Руслан Равилевич Ямалетдинов
Когда они придут
Скажите там наверху, что я буду играть. Я же понимаю, что новой раздачи уже никогда не будет. Ну и пусть кому-то выпало четыре туза, а я временами даже карты не вижу. Но главное я в игре и буду играть хоть вслепую. Мне же все равно еще ждать, когда они придут…
1. Меня зовут Леха
Скажите, вот вам часто снится один и тот же сон? Мне часто. В нем я стою перед закрытой дверью. Обычной такой деревянной дверью с погнутой железной ручкой, местами немного поцарапанной и с засохшими мутными разводами. Смотрю я на нее и не знаю, внутри я или снаружи, стен-то не вижу. Да я и вообще ничего не вижу, кроме этой самой двери. Но зато чувствую, что за ней кто-то есть. И почему-то я сильно уверен, что он про меня тоже знает. Иногда в ночном шорохе мне даже слышится его тяжелое сиплое дыхание. Потом еле слышный скрип тысячами иголок рассыпается по моей коже. Я вижу, как дверь начинает медленно открываться. Наваливаюсь на нее всем телом, но не могу ее удержать, хотя давлю со всей силы. Мне охватывает восторженный, даже сладкий ужас неизбежности. Я уже не держу дверь, я хочу узнать, кто так настойчиво ломится в мои сны. А вот что дальше я не помню, потому что всегда на этом месте просыпаюсь. Часто с криком и мурашками по всему телу. Кто за этой дверью? Я не знаю. Но иногда мне кажется, что за ней я сам, тот, кем я мог бы быть, если бы не мои вспышки. Нет, не так, а вот так – ВСПЫШКИ!
Каждый мой день они делят на «было» и «не было». Но я стараюсь на них не зацикливаться. Ну есть они и есть, от того, что я буду постоянно о них думать, они из моей жизни точно не исчезнут. Лучше вообще не думать, не разгонять впустую свои эмоции, которым и так только дай повод, а уж они понесутся так, что не остановишь. И иногда у меня даже получается не думать, но редко и не долго. Вот и сегодня я только тем и занимаюсь, что гоняю из своей головы разные мысли, которые упрямо лезут обратно. И пусть не все они дурные, есть даже пара неплохих, но их было слишком много для моей уже раненной с утра головы. Вспышка, которая накрыла меня при выходе из магазина, была сильнее тех, которые были раньше. Она сразу затянула меня в свой омут и начисто лишила ощущения реальности. Я еле успел на что-то присесть, и меня сразу накрыло липкое марево каких-то странных звуков, всхлипов, которые паутиной опутали мое тело и потянули за собой, потащили куда-то вбок, потом наверх. Мгновение спустя и я уже стою на крыше моей общаги и собираюсь прыгнуть с нее вниз. Нет, я не хочу прыгать, я вообще с детства высоты боюсь. Ну и что, я все равно прыгну, я даже уже сделал шаг назад, чтобы посильнее оттолкнуться. Мне осталось только открыть эту поцарапанную и заляпанную краской дверь и прыгнуть. О да, они уже внутри меня, эти восхитительные восторг и ужас свободного падения. Еще немного, та дверь из моих ночных кошмаров уже совсем рядом, до нее всего полшага. Вспышка пронзает меня насквозь и с легкой дрожью во всем теле ко мне медленно возвращается сознание.
В такие моменты мне иногда казалось, что кто-то пристально смотрит на меня сверху. Они ведь все видят, все замечают и все про меня знают. И ждут. Потому что я им не нужен по частям – сначала мои мысли, потом чувства, тело. Нет, я им нужен весь сразу, целиком и навсегда. Кто они, ангелы или демоны, я не знаю. Но в этот раз встреча с ними закончилась для меня без телесных повреждений. Я пришел в себя, сидя на бордюре рядом с магазином, от которого отошел буквально на пару шагов. Правая рука растопыренной пятерней упиралась в асфальт, а левая с силой сжимала ручки пакета с хлебом и куском колбасы. Особо ничего, кроме головы, не болело, только штаны почему-то местами были мокрые. Это я что, того самого? Быстро руку в карман, нет, там все сухо. Это, видимо, из лужи на дороге меня машины обрызгали, пока я был в отключке. А так ведь и задавить могли, если бы на дороге оказался. Легко. Да уж, а может они тогда и не ангелы вовсе? Они же вроде добрые должны быть. Хотя, может, там наверху вообще никого нет, и никто на меня не смотрит. Сам себе чепуху разную сочиняю. Да? С усилием запрокинув звенящую от боли голову, я посмотрел в безоблачное утреннее небо. Там меня кто-нибудь слышит или нет? В ответ раздалось приглушенное мяуканье со стороны переполненной урны, стоящей в паре метров справа от меня. Какой-то облезлый кот подозрительно уставился, как мне показалось, прямо на мои забрызганные штаны. Не, пора идти в подвал, не хватало еще, чтобы меня коты метили. При всем честном народе. А может, там за дверью коты? Хотят со мной познакомиться?
Ну, это запросто. Зовут меня Леха, фамилия моя вроде бы Петров, по крайней мере, так записано в моем паспорте. Сейчас мне 18 лет, про родителей своих я ничего не знаю и не помню. Но чисто биологически они, наверное, у меня все же были, ведь откуда-то я на свете появился. Если только меня аисты в капусте не нашли. Но этого я точно ни знать, не помнить не могу. Вообще самые ранние мои воспоминания связаны с детдомом, а сейчас я живу в общаге, ибо учусь в технаре на оператора станков. Вот и все. Ну и еще у меня бывают вспышки. Это такие приступы, когда в мозгах плюс на минус замыкает и в голове как будто вспыхивает яркое солнце. Вот я их про себя вспышками и называю. Как назло вчера у меня опять закончились таблетки от приступов, и в поликлинике их тоже пока не было. Поэтому после утренней вспышки я добирался до подвала короткими перебежками от скамейки до скамейки, на которых восстанавливал дыхание и прислушивался к своим ощущениям. Потому что накрыть снова меня могло в любой момент, и не факт, что я останусь при этом на ногах. Хотя в этот раз пронесло, и в подвал я ввалился вовремя, никого из ребят там еще не было.
После жаркого июльского солнца в подвале было так хорошо, прохладный полумрак приятно обволакивал мое разгоряченное лицо. В старинном латунном зеркале слева от входной двери отразился худощавый паренек среднего роста. Синие глаза тревожно смотрели из-под всклокоченных черных волос. У него были широкие скулы с коротким шрамом слева. Это я еще в пятом классе об край кровати зацепился, когда от Беркуды убегал, а Гринька мне подножку поставил. Но шрам этого парня в зеркале особо не портил, по крайней мере, не больше чем старая рубашка, которую он к тому же порвал недавно. Подняв рукав, я посмотрел на дырку, которая стала еще больше. А ведь другой рубашки на выход у этого раздолбая не было. Поэтому будет он ее сегодня как миленький зашивать, парень в зеркале показал мне язык. Колян, это мой дружбан по технарю по прозвищу Гоблин, говорил, что этому зеркалу уйма лет, в него еще его предки гляделись. Наверное, дворяне или купцы какие-нибудь. А что, такое зеркало тогда, наверное, кучу денег стоило. И я туда же, этикетам не обученный, да еще и в рваной рубашке, а ему язык показываю. Отвернувшись от зеркала, я прошел вглубь помещения к бильярдным столам.
В подвале привычно пахло сыростью и почему-то жженой резиной. Также здесь пахло и тогда, когда Колян привел меня сюда в первый раз. Справа от входа в подвал был небольшой чулан, в котором он тогда свой штаб оборудовал. Там у него был и сломанный бензиновый примус, какая-то погнутая буржуйка, пара больших бутылей с протухшей водой, несколько пачек просроченного аспирина и еще каких-то других таблеток, скорее всего тоже старых, литровая банка разряженных батареек, другая рухлядь. Помню, в углу тогда стояла древняя стиральная машинка, внутри которой лежали детали от детского велосипеда. Тогда же он мне с гордостью показывал два ржавых самопала и штык-нож от старинной винтовки. Говорил, что если случится большой шухер, ну прилетят инопланетяне или ядерная война начнется, он отсюда цивилизацию возрождать будет.
Хотя подвал этот помимо участи быть колыбелью для нового мира имел и иное назначение. Где-то полтора года назад отец Коляна, дядя Слава, организовал в нем бильярдную. Как он говорил, только для домашнего употребления. Ну, бильярдная это, может быть, было слишком громко сказано, но из заброшенного и заваленного разным хламом подвала получилось вполне приличное помещение. Отец Коляна вывез оттуда целый грузовик мусора, сделал ремонт, завез взятые у приятеля почти даром списанные бильярдные столы. Один большой стол для русской пирамиды и один поменьше для американки встали в подвальном зале впритык друг к другу. За свою бурную жизнь столы эти, видимо, многое повидали, на их бортах и ножках было достаточно сколов и царапин, а когда-то зеленая ткань вся выцвела и покрылась белесыми точками. Но играть на них еще вполне можно было. Колян говорил, что его отец собирался сукно перетянуть, но у него все руки не доходили. Зато он купил два комплекта новых шаров и пять киев, один из которых был весь какой-то навороченный, с фигурными запилами. Его он, правда, нам играть не давал, ибо это ручная работа не для наших корявых рук. А для начала нам, по его словам, и швабры вполне хватит.
Это он так шутил вроде над нами. Но в первое время все так и было, шваброй мы работали если не больше, то точно лучше, чем играли. Играть-то толком мы оба не умели, я первое время даже по шару нормально попасть не мог. Поэтому сначала мы учились играть, а потом убирались и мыли полы в подвале. С таким условием дядя Слава разрешил нам катать шары, причем только днем, потому что вечерами там часто играли его друзья и знакомые, ну и иногда просто желающие за деньги. Ну ничего, со временем вроде бы и мы с Коляном наловчились шары катать, у нас даже стало получаться что-то похожее на игру в бильярд. Сегодня вот собирались играть уже по взрослому, пять партий по тысяче рублей за каждую. С ребятами, которые учились в строительном технаре на улице Парковой. Общага их тоже была на этой же улице. Себя они называли «парковые», с ударением на втором слоге, а Колян их звал «строяками». С одним из них, Сергеем, они раньше в одной школе вместе учились и жили по соседству.
– О, здорово, Леха, ты уже здесь что ли, – хлопнув меня по протянутой руке, вспотевший с улицы Колян сразу полез доставать из своего чулана старый треснувший вентилятор, который вроде вообще не охлаждал, зато дребезжал отменно.
– Привет, Колян. Да не доставай ты пропеллер свой, здесь не так жарко, счас остынешь. Играть-то будем сегодня?
– Да, днем я с Серегой виделся, вроде бы все в силе.
Бух, дверь в подвал работала лучше любого звонка.
– Здорово, пацаны. О, у вас здесь прохладно, круто, – вошедшие в подвал ребята с Парковой улицы, видно, тоже упарились. А мне было норм, я уже остыл, и внутри пока было тихо. Да и не та это была игра, чтобы сильно волноваться. Хотя чаще всего вспышки от моих эмоций не зависели, жили своей собственной жизнью, и сами решали, когда им случаться.
Играли мы пара на пару в свободную пирамиду. Разбой был наш, Колян попробовал правый угол, но луза шар закусила. Крякнув с досады, он отошел к стене и начал елозить по наклейке своего кия огрызком школьного мелка. Катать шары мы начали без напряга, вначале особо даже не целились, так, по приколу. Ну, с каким настроем в игру вошли, так и играли, первые две партии мы с Коляном благополучно слили. Ребята вышли на улицу, перекурили. Мы с Коляном собрались, стали меньше суетиться и лучше прицеливаться, чаще отыгрывались, в итоге следующие две партии были наши.
Пришел отец Коляна с каким-то седым мужиком, они сели пить кофе, изредка бросая на нас взгляды. Атмосфера пофигизма как-то сразу сбилась, поэтому контровая партия получалась какая-то смятая. При счете 3-0 в пользу парковых Колян начал как обычно ворчать, типа они только наши подставки бить и умеют. Еще бы, сам же им и накатывает. Парковые закатили пятый шар, отыгрались, настала бить моя очередь. В этот момент я и завис, причем с кием наизготовку уже приготовившись бить. Слабая вспышка стрельнула ощущением близкого падения в пропасть и быстро прошла. Доли секунды я висел над обрывом, хотя сознания не терял.
– Резет, ты че, нормально все? – Колян тронул меня за плечо. Ну да, Резет – это я, Леха.
– Да нормально, нормально, счас я, – острое чувство узнавания пронзило меня, я точно знал, что когда-то раньше я уже играл эту партию. Или буду играть, но уже не в первый раз. Так, сейчас проверим. Сначала первый свояк в угол, потом два чужих, еще раз своего с седьмым номером мягко в центр, потом резким щелчком штаны по углам. Да, точно, не знаю как, но я помню эти удары. Шесть шаров я забил, вообще не целясь, всего за несколько секунд. Оставшиеся два чуть медленнее, но тоже почти не глядя на стол, видя перед собой только марево матового бочка очередного шара со следами мела от наклеек. Все как в тумане. Пришел в себя от редких похлопываний Серого по плечу, стер со лба капли пота.
– Неплохо катаете, ребята, – Колин отец с мужиком прошли мимо на нас на выход. Поймал задумчивый взгляд седого и машинально ответил, – спасибо, дядя Слава.
– На, держи, – Сергей протянул мне тысячу рублей. – Счет 3-2 в вашу пользу, значит с нас тысяча. Ладно, мы потом отыграемся, сегодня просто был не наш день. Ну все, мы пошли, – парни, кажется, даже и не расстроились, деловито пожали нам руки и вышли на улицу.
– Ну че, Леха еще покатаем или хорош? – Колян ставил оставленные парковыми на столе кии в стойку.
– Да не, хватит, че то я подустал. Да и жрать охота, надо в общагу идти, – ноги совсем не держали, причем даже сидя на стуле, меня тянуло завалиться на бок.
– Ну да, ты сегодня дал жару, последнюю партию вообще их уделал. У тебя че, было да? – Колян знал о моих приступах, сейчас он пытался старым носовым платком оттереть следы мела со своего любимого шара с номером одиннадцать, это день его рождения. Причем до всех остальных шаров ему было абсолютно пофиг. Например, на восьмом вообще был небольшой скол, а первый потемнел, когда его чем-то химическим чистили. Этого Колян в упор не видел, но вот одиннадцатый он периодически натирал до блеска. Еще я заметил, что он его всегда старался на острие пирамиды ставить.
– Ну, было в лёгкую, но, блин, как-то интересно было. Как будто я всю эту партию до этого в уме сыграл. У меня так раньше в шашках было, когда я пешки не трогал и всю партию мысленно проигрывал.
– Понятно. То-то ты ее за несколько секунд сделал, и играл как робот какой-то. Ты же вообще вроде не целился и на стол даже не смотрел, – блестящий одиннадцатый Колян всегда ставил первым на полку. – Хотя это же вообще круто, если у тебя такие приступы будут, будешь у нас как Ванга бильярдная.
– Ага, если б так всегда. А вот фиг там, так почти никогда. Ладно, я пошел, – с раскачки встав со стула, я хлопнул Коляна по плечу и двинулся к выходу.
Улица встретила меня запахом гудрона и испарениями раскаленного асфальта. Как будто с головой нырнул в горячую ванну. А ведь день-то уже скоро закончится. Хотя местное светило, похоже, плевать хотело на наступление вечера, жарило оно так, что будь здоров. Эту жару, если хорошенько прищуриться, можно было даже увидеть – светлое такое марево вроде тумана порхало в горячем воздухе, который и вдыхать было тяжело. А я еще хотел сегодня пешком пройтись. Так, если и идти, то только по теневой стороне. Ближе всего к общаге будет по улице Пушкина, это хотя и бойкая улица, много на ней машин и людей, ну и ладно, дойду, две вспышки у меня уже были, а три за день бывают редко. Кстати, надо будет еще в поликлинику зайти, может, все-таки привезли мои пилюли. Да и вообще надо стараться их вовремя пить и без пропусков, дневник что-ли завести или кружками в календаре дни обводить. А то сегодня мне вон какое кино бабахнуло, считай, будущее почти увидел. Хотя, врачи еще раньше говорили что-то об изменении вспышек, но чтобы вот так вот – этого я точно не ожидал. Короче, не есть хорошо это, жить без таблеток.
2. Жить будешь интересно
– Да не знаю я, откуда это у него могло взяться. Как это вообще проявляется? – раздраженно вертел в руках карандаш врач в поликлинике, к которой были приписаны мы, детдомовские. В тот год перед первым классом нас повели проходить медосмотр. Ну тогда-то наша воспитательница и спросила врача про мои зависания, как я их тогда называл.
– Ну, он сначала резко замирает, а потом молчит и смотрит в одну точку. Иногда долго, как будто задумался, а иногда и незаметно даже, – Мария Нашевна с робким вопросом в глазах смотрела на врача, водящего пальцем перед моим носом. Вообще-то отчество у нее было другое, длинное и какое-то заграничное. Ну а мы для простоты ее фамилию – Инашева – переделали в отчество Нашевна. Относилась она к этому спокойно, а Гриня даже божился, что слышал, как ее так сам директор называл. Врет, наверное.
– И как давно вы стали замечать за ним такое? – врач пытался поцарапать мои руки половинкой школьного циркуля. Эй, ну больно же, все я чувствую, себя так карябай.
– Ну, наверное, где-то с месяц, может чуть раньше, – Нашевна поправила очки и задумчиво наморщила свой носик, всем своим видом показывая, что она про своих воспитанников помнит абсолютно все.
– Так, а здесь как? – молоточек доктора пару раз дернул мои худые ноги. Ну ладно, выйди пока в коридор, – убрав молоток в карман халата, доктор заскрипел о чем-то карандашом про меня на своем медицинском языке.
Мария Нашевна вышла из кабинета врача минут через пять. Как-то загадочно глянула на меня, потом на листок с докторскими каракулями, сложила и убрала его себе в сумку. Потом присела рядом со мной на скамейку, похлопала меня по плечу и взъерошила мне волосы на макушке.
– Беречься тебе надо, доктор сказал. Это у тебя с нервами связано, болезнь такая, вроде бы как падучая, но сам он точно не знает. Надо будет, говорит, обследоваться потом. Откуда это у тебя он тоже не знает, говорит, может и само со временем пройдет или всегда так будет. Надо таблетки будет пить, доктор сказал, что выпишет рецепты, их просто так не выдают. Но ты не бойся, – снова погладила она меня по голове, – это точно не смертельно. Жить будешь, причем жить будешь интересно, – натянуто улыбнулась она мне.
Но жить интересно мне почему-то оказалось намного сложнее, чем другим. С началом занятий в школе я стал больше уставать и все чаще выпадать из реального мира. Доктор таблетки мне пока не выписал или их не было, а тот порошок в пакетиках, который мне давала наша медсестра, толстая и крикливая Антонина по прозвищу Колба, был вообще невкусный, точь в точь как толченый мел, которым мы в классе на доске писали. Так вот он также прилипал к зубам, и еще запах у него был противный. Поэтому я его редко когда пил. Только временами, чтобы Колба не увидела, что пакетики у меня копятся, я их в умывальник высыпал и смывал.
Понятно, что мои зависания ребята видели, но относились к этому просто. Ну, например, вот Петька Зимин заикается. Когда он быстро говорит или волнуется, устанешь ждать, пока доскажет, что хотел. Причем так у него всегда было, с самого рождения. Сам он рассказывал, что еще до детдома, но это он врет, не помнит он про себя тогда ничего. Или вон Степка раньше вообще в кровать под себя ночью писался. Ну и че? Ну, дразнили мы его иногда, но не били, нет. Злые – да, бывало, но так вот, чтоб наотмашь, чтобы убить все внутри, такого у нас не было. Мы же детдомовские, все разные, ко многому были привычные. Да и вообще, фигня все это, кому какое дело.
Да и мало ли что у кого в жизни бывает? Вот вы умеете шевелить ушами? А я умею. Просто я их чувствую и могу напрягать, это как если бы вы сжимали пальцы в кулак. Причем иногда эта потерянная почти всеми остальными людьми способность проявляется у меня сама по себе, например, при сильном волнении. Бывало так, что лишнего понервничаешь, и уши начинают подергиваться. Чаще всего вместе, но изредка случалось и по отдельности. Если со стороны смотреть, то становится жутко, так что до дрожи пробирает, поверьте мне, сам в зеркале видел. Так что мои зависания всем были до фонаря, да я и сам особо за них не заморачивался.
Ну, иногда, конечно, зависал я совсем не вовремя. Например, когда обозвал Миху козлом за то, что он мой компот выпил, а потом взял и застыл как статуя. Причем, завис я тогда конкретно, а очнулся уже сидя на полу со вкусом крови во рту. Довольный Миха потирал кулак и смотрел на меня ошалелыми глазами. Не ожидал, гад, что без сдачи обойдется. Было еще, падал я пару раз, но удачно, ничего не сломал и не расшибся. А так, эти зависания меня особо не напрягали, ну есть они и есть. Учебе же они сильно не мешали, Мария Нашевна меня иногда даже хвалила. Вот, к примеру, письмо мне давалось легко, буквы почти все получались ровные и прямые. Но читал я пока не очень хорошо. И медленно, и окончания глотал, да еще и с ударениями путался иногда. Так что летом мне сказали много надо читать. И счетом тебе, Алексей, надо больше заниматься. С таким напутствием Марии Нашевны я бодро шагал в столовую в последний учебный день первого класса.
А в самом начале второго в детдом привезли два компьютера. Это было грандиозное для нашей детдомовской жизни событие. В красном уголке у нас стоял старенький телевизор, мультфильмы на котором мы засматривали до дыр. Еще и фильмы разные смотрели, да и вообще все подряд, что показывали. Было то на нем всего три канала, которые нужно было переключать плоскогубцами. Так что про компьютеры к тому времени из разных передач мы уже слышали. Но вживую никто не видел, поэтому услышав эту новость, любопытные детские лица столпились у дверей учительской. Самые бойкие были уже внутри, жадно пожирая глазами чудо техники. Наш учитель физики – Александр Сергеевич, почти полный тезка поэта, с важным видом поворачивал стоящие на столе в учительской маленькие пузатые телевизоры то так, то эдак. Его прямо пучило от своей значительности, ну как же, он же приучает сирот к благам цивилизации, можно сказать, отворяет для них дверь в будущее.
– Так, салаги, без меня не подходить, даже не смотреть в эту сторону, – чуть ли не закрывая от нас своим телом стол с компьютерами, прогундел физик. – Уши в нос засуну, понятно? А счас идите все отсюда.
С разочарованным гулом ребята вывалились обратно в коридор. А ведь так хотелось потрогать компьютеры, понажимать куда-нибудь, чтобы потом хвастаться перед теми, кто оказался менее расторопным. А они их даже рассмотреть толком не успели. Но все сошлись во мнении, что компьютеры – это те же телевизоры, только меньше и новее. Ребята еще фантазировали, что в них можно самим выбирать, какие мультфильмы смотреть.
Приобщение нас к прогрессу началось вместе со старшей группой ребят спустя где-то неделю, когда физик сам, наверное, немного разобрался с компьютерами. По крайней мере, выстроив нас полукругом за чертой из двух стульев, включил компьютер он довольно уверенно. Один маленький телевизор, от которого теперь под стол тянулись разные провода, весело заморгал синим цветом.
– Так, смотрите, эта вот коробочка называется процессором, это монитор, а это клавиатура. Здесь на процессоре есть разные кнопки, вот включение, эта вот резет.
– А что это значит резет? – рыжий подлиза Гриня умудрился пролезть почти к самому компьютеру и своим клювом чуть не чиркал Пушкина в спину.
– Это значит перегрузка, нет перезагрузка, – отодвинувшая мелкого от научного прогресса рука поэта изобразила восклицательный знак.
– А как это, – уже совсем с другой стороны рвался к чуду техники рыжий.
Ба-бах, а не надо так опасно приближаться к сокровищам цивилизации, хотя подзатыльник Гриня вроде и не заметил. А физик вторым восклицательным знаком обозначил важность сравнения – это как если бы человек задумался, а потом начал делать что-то заново.
– Ну так это же Леха наш, вылитый резет, – заржал как лошадь Вовка Беркуда, вот зараза, а еще друг называется. Ага, а вам всем лишь бы прикалываться над кем-нибудь. – Резет, а Леха-резет, – чей-то писклявый голосок. Найду – точно настучу по репе.
– А чего сразу я то? – без ответки это нельзя оставлять, а то потом уже будет поздно метаться. Не, ну точно, уже прилепили мне новую кличку.
– А то, что ты и есть так, короче, резет и…
– Вижу, что про кнопки вы все поняли. А об всем остальном мы поговорим с вами позже, – физик прервал Вовку и начал оттеснять нас от прогресса, расставив руки и выдавливая нас своим пузом из учительской.
Так я и стал резетом. А чего, ничего обидного-то там нет. Ну и к тому же ведь это правда, задумывался я. Причем в последнее время все чаще и заметнее. Хотя летом, когда к моему похожему на мел порошку Колба добавила мне россыпь еще каких-то пилюль, думать я стал реже, но глубже, в смысле дольше, а пару раз было, что и вообще не помнил потом ничего. А после начала учебы, наоборот, стало случаться чаще, но и проходить стало быстрее, и возвращался я в себя легче.
В конце первой четверти Мария Нашевна решила проверить, как быстро мы умеем читать. Какой-то там рассказ про осенний лес ребята читали по-разному. Кто-то быстро, Петька вообще два предложения по слогам еле осилил, пока Нашевна его не остановила. Через две парты будет моя очередь. Во рту у меня все пересохло, ладони вспотели, и заныло в левом боку. Потом время почему-то стало тянуться как кисель, пролитый мною утром в столовке. Ощущение чего-то огромного буквально наполнило меня изнутри, как если бы я стал великаном и спрятался внутри маленького меня, но смотрел на наш класс откуда-то сверху. Казалось, что весь мир вокруг меня замер, а сам я стал таким легким-легким, как пушинка из подушки. Вот еще совсем немного и я взлечу, вот так, да еще, еще выше, так высоко, что аж дух захватывает. А потом сумасшедший восторг до щекочущего взрыва в животе, как будто на огромных качелях я летел вниз. Чувство свободного падения наполняло меня таким блаженством, как будто я обнимал всю землю…
– Петро-ов, ты уснул что ли, – голос Нашевны и смешки ребят были на поверхности, куда я медленно всплывал, с удивлением понимая, что зовут меня.
– Петров, ты сегодня будешь читать? – остановившаяся около моей парты воспитательница вопросительно постучала ручкой по лежащей передо мной книжке.
– Ладно, Алексей, посиди пока, – эти ее слова я слышал уже четко, я вернулся. А вот где я был или что со мной было? Не знаю, но это было неописуемо. Причем на мое обычное зависание это было совсем не похоже. Оно-то накрыло меня уже после урока, когда все вышли из класса, и я выпал в мир своих грез без лишних свидетелей. А вот тот полет на самом уроке, это было что-то другое, незнакомое и жутко прекрасное. Так я впервые встретился со сказочной феей, которую, как я узнал позднее, врачи называют аурой – особым ощущением, иногда возникающим перед приступами. После этой встречи она изредка такими вот не доступными обычному человеку ощущениями будет предупреждать меня о скором приступе.
– Ты каждый день их пей, в одно и то же время старайся, а лучше всего утром, – бока туловища нашей медички смешно нависали над краями стула, которого под ней не было видно вовсе. Как он еще под ней не ломается? Хорошо, что она на нем не качается, а то бы точно упала.
– Ты все понял, Алексей? – не услышав от меня ответа, медсестра оторвалась от своей писанины и вперила в меня тяжелый вопросительный взгляд. В пузатых очках она точно была как колба, даже как две колбы.
– Да понял я, понял, Антонина Петеровна, буду их пить каждый день утром, – кивнул я своему отражению в ее линзах. – А долго это?
– Чего долго? – снова недовольно блеснули стекла ее очков. Вот в них лупы то какие толстые, тяжелые еще, наверное.
– Ну, пить эти таблетки? – я взял со стола красную упаковку с новыми таблетками, которые я раньше еще не пил. Колба мне их сегодня выдала вместо старого порошка со вкусом мела. Говорила, вроде бы эти получше будут.
– А почему бы тебе их не пить то? Тебе же их государство дает, а не из своего кармана. А пить таблетки ты, может быть, всегда будешь. Ты же большой уже, Алексей, вот сам посуди. Головой ты сильно не бился? Нет. Но приступы у тебя продолжаются? Вот, а это и есть болезнь, падучая, а по-научному – эпилепсия. А откуда она у тебя – врач и сам не знает. Но она у человека вообще навсегда может остаться. А ты вот подрастешь и будешь обследоваться. Может к тому времени и ученые что-нибудь придумают. Вона, видишь, в космос уже как к себе домой шастают. Компьютеры разные придумали, даже к нам, говорят, их привезли. А уж с твоими приступами тоже разберутся, вот увидишь. Так что ты пока пей эти таблетки и лишнего в голову не бери. Сколько вокруг всяких болезней и чем-то только люди не болеют, даже умирают, а с этим-то жить можно. Все иди, – Колба снова начала что-то писать в своей толстой тетрадке. Старшаки говорили, что в ней она про нас пишет, ну у кого какие там органы можно взять на пересадку или на опыты. Чушь это, она же Колба, а не Франкенштейн. Просто пишет там, у кого что болело, чтобы самой не забыть. Всех-то ей не упомнить.
Хотя вот я на память совсем не жаловался. Да и на учебу в последнее время тоже. Может таблетки новые помогли, или у меня способности к учебе проявились. Мария Нашевна, которая вела у нас почти все первые классы, не раз говорила, что у меня светлая, но ленивая голова. Ну и правда, залетало туда все легко, причем и вспоминалось потом тоже. Просто краем уха слыша то, о чем говорила учительница на прошлом уроке, на следующем я пересказывал это почти дословно. Даже ее интонации повторял. Хотя читал все же не так быстро, как наши заучки, тот же Гриня, например. Он еще шутил надо мной, мол, Резет книги не читает, потому что у него там знакомых букв нет и картинок мало. Вот ведь зараза какая. Но зато я читал так основательно, что прочитанное врезалось в мой мозг намертво. Счет тоже давался мне уже лучше, я быстро складывал числа, а потом и таблица умножения не стала для меня серьезным препятствием, легко влетев в мою задумчивую голову.
Кстати, к пятому классу приступов у меня стало заметно меньше. Антонина начала давать мне какие-то круглые синенькие пилюли, поэтому днем приступов не было вообще. Но вот по ночам я часто просыпался в каком-то мрачном оцепенении и долго так лежал с открытыми глазами, вроде сплю, а вроде и нет, непонятно. Той осенью за глухой стеной нашей столовки мы с пацанами начали рыть подземный ход в столовский подвал, где хранились разные вкусности. Дело было ответственное, поэтому копали мы посменно и в режиме строгой секретности. Землю вытаскивали в старом одеяле и рассыпали под деревьями. Закрывали яму около стены кусками битого шифера. К холодам нам, пятиклассникам, выдали новые пальто и бурки, поэтому мы решили продолжить копать после зимы, жалко нам было новые вещи в подкопе пачкать. Но ближе к новому году туда упал наш дворник, дед Борис, мат которого был слышен домов за двадцать от детдома. Кто и зачем там копал, понятно не нашли. Хотя пригрозили лишить нас всех чего-нибудь хорошего. Больше всех возмущались девочки, которые обещали нам бойкот, если угроза исполнится. Ну и вот, в то время я часто просыпался ночью от ощущения, что я лежу в этом подземном ходе. Сверху меня засыпало землей, дышать и двигаться я не могу, а по всему телу мурашки. Даже позвать кого-нибудь на помощь у меня не получается, рот не слушается, издавая вместо слов нечленораздельное мычание. Потом я с дрожью отходил и проваливался в сон, но утром все помнил. Вот и пойми, приступы это были тогда, или так, от усталости. Но на всякий случай медичке нашей я о них не говорил, а то еще каких-нибудь новых таблеток выпишет. А у меня от старых-то уже живот болел и часто тошнило.