал торговец каштанами и ринулся ко мне, воздев над головой щипцы.
Птица запуталась в моем плаще и затрепыхалась. Я расправил плечи и повернулся так, чтобы принять на себя предназначавшийся ей удар, а сам тем временем завернул ее в плащ.
Замри. Притворись мертвой! – Я заговорил с ней на языке Дара, надеясь только, что она услышит меня.
Птица замерла, едва я обернул ее тканью плаща – словно и правда умерла. Что мне тогда скажет Уэб? Тут я заметил, что мой парик и шапка валяются на мостовой. Я подобрал их, придерживая птицу локтем и притворяясь, что прижимаю к груди только свой сверток.
– С чего это вы решили наброситься на меня? – возмущенно обернулся я к продавцу каштанов, напяливая обратно на голову парик и шапку. – Да как вы смеете! Это оскорбительно!
– Господин, я не хотел ничего дурного! – Торговец испуганно отпрянул от меня. – Та ворона…
– Правда? Тогда зачем вы налетели на меня, чуть не сбили с ног и выставили на посмешище?
Я потянул за локоны как бы пытаясь поправить парик, но в результате сделал так, что тот перекосился совсем по-дурацки. Какой-то мальчишка засмеялся, и женщина одернула его, сама с трудом сдерживая хихиканье. Я сердито зыркнул в их сторону и одной рукой снова поправил парик, придав себе безнадежно нелепый вид. За спиной у меня раздался хохот. Я обернулся так резко, что парик и шапка чуть снова не слетели у меня с головы.
– Грубияны! Невежи! Я уж постараюсь, чтобы стража Оленьего замка узнала, что творится на здешних улицах! Нападают на людей среди бела дня! Насмехаются над гостями короля! Да чтоб вы знали, я двоюродный брат самого герцога Фарроу, и уж я расскажу ему все! – Щеки мои раздувались, верхняя губа тряслась от наигранного гнева. Дрожи в голос мне подпускать не пришлось – он и так дрожал. Меня тошнило от страха, что кто-то узнает меня. Эхо моего имени, казалось, продолжало перекатываться по улице.
Я развернулся на каблуках и, старательно изображая оскорбленное достоинство, зашагал прочь по улице.
Какая-то девочка спросила:
– А куда подевалась птица?
Я не стал задерживаться, чтобы послушать, ответит ли ей кто-нибудь. Уповал я лишь на то, что, выставив себя дураком из-за парика, я развеселил толпу и отвлек ее внимание. Пока зеваки могли видеть меня, я еще несколько раз тщетно пытался поправить парик и шапку. И только удалившись достаточно, я свернул в переулок и накинул на голову капюшон. Птица лежала в складке моего плаща так неподвижно, что я вновь испугался, не умерла ли она. Пикируя, ворона ударила меня с такой силой, что могла себе и шею сломать. Но Дар сказал мне, что птица, может, и лишилась чувств, но жива. Переулок вывел меня на извилистую улицу Лудильщиков, я прошел по ней немного, потом свернул в другой переулок, еще у́же первого. Там я наконец решился развернуть плащ и рассмотреть неподвижное черное тело.
Ее глаза были закрыты. Крылья плотно прижаты к телу. Меня всегда поражало, как птицы умудряются так аккуратно складывать крылья, что их становится почти незаметно и человек, никогда прежде их не видевший, может подумать, будто у птиц есть только лапы. Я коснулся гладкого черного клюва.
Она открыла блестящий глаз. Я провел ладонью вдоль ее спины, прижимая крылья к телу.
Еще рано, подожди. Сначала уйдем туда, где безопасно.
Птица не ответила на языке Дара, но послушалась, и я уверился, что она поняла меня. Укрыв ее и сверток плащом, я поспешил к Оленьему замку. За дорогой теперь лучше ухаживали, ходили и ездили по ней больше, чем в прежние времена, однако кое-где идти вверх по обледенелому крутому пути все равно было непросто. Смеркалось, ветер дул все сильнее. Он подхватывал с земли мелкие и колючие, как песчинки, кристаллики снежинок, издевательски швыряя их мне в лицо. Меня обгоняли повозки и телеги с едой для завершающего пиршества праздничной недели. Я опаздывал.
Ворона у меня под плащом вдруг забеспокоилась. Извернувшись, она вцепилась мне в рубашку когтями и клювом. Я потянулся погладить и успокоить ее, но она бешено забила крыльями, и когда я отдернул руку, кончики моих пальцев были в крови.
Тогда я коснулся птицы Даром:
Тебе больно?
Мысленный вопрос отскочил обратно, словно камушек, брошенный о стену, но при этом боль птицы захлестнула меня и прокатилась по хребту. Я заговорил вслух, очень тихо:
– Оставайся под плащом. Вскарабкайся мне на плечо. Я постою неподвижно, пока ты туда не заберешься.
Несколько мгновений она не двигалась, потом ухватила меня за рубашку клювом и полезла вверх, перебирая лапами. Время от времени она бралась клювом повыше, чтобы подтянуться, и наконец забралась на плечо, а оттуда – на загривок, так что у меня под плащом образовался небольшой горб. Почувствовав, что ворона устроилась на новом месте, я осторожно выпрямился.
– Думаю, все будет хорошо, – сказал я птице.
Пастух-ветер собрал над нами стадо облаков, и теперь из них на землю обрушился новый поток снега. Густые хлопья кружились и танцевали вокруг нас. Я натянул капюшон и с трудом побрел вверх по крутому участку дороги, поднимаясь на холм, где стоял замок.
Обратно меня впустили без вопросов. Из Большого зала доносились музыка и голоса. Уже так поздно! История с затравленной вороной задержала меня куда больше, чем я думал. Я поспешил навстречу слугам, шествовавшим в зал с полными подносами еды, и гостям, припозднившимся не так сильно, и поднялся по лестнице. Капюшон я не снимал, глаз не поднимал и ни с кем не здоровался. Едва оказавшись в комнате, я первым делом сбросил засыпанный снегом плащ. Ворона запуталась когтями в локонах моего парика. Едва я разделся, как птица попыталась взлететь, но под тяжестью парика и шапки тут же шлепнулась на пол.
– Не дергайся, я помогу тебе, – сказал я.
Несколько минут она все же трепыхалась, потом легла на бок, наполовину развернув одно крыло. Я впервые смог ясно рассмотреть белые кончики перьев, перемежающиеся с черными. Из-за этих перьев любая встречная ворона попытается убить ее.
– А теперь лежи тихо, я помогу тебе, – повторил я.
Клюв вороны был открыт, она тяжело дышала. Блестящий глаз смотрел на меня в упор. Я не делал резких движений. И как ей удалось так быстро и так безнадежно запутаться когтями в парике? На полу темнели брызги птичьей крови.
– Ты ранена? – спросил я, пока распутывал лапы.
Птица закрыла клюв, посмотрела на меня, потом вдруг прокаркала:
– Пер-рья! Пер-рья выдергали!
– Понятно.
Интересно, сколько слов она знает? Впрочем, главное, она смогла рассказать, что с ней. Ворона – не волк. Я улавливал чувства птицы, но истолковать их было непросто. От нее исходили боль, страх и сильная злость. Будь это волк, я бы сразу понял, ранен ли он и насколько серьезно. А с этой страдалицей мы как будто говорили на разных языках.
– Дай мне помочь тебе освободиться. Для этого мне нужно положить тебя на стол, там больше света. Можно я подниму тебя с пола и перенесу?
Птица моргнула:
– Пить. Пить. Пить.
– И воды тебе дам.
Я старался не думать о том, как стремительно летит время. Словно в ответ на мою тревогу, Чейд мысленно поинтересовался, где я. Королева попросила Дьютифула сделать так, чтобы я непременно пришел. Очень необычная просьба с ее стороны.
Я скоро, – пообещал я, отчаянно надеясь, что смогу выполнить обещание.
Открыв потайную дверь, я подобрал птицу и стал подниматься с ней по темной лестнице, держа ее легко, но надежно.
– Фитц? – напряженно спросил Шут еще до того, как я встал на последнюю ступеньку.
Я видел только его силуэт в кресле у огня. Свечи давно догорели. От тревоги в голосе Шута у меня защемило сердце.
– Да, это я. У меня тут раненая ворона, она запуталась в моем парике. Я сейчас все объясню, только сначала положу ее, зажгу свет и напою водой.
– В твоем парике запуталась ворона? – переспросил Шут, и на удивление в его голосе сквозили веселье и издевка. – Ах, Фитц, я и не сомневался, что ты сумеешь влипнуть в какую-нибудь нелепую историю, чтобы развеять мою скуку.
– Ее прислал Уэб.
Я положил птицу на стол. Она попыталась встать, но волосы парика так оплели ее лапы, что она тут же свалилась на бок.
– Полежи спокойно, птичка. Мне нужно зажечь свечи. Тогда, надеюсь, я смогу тебя освободить.
Она не двигалась, но дневные птицы вообще часто замирают, оказавшись в темноте. Я ощупью побрел по комнате на поиски свечей. К тому времени, когда я нашел их и вставил в подсвечник, Шут уже был у рабочего стола, на который я положил птицу. К моему изумлению, своими узловатыми пальцами он распутывал пряди волос вокруг ее лапок. Я поставил подсвечник на дальний край стола и стал смотреть. Птица лежала тихо, только иногда моргала. Пальцы Шута, когда-то такие длинные, красивые и ловкие, теперь были похожи на сухие сучья. Он тихонько говорил с вороной, пока работал. Рукой со срезанными подушечками пальцев он ласково поглаживал ее лапы, чтобы она не шевелилась, а пальцы другой его руки тем временем ловко поднимали и отцепляли пряди волос.
Его голос журчал, как ручей, перекатывающийся по камням:
– Так, сначала вот эту… А теперь выпутаем коготок из петли. Ну вот, одна лапка почти свободна. Ох, надо же, как туго затянулось… Погоди, дай я поддену здесь… Вот так, эту лапу мы выпутали.
Птица тут же дернула освобожденной лапой, но Шут положил руку ей на спину, и она затихла.
– Потерпи немного, через минуту ты будешь свободен. А пока не дергайся, а то путы затянутся туже. Когда ты связан, от любой борьбы только хуже.
Когда ты связан… Усилием воли я промолчал. Шуту понадобилось куда больше минуты, чтобы освободить вторую лапу. Я уже хотел предложить ему воспользоваться ножницами, но он был так поглощен делом, что забыл на время о собственных бедах. И я запретил себе думать о времени и своих заботах и молча ждал.
– Ну вот, теперь все хорошо, – сказал он, отодвигая в сторону растрепанный парик.
Мгновение птица лежала неподвижно. Потом встрепенулась, извернулась и вскочила на лапы. Шут не пытался погладить ее.
– Он хочет пить, Фитц. Страх всегда вызывает жажду.
– Это она, – поправил я.
Я сходил к ведру с водой и наполнил чашку. Чашку поставил на стол, обмакнул туда пальцы, показал птице, как с них капает вода, и отошел. Шут взял в руки мою шапку и по-прежнему пришпиленный к ней парик. Ветер, дождь и вороньи когти сделали все, что могли: некоторые пряди безнадежно спутались, другие висели мокрыми сосульками.
– Не думаю, что его легко будет привести в порядок, – сказал Шут и снова положил парик на стол.
Я взял его и провел пальцами по волосам в тщетной надежде придать им хоть сколько-нибудь приличный вид.
– Расскажи мне об этой птице, – попросил Шут.
– Уэб хочет, чтобы я о ней позаботился. Раньше у нее был… ну, не хозяин… Скорее друг. Не Одаренный побратим, а просто человек, который о ней заботился. У нее на крыльях некоторые перья белые.
– Белые! Белые! Белые! – вдруг каркнула птица.
Она вприпрыжку, как все вороны, подбежала к чаше, глубоко окунула туда клюв и принялась жадно пить.
– Она разговаривает! – удивленно воскликнул Шут.
– Просто повторяет слова, которым ее научили, как все «говорящие» птицы. Я так думаю, – сказал я.
– Но ты же можешь общаться с ней через Дар?
– Не совсем. Я улавливаю ее чувства, волнение, боль. Но мы не связаны Даром, Шут. Я не читаю ее мысли, она не слышит мои. – Я тряхнул париком.
Ворона испуганно вскрикнула и шарахнулась в сторону, едва не опрокинув чашку.
– Прости. Не хотел тебя пугать, – сказал я. С тоской посмотрев на парик и шапку, я признал, что им уже ничто не поможет. – Извини, Шут. Мне надо поговорить с Чейдом.
И я потянулся к старику Силой.
Мой парик безнадежно испорчен. Не думаю, что смогу появиться на празднике в образе лорда Фелдспара.
Тогда приходи как хочешь, только побыстрее. Что-то назревает, Фитц. Королева Эллиана явно что-то затевает. Сначала я подумал, что она зла на меня, такой у нее был ледяной взгляд, когда я подошел поздороваться. Но она выглядит на удивление возбужденной, так весело танцует, подавая пример гостям… Словно какое-то ликование охватило ее. Никогда ее такой не видел.
Ты спрашивал Дьютифула, что это может означать? – спросил я.
Дьютифул не знает.
Я почувствовал, как Чейд раскинул сети Силы шире, чтобы включить и короля в нашу беседу.
Возможно, Дьютифул не видит ничего странного в том, что его королева искренне веселится на празднике, – с усмешкой заявил король.
Я чувствую, что-то будет! Это носится в воздухе! – возразил Чейд.
Не допускаешь, что я разбираюсь в переменах настроения своей жены лучше, чем ты? – ощетинился Дьютифул.
Я не мог больше выносить их перепалку.
Я спущусь в зал, как только смогу, но, увы, не в облике лорда Фелдспара. Боюсь, мой парик пропал.
По крайней мере, оденься по моде, – раздраженно велел Чейд. – Если ты заявишься в зал в рубахе и штанах, на тебя все уставятся. Но и костюм лорда Фелдспара надевать уже нельзя. Среди вещей, приготовленных для него, должно быть что-то, чего ты еще не надевал. Выбери из них, и побыстрее.
Хорошо.
– Тебе надо идти, – произнес Шут, едва я закончил беззвучные переговоры.
– Да. Как ты узнал?
– Фитц, я много лет назад научился толковать то, как ты едва заметно вздыхаешь от досады.
– Парик пропал. А без него я уже не смогу изображать лорда Фелдспара. Придется спуститься в мою комнату, порыться в гардеробе и отправиться на праздник совсем другим человеком. Для меня это несложно, хотя я не получаю никакого удовольствия. В отличие от Чейда.
– И от меня в былые времена. – Теперь была очередь Шута тяжело вздохнуть. – Как бы я хотел, чтобы мне выпало такое поручение! Выбрать наряд и спуститься вниз во всем блеске, с перстнями на пальцах и серьгами в ушах, благоухая духами. Влиться в толпу из сотни гостей, пробовать вкусное угощение, пить, и танцевать, и сыпать остротами… – Он снова вздохнул. – Жаль, я не могу снова стать живым, прежде чем умереть.
– Ах, Шут… – Я потянулся было погладить его по руке, но остановился.
В прошлый раз он испуганно дернулся от прикосновения, и это причинило боль нам обоим.
– Тебе уже пора. Иди, я посижу с птицей.
– Спасибо, – сказал я с искренней благодарностью.
Оставалось только надеяться, что ворона не ударится в панику и не станет биться о стены. Поскольку в комнате почти темно, наверное, все будет в порядке.
Когда я уже подошел к лестнице, меня догнал вопрос Шута:
– Как она выглядит?
– Это ворона, Шут. Взрослая ворона. Черный клюв, черные лапы, черные глаза. Единственное, что отличает ее от тысяч таких же, это белые отметины. Они у нее от рождения, точнее, с того дня, как она вылупилась из яйца.
– Где они расположены?
– У нее белые кончики некоторых маховых перьев. Когда она расправляет крылья, они выглядят почти полосатыми. И еще было несколько отметин на спине или голове. Эти перья вырвали другие вороны.
– Вырвали, – повторил Шут.
– Белые! Белые! Белые! – прокричала птица в темноте. А потом проворковала тихонько, так что я едва расслышал: – Ах, Шут…
– Она знает, как меня зовут! – радостно воскликнул он.
– И меня, к сожалению. Именно так ей удалось заставить меня остановиться и взять ее. Она стала кричать: «Фитц – Чивэл! Фитц – Чивэл!» посреди Портновской улицы.
– Умничка, – одобрительно проговорил Шут.
Я ворчливо хмыкнул и пошел вниз.
