Роман Злотников
Точка перехода
В избе было тепло. Дед включил свет и кивнул Михаилу в сторону стола:
– Садись, вечерять будем.
На ужин у деда были еще теплые щи, чугунок с которыми он вынул из печи. Щи Михаил не особо жаловал, но эти ему отчего-то понравились. И не то чтобы шибко наваристые, а вот есть в пище, приготовленной в настоящей русской печи, некая особенная прелесть, некое томление, недостижимое на газовой плите. Он и сам не заметил, как навернул полную миску. Дед, погремев посудой за занавеской, где, как видно, у него был устроен кухонный угол, вышел из избы. В туалет или покурить. Михаил же неторопливо смаковал «остатки сладки». Он только успел аккуратно слить в ложку последние капли щей и, сыто отрыгнув, откинуться на спинку стула, как сзади раздался голос Седого:
– Добрался? Отлично!
Михаил резко развернулся. Седой стоял в проеме двери, ведущей куда-то внутрь дома, поскольку входная дверь располагалась прямо перед лицом Михаила. Выходит, он уже был в доме, когда они приехали? Почему тогда не сел ужинать с ними?
– Значит, так. Нам нужно, чтобы через два часа ты вышел из дома и двинулся к лесу. На запад. Вот тебе компас, если вдруг в темноте заплутаешь. На опушке задержись. Когда увидишь нечто необычное, сделаешь вот что. – Седой опустил руку в карман и вынул знакомый мешочек с бриллиантами. Достав штук шесть, он положил их на стол перед Михаилом. – Положишь их себе на ладонь. Как-нибудь вот так. – Он поместил один камень в центр, а вокруг него пятиугольником разложил остальные. – А потом протянешь ладонь в сторону этого самого необычного. При этом внешний вид этого необычного может измениться. Не пугайся. Так и должно быть. После того как все закончится или если почувствуешь, что тебе очень уж страшно и больше терпеть невмоготу, уберешь бриллианты и можешь уходить. Все понял?
– Да, – кивнул Михаил. То есть на самом деле ни хрена непонятно. Но что делать, запомнил. – А если я какой-нибудь камень потеряю?
Седой окинул его цепким взглядом, но затем, видно поняв, что Михаил спросил именно то, что спросил, а не потому, что имеет мысль «замылить» камешек, смягчил взгляд:
– Постарайся не потерять. Этим ты нас сильно подведешь, – после чего повернулся и скрылся за дверью.
Михаил несколько мгновений сидел, глядя на дверь, потом встрепенулся, подскочил и бросился к закрывшейся за Седым двери. Он решил уточнить, что именно тот имел в виду, когда говорил, что он увидит нечто необычное.
Михаил распахнул дверь и едва не приложился лбом о противоположную стену. За дверью оказался узкий чуланчик, заставленный всяким хламом, всего в шаг шириной и пару шагов длиной. Михаил оторопело обвел взглядом дощатые стены, потом поднял голову и осмотрел низкий потолок. Седому здесь деться было решительно некуда. На всякий случай он протянул руку и потолкал торцевую стену.
– Эй, милок, – раздался из-за спины голос дедка, – там у меня чуланчик. Я и сам туда уже полгода не заглядывал. Ежели тебе до ветру, так это сюда. У нас городских туалетов нету. Все на улице…
Из избы Михаил вышел ровно через два часа, за час до полуночи. Небо было затянуто тучами, но не сплошь – кое-где проглядывали звезды. Так что в принципе дорогу и что творится под ногами, разглядеть было можно. До леса добрался минут за сорок. Вернее, до ближайших деревьев было рукой подать, и Михаил рассчитал, что достигнет их минут за пятнадцать неторопливым ходом, но, когда подошел поближе, оказалось, что эти деревья – всего лишь узкая лесополоса, разделяющая два поля. Так что он немного подумал, решил, что опушкой лесополосу называть будет неверно, поэтому сверился с компасом и двинул дальше по азимуту.
О том, что начинается нечто необычное, Михаил понял по тому, как заболели уши. Он торопливо поднялся с поваленного дерева, на котором устроился, добравшись до опушки, и полез в карман за бриллиантами, которые предусмотрительно завернул в обрывок газеты. Когда он развернул сверточек, ушам стало полегче, зато над лесом начало разгораться странное свечение. Оно было мертвенным и нервно мерцающим, как будто кто-то включил над лесом гигантскую, километров в пять, лампу дневного света и сейчас пускатель как раз пытался заставить светиться ионизированный газ. Михаил разложил бриллианты на ладони и завертел головой. Куда руку-то протягивать, вверх, что ли? Он осторожно поднял ладонь над головой – ничего не произошло. А ведь Седой говорил, что что-то должно измениться. Михаил подождал пару минут, но никаких изменений не заметил. Поэтому он сжал ладонь, стискивая бриллианты в кулаке, и решительно двинулся дальше в глубь леса.
Шагов через сто Михаил вышел на довольно обширную поляну. Мерцающий свет никуда не исчез, наоборот, он даже усилился. Впереди, над лесом, Миша увидел несколько огоньков. Они не были источником этого свечения, скорее наоборот, появились вследствие того, что этот мерцающий свет, будто бы некая жидкость, попавшая в несмешиваемую среду, сконцентрировался.
Михаил шумно выдохнул. Ему было шибко не по себе. Но куда деваться-то: если вышел на площадку – режь лед коньками и не зевай. Он раскрыл ладонь, торопливо поправил камешки, отчего-то сразу налившиеся этим самым призрачным светом, как будто кто-то включил внутри бриллиантов микроскопическую подсветку, и протянул ладонь в сторону огоньков. Несколько мгновений ничего не происходило, затем мерцающий свет вздрогнул и мгновенно померк. А над головой Михаила, заслоняя небо, буквально из ниоткуда возникла огромная летающая тарелка…
5
– Ты точно ее видел?
– Вот как тебя. – Михаил даже слегка насупился. Неужели Черный думает, что он врет?
– И какая она была?
– Здоровая. Пол-леса закрывала.
– А снизу что было?
Мишка недоуменно потерся щекой о плечо.
– Не понял? А что там должно было быть?
– Ну… опоры всякие или иллюминаторы.
– Не, – Михаил отрицательно мотнул головой, – не было ничего такого. Просто гладкий корпус, вернее не совсем гладкий, по фактуре туф напоминает. И такая полоса по нему, светящаяся.
– А цвет какой?
Мишка задумался.
– Не могу сказать. Вроде как черный…
– А почему «вроде как»?
– Ну, он менялся все время. То черный, то с синим отливом каким-то, то вообще темно-темно-бордовый, но, может, это та мерцающая дымка виновата. Она как бы померкла, но совсем не исчезла. И еще огоньки…
Черный задумчиво кивнул. До последнего момента у него где-то внутри тлела искорка сомнения, некоторое опасение, что их все-таки обманывают… Что на самом деле никаких пришельцев нет и над Мишей просто, как он любил говорить, «стебаются». А что? Все, что до сих пор происходило с приятелем, вполне могло быть сымитировано с помощью разных приспособлений, имеющихся на Земле.
Мишин страх, скажем, с помощью инфразвукового генератора или какого-нибудь галлюциногена, подмешанного, скажем, в воду, стакан с которой ему этак незаметно подсунул Седой, бриллианты тоже можно было сымитировать с помощью стекла – технологии вполне известны. Те же знаменитые кристаллы Сваровски как раз и сделаны по технологии подделки бриллиантов. Насчет тетрадки Михаил также вполне мог оговориться ранее или просто не совсем точно запомнить разговор. Либо дать понять Седому каким-нибудь рефлекторным жестом, о чем собирается завести речь. Или тот ляпнул наугад и попал.
Тут, конечно, возникал вопрос соответствия ресурсов имеющейся задаче. Ну не используют для охоты на воробьев своры элитных охотничьих собак вкупе с тренированными соколами. Не нужно это. Но кто его знает, может, для Седого это все некое развлечение. Прихоть. А исторический опыт показывает, что люди готовы тратить на свои прихоти просто сумасшедшие деньги. Но летающая тарелка – это уже было серьезно.
– А Седой тебе что по этому поводу рассказал?
– Так я его еще не видел.
– Как это? – удивился Черный. – Это что ж, бриллианты всё еще у тебя?
– Ну да, – кивнул Михаил, – вот. – И он потянул из кармана маленький, завернутый в газету кулек.
– Так, – Черный торопливо вскочил на ноги, – пошли быстро!
– Куда?
– В институт. Сейчас точно поймем, дурят нас или всё взаправду.
Михаил недоуменно покосился на приятеля, но без возражений поднялся и потопал следом.
Для того чтобы отличить настоящий алмаз от имитации, используется специальный «алмазный щуп», измеряющий теплопроводность исследуемого камня, какового у них не было. Алмаз имеет намного более высокое значение теплопроводности, чем его заменители. Кроме того, используется хорошая смачиваемость алмаза жиром: фломастер, заправленный специальными чернилами, оставляет на поверхности алмаза сплошную черту, тогда как на поверхности подделки чернила рассыпаются на отдельные капельки.
Все это друзья проверили сразу же. Правда, не с помощью специального фломастера, а использовав обычную гелиевую ручку. Но главным испытанием, окончательно убедившим Черного, оказалось значение показателя преломления, который они измерили в лаборантской кафедры минералогии. Он оказался чуть больше 2,4. Средний показатель преломления бесцветных кристаллов алмаза в желтом цвете равен примерно 2,417, а для различных цветов спектра он варьирует от 2,402 (для красного) до 2,465 (для фиолетового). Так что все совпало.
Спустя двадцать минут Черный вынул из зажима последний камень и ошеломленно отшатнулся от стола.
– Да-а-а, ты действительно таскаешь в этом газетном обрывке шесть бриллиантов очень чистой воды. Тысяч сто – сто пятьдесят баксов как минимум! То есть хотя бы в этом случае Седой не соврал. Да и вообще… – Черный покачал головой.
Его сокурсник вот уже несколько дней таскался по Москве и ее близким и не слишком окрестностям с шестью натуральными бриллиантами. Нет, он понимал, что если бы Седой не был уверен, что почти в любом случае эти камни, да еще, похоже, с записанной в них важной информацией (а в том, что Михаил использовал бриллианты для снятия и хранения информации, Черный практически не сомневался), все равно никуда не уйдут, Михаил бы их и в глаза не увидел. Но на чем основывалась эта уверенность? На моральном облике и личных нравственных качествах Михаила? Или на чем-то более весомом? Ведь очень большое число людей, населяющих одну шестую часть суши и ее окрестности, заполучив в карман такой, как они бы посчитали, шанс, тут же рванули бы во все тяжкие, будучи твердо уверенными, что уж с такими-то деньгами они везде будут в шоколаде и сумеют спрятаться так, что их уже никто никогда не найдет. Это был еще тот вопрос. Но задавать его в лоб совершенно не следовало. Поэтому Черный ничего и не сказал о своих выводах Мише. С него станется…
На следующий день Михаил в институте не появился. А в понедельник, поймав взгляд Черного, молча кивнул.
Седого он застал дома в субботу. Позвонил в дверь, не слишком надеясь, что сосед дома. Дверь открыла его мать.
– Здравствуй, Миша.
– Здравствуйте. – Михаил неуклюже кивнул, отводя глаза. Он до сих пор не понимал, как смотреть в глаза этой женщине, если он точно знал, что в теле ее сына поселился некто совершенно чуждый. После разговора Миша много думал обо всем, что ему рассказал Седой, и, как он считал, понял, что тот имел в виду, когда говорил о рабстве. Вот же, пожалуйста, – рабство! Причем рабовладелец завладел не только телом, но вообще всем – сознанием, памятью, семейными узами. И пользуется всем этим в свое удовольствие.
– Проходи, он у себя.
– Спасибо.
Мать Седого, даже не подозревавшая, что в теле ее сына поселился чужой, и потому пребывавшая в, так сказать, безмятежности незнания, спокойно проследовала на кухню, а Михаил, раздевшись, постучал в дверь комнаты Седого. Тот не ответил. Михаил несколько мгновений подождал, а затем толкнул дверь и вошел. Комната была пуста. Миша озадаченно огляделся. Мать же сказала, что он… Михаил вздрогнул. В одном из зеркал он заметил движение и, всмотревшись, ошарашенно сглотнул. В зеркале отражался Седой, который стоял пригнувшись у своего стола и что-то там делал. Михаил судорожно перевел взгляд на стол. Рядом никого не было. Он снова перевел взгляд на зеркало. Седой разогнулся и смотрел на него.
– Садись, мы сейчас…
Голос Седого донесся из зеркала чуть приглушенно, будто тот находился в соседней комнате. Михаил торопливо кивнул и рухнул на старенькую тахту. Седой в отражении снова склонился над своим столом, а потом выпрямился и, повернувшись, быстро ушел куда-то за раму зеркала. Михаил вытянул шею, заглядывая за раму.
– Да здесь мы уже, не тянись.
Михаил резко обернулся. Седой стоял около другого зеркала, расположенного по диагонали от того, в котором Михаил видел его, когда зашел в комнату.
– Это… как ты?
Седой пожал плечами.
– Да так… нужно было кое-что спрятать так, чтобы никто найти не мог. Да и вообще, с площадями у вас тут, на Земле, не очень. Моя одиночная тюремная камера и то больше была, чем вся эта квартира. Так что пришлось выходить из положения таким образом.
– А… если кто войдет? Ну, когда ты, – Михаил дернул подбородком в сторону зеркала, – там?
Седой покачал головой:
– Не войдет. И если ты про себя, то мы знали, что ты пришел, и не стали препятствовать тебе войти в комнату. Ты и так уже знаешь довольно много. И еще узнаешь. Так что это знание на самом деле тебе ничего особенного не добавляет. – С этими словами Седой подошел к столу и, развернув компьютерное кресло, уселся в него.
– Принес?
Михаил торопливо кивнул.
– Да, вот, – он достал из кармана сверток с бриллиантами, – я давно хотел отдать, но тебя…
Седой сделал жест, который Михаил расценил как «не оправдывайся, все нормально», и, развернув сверток, высыпал на стол бриллианты. Окинув их цепким взглядом, он быстро расположил их тем пятиугольником, который показывал Мише в глухой деревне, и простер над ними ладонь. Несколько мгновений ничего не происходило, а затем губы Седого исказила саркастическая усмешка.
– И всего-то, – насмешливо пробормотал он, после чего открыл ящик стола, небрежным жестом смахнул туда бриллианты и повернулся к Михаилу: – Ну?
– Что?
Седой усмехнулся:
– Судя по выражению лица, у тебя к нам есть какие-то вопросы. Задавай.
Михаил нахмурился. Все эти дни он мучительно размышлял над тем, стоит ли вновь встречаться с Седым. Было сильное желание отдать бриллианты и навсегда распрощаться. Он даже поругался с Черным, утверждавшим, что ни в коем случае нельзя прерывать контакт. Потому что во время разговора с Седым у него все время присутствовало ощущение, что тот издевается над ним. Ну, как Лохматый – один пацан из их дворовой компании школьных времен – издевался над мелкими детишками, заставляя их выговаривать всякие сложные слова типа «децементация» или «дизоксирибонуклеин». И где только Лохматый их брал-то? Михаил и сам их выговаривал с трудом, но тогда от него это не требовалось. А вот если мелюзга не выговаривала – Лохматый отвешивал им «леща». И Миша ржал над мелюзгой вместе со всеми.
Так вот Михаил в разговоре с Седым чувствовал себя кем-то типа той мелюзги во время общения с Лохматым. Причем даже по поводу «леща» он был не очень уверен. Вроде как ему никто не отвешивал, но кто его знает, как оно на самом деле…
– Зачем ты мне все рассказываешь?
Седой откинулся на спинку кресла, и оно жалобно скрипнуло.
– Знаешь, правильный вопрос не зачем, а почему.
Михаил озадаченно нахмурил лоб:
– Это как?
– Понимаешь, мы рассказываем тебе это по своим собственным причинам. И если бы имели возможность этого не делать, то, можешь быть уверен, мы бы этого не делали.
Михаил несколько мгновений переваривал полученную информацию, затем осторожно поинтересовался:
– А чего за причины-то?
Седой вздохнул:
– Ты уверен, что тебе хочется это знать?
– Ну да.
– Разговор получится долгим.
– Да я не тороплюсь никуда. Танька сегодня с матерью к тетке поехала, в Тверь. Вернутся поздно. А дома мамка постирушку затеяла. Я ей только мешаться буду.
Седой усмехнулся:
– Ну, тогда конечно… Хорошо, слушай. – Он задумался. – Ты понимаешь, что ваша цивилизация развивается по технологическому пути?
Михаил озадаченно почесал ухо о плечо. Седой понимающе кивнул:
– Ладно, начнем немного по-другому. Ты знаешь, что твоему телу присущи некоторые способности. Ты можешь видеть, слышать, ходить, поглощать и перерабатывать некий набор продуктов от овощей до мяса, более-менее комфортно существовать в неком диапазоне температур – от где-то градусов восемнадцати по Цельсию…
– По чему?
– По Цельсию – это фамилия того ученого, который изобрел шкалу градусника, которой вы пользуетесь.
Михаил непонимающе качнул головой:
– Мы пользуемся? А что, есть и другие?
– Ну да, причем даже у вас американцы и британцы, например, используют шкалу Фаренгейта, а при научных исследованиях чаще используют шкалу Кельвина.
Михаил поморщился:
– Ладно, проехали, так чего там о температуре?
Седой усмехнулся:
– Ну да, продолжаю. Так вот, средний человек, проживающий в данном климатическом поясе, чувствует себя достаточно комфортно при температуре от восемнадцати до где-то тридцати градусов. Если она ниже – он мерзнет, если выше – резко возрастает вероятность теплового удара, да и вообще жарко сильно. То есть для того чтобы расширить возможности комфортного существования на больший температурный диапазон, вам, людям, необходимы некие технологические приспособления. Скажем, одежда, тем более теплая, чем при более низкой температуре вы планируете находиться, жилье с системой отопления, либо, наоборот, с кондиционированием воздуха. То есть для того чтобы раздвинуть рамки среды существования, вам нужны технологии. И вы их развиваете. Вон даже сумели обеспечить человеку производственное функционирование в условиях безвоздушного пространства на околоземной орбите, каковой факт вполне можно расценить как некую технологическую вершину вашей цивилизации. Мы понятно излагаем?
Михаил неопределенно кивнул:
– В общем, да.
– В то же время ты прекрасно знаешь, что человек, занимающийся моржеванием, может некоторое время чувствовать себя достаточно комфортно при температуре около четырех градусов, а, скажем, туареги или берберы уже веками живут при температурных пиках в плюс пятьдесят – шестьдесят градусов. То есть на самом деле возможности человеческого организма куда шире, чем кажется большинству на основании своего собственного, чаще всего очень ограниченного, опыта. Ну, скажем, тебе кажется, что плюс пятьдесят – это вообще умереть не встать, а какому-нибудь туарегу невозможно представить, что такое минус двадцать. Это просто смерть, причем почти мгновенная. А для якутов это даже не холодно. Холодно – это минус шестьдесят и ниже. Вот тогда они из яранги стараются не выходить… ну, если нет ничего срочного. Понимаешь? Михаил кивнул.
– Тогда идем дальше. Ты, вероятно, слышал о всяких колдунах, магах, гипнотизерах и экстрасенсах?
Миша небрежно хмыкнул. Нашел о чем спрашивать! Да рекламой этих придурков все газеты пестрят. Всякая там «госпожа Люба», «ясновидящая Яна», «магистр белой и черной магии Арикост»…
– А скажи, чем они принципиально отличаются от, скажем, космонавтов?
– Чего?
Седой вздохнул:
– Понятно… Ладно, зайдем с другой стороны. Ты в гипноз веришь?
– Ну, в гипноз – да.
– А слышал, как люди, попав в безвыходную ситуацию, совершали нечто, в обычных условиях им недоступное?
– Ну… – Михаил задумался. – Картавый рассказывал, что как-то на рыбалке запутался в сетке нейлоновой и стал тонуть, а когда уже вроде совсем кранты, так откуда только силы взялись – порвал сетку и выплыл. Вроде как не врал, уж больно ошарашенный был, когда рассказывал. И сетку потом показывал. Точно порвана, не разрезана.
Седой удовлетворенно кивнул:
– Что-то вроде этого я и имел в виду. Так вот, технологические цивилизации – это цивилизации, использующие для повышения устойчивости собственного существования и осуществления экспансии различные системы и механизмы. Нетехнологические идут другим путем. Они развивают себя, овладевают различными способностями, заложенными в той форме существования, которой одарили их создатели. Скажем, ваша цивилизация, когда ей потребовалось ускорить перемещение отдельных особей и грузов из одного места в другое, сначала изобрела телеги и кареты, а потом поезда и самолеты. А цивилизация, развивающаяся нетехнологичеким путем, сначала, скорее всего, научилась бы гораздо быстрее и дольше бежать, потом полетела бы, а затем овладела бы пространственным переносом. То есть перешла бы к использованию того, что на вашем языке называется магией.
– Чего?!
Седой ответил не сразу. Он некоторое время сидел, задумчиво глядя куда-то в пустоту и потирая пальцы, потом снова вздохнул и повторил:
– Ну, если коротко, вы двигаетесь по пути изобретения всяких приспособлений – машин там, микроскопов, кранов, ракет – и потому называетесь технологической цивилизацией, а есть другие, которые владеют тем, что вы называете магией. Так понятно?
– Так она что, на самом деле бывает? – недоверчиво спросил Михаил.
– Бывает, можешь нам поверить, – серьезно кивнул Седой.
Миша несколько минут напряженно морщил лоб, примиряясь с тем, что все те штучки, которые он считал сплошным разводиловом, на самом деле существуют.
– Хотя практически, – добавил Седой, – все те, кто у вас называет себя таковыми, к настоящей магии не имеют никакого отношения.
Лоб Михаила разгладился.
– Я так и знал!
– Отлично, двигаемся дальше. – Тут Седой снова замолчал и задумчиво потер пальцы. – Ну, например, так… По-твоему, можно ли сделать лодку, выдерживающую вес человека, из газетной бумаги?
Михаил хмыкнул:
– Ну ты даешь! Конечно нет!
– А, скажем, самолет из чугуна или свинца?
Миша нахмурился:
– Ты чего, меня за идиота держишь?
Седой вскинул руки:
– Не кипятись. Мы просто хотели показать, что даже в технологическом мире существуют некие ограничения по подбору задачи и используемых для ее достижения материалов. То есть если ты собираешься добиться некой цели, для тебя существуют определенные, не зависящие от тебя правила и законы, нарушая которые ни к чему хорошему ты не придешь. Понятно?
– Конечно.
– Так вот, у того, что у вас очень неточно и не совсем верно именуется магией, также есть некие правила и законы. И именно они ставят меня в такое положение, что я вынужден рассказывать тебе все то, что я тебе уже рассказал.
– Как это?
Седой развел руками:
– Вот так. Магия… ну, будем пользоваться этим термином, за неимением другого, – вещь очень жесткая. Предельная. Именно с ее помощью и была создана эта Вселенная, поэтому она предоставляет овладевшим ею так много возможностей, что на самом деле нет никакого смысла идти по технологическому пути. Но в то же время, поскольку она лежит в первооснове бытия, ее использование ограничено очень жесткими законами. И нарушать их – значит на начальных уровнях наживать себе очень серьезные проблемы, а выше – просто заниматься самоубийством. Причем не столько «само», но еще и убийством своей среды обитания, во всеобъемлемости этого термина, – то есть вещей, включенных в твое личностное пространство, людей, которые рядом с тобой, времени, в котором ты существуешь, твоей сущности бытия… – Седой вздохнул, как будто ему было тяжело говорить об этом, и продолжил: – К сожалению, ваши доморощенные колдуны и маги об этих законах никакого представления не имеют. Поэтому, поймав, во многом интуитивно либо опираясь на некие книги и артефакты, чаще всего созданные такими же интуитивистами, какую-нибудь из магических техник, радостно начинают практиковать ее направо и налево. За что потом практически всегда расплачиваются. Иногда вполне себе обыденно и даже не подозревая об этом. Просто считая, что пошла полоса неудач. А иногда просто жутко. – Он замолчал.
Молчал и Михаил. Некоторое время они сидели, думая каждый о своем, потом Миша тихо спросил:
– А какое это имеет отношение к твоим рассказам?
Седой пожал плечами:
– Мы должны соблюдать баланс.
– Как это?
Седой перегнулся через подлокотник кресла и двумя пальцами ухватил за ручку двухпудовую гирю, стоявшую в углу комнаты. Легко подкинув ее, он быстро переместил руку вниз, под гирю, и поймал ее на… вытянутый вверх указательный палец. Михаил вытаращил глаза. Седой совершенно без напряжения держал гирю на указательном пальце.
– Смотри. Для того чтобы откат не ударил по мне, по моему эгрегору, мы можем практиковать магию только вот таким, несколько экзотическим для твоего представления о мире, способом. Ну, типа, держать гирю на пальце, а не за ручку или просто обхватив. А для того чтобы она там удержалась, мы должны уметь найти баланс. При этом совершенно не важно, скажем ли мы всем вокруг, в том числе и, например, гире, что нашли баланс, про себя зная, что это не так, или будем искренне считать, что его нашли. Важен факт. Если мы нашли баланс и сумели его соблюсти – все получится, если нет – нам же будет хуже. Чего бы мы там о себе ни думали. Так вот для того чтобы соблюсти баланс – между чем и чем, пока не спрашивай! – мы вынуждены рассказывать тебе то, что ты хочешь узнать. Понятно?
Михаил некоторое время сидел, ничего не отвечая и напряженно размышляя над тем, что только что услышал, а затем поднял взгляд на соседа и тихо спросил:
– Так чего же вы собираетесь с нами сделать?
Седой усмехнулся и качнул головой:
– Я же сказал, про это пока не спрашивай. Всему свое время.
– А ты расскажешь?
– Да. А сейчас иди. Того, что ты услышал, для баланса пока достаточно, а альтруизма от меня ждать нечего.
