Роман Шабанов
Лаборатория имен
2
Важно то, что Карл стал привыкать к прозвищам. Он не любил свое имя, но предпочитал и других не называть. Ему казалось, что имя должно быть дано по достоинству. Если он назвал Шермана Трафаретом, то это значит только одно – он похож на него. Он видел в раздевалке на пупке такие кубики, такие ровные, по которым можно чертить геометрические фигуры. Если Дорик был похож на зайца, у него выступали зубы, и он при походке даже попрыгивал, то как такого не назвать Заячьей губой. Да он должен благодарить его за то, что тот так верно подметил это. А Геракл намного лучше Карика, не правда ли? Тем более, двенадцать подвигов (начиная с поднятой руки на всех уроках истории, заканчивая внеплановыми дежурствами в последний день учебы перед каникулами) Карик успел совершить – и все в пределах школы. Поэтому звание школьного Геракла ему идет намного больше, чем беззвучный Карик. Да все получили свои имена за то, что они такие. Не какие-то там Марки, Зои, Бобы – они же Забинтованный, Фламинго и Топинамбур, точно говорящие о том, что у первого постоянные переломы, вторая – ярко одевается, а третий – тихий, как подземная груша.
Но никто этого не понимал. Всем нравились глупые имена, и они гордились, что у них есть названия для тела, пусть и не совсем понятное название, но свое. Как ни пытался Карл убедить хотя бы одного человека из школы, что человек вправе сам выбрать себя имя, как рубашку, как место в кинотеатре, как свое будущее, все смеялись над ним. И только Эллис серьезно отнеслась к его словам, позволяя называть себя Паприкой, но все равно до конца не понимала, почему он так бурно реагирует на ее «карлики». Она смеялась и как бы была и за тех, у кого есть имена, данные при рождении, и за тех, кто довольствовался кличками.
И даже были попытки сказать об этом учителям. Карлу казалось, что уж они-то точно смогут понять его – они взрослые люди, которым наверняка за столько лет наскучили их ничего незначащие имена и фамилии. Чего взять с глупых и мало что понимающих учеников – они может быть, еще не скоро поймут это. Но взрослые – совсем другое дело. Однако он слишком наделся на взрослое поколение. Попытки ни к чему не привели. Те пожимали плечами, не принимали его всерьез, не думали, что мальчик говорит об этом сознательно. Они пытались его переубедить, перетянуть на свою сторону, и Карл перестал докучать их своими идеями, оставив силы для более сговорчивых. Но таких не было на горизонте. Разве что оставались родители, но он пока не решался сказать им.
Впереди еще три урока. Злая химичка, слишком добрая литераторша и учительница музыки, на уроках которой он не любил петь, как все, а пытался сразу по ходу песни менять текст (имена героев песни, как можно нетрудно догадаться). Постепенно переосмысливая слова, называя Робина – Жадным увальнем, он добивался того, что все, как один повторяли не оригинал, а ту версию, что предлагал Карл, доводя учительницу до негодования. Что там впереди? Мисс Зеленая маска, Ветвистый дуб и Моцартина. Ни за что! Обязательно найдется и для него задачка, самая трудная, конечно, над которой все будут потешаться. Не пойдет!
– Музыкарл… – неожиданно произнес он, сплюнул и поплелся в неизвестную сторону.
– Ты чего не на уроке? – раздался бас. Жертва репрессий – тонкий, долговязый мальчик, дежурный по школе, дотошный, как пылесос, стоял перед ним. Карл бы ниже его на две головы и для того, чтобы понять, что тот хочет, пришлось задирать голову, как в кинотеатре на первом ряду. – Еще плюешься здесь, – недовольно произнес тот.
Карлу казалось, что никого не существует. Что этот голос – лишь отголосок, идущий из класса. И стоящий перед ним мальчик – продолжение того самого мальчика, смеющегося над ним. От того он сбежал, теперь предстояло уйти и от этого. В этом он не сомневался. И в доказательство того, что его мало волнуют эти замечания, он плюнул еще раз.
– Перестань, – растерялся Жертва, посмотрел по сторонам, нет ли зевак, и когда последовал еще один плевок со стороны прогульщика, он был готов закрыть нарушителю рот рукой, лишь бы тот не нарушал порядок.
– Ты из какого класса? – спросил он. – Седьмого?
Во-первых, Карл не хотел ни с кем разговаривать, во-вторых, он сейчас не помнил ни в каком он классе, ни как его зовут, ни то, что он кому-то что-то должен. Для него эта ходячая трость была смешна, она была продолжением этих глупых, ничего не понимающих сверстников, которые милые на уроке, а после уроков ведут себя фальшиво. Он не удержался и прыснул.
– Ты Жертва, – все больше разражался он. – Ты обычная Жертва. Как все. Жертва-тва!
– Не нужно, – кротко произнес дежурный мальчик. – Тебя могут услышать, – он приложил указательный палец к губам, стиснув зубы.
– Ты Жертва, – продолжал Карл, понимая, что ему становится все труднее остановиться. – Ты ходишь по школе, как будто над тобой опыты делают. Выкачивают кровь и все остальное.
Он видел, как мальчик тускнеет, в его глазах появляется страх, но это продолжалось всего мгновение.
– Знаю, – воскликнул он. – Я Жертва репрессий. Ты меня давно уже так называешь, но меня это не слишком волнует. Если бы меня так называл мистер Пок, тогда я, может быть, и задумался, но ты. Кто ты для меня?
Карл перестал смеяться. Самый худой ботаник, один из неудачников только что осадил его.
– У тебя химия, – резко сказал Жертва. Мало того, что он должен был отвести того на урок, он еще и должен знать, что тот досидит на нем и больше ни разу не плюнет по дороге.
– Пошли, – тихо сказал дежурный, – Третий этаж. Сейчас мы с тобой поднимемся по лестнице.
Но Карл сейчас не мог сидеть в кабинете. Он был слишком зол на всех. И теперь перед ним самый худой мальчик на планете и хочет отвести его на урок, как маленького. Только что он дал ему понять, что не уважает его, что ему наплевать на его мнение, что он никто.
– Так ты идешь? – продолжал противник. Карл не выдержал. Как только длинный подошел к нему, чтобы взять того за руку, он оттолкнул его от себя. Да так сильно получилось, что тот упал. В тот самый момент шла уборщица и вскрикнула. А директор, который после долгого разговора сейчас шел на обед, и уже был на лестнице, с которой был прекрасный обзор и, конечно же, заметил лежащего и стоящего мальчиков.
– Ты чего? – восклицал лежащий.
– Держи палец на звонке, – отвечал стоящий.
Второй раз оказаться у директора в кабинете – это было нечто. Поэтому лучший способ справиться – упасть в обморок. Что Карл и сделал. Но, конечно же, он сделал это не специально. Так получилось.
– Тебе плохо? – запричитал дежурный.
– Ему нехорошо, – подтвердила Хьюс.
– Тебе нехорошо? – машинально спросил длинный мальчик, пока Хьюс хлестала его по щекам и приводила в чувство. Карл очнулся на мгновение, но уборщица продолжала свою восстановительную гимнастику так, что мальчик снова отключился.
– Неси его к Якобине, – заключила Хьюс, вцепилась в швабру и уже через мгновение терла пол вокруг Карла.
И вместо третьего этажа, Жертва понес его в медкабинет, на первом этаже. Звонок с урока прозвенел значительно позднее. Это не могло не радовать учителей, но никак не детей, которые считали каждую минуту до конца нудного учения.
3
Якобина была доброй женщиной, но детей не слишком любила. Пока она сидела одна в кабинете, на ее лице было нарисовано состояние благолепия. Она любила эти часы спокойствия, когда идут уроки и есть еще время до перемены, когда и может произойти нечто такое, что может привести в ее кабинет и заставить что-то делать. Например, забинтовать руку упавшего с лестницы, либо голову убежавшего с урока прямиком на дерево, где, по его мнению, никто не станет мешать. А то и спасать целую гурьбу от внезапно напавшей хандры, являющейся по всей видимости итоговой контрольной за полугодие.
Она спокойна, в окне – ласточки и голубой небо. Шторы в крапинку и улыбка на лице с жующим виноградом – хорошо. Но проходит мгновение счастье и уже на второе пришествие в кабинет врывается жердеподобный мальчик, взлохмаченный и взволнованный, к тому же держащий в руках другого мальчика без явных признаков чувств. Последнего она знала, как невоспитанного, правда здоровающегося, но так, что его вежливость ни в какие ворота не воспитанности не помещалась. Как можно отнести «Доброе утро, Мракобина Флай», когда ее звали Якобиной, а не как иначе. А «До свидания, Мра-а-кобина». И ничто не могло подействовать на него – ни угрозы, ни инъекции, ни отказы писать справки во время прогулов. Он продолжал ее звать так, как ему вздумается, а она угрожать ему расправой в своем кабинете с помощью уколов, которые так боятся все дети.
Но она не могла забыть, что она, в первую очередь, врач и Карл, прежде всего, пациент, нуждающийся в помощи. Поэтому она тут же освободила кушетку от старой оранжевой грелки, зеленой груши и тарелки с виноградом, который она мечтала полакомиться после обеда, и уложила Карла, который еще пребывал в беспамятстве.
– Все вы деретесь, – приговаривала она, рассматривая его разукрашенное лицо, поворачиваясь к обеспокоенной «Жертве». Тот крутил головой, показывая знаками, что в этих отметинах он не виноват. Но Якобина его не слушала – она уже нарисовала для себя картину произошедшего – Кард назвал тощего не по имени, за что и получил по заслугам. – А спрашивается зачем? Чтобы на вас лекарства расходовались?
Карл не сразу очнулся. Большую часть слов он не услышал, хотя сквозь пелену происходящего до него доносилось что-то невразумительно странное.
– Что разве поговорить нельзя? – вопрошала женщина, смачивая ватные тампоны перекисью, – на крайний случай обойдитесь щелчком по лбу, легким шлепком, – она недовольно обрабатывала ссадины с прищуром посматривая то на одного, то на другого мальчика. – Нет, надо доводить дело до медпункта.
Жердяю надо было уходить подавать звонок, и уже через минуту раздался запоздалый трезвон. Он и помог очнуться Карлу, тот открыл глаза, но тут же закрыл, сжал их довольно сильно – ему показалось, что голова стала в этот момент меньше, и снова открыл.
– Мракобина? – удивленно закричал Карл. Он уже давно не падал в обморок, хотя ему казалось, что никогда не падал, и реакция на жирную кожу с чавкающим ртом – нормальная.
– Что? – спросила она, и вероятно, зная про свое второе имя, тут же продолжила. – Нужно таким, как вы носить свою аптечку, а не ходить ко мне, да еще с такими, с такими…
Она не подобрала нужного варианта, так и зависла, пока дверь не приоткрылась, и не показались две фигуры – робкие, застенчивые.
– Мисс Флай, – кротко сказал один, – добрый день, – почти хором сказали оба.
– Добрый, – добродушно сказала женщина. Ей явно нравились эти мальчики. Она была готова лечить несколько таких, как они, которые умеют правильно к ней обращаться, чем одного такого, как Карл.
– Вот он где прячется… – как бы между прочим произнес первый, – а вы уже заканчиваете лечить… – спросил уже более громко второй.
Мисс Флай кивнула головой.
– И снова под надежной защитой… – прокомментировал тот, что повыше, – ну хорошо, что заканчиваете, – продолжил мальчик пониже, – нас попросили оказать поддержку нашему попавшему в беду однокласснику, довести его до дома. В целости и сохранности, – последние слова произнес, ну, конечно же, Денвер, а поддакивал во всем ему Базилик.
Карл не испугался. Ни на уроке, ни когда сбежал с него (а не от них, как кто-то может предположить), ни сейчас, когда они окружили и теперь он уже побитый раз, будет побит и второй, на этот раз не одним Трафаретом, а его друзьями и теми, кто так невзлюбил Карла.
– Ничего сейчас он выйдет… – продолжили шепотом обмениваться впечатлениями друзья, – до свидания, мисс Флай. Хорошего дня!
Они исчезли. Мисс Флай улыбнулась, давая понять Карлу, что была бы довольна такими пациентами, но приходиться иметь дело с подобными Карлу. Через минуту в открытом окне показался самый главный из «банды». Денвер. Если Трафарет был самый сильный, но не самый умный, то этот был пусть и без значительных пропорций, но достаточно умен, чтобы вести за собой класс, увлекая всех в основном разного рода глупостями. Без него не было бы такого отношения к Карлу, он первый начал к нему придираться и отметил, что клички – из ряда вон плохо, хотя сам любил иногда использовать их, объясняя тем, что некоторые достойны их больше. Например, все ботаники или противные нарушители дисциплины. А он – Роберт и если что-то и добавлять к его имени, то разве что Босс, или Главный, но никак не имя динозавра.
– Мы тебя ждем, – сказал он губами, улыбнулся и показал на часы, затем на Карла и изобразил, как он качает его, что-то приговаривая шепотом. Через мгновение показались остальные – Базилик и Желудочный сок, чтобы показать более тривиально то, что их босс имел ввиду – четыре кулака в воздухе и смыкающиеся зубы.
– Хороший день – это день, который начинается удачно. А у меня он уже пошел не в ту сторону, – приговаривала медсестра, заканчивая обрабатывать раны Карда. Банда не унималась – они изображали друг на друге как будут его воспитывать. – Если бы ты подрался завтра в выходной день, или же попозже, после уроков, тогда другое дело. Вся забота бы досталась твоей маме.
Денвер колотил Базилика и тот делал вид, что ему безумно больно. Желудочный сок тем временем выбрал себе в качестве жертвы цветочный горшок и душил его.
Карл не выдержал – нервы его и так были на пределы после двух разноплановых драк, он вскочил, забрался на подоконник и всадил «Соку». Так получилось, что один удар пришелся троим – он ударил правого, тот дернулся задел босса, который в тот момент, завидев то, что жертва сама устремляется в капкан, ринулся к окну, и, получив пасс, от неожиданности дал затрещину левому.
– За что? – восклицал Базилик, «Сок» схватился за ухо и запрыгал как полоумный и только Денвер догадался схватить Карла и вытащить его на улицу. Через минуту они валялись на клумбе, и хотя силы были неравны, Кард подмял под себя двоих и только, так как «Сок» отполз в сторону и вероятно сбежал.
– Караул! – закричала Якобина, когда мальчики валялись на клумбе, и второй убегал в неизвестном направлении.
– Получай, получай! – кричал Карл, не зная, что и третий из «банды» исчез, оставив мальчика колотить руками воздух.
Вбежал Пучеглазов, школьный охранник, не понимая, что произошло. Якобина подсказала, кто виноват, указав на Карла и охранник, не долго думая, схватил мальчика и повел к директору, который только что вернулся после обеда и ничего не замечая устроился в кресле, чтобы насладиться новой компьютерной игрой «Собачьи каникулы».
– Отпусти меня, – грубо сказал Карл.
– Не-не по-поло-ложеложе-но! – ответил охранник, не подразумевая, что уже давно прозван этим мальчиком, как Заика с пучей, вместо глаз.
– Ты же понимаешь, – пытался оспорить свою невиновность мальчик, – он меня назвал, а я его и все по-честному. Так, как обычно решается между сверстниками. А директор тут не поможет. Он будет рассказывать про пса, но причем тут пес? Мы же не собаки.
Хотя в последнем он немного сомневался. Если директор так считает, то в скорейшем времени все будут бегать по приказу и ходить не как обычно, а на задних лапах.
– Я-я-я н-н-не им-им-име-име-ю праправа, – начал свое трудный разговор зам по порядку, – ка… ка… как тебя… Ка-Ка-Ка…
– И вы туда же, – разочарованно провозгласил мальчик.
– Я не ту… я не ту… – пытался ответить Заика, но Карл устал слушать этих притир. Ему надоело терпеть их нелепые законы – нельзя ни плевать, ни называть так, как ты хочешь. Сплошные запреты и теперь его ведут в стены Большого мистера П, чтобы утереть нос своим шелудивым псом.
– Да чтобы ваша школа провалилась! – резко сказал он, вцепился зубами в руку охранника, отчего тот разжал ладони и Карл оказался на свободе. – Мне достали ваши разговоры. Про пса, про то, что у вас есть настоящее имя, про то, что оно лучше, чем прозвище. А я хочу… – закончил он свой спич и ринулся к выходу.
Навстречу ему попался Трафарет. Тому тоже досталось после первой драки, и он зализывал раны в столовой, съев тройной обед и отсиживаясь там, пока не кончатся уроки. И только он вышел оттуда, решив пойти домой, как перед ним возник Карл, будучи не тем Карлом, которого тот знал до, во время и после драки. Тут был другой мальчик – разъяренный и даже безумный, о чем выдавали его глаза и неровное дыхание. Поэтому Трафарет испугался, сжал кулаки, но не успел ничего сделать.
– Да пошел ты… – закричал мальчик, и Трафарет сел на довольно грязный кафельный пол. К нему вовремя подоспел Заика, но только развел руками, так как нарушитель бежал довольно быстро.
Карл преодолевал метр за метром, представляя, что он сделает со своей школой. Наверняка, что-то ужасное.
– Взорву. Подожгу. Поменяю название… на дурдом, на санаторий для заик.
– Карлик, стой… – неслось вдогонку. Это была Эллис. Но он не хотел останавливаться, даже если бы это был сам мистер Пок. К тому же Эллис была, как и все. Она смеялась над ним – разве это не главное доказательство тому.
Он вбежал в дом, быстро снял кроссовки, и, конечно же, задел стоящую у входа вешалку.
– Карл, это ты? – послышался голос с кухни.
– Мама! – завизжал мальчик, топнул ногой и помчался в свою комнату.
4
– Карл, милый, ты почему кричишь?
Мама не понимала, почему ее сын бросил вещи и закрылся в комнате. Она, будучи опытным генетиком, сталкивалась с разного рода проблемами, и, как настоящий профессионал своего дела, начала ставить диагноз происходящему, вспоминая, не было ли у нее, или у кого-нибудь из предков нечто вроде внезапных срывов. Не вспомнив никого, разве что глухого деда, который из-за того, что ничего не слышал, все делал слишком громко – ходил, разговаривал, и даже пил чай, она снова услышала в комнате сына глухой звук и крик «да что они понимают?!».
– Успокойся, – прошептала мама, скорее себе для начала, потому что знала, что успокаивать нужно, не выказывая волнение.
Появился папа. Он только что договорил по телефону и был, видимо, доволен прошедшим разговором, смотря на телефон, как на слиток золота. Он появился в комнате в тот самый момент, когда мама произносила «успокойся», вдыхая и выдыхая через нос. И все принял на себя.
– Никакого спокойствия, дорогая, – бодро сказал папа. – С этого момента мы все будем стоять на ушах.
Мама с испугом посмотрела на него – двух генетических пробелов она не сможет выдержать. Хотя со вторым уже было давно все ясно. Отец работал в страховой компании и, судя по всему, ему удалось кого-то уговорить застраховаться.
– И эта рыба попала в наши сети, – потирая руки, сказал он, обнял маму и поцеловал так звучно в щеку, что сам зажмурился от этого.
– Какая рыба? – машинально спросила мама, меняя объект внимания слишком часто.
– Большая, – довольно захохотал папа, – как ты и я, и наш Карл вместе взятые. Как наш старый «Бьюик». Я ее долгое время ловил. И, наконец, он забрел в нашу заводь, где ему была подготовлена приманка, он долго бродил рядом, не решаясь и, наконец, осмелился, и… ам, попался угорь.
Он стал прыгать, как кенгуру, при этом стал подкидывать телефон, словно мяч, а когда сделал повторный круг, закричал «Рры-ба!» и показал пантомиму – плывущая рыба, сделав губы бантиком, но, не проделав и двух метров, закричал снова «Большая рры-ба!».
– Наш сын закрылся в комнате, – тревожно сказала мама. Но папа не думал о том, что есть проблемы поважнее, чем у него. Поэтому он взял маму за руки и продолжал говорить, не останавливаясь:
– И теперь мы будем его поджаривать на медленном огне, пока он не запросит пощады. Мне хочется обратно в воду. Верните меня к своим. Я соскучился по карасикам, по окунькам, по щуке, которая меня защищала.
Папа всегда, как только получал хороший заказ, не мог остановиться. Он не слушал никого, ему хотелось носить весь дом на руках, и это тоскливое выражение на лице мамы было некстати. И он попытался ее снова обнять, но завидев, что она нервничает и повторяет что-то про сына, хлопнувшего дверью и, пусть он не считал, что не нужно мешать парню, все же сдался.
– Сынок? Ну, хорошо. Зайдем на минутку.
Они постучались в дверь с висящим на ней расписанием уроков (чтобы родители, прежде всего, знали), но Карл не ответил. Конечно же, маму не могло удивить то, что сын пришел раньше на два урока. В голове роились множество предположений – от обычного прогула до взрыва на уроке химии. И только они решили не ждать, пока их сын скажет «милости просим», встретит их у дверей, чтобы все объяснить, а сами приоткрыли дверь, и уже занесли ногу в пределы Карлового пространства, как у папы сработал телефон.
– У меня звонок, – прошептал папа, но мама тут же выхватила аппарат и нажала «отказ».
– Не сейчас, – прокомментировала она свои действия.
– Но он очень важный, – прошептал папа, едва не плача, – это наверняка ры-ба. Ну, ты же понимаешь крупная…
– А меня не волнует, – сквозь зубы выдала она. – Из-за этой рыбы ты все на свете забыл.
И папа не спорил, он кивал головой и был готов сделать все что угодно по дому (пусть даже самую немужскую работу в виде натирания моркови и резания лука), только бы ему не мешала ни мама, ни другие.
– Да, когда я долго стою и жду, пока у меня будет клевать, я медитирую, – говорил он. – Зову. Приплыви, приплыви. Но она же не сразу плывет. У нее же сразу появляется желание. Таких рыбаков уйма. Все хотят рыбку, и все конечно снесут улов, но к кому подплывет эта рыбина, вот вопрос.
– Ты со своей рыбой… – огрызнулась мама. Звонок раздался снова.
– Однако, если бы не я, то… – он пытался взять телефон из рук мамы, но она ловко убрала руку. – Отдай телефон, – умоляющим голосом заверещал папа.
– Не отдам, – твердо сказала мама. И папа схватил ее за правую руку, но мама успела переложить трубку в левую. Тогда он схватил и левую, но и там аппарата не оказалось.
– А то, что у меня происходит, вас не волнует? – выскочил Карл. Папа тем временем вырвал у мамы телефон, который оказался у мамы подмышкой.
– Что у тебя происходит? – спросила мама. – Мы с папой волнуемся. Да, папа? – при этом она хлопнула папу по ягодицам, как шкодливого ребенка.
Папа, изучающий пропущенный звонок, посмотрел на сына с интересом. Наверняка он не мог подобрать нужную для него форму страховки. Через минуту телефон снова заверещал.
– У меня звонок, дорогие мои, – объяснил отец и исчез за дверью. – Это акула!
Мама посмотрела в его сторону с такой злость, что была готова кинуть вдогонку что-то потяжелее, но перед ней был сын и у сына что-то произошло, поэтому очень скоро маска злости сменилась на волнение. Карл не хотел говорить с родителями об этом, но сегодня, когда все в школе были ему ненавистны и он не предполагал, как пойдет туда на следующей неделе, осталась одна надежда – на родителей. Они все объяснят, успокоят и подскажут верное решение.
– Мама, почему мне досталось такое имя? – он не знал, как начать разговор, и первый вопрос прозвучал, может быть, странно, но в нем было все выражено – непонимание и желание узнать, что делать дальше.
– Не понимаю, – пожала плечами мама. – У тебя замечательное имя.
– Замечательное? – воскликнул Карл. – Ничего себе замечательное?! Да от него одни беды.
– Не может быть, – удивилась мама. – Когда мы тебя нарекли, нам казалось, что лучше имени для тебя и нет. Оно единственное, что тебе подходит.
– Единственное? – возмутился мальчик. – Да вы что? Вы мне добра желаете или хотите, чтобы я всю жизнь мучился?
Вошел папа. Он вернул себе былое состояние победы, и вернулся, чтобы поделиться со всеми продолжением его феерии, наверняка забыв про то, что есть какая-то проблема. Карл, напротив, видя, что мама не понимает, что он хочет, устремил все свои усилия на папу.
– Папа, я хочу, я хочу… – начал он.
– Он хочет другое имя, – быстро сказала мама.
Папа развел руками, посмотрел на маму. Мама показал ему, что сделала все возможное и теперь очередь отца решить эту сложную задачку. И отец, сморщив лоб, почесав нос, начал медленно ходить из стороны в сторону, размышляя:
– Но имя дается только раз в жизни и каждый человек должен любить его, носить его с достоинством.
– Но я не хочу его носить. Мне хочется его скинуть, сбросить с себя.
– Снимай его только для того, чтобы погладить ил постирать, но не для того, чтобы выбросить, – продолжал философствовать отец. Но он никак не ожидал, что мальчик говорит об этом слишком серьезно. Есть дела и поважнее – сделка, например, где крупная рыба (птица, носорог).
– Тебя не били, трижды не вызывали к директору, ты не хлопал дверью. Ты не падал в обморок, не терпел ненавистные прозвища, ни то, ни другое… – мальчик рыдал. А папа с мамой разводили руками и смотрели друг на друга.
– Карлуша.
– Уходите! – грубо сказал Карл, выталкивая их за дверь.
– Пойдем, – согласился отец. Но мама медлила, но снова раздался звонок, и мальчик, воспользовавшись заминкой – мама ждала, как среагирует отец, захлопнул дверь.
– Это рыба, – утверждал папа, отвечая на звонок. – Да, рыба, ой мистер Лонг. Ваш звонок очень важен.
Папин голос пропал, однако мама что-то шептала и если очень близко стоять к ней, то можно было услышать, о чем она разговаривает сама с собой.
– Все же у него что-то на генетическом уровне. То ли дед, то ли от него начинается новый ген, которого и не было ни у кого.
Карл уткнулся в подушку и не слышал, как через минут десять кто-то стучался. Но на этот раз дверь была закрыта.
