Рудольф Эрих Распе
Приключения барона Мюнхгаузена
Приключение девятое
Конечно, вы слыхали о последнем путешествии капитана Фиппса – в настоящее время лорда Мельгрева, – который отправился в полярные страны в исследовательских целях. Я сопровождал его в этой экспедиции – не в качестве офицера, а в качестве друга. Когда мы достигли довольно высокого градуса северной широты, я взял свой телескоп, с которым познакомил вас еще при описании моей поездки на Гибралтар, и стал рассматривать окружающие предметы, потому что, между прочим, считаю полезным время от времени оглядываться вокруг, в особенности путешествуя.
Приблизительно в полумиле от нас плыла ледяная гора; она была несравненно выше мачт нашего судна, и на ней я увидал двух белых медведей, которые, по-видимому, затеяли ожесточенную драку.
Я тотчас взял ружье, спустился на лед и направился к ледяной горе, а когда вскарабкался на ее вершину, то нашел, что путь по ней чрезвычайно труден и опасен. Часто приходилось мне перепрыгивать через ужасные пропасти, в других же местах поверхность льда была гладкой, как зеркало; я только и делал, что падал, поскользнувшись, и вставал, чтобы снова растянуться через несколько шагов. Наконец мне удалось добраться до медведей, и тут я убедился, что они вовсе не дерутся, но играют меж собою.
Я уже мысленно оценивал их шкуры – а каждый медведь был величиною с откормленного быка, – как вдруг в ту самую минуту, когда я хотел прицелиться, правая моя нога скользнула по льду, я упал навзничь и, ударившись, потерял сознание, должно быть, на полчаса. Представьте же себе мое изумление, когда, очнувшись, я сообразил, что одно из упомянутых мною чудовищ перевернуло меня на бок и ухватило зубами застежку моих новых кожаных брюк. Моя голова и верхняя часть туловища оказались под брюхом медведя, а ноги торчали перед его мордой. Бог весть, куда утащил бы меня страшный зверь, но я вынул свой карманный нож – вот этот самый, который и сейчас со мною, – ухватил медведя за левую заднюю лапу и отрезал ему три пальца. Он тотчас выпустил меня и заревел во всю мочь. Я взял ружье, висевшее у меня на перевязи, и выстрелил вдогонку убегающему зверю, который тотчас свалился как подкошенный. Но если мой выстрел уложил наповал одного из этих кровожадных животных, то он разбудил несколько тысяч других, которые спали на льду, образуя круг шириною в полмили.
Все они кинулись ко мне.
Времени терять было нельзя, и моя гибель была бы неизбежна, если б меня не осенила внезапно спасительная мысль. К счастью, обычная моя находчивость пришла мне на выручку и на этот раз. Ловкий охотник не так скоро снимет шкуру с убитого зайца, как сделал это я с убитым мною медведем, после чего завернулся в пушистый мех и прикрыл свою голову его головой. Едва успел я совершить этот маскарад, как множество медведей собралось вокруг меня. Признаюсь, что меня поминутно бросало то в жар, то в холод под теплой медвежьей шубой. Между тем моя хитрость удалась вполне. Медведи поочередно подходили и обнюхивали меня, по-видимому, принимая за одного из своих собратьев. Действительно, я сильно смахивал на полярного медведя. При более почтенном телосложении это сходство было бы еще полнее, но и среди медведей было несколько молодых, не крупнее вашего покорного слуги. Когда они хорошенько обнюхали нас – меня и труп моей жертвы, мы быстро подружились; я превосходно подражал их жестам и телодвижениям, только должен признаться, что ворчанье, рев и вой медведей были громче моих. Но, прикидываясь медведем, я ведь не переставал быть человеком. В голове у меня происходила напряженная работа: я старательно изыскивал средство, которое помогло бы мне обратить в свою пользу доверчивость полярных великанов.
В былое время я слыхал от одного старого военного хирурга, что рана, нанесенная в спинной хребет, приводит к моментальной смерти. И теперь мне пришло в голову произвести подобный опыт. Снова вооружившись своим ножом, я ловко вонзил его в загривок самому громадному медведю на уровне ключицы. Это было ужасно рискованным делом, и меня охватил страх. Стоило мне промахнуться, и я тут же был бы растерзан на клочки, в этом не могло быть ни малейшего сомнения. Однако мой опыт удался: медведь рухнул к моим ногам, даже не рыкнув. Тут я вознамерился покончить таким же образом со всеми остальными чудовищами, что не представляло для меня никакого затруднения. Видя, как их собратья падают справа и слева, звери нисколько не тревожились. Они не думали ни о причине, ни о следствии этих внезапных падений, что было счастьем как для них, так и для меня. При виде лежащих передо мною туш я сравнил себя с Самсоном, поразившим без всякой посторонней помощи целые полчища врагов.
Не теряя напрасно времени, я вернулся обратно на корабль и попросил отправить мне на подмогу три четверти экипажа, чтобы содрать шкуры с убитых животных и отнести их окорока на борт судна. Через несколько часов эта работа была выполнена, и мы загромоздили весь трюм моей добычей. Остальное было побросано в море, хотя я не сомневаюсь, что, если бы и другие части медвежьих туш хорошенько посолить, они были бы так же вкусны, как и сочные медвежьи окорока.
По возвращении в Европу я отправил от имени капитана несколько окороков лордам адмиралтейства, а также лордам казначейства; еще несколько штук послал лорду-мэру и в городской совет Лондона, а также торговым обществам, остальные раздарил своим друзьям. Со всех сторон мне изъявляли самую горячую благодарность, а лондонское Сити ответило на мой подарок весьма лестным образом: я получил приглашение ежегодно обедать в ратуше в день выборов лорда-мэра.
Медвежьи шкуры я отослал императрице одного северного государства на шубы для Ее Величества и высших чинов двора. Она отблагодарила меня собственноручно составленным письмом, которое было доставлено мне чрезвычайным посланником. Будучи вдовой, упомянутая августейшая особа в этом письме предлагала мне великую честь разделить с ней трон. Но так как сан венценосца никогда не соблазнял меня, то я в деликатнейших выражениях отклонил высокую милость. Посланник, вручивший мне письмо императрицы, получил приказ обождать моего ответа, чтобы лично доставить его своей государыне. Второе письмо, вскоре полученное мною от нее, свидетельствовало о силе страсти вдовствующей монархини и о благородстве ее духа. Неизлечимая болезнь в скором времени постигла эту женщину с нежной душой, и случилось это единственно по причине моей жестокости, о чем я узнал из разговора с ее приближенным, князем Д[11]. Право, не знаю, что такое находят во мне дамы, но умершая императрица была не единственною представительницею женского пола, предлагавшей мне корону.
Недобросовестные люди распустили слухи, будто бы капитан Фиппс во время своего путешествия дошел на корабле не так далеко, как мог бы это сделать. Но мой долг защитить в данном случае его доброе имя. Наше судно шло верным путем, когда я нагрузил его таким громадным количеством медвежьих шкур и окороков. Так что было бы безумием со стороны Фиппса после того продвигаться дальше на север, ведь мы едва могли плыть на парусах даже против мало-мальски свежего ветра, не говоря уже о громадных ледяных горах, преграждавших путь в широтах ближе к полюсу.
Впоследствии капитан нередко признавался, как ему досадно, что он не разделяет со мной славу достопамятного дня, восторженно названного им «днем медвежьих шкур». Мой добрый приятель немало завидует высокой чести, которой я удостоился благодаря этой победе, и всячески старается умалить мои заслуги. Мы уже не раз поссорились с ним из-за этого и до сих пор состоим в несколько натянутых отношениях. Между прочим, он утверждает, будто бы я не имею права хвалиться тем, что обманул медведей, нарядившись в медвежью шкуру. Капитан Фиппс уверен, что если бы он пошел к этим зверям без всякого переодевания, то и тогда они приняли бы его за настоящего медведя.
Конечно, это слишком щекотливый момент, чтобы человек, умеющий ценить благовоспитанность, стал спорить с кем бы то ни было по этому поводу, а менее всего – с благородным пэром.
Приключение десятое
Еще одно морское путешествие совершил я с капитаном Гамильтоном. Мы отправились с ним из Англии в Ост-Индию. Со мной была легавая собака – в полном смысле слова бесценное животное, потому что она никогда не подводила меня. Однажды, когда по самым точным расчетам, какие только были нам доступны, наше судно находилось по крайней мере в трехстах милях от земли, моя собака вдруг начала беспокоиться. Я с удивлением наблюдал за нею целый час, после чего стал уверять капитана и всех судовых офицеров, что суша должна быть близко, так как мой лягаш чует дичь. Это вызвало общий хохот, который, однако, нисколько не поколебал моего доверия к славному псу.
После долгих препирательств я с непоколебимой твердостью высказал наконец капитану, что более верю чутью моего Трея, чем глазам всех моряков на корабле, и тут же смело предложил ему побиться со мною об заклад на сто гиней – сумма, которую я ассигновал на это путешествие, – что не пройдет и получаса, как мы наткнемся на дичь.
Капитан, добрейший человек, опять расхохотался и попросил мистера Крауфорда, нашего корабельного врача, пощупать мне пульс. Тот исполнил его желание, однако тотчас объявил, что я совсем здоров. Тут между ним и капитаном Гамильтоном завязалась негромкая беседа, бóльшую часть сказанного я отлично расслышал.
– Он чуточку не в своем уме, – пробормотал капитан. – По чести, я не могу заключить такое пари.
– Я совершенно противоположного мнения, – возразил врач. – Приятель ваш здоровехонек, только он полагается больше на чутье своей собаки, чем на здравый смысл любого члена экипажа. Он в любом случае проиграет, но так ему и надо.
– Держать подобное пари, – продолжал между тем капитан, – не вполне честно с моей стороны. Однако тем более будет достойным поступком, если я возвращу барону выигранные у него деньги.
Во время этого разговора Трей продолжал делать стойку и еще более укрепил меня в моем мнении.
Едва мы с капитаном успели ударить по рукам, как несколько матросов, которые занимались рыбной ловлей в шлюпке, привязанной к корабельной корме, убили гарпунами огромную акулу и немедленно втащили свою добычу на борт. Когда команда принялась потрошить рыбу, в ее внутренностях оказалось не менее шести пар еще живых куропаток.
Несчастные птицы так долго пробыли в своем заточении, что одна из самок сидела уже на пяти яйцах, и в тот момент, когда акуле распластали брюхо, из одного яйца как раз вылупился первый цыпленок.
Этот выводок куропаток мы вырастили вместе с котятами, появившимися на свет за несколько минут перед тем. Старая кошка полюбила маленьких птичек не менее своих четвероногих чад и страшно сердилась, когда наседка улетала слишком далеко и медлила возвращаться. Среди остальных куропаток оказалось четыре самки; они сидели на яйцах то в одиночку, то по нескольку штук за раз, так что в продолжение всего нашего путешествия за столом капитана постоянно имелась в избытке свежая дичь. Бедняге Трею в виде награды за сто гиней, выигранных мною благодаря его тонкому чутью, я приказал ежедневно отдавать косточки куропаток с наших тарелок, а порой угощал его и целой птицей.
Приключение одиннадцатое
Я уже рассказывал вам однажды, господа, о небольшом путешествии на Луну, которое совершил, чтобы найти там свой серебряный топорик. Впоследствии я попал еще раз на наше ночное светило, но уже несравненно более приятным способом, и оставался там достаточно долго для того, чтобы основательно изучить множество невиданных явлений, которые и опишу вам настолько точно, насколько позволяет мне память.
* * *
Один мой дальний родственник вбил себе в голову, что где-нибудь непременно существуют люди-исполины, равные по росту тем, кого будто бы нашел Гулливер в царстве Бробдингнег. Старый оригинал не жалел ничего, лишь бы отыскать этот диковинный народ, и предпринял далекое путешествие с целью научных исследований, причем предложил мне отправиться вместе с ним.
Что же касается меня, то я считал упомянутый рассказ Гулливера не более чем занимательной сказкой и так же мало верил в существование страны Бробдингнег, как и в существование Эльдорадо. Между тем мой родственник назначил меня своим единственным наследником, после чего я счел своим долгом исполнить его желание.
Мы отправились в путь и благополучно достигли Тихого океана, без всяких особых приключений, которые стоило бы отметить, кроме разве что встречи с летающими женщинами и мужчинами, исполнявшими в воздухе дивный менуэт или виртуозно кувыркавшимися, как самые искусные акробаты. Но подобные мелочи, конечно, не заслуживают вашего внимания.
На восемнадцатый день, после того как мы миновали остров Отахеити, жестокий ураган подхватил наш корабль, поднял его по крайней мере на тысячу миль над поверхностью моря и продержал довольно долгое время на этой высоте. Наконец свежий ветер надул наши паруса, и мы с невероятной скоростью помчались дальше.
Шесть недель носилось наше судно над облаками, как вдруг мы увидали остров, круглый и лучезарный. Мы вошли в удобную гавань, высадились на берег и увидели, что этот неведомый край населен. Перед нашим взором расстилалась новая земля с городами, деревьями и горами. Там текли реки, синели озера, и мы уже вообразили, что каким-то чудом вернулись в покинутый нами подлунный мир.
Однако наше заблуждение вскоре рассеялось. Сверкающий остров, на который мы высадились, оказался Луною. Здесь мы увидали громадные человеческие фигуры, носившиеся верхом на дивных треглавых орлах.
Чтобы дать вам некоторое представление о размерах этих удивительных птиц, я должен сказать, что расстояние между концами их крыльев было вшестеро больше самого длинного каната на нашем корабле. Вместо того чтобы ездить верхом на лошадях по примеру жителей Земли, обитатели Луны летали на этих исполинских птицах. Их царь как раз в то время затеял войну с Солнцем. Он предложил мне должность офицера в своем войске, однако я вежливо уклонился от этой чести.
На Луне, господа, все необычайно велико, даже обыкновенная муха. Например, в качестве оружия обитатели этой планеты используют редьку, которую они употребляют во время боевых действий как метательное копье, и каждый раненный ею моментально умирает. Щиты они делают из гигантских грибов, а когда сезон редьки проходит, редьку заменяет таких же размеров спаржа.
Здесь я встретил, между прочим, несколько уроженцев Сириуса, которые прибыли на Луну по торговым делам.
Лица у них похожи на морды громадных бульдогов. Глаза помещаются по обеим сторонам кончика носа, или, скорее, над ноздрями. Веки у этих существ отсутствуют. Когда они хотят спать, то закрывают свои глаза языком.
Обыкновенно их рост равняется двадцати футам, тогда как среди обитателей Луны я не встретил ни одного ниже тридцати шести футов.
Называют последних несколько странно, не людьми, но «пищеварами», потому что, подобно нам, они готовят еду на огне. Сам процесс поглощения пищи занимает у них очень мало времени: эти странные существа открывают у себя в левом боку особый клапан и всовывают сразу всю приготовленную порцию еды в желудок, после чего снова закрывают отверстие, причем на целый месяц, до следующего приема пищи.
Таким образом, на весь год у них полагается всего двенадцать обедов – прекрасный обычай, который должен понравиться всякому, кто не подвержен страсти обжорства и пьянства.
Радости любви, милостивые государи, на Луне совершенно неизвестны, здесь как пищевары, так и животные не разделяются по половому признаку. Все произрастает на деревьях, которые весьма разнообразны, в зависимости от того, что на них растет.
Те, на которых растут пищевары, или, попросту говоря, люди, несравненно красивее прочих деревьев, у них громадные пряные ветви, а листья мясного цвета; их плоды напоминают орехи, которые снабжены чрезвычайно твердой скорлупой и достигают по крайней мере шести футов в длину. Когда эти орехи созревают, что видно по изменившемуся цвету наружной оболочки, их с большой осторожностью срывают с дерева и берегут до поры до времени.
Если возникает необходимость добыть зерно этого ореха, то его кладут в громадный котел с кипящей водой. После нескольких часов кипячения скорлупа лопается и оттуда выскакивает человеческое существо.
Духовная сторона обитателей Луны создается природой прежде, чем они появляются на свет, они заранее получают определенное назначение. Из одной скорлупы выходит воин, из другой – философ, из третьей – естествоиспытатель, из четвертой – юрист, из пятой – фермер, из шестой – крестьянин и т. д., причем каждый немедленно начинает совершенствоваться в том, что ему было знакомо лишь в теории.
Судить по наружному виду скорлупы о ее содержимом крайне трудно, однако во время моего пребывания на Луне один чудак-ученый наделал много шуму, уверяя, будто бы он владеет этой тайной. Впрочем, его словам мало кто верил, он слыл там слабоумным.
Когда обитатели Луны стареют, они не умирают, а просто растворяются в воздухе и затем рассеиваются, как легкий дым.
В питье они не нуждаются, потому что их организм ничего не выделяет, кроме как при выдохе. У них всего по одному пальцу на каждой руке, но этим единственным пальцем они действуют, поверьте мне, не хуже, а может, и лучше, чем мы нашими пятью.
Свою голову эти существа носят под мышкой и когда отправляются в дорогу или, к примеру, идут на работу, требующую большой подвижности, то обыкновенно оставляют ее дома, так как могут спрашивать у нее совета независимо от расстояния.
Знатные люди из числа жителей Луны не имеют надобности утруждать себя, если им вздумается вдруг разведать, что происходит среди простого народа. Они преспокойно остаются в своих дворцах, точнее говоря, их тело остается там, на разведку же они высылают только голову, которая может присутствовать инкогнито в любом месте, а потом, по воле своего владельца, возвратиться к нему с собранными сведениями.
Виноградные косточки на Луне весьма похожи на наш град, и я твердо убежден, что когда на этой планете поднимается буря и ветер срывает виноград с лозы, то именно эти косточки падают на землю в виде града.
У меня есть сильное подозрение, что некоторые наши торговцы давно подметили это, по крайней мере, мне зачастую попадается вино, которое как будто сделано из градин; во всяком случае вкус у него точно такой же, как и у приготовленного на Луне.
Прошу меня великодушно простить, господа, но я чуть было не пропустил еще одну любопытную подробность.
Дело в том, что живот служит обитателям Луны совершенно так же, как нам чемодан. Они укладывают в него все нужные им вещи, его при желании можно наглухо запереть, а вынуть оттуда что-либо очень легко, потому что эти счастливцы не отягощены ни кишками, ни сердцем, ни печенью, ни прочими внутренними органами, собственно говоря, как и одеждой, совершенно излишней для тех, кому нечего прикрывать на своем теле из чувства стыдливости.
Свои глаза эти, с позволения сказать, люди могут по желанию вынимать и вставлять снова, и видят они ими при этом одинаково хорошо – сидят ли они в глазных орбитах или зажаты в руке. Если один глаз у них случайно затеряется или повредится, то они могут занять или купить себе другой, чтобы пользоваться им одинаково успешно, как и своим собственным.
По этой причине на Луне очень развита торговля глазами, и лишь на этот предмет там существует мода. По прихоти последней возникает спрос то на зеленые, то на желтые глаза.
Сознаюсь, что все это звучит очень странно. Но у кого возникнет малейшее сомнение в правдивости моих слов, тому предлагаю самому отправиться на Луну, чтобы убедиться на собственном опыте, насколько строго я придерживаюсь истины, не следуя дурному примеру пустых краснобаев.
Путешествие двенадцатое – сквозь землю – и прочие достопримечательные приключения
Судя по блеску ваших глаз, скорее я устану рассказывать вам о необычайных происшествиях в моей жизни, чем вы устанете слушать о них. Ваше внимание слишком лестно для меня, чтобы я мог завершить сегодняшние рассказы описанием моего путешествия на Луну, как был намерен сделать ранее. Прослушайте же, если вам будет угодно, еще одну историю. Подлинность ее, как и всего, рассказанного мною, несомненна, а некоторые поразительные эпизоды, пожалуй, будут еще занимательнее слышанного вами раньше.
Читая «Путешествие Брайдона на остров Сицилию», я пришел в такой восторг, что почувствовал сильнейшую охоту побывать на знаменитой горе Этне. По дороге туда мне не встретилось ничего достопримечательного. Я говорю «мне», так как считаю мелочами повседневной жизни множество вещей, о которых другой путешественник по возвращении домой стал бы расписывать доверчивой публике во всех мельчайших подробностях, стремясь покрыть свои путевые издержки за счет чужих карманов. По-моему же, совершенно неуместно испытывать терпение порядочных людей, заставляя их выслушивать нестоящие пустяки.
По прибытии на Сицилию я добрался до знаменитого вулкана и переночевал у его подножия в хижине горного пастуха, а на другое утро как можно раньше отправился на гору пешком с твердым намерением, пусть и ценою собственной жизни, исследовать внутреннее устройство этой исполинской жаровни. После трудного трехчасового подъема я очутился на вершине Этны. В то время она как раз бушевала, что продолжалось уже три недели. Ее вид снаружи при данных условиях описывался уже так часто, что если он поддается описанию, то я слишком опоздал, а если нет – что я могу подтвердить исходя из собственного опыта, – то с моей стороны будет гораздо благоразумнее не терять времени на бесплодную попытку и не портить вам хорошего настроения.
Я трижды обошел кратер, который вы можете представить себе в виде чудовищной воронки, и когда убедился, что таким образом ничего не рассмотреть, то, недолго думая, решил прыгнуть в самое жерло Этны. Сделав это, я тотчас оказался словно в отчаянно жаркой паровой бане, а мое несчастное тело жестоко пострадало во многих местах, благородных и неблагородных, от прикосновения раскаленных углей, беспрестанно летевших снизу.
Но как ни была велика сила, с которой угли подбрасывались кверху, однако тяжесть моей бренной оболочки значительно превзошла ее, и в скором времени я благополучно достиг самого дна огнедышащей горы. Первое, что поразило меня там, были отвратительный стук, гам, крик и брань, доносившиеся со всех сторон. Я открыл глаза и – о чудо! – увидал себя в обществе бога Вулкана и его Циклопов. Эти господа, которым, здраво рассуждая, давно отведено место среди мифических героев, уже целых три недели спорили между собою о порядке и субординации, из-за чего на поверхности Земли и происходила эта передряга. При моем появлении, словно по волшебству, в их компании сразу воцарились мир и согласие.
Вулкан тотчас заковылял к шкафчику с лекарствами и, вынув оттуда пластырь вместе с какими-то мазями, собственноручно приложил их к обожженным местам на моем теле. Через несколько минут мои раны зажили и я почувствовал себя прекрасно. В то же время гостеприимный хозяин предложил мне угощение: бутылку нектара и редчайшие вина, какие пьют только боги и богини. Едва я немного пришел в себя, как Вулкан представил меня своей супруге Венере и приказал ей создать мне все удобства, каких требовало мое состояние. Красота комнаты, куда она меня привела, мягкость софы, на которую она меня усадила, божественное очарование всего ее существа, нежность доброго сердца были решительно выше всяких похвал, и при одной мысли о них у меня голова шла кругом.
Вулкан дал мне точное описание горы Этны. Он сказал, что она представляет собою не что иное, как груду пепла, выброшенную из его печи, что он часто бывает вынужден наказывать своих подчиненных и тогда в припадке гнева швыряет в них раскаленные угли, которые они с большим мастерством отбивают наверх, во внешний мир, вместо того чтобы вынести их своими руками.
– Наши разногласия, – продолжал он, – длятся иногда долгие месяцы, а явление, которое они вызывают во внешнем мире, как мне стало известно, смертные люди назвали извержением. Гора Везувий точно так же является моей мастерской, и туда ведет только одна дорога протяженностью в триста пятьдесят миль, которая проходит под морем. Подобные разногласия и там так же порождают извержения.
Я задержался в преисподней на несколько дней и не уставал наблюдать картины чудесной жизни Вулкана и его подчиненных.
Несмотря на невыносимую жару, которая господствовала внизу, я начал постепенно чувствовать себя здесь как дома, тем более что Вулкан обращался со мной хорошо и угощал меня, чем только можно было пожелать. Но как раз оказываемое мне особое внимание породило врагов и завистников, которые своей лживой клеветой очернили меня перед Вулканом, что, к большому моему сожалению, выглядело весьма правдоподобно.
Не выказав своего недовольства и не дав мне оправдаться, взял он утром меня на руки, принес в комнату, где я раньше никогда не бывал, поставил, как мне показалось, у одного глубокого колодца и сказал:
– Неблагодарный смертный, возвращайся в мир, из которого ты пришел!
С этими словами бросил он меня в колодец, в бездну.
Я падал и падал со все увеличивающейся скоростью, пока страх не сковал мою душу и мое сознание.
Но вдруг я вышел из оцепенения, так как оказался посреди огромного моря, которое было освещено лучами солнца.
Еще с ранней юности я много плавал и был опытным, тренированным пловцом. Поэтому я и здесь почувствовал вскоре себя как дома, и, в сравнении с тем ужасным положением, в каком я только что находился, мое настоящее мне показалось раем. Я огляделся, но ничего не увидел, кроме воды. Окружающая меня среда резко отличалась от неприятной атмосферы кратера господина Вулкана. Вдруг я заметил что-то на горизонте, что выглядело как удивительно большая скала, и со всей скоростью поплыл к ней. Оказалось, что это был плавающий айсберг. Я смог до него добраться и после долгих поисков нашел-таки место, где мне удалось вскарабкаться на его вершину.
Однако, к моему великому отчаянию, даже оттуда я не увидел землю. Наконец, уже перед наступлением темноты, я увидел корабль, который проплывал мимо. Вскоре я был достаточно близко к нему и закричал изо всех сил, чтобы привлечь к себе внимание. Мне ответили по-голландски. Я спрыгнул в море, подплыл к судну и был поднят на борт. Моим первым вопросом было:
– Где мы находимся?
И я услыхал в ответ:
– В Тихом океане.
И тогда все прояснилось. Теперь не могло быть сомнения, что из кратера Этны я провалился через центр Земли в Тихий океан – путь, во всяком случае, короче, чем вокруг земного шара. Кроме меня еще никто не пробовал совершить его, а если мне удастся повторить свой опыт, то я, конечно, буду вести более тщательные наблюдения.
Я попросил чего-нибудь поесть для поддержания сил, а после ужина улегся спать. Какой, однако, грубый народ эти голландцы! Услыхав рассказ о моих приключениях, такой же бесхитростный и простой, господа, как и слышанный вами, некоторые из корабельных офицеров, в особенности капитан, сделали вид, будто бы они сомневаются в его правдоподобии. Между тем эти люди дружески приняли меня на свое судно, мне приходилось пользоваться их милостями, и потому я счел за лучшее погасить чувство обиды.
Меня более всего интересовало, куда держит путь этот корабль. Голландцы отвечали, что отправились путешествовать ради новых открытий и если мой рассказ не вымышлен, то их желание уже осуществилось. Мы плыли как раз по следам капитана Кука и на следующее утро прибыли в Ботани-Бей – чудное место, куда английскому правительству, право, следовало бы посылать не мошенников отбывать наказание, но заслуженных людей в виде награды, до такой степени щедро осыпала этот край природа своими лучшими дарами.
Здесь мы пробыли всего три дня, на четвертый, уже после нашего отплытия, поднялась страшная буря, которая в несколько часов изорвала все наши паруса, расщепила бушприт и повалила большую брам-стеньгу. Последняя упала на ящик с компасом и разбила вдребезги драгоценнейший прибор. Каждый, побывавший на море, понимает, что значит подобная потеря и какие печальные последствия влечет она за собой. Вполне естественно, что мы сбились с курса. Наконец буря утихла, подул постоянный благоприятный ветер. Мы плыли целых три месяца и, несомненно, преодолели огромное расстояние, когда однажды вдруг заметили, что вокруг происходят удивительные перемены. Нам стало как-то особенно легко и весело, наше обоняние нежили приятнейшие бальзамические запахи; море также изменило свой цвет, превратившись из зеленого в белое.
Вскоре после этой чудесной метаморфозы мы увидали твердую землю, а невдалеке от нас гавань. Повернув туда, мы нашли ее очень поместительной и глубокой. Вместо воды она была наполнена молоком самого превосходного вкуса. Мы высадились на берег, и тут оказалось, что остров представлял собой одну большую головку сыра. Пожалуй, мы не догадались бы об этом, если бы не одно особое обстоятельство. На нашем корабле находился матрос, питавший врожденное отвращение к сыру. Едва он ступил на сушу, как упал в обморок, а когда снова пришел в себя, то стал просить, чтобы у него забрали из-под ног сыр. Присмотревшись внимательно к «почве», мы убедились, что бедняга совершенно прав: весь остров, как уже было сказано выше, представлял собою не что иное, как сыр чудовищных размеров. Население питалось преимущественно им, а количество этого продукта, съеденное жителями за день, постоянно пополнялось в течение ночи. Между прочим, тут же мы увидали роскошные виноградники с прекрасным крупным виноградом, из которого, когда его выжать, течет одно молоко. Обитатели острова были существами прямоходящими, это были красивые создания, по большей части девяти футов роста; они имели по три ноги и по одной руке; по достижении зрелого возраста на лбу у них вырастал рог, которым эти странные существа действовали с большою ловкостью. На поверхности молочного моря они устраивали состязания по бегу на призы и прогуливались по ней, не думая тонуть, так же спокойно, как мы ходим по ровному лугу.
