Роман Злотников
Орел расправляет крылья
Когда Аким выбрался из лечебницы, уже совсем стемнело. Он глубоко вдохнул морозный воздух и, взобравшись на коня, шагом двинулся вверх по улице, к кремлевскому холму. Там, в Кремле, у него были свои палаты, состоящие ажно (страшно подумать!) из цельных трех горниц. В одной стояла его холостяцкая кровать, другая была вся завалена чертежами и рисунками, а в третьей стоял большой стол и вкруг него кресла. Там государев розмысл совещался со своими помощниками, кои, правда, в Кремле появлялись нечасто. В основном они постоянно пребывали в Туле, где полным ходом шло строительство больших оружейных мастерских, частью которых был и новый, куда более обширный пушечный двор, коий было окончательно решено перенести из Москвы. В столице оставались лишь мастерские по литью колоколов и малая толика мастеров, остальные же – Первой Кузьмин, Семенка Дубинин, Логин Жихарев, Микита Провоторхов во главе с самим великим мастером Андреем Чоховым, за свою жизнь отлившим и немало колоколов, и великие пушки, – отправлялись на поселение в Тулу. Там всем добрым мастерам уже были поставлены добрые казенные избы, выделены земли под сады и огороды и вообще все устроено так, чтобы мастера ни в чем особой нужды не знали. И не только мастера-литейщики, но и иные, кто пищали либо броню добрую ковал, – Давыдов Никита, Вяткины, Харитоновы и другие… Впрочем, большинство ехали не столько в большие мастерские, сколько в малую, к Акиму.
Малая мастерская государева розмысла лишь называлась таковой, а на самом деле включала в себя пять розмысловых изб – пороховую, пушкарскую, пищальную, бронную и белую, коя занималась саблями, пиками, кинжалами и всяким иным белым оружием. Чем занимались остальные, также было ясно из их названий. И по каждой государь поставил Акиму и тому розмыслу, что назначен был во главе каждой из этих изб, вполне конкретную задачу. Например, ученику самого Чохова, Дружине Романову, возглавившему пушкарскую розмысловую избу, было велено думать над тем, чтобы, во-первых, пушки стали бы вельми легки, но от сего ничуть не хрупки, для чего литье пушечное разное спытать и над тем, чтобы его крепче сделать, крепко думать. А тако же и над самой пушкой, дабы в каждом месте ствола пушечного столько бы металлу было, сколько в том месте и потребно, а не более надобного. Во-вторых, такие станки колесные придумать, чтобы пушки прямо на них возились, а не отдельно, как сие ноне принято. И чтоб были те станки дюже прочные, чтобы лошади их рысью по плохой дороге везти могли, и удобные, чтобы пушкари вельми быстро пушки в цель наводили и к стрельбе изготавливали. В-третьих, чтобы лить те новые пушки было бы дюже быстро, удобно и недорого. Пусть даже они и не будут так вельми изукрашены, как до сего принято было. И, в-четвертых, чтобы всего в войске и крепостях было бы не больше шести пушек разного виду. Дабы пушкари, на одном виде пушек добро обученные, приехав куда в другую крепость или к какому другому войску, будучи приставленными к пушке того же виду, сразу же знали, что и как с ими делать, скольки пороху отвешивать и как из них добро стрелять, а не наново к новым пушками привыкали бы…
Очень тогда Дружина задумчивым из государевой палаты выходил. Да и сам Аким над сим крепко задумался. А ведь ему помимо того, что каждой розмысловой избе отдельно поручено было, надо всем им порученным думать велено было. А тако же еще и над многим другим. Как, например, сделать так, чтобы во всех пушечных дворах одинакие пушки делать можно было и ядра, что для всех пушек лили бы, добро, без болтанки в ствол входили бы, но в нем не застревали. Ну и многое другое всякое, не токмо оружия касаемое. Вот, например, ноне он затем в государеву лечебницу ездил, что государь повелел всех своих дохтуров и лекарей доброй принадлежностью оснастить. Лекари должны были промеж собой обсудить, что им надобно, и выдать Акиму заказ в рисунках дюже подробных, а уж он должон был все это в металле воплотить, а потом в государевы лечебницы доставить…
Едва Аким въехал в кремлевские ворота, как его тут же окликнул десятский холопьего полка, чей десяток нес тут караул:
– Господин государев розмысл, тута прибегали сказывать, что тебя царь вельми ждет.
– Давно?
– Да засветло еще…
Аким дал коню шенкеля. Вот ведь незадача, его государь ждет, а он в лечебнице так подзадержался…
Царев помощник Аникей, завидев Акима, буквально вбегающего в двери, успокаивающе взмахнул рукой:
– Ничего, вовремя еще… – и, выскочив из-за своего бюро, распахнул двери царевой личной горницы: – Государь, Аким прибыл!
– Пусть заходит, он-то мне и нужен…
Государь был не один. За большим столом, кроме государя, сидели еще пять человек, в одном из которых Аким узнал самого Хлопка Косолапа, сотского государевой личной сотни, остальные четверо были ему незнакомы, но в троих из них можно было легко угадать иноземцев. Причем, судя по смуглой коже, из южных краев – гишпанцев или венецианцев. Как выяснилось, с последним он угадал…
– Садись, Аким, – пригласил его государь. – Вот познакомься, сие есть великие венецианские стекольных дел мастера с острова Мурано. Это мастер Диколли, это мастер Лоренцо, а это мастер Филоретто… А это, гости мои дорогие, – тут государь слегка поддал в голос насмешку, видно, мастера ему действительно в копеечку обошлись, – сам государев розмысл, что над всякими мастерскими делами первый человек.
Последний присутствующий за столом, очевидно, был толмачом, поскольку вполголоса повторил гостям все, что говорил государь.
– Так вот, Аким, – продолжил между тем царь, – они согласились переехать к нам и открыть у нас свои знатные стекольные мастерские. А тебе надлежит, сдвинув все свои дела, коими ты немедля заняться думал, вельми возможно скоро обеспечить их нужным для сего дела струментом. Ибо двое мастеров решили неподалеку обосноваться, в Гусской волости, а мастеру Филоретто долгий путь предстоит. На Урал-камень.
Венецианец, которого государь упомянул по имени, все это время сидевший за столом с крайне мрачным видом, при этих словах приподнял голову и бросил на государя крайне злобный взгляд. Да и остальные мастера стекольных дел также не выглядели особо радостными. Но государь не обратил на это никакого внимания, спокойно продолжив:
– Посему назначь, когда им завтрева к тебе подойти, и с сим наших гостей отпустим. А то они с дороги, устамшие…
– Так с самого утра пусть и приходят. Аккурат после заутрени, – тут же отозвался Аким.
Гости довольно быстро откланялись. Акиму же государь велел чутка задержаться.
– Ох, намучался я с ними, – выдохнул государь, когда за гостями закрылась дверь. – Вот ведь спеси-то, куды там ляхам…
– Что-то они недовольные, – осторожно заметил Аким.
Государь хмыкнул.
– Еще бы. Они мне заявили, что никаких учеников брать не хотят, потому как их секреты – дело родовое и никому постороннему передаваться не может.
Аким удивленно покачал головой. Эвон оно ка-ак… Нет, у его батюшки также есть секреты, которые он Акиму передавал и учил, но самому Акиму никогда в голову не приходило, что сии секреты никому более знать нельзя. Это ж если так делать, так вообще каждый на своем секрете сидеть будет и совсем в своем мастерстве застынет! К тому же, когда два секрета соединяются, иногда такое великое дело делается… Вот Аким, например, привез из аглицкой земли секрет той печи, что добрую сталь варит, а все ж та сталь не во всем и добра. Зерниста. А другой мастер, Павел из Ряжска, что в Испогань персиянску отправлен был, вызнал там, как еще в старые времена в землях хиндусских получали добрый металл булат, еще раз переплавляя мягкое железо в чашках, в особых горнах, в кои надували воздух мехами, приводящимися в действие водой или волами, гоняемыми по кругу. Отчего в тех горнах ну дюже большой жар образовывался. Тут-то Акима и осенило. А ну как эту зернистую сталь еще раз в таком горне переплавить… Что из этого получится, он пока не знал, поскольку с мастером из Ряжска переговорил только полгода назад и тот пока еще такой горн строил, но очень добрая сталь обещала получиться. А ведь не сведи они эти два секрета вместе – и что бы было? Да ничего…
– И что, так и не возьмут учеников, государь? – спросил Аким.
– Да куда они денутся, – рассмеялся тот. – Двое, что в Гусской волости поселяются, уже согласились. А третий пока кобенится. Ну да я его на Урал-камень загнал и повелел все, что ему для мастерской нужно – лес, камень, кирпич, а также хлебный припас и иное всякое – задорого продавать, а за товар его, наоборот, малую цену давать. Годик помучается и обломается.
Аким понимающе кивнул, а потом осторожно заметил:
– А не сбегут?
– А я никого не держу, – усмехнулся государь. – Они мне каждый в сто тысяч рублей обошлись. Раз в двадцать дороже, чем самый дорогой из иных иноземных мастеров… Так что, коль не хотят в моем государстве жить, пущай сие возвернут, а также все те деньги, что я потратил на то, чтобы их со всеми чадами и домочадцами сюда доставить. Да малую толику штрафа, ну всего-то десятую часть от того, что я им положил, заплатят – и скатертью дорога! Потому как я и людишки мои именно на них и время, и деньги тратили, а не на каких других мастеров, что, может, более покладистыми оказались бы. А так оне люди вольные, я их держать не могу.
Аким округлил рот, невольно восхитившись иезуитской хитрости государя. Эвон как мастеров деньгами окрутил, и не вывернешься. Ох зря оне на царевы сто тыщ позарились, ох зря… А с другой стороны – почему зря? Коль все сделают, как государь велит, так и с деньгами будут, и в почете, и в уважении. И чего кочевряжиться-то?
– Ну ладно, Аким, бог с ними. Я к ним Нефеда приставил, окольничего и бывого школьного отрока. Он итальянскому зело обучен и сам парень не промах. Присмотрит, чтобы все как должно делалось и чтобы эти венецианцы не юлили, а свой договор добро исполняли. Ты мне лучше скажи, как там у нас дела с пушечной розмысловой избой. Уже надумал что Дружина?
– Надумал, государь, и зело много. И литье уже разное пробовал, и с самими стволами разными возится, и станки орудийные спытывает. Токмо пока еще до конца далеко. А вот в пищальной избе по образу той османской дюже изукрашенной пищали, что ты из своей оружейной палаты передал, свою пищаль смастерили. У той замок кремневый не дюже надежный был. На седьмом, а когда и на пятом выстреле начинал осечки давать. Наша же – осьмнадцать без всяких осечек делает и только потом грязнится.
Государь довольно кивнул:
– Что ж добро, добро… Токмо осьмадцать мало. И вообще мало, и еще потому, что как такие пищали из твоей розмысловой избы перейдут в большие мастерские, в коих их не столь умелые мастера собирать будут, так у них оне опять на пятом-седьмом выстреле осечки давать зачнут. Так что пусть далее думают. Но главное, ты Дружину поторопи. И помоги ему чем можешь. Стрельцы покамест и из старых фитильных пищалей постреляют. А вот те пушки, о коих я ему рассказывал, нам поскорее надобны. А как там в бронной избе дела?..
Короче, в свои покои Аким отправился уже после того, как вечерня закончилась. Он шел через Соборную площадь, задумавшись и не глядя по сторонам, как вдруг услышал тихий девичий вскрик.
Аким вздрогнул и остановился. Вот те на, едва не наткнулся на двух девушек, что возвращались из собора после вечерни…
– Что ж ты, боярин, идешь и под ноги не смотришь, – укорила его одна из них, что была побойчее.
Аким густо покраснел.
– Прощения просим… задумался. И не боярин я… – промямлил он.
– Не боярин? А кто ж? – тихо спросила другая.
И Аким внезапно почувствовал, как от ее голоса у него мгновенно пересохло в горле. Господи, да что ж с ним творится-то?
– Государев розмысл, – прошептал он. – От государя иду… вот и задумался…
Девушки переглянулись и прыснули. Но одна громко, а другая тихо эдак, в кулачок. И от этого тихого смешка у Акима вдруг сердце забилось так бешено, что ему показалось, еще чутка – и оно вообще выскочит из груди. А девушки, все так же смеясь, обошли его и стали неторопливо удаляться в сторону Боровицких ворот. Аким проводил их растерянным взглядом, а когда они уже скрылись из виду, зло скрипнул зубами. Вот ведь рохля – даже не спросил, кто они и откуда… И как теперь их сыскать? В том, что их непременно надобно сыскать, у него не было ни малейших сомнений.
Следующие несколько дней он мучился. Все валилось из рук. Ранее, в те редкие моменты, когда он появлялся дома, маменька исподволь начинала с ним разговоры о том, что, мол, он нонича человек солидный, с положением, не абы кто, а сам государев розмысл, и потому ему, как человеку солидному и степенному, надобно ужо… Аким сбегал, так и не дослушав. А когда матушка зажимала его в угол, отнекивался тем, что он, мол, человек государев, а эвон и сам государь тоже покамест не женился. Хотя в последние полгода эта отмазка уже не работала, поскольку пошел слух, что государь это проблемой озадачился и сейчас подыскивает себе невесту. Но Аким в последнее время так замотался, что, появляясь в Москве, домой забегал токмо повидаться и тут же мчался далее. Но вот сейчас он и без всяких маменькиных уговоров чувствовал, что готов изменить свой холостяцкий статус… Вот только с кем? Кто она? Откуда? Он и лица-то ее в темноте не разглядел толком. Лишь голос слышал. Голос…
Даже поездка в Тулу вместе с венецианскими стекольных дел мастерами и та не помогла. Он и там был как вареный. Слава богу, в Туле у него уже было добро помощников, а то бы, вот ведь позор, завалил бы царево поручение напрочь. Потому что почти и не слышал, что ему там венецианские мастера баяли…
А по возвращении из Тулы к нему заявился Митрофан. Аким как раз валялся на кровати, закинув руки за голову, и глядел в потолок. Его переполняло отчаяние. Он никак не мог придумать, как отыскать таинственную незнакомку. Несколько вечеров подряд Аким ходил на Соборную площадь и подглядывал из-за угла, не появится ли она снова. Впрочем, что делать, ежели она появилась бы, он, хоть убей, не мог придумать. Ибо подойти к ней и спросить, кто она, откуда, да просто хоть что-нибудь – он бы ни в жизнь не осмелился…
Митрофан вошел, поздоровался и тихо так присел в уголочке. И сидел молча, на Акима поглядывая. А потом вдруг распахнул полушубок и выудил оттуда «царев штоф», глиняную бутыль с царским орлом на боку, в кои в Белкино для царева двора особливые настойки разливали.
– А ну-тко, садись, друг милый, да сказывай, чего это тебя так тревожит…
И спустя час и половину штофа Аким уже жалился другу на свою горемычную жизнь. А тот сочувственно кивал да хмыкал себе под нос.
Утром Аким встал, мучимый легкой головной болью, коей раньше не знал, поелику никогда ранее крепкого зелья не употреблял, и большой стыдобой, так как свои душевные дела и страдания на чужую голову вывалил. А посему он твердо решил выкинуть все эти постыдные мысли из головы и заняться наконец делом. Эвон у него сколько чертежей не разобрано. И упорно пытался на сем сосредоточиться целый день… А вечером отыскал недопитый штоф и, нацедив оттуда остатки в дареную царем серебряную чарку, залпом опрокинул в горло. Но это не помогло…
На следующий день, когда Аким стиснув зубы сидел над чертежами, обхватив руками свою вышедшую из повиновения голову, к нему прибежал гонец от государя и велел через час одеться знатно и быть у ступеней государевых палат. Государь-де куда-то отъехать собирается и велит ему, Акиму, его сопровождать.
Аким мрачно отодвинул чертежи, бросил взгляд в бронзовое зерцало, достал ножни, уныло подправил свою небольшую аккуратную бородку и облачился в нарядный, с шитьем зеленый кафтан и сафьяновые зеленые же сапоги, также даренные государем.
Ехать оказалось недалеко, к Рождественскому монастырю. Их кавалькада, рысью проскочившая через весь Китай– и Белый город, остановилась у добротного тына, окружавшего высокие каменные палаты. Царь повернулся к Акиму и, подмигнув ему, спросил:
– Знаешь, кто здесь живет?
– Нет, государь, – безразлично отозвался Аким.
– Мой гость государев, Никодим Аниканов. Знатный купец. С Англией и Голландией напрямую торгует. В Лондоне и Антверпене свои склады имеет. Двенадцать кораблей его товар из Архангельска в иные края возят. Соображаешь?
Аким кивнул. Он не понимал, при чем тут этот гость государев и вообще зачем его государь с собой позвал. Но ему было все равно.
– А еще знаешь, чего он, на иноземные порядки насмотревшись, удумал? – продолжал между тем государь. – Девок, дочек своих, письму и цифири обучать. Да не только им, а еще языкам разным – аглицкому, голландскому и латинскому с греческим. – Государь хохотнул. Типа, ну взбредет же людям в голову эдакая блажь – баб учить.
Аким слабо улыбнулся в ответ. Его-то какое дело?
– Государь! – Сказать, что Никодим Аниканов был поражен, увидев царя у своих ворот, это значит не сказать ничего.
Он было впал в прострацию, но затем его деятельная купеческая натура взяла вверх, и в доме все завертелось. Мгновенно была нарядно убрана парадная горница, накрыт стол, воям холопского полка, что столпились во дворе и на улице, перекрыв подходы к тыну, также было послано угощение. Тут же были принесены кувшины с водой, тазы и мыло государевой мыльной мануфактуры, поскольку всем уже было известно, что и государь, и все его ближние без мытья рук за стол не садятся, после чего хозяин вместе с именитыми гостями уселся трапезничать…
Стол у купца был богатый, но государь, как, впрочем, и сам Аким, ели мало. Государь по своему обычаю, а Аким тоже… ну и потому, что ему уже давно кусок в горло не лез. Однако угощением хозяйским не побрезговали. От каждого блюда отщипнули по малой толике. А затем государь отодвинул от себя тарелку и, развернувшись к хозяину, подмигнул ему. Он вообще нынче был какой-то шибко веселый.
– Небось, Никодим Трофимыч, все гадаешь, чего это я к тебе нагрянул, а?
Купец слегка побледнел и подобрался.
– Так ведь, государь, чего тут гадать-то… и гадать тут нечего. Токмо ведь корабли-то с товаром лишь по весне из Антверпена возвернутся. Тогда я все недоимки по своему товариству в казну и погашу. Как Бог свят погашу. Ты же меня знаешь!
– Это хорошо, – одобрительно кивнул государь, – да только как же это так получилось, что у тебя эти недоимки образовались-то, а?
Купец побледнел еще более. Глаза его забегали, и Аким ему невольно посочувствовал. Уж он-то хорошо знал, как государь может человека до немочи сердечной довести. И хотя на себе он сего еще ни разу не спытал, но на других людях видел.
– Ладно, Никодим, о сем позже, – сменил государь гнев на милость. – Ты вот мне лучше скажи, правда ли, что ты своих дочерей наукам и языкам всяким учишь?
Купец окончательно переменился в лице.
– Государь! – возопил он. – То бес попутал! На иноземцев клятых насмотрелся и…
– Да не винись ты, – добродушно прервал его государь. – Я тебе то не в вину, а в заслугу ставлю. А знаешь, от умной и ученой бабы и детки дюже умные рождаются?.. Ну ежели, конечно, с мужиком какой промашки не вышло, – добавил он, бросая на Акима загадочный взгляд. – А ты вот что, Никодим Трофимыч, а позови-ка сюда ту из твоих дочерей, коя шибче других в науках сведуща.
Аким удивленно воззрился на государя. По всем меркам, его предложение было почти непотребным. Как это так – незамужнюю девицу да чужим людям на глаза выставлять! Он, конечно, царь, но… Однако купец, вместо того чтобы открыто возмутиться либо иначе выразить свое неудовольствие, сорвался с места и исчез за дверью.
А потом в горницу вошла… она. Аким понял это еще до того, как девушка произнесла первое слово. А уж когда она его произнесла…
Он сидел ни жив ни мертв, не вникая в то, что и на каком языке спрашивал у нее государь. И только любовался нежным овалом ее лица и наслаждался тихим, но мелодичным, богатым грудным голосом. Государь вдруг встал и кивнул купцу:
– Что ж, добро, славно девку выучил. Пусть теперь ее самый главный во всей стране умница – мой государев розмысл поспрошает. А мы с тобой еще чуток о наших делах потолкуем на воздухе. А то я что-то сомлел у тебя в горнице. Жарко топишь…
И Аким остался с ней наедине…
Аким сидел, не зная куда деваться. В голову не лез ни один толковый вопрос. Он вообще не осмеливался поднять на нее глаза. Наконец купеческая дочь, похоже поняв, что, если не взять дело в свои руки, они с господином государевым розмыслом так и просидят все это время, не обменявшись ни словом, тихо спросила:
– И о чем, господин мой государев розмысл, вы меня желали бы спросить?
При звуках ее волшебного голоса Аким вздрогнул, поперхнулся, а затем с натугой выдавил из себя:
– Кха… а… а зачем вы в Кремль приходили, сударыня?
– А я к иноку Чудова монастыря отцу Евлампию хожу греческим языком заниматься, – ничуть не удивившись вопросу, отозвалась она. – Каждую среду и субботу.
Аким едва не подпрыгнул на лавке. Так вот почему его засады не принесли никакого успеха! Он караулил всего-то три дня, а потом уехал в Тулу заниматься венецианцами. Но затем его сердце внезапно сжалось. Она возвращается поздно, а ночью на Москве…
– Одна ходите? – с ужасом выпалил он, наконец-то решаясь посмотреть на нее.
Девушка улыбнулась.
– С подружкой. И с охраной, батюшка четверых своих торговых стражников с нами посылает. Токмо охрана у кремлевских ворот ждет. Их внутрь не пускают.
Аким облегченно выдохнул. Ну это ладно… И вздрогнул. Сегодня ж среда!
– А… нонича опять пойдете? – с замирающим сердцем спросил он.
Девушка вздохнула.
– Ежели батюшка отпустит. Подружка прихворнула. А одну он меня боится отпускать… – Она бросила на Акима лукавый взгляд. – Разве что меня кто от кремлевских ворот до самого Чудова монастыря охранить сможет…
Когда они уже ехали обратно, на повороте к кремлевским воротам царь придержал коня и, дождавшись, пока Аким поравняется с ним, наклонился к молодому кузнецу и тихо спросил:
– О встрече-то хоть уговорился?
Аким, пребывающий в розовых мечтаниях, вздрогнул и, внезапно осознав, зачем на самом деле государь ездил к своему гостю Никодиму Аниканову, густо покраснел и еле слышно выдавил:
– Да…
– Вот и ладно, – добродушно усмехнулся государь и закончил: – А на свадьбу – позовешь!
